Хогвартс. Альтернативная история. 5

— Мысли подобны ароматам, — произнес Снейп. — Достаточно мельчайшей доли рассеянного в воздухе вещества, чтобы профессионал почуял запах и определил его. Когда-то вы думали об этом, и я почуял ваши мысли. Видеть сцены, эпизоды, фрагменты воспоминаний — это, по сути, довольно грубо. Ароматы мыслей, живущих глубоко в подсознании — вот что представляет для легилимента истинную ценность. Если он умеет ощущать их, никакие визуальные подкрепления ему не нужны. Человек будет как на ладони. Легилимент узнает его лучше, чем даже он сам, поскольку большинству людей недоступно содержимое их подсознания. — Снейп помолчал, а потом посмотрел на меня:

— Ну и? Решили довести разговор до конца? Узнать что-нибудь? Что-нибудь попросить?

Сперва я не понял, о чем он говорит, а когда понял, то задумался, как бы ответить с минимальным риском для собственного психического здоровья.

— Нет, не попросить, — рассеянно проговорил я, делая вид, будто эта тема меня не слишком интересует. — Так...

— Что значит "так"? — Снейп был недоволен таким небрежным отношением к его вопросам.

— Я просто подумал, что...

Как можно было настолько расслабиться и допустить его именно до тех мыслей, которые требовалось скрыть? Заранее представляя яростную реакцию профессора, я постарался облечь свой ответ в наиболее нейтральные выражения, чтобы не слишком сильно задеть его самолюбие.

— ... что могу оказаться полезен. В тот момент.

Кажется, с нейтральностью я переборщил.

— Полезен в тот момент? И как это следует понимать? — поинтересовался Снейп, развернувшись ко мне всем корпусом.

— Полезен вам, — уточнил я после несколько секунд внутренней борьбы.

— Мне? — Снейп удивился еще больше и, кажется, вполне искренне. — Да как, скажите на милость, вы могли быть мне полезны?

Но в следующую секунду он все понял. Профессор уставился на меня с такой злобой, что я ощутил ее физически, поскольку все еще оставался настроен на его ментальные частоты, как и он — на мои. Его злость окутывала меня, подобно Душной Тьме из гоблинских сказок, призраку, приходящему за теми, кто нарушил табу. Я не хотел чувствовать себя виноватым, но, тем не менее, испытал укол вины от того, что позволил себе сочувствовать Снейпу. Было очевидно, что ему легче пережить Crucio Темного Лорда, нежели узнать, что его пожалел ученик.

Я встал, стараясь выглядеть независимо, сказал "До свидания" и на негнущихся ногах направился к двери. Снейп не вымолвил ни слова. Оказавшись в коридоре, я схватился за голову — что же теперь будет? С точки зрения профессора, я его унизил, и унизил чудовищно. "Это не та реакция, — думал я, сидя в гостиной перед камином и глядя на пляшущие язычки пламени. — Я не должен был ему сочувствовать. Так учат только в глупых фильмах — сочувствовать тем, кому больно... Ну конечно же! — В ярости и досаде на самого себя я изо всех сил сжал кулаки. — Я отреагировал, словно какая-нибудь сентиментальная домохозяйка! Меня не жалели после Круциатуса, и я бы удивился, сделай это кто-нибудь, потому что... потому что..."

Я с некоторым содроганием понял, что Клайв Пирс был прав. "Не используйте его каждый раз, когда вас настигает творческий кризис", написал он мне когда-то, поскольку это заклинание действительно очищало ум и тело, сжигало весь накопившийся ментальный мусор и порождало...

"Да, да, — зло думал я, буравя глазами камин, будто это он был виноват во всем, что произошло со мной сегодня. — Эйфория. Потом приходит эйфория. Неужели я такой? Я бы точно не понял, если б меня тогда кто-то пожалел. А здесь другое... не эйфория, но, может, ощущение, что это правильно? Что так оно и должно быть?.."

В тот вечер я не смог не то что расставить все по своим местам, но даже определить, где они, эти места. Голова раскалывалась из-за урока Снейпа и запутанных размышлений, которые постепенно уводили меня в столь далекие дебри, что я переставал понимать, что из этого выдумано, о чем я догадался, а что происходило на самом деле.

С профессором Флитвиком все было гораздо проще. Общение с ним не было похоже на общение со Снейпом, напоминавшее поход по минному полю с привередливым миноискателем. Флитвик был холериком, постоянно в движении, в эмоциях, и темперамент профессора чар, полная противоположность темпераменту зельевара, помогал ему лучше справляться с ситуациями, в которых я снова выкидывал что-нибудь неожиданное.

Впрочем, с неожиданного начал сам профессор.

— Директор, — сказал Флитвик на нашем первом занятии, — сообщил мне, что вы освоили заклинание огненной плети, и, судя по его отзывам, неплохо с ней обращаетесь.

Я осторожно кивнул.

— Давайте, Линг, похвастайтесь! — Флитвик махнул рукой, приглашая меня продемонстрировать свои умения. Я вызвал плеть, но не рискнул размахивать ею в тесном кабинете, заваленном свитками и заставленном всевозможными приборами и книжными шкафами. Флитвик обошел меня кругом, рассматривая лежащую на полу плеть, будто это был интересный экземпляр какого-нибудь животного, а потом уселся за стол и пригласил меня сесть напротив.

Убрав плеть, я опустился на свое привычное место, и Флитвик сказал:

— Огненная плеть — хорошее атакующее оружие, по крайней мере, для среднего противника, но защищаться ею неудобно. Вы умеете выставлять огненный щит?

Я снова кивнул. Судя по всему, Дамблдор не ввел профессора в детали летнего происшествия в больнице.

— К сожалению, он далеко не идеален, — сказал Флитвик так, будто огненная плеть была его личным изобретением, и ему неловко от того, что он не довел ее до совершенства. — Щит не выдерживает серьезных проклятий и заклинаний... Но я говорю это не к тому, чтобы разочаровать вас или принизить значение плети в целом, — добавил он. — То, что вы владеете ею, наводит на мысль о вашем вероятном успехе в работе со стихией огня. Мы ведь с вами уже этим занимались, правда, затронули лишь основы, не проникая глубоко в суть материала... — Флитвик отчего-то засмеялся. — Думаю, в этом году мы попробуем что-нибудь более интересное. Вы приобрели учебник по общей теории?

— Да, сэр, — ответил я. — Он у меня с собой. А ту книгу мы теперь не будем проходить?

— Будем обязательно, — сказал Флитвик. — Вы не волнуйтесь, мы все успеем.

Я и не думал волноваться. Интересно, как Дамблдор убеждал профессора продолжать со мной занятия? В конце концов, Флитвик должен понимать, чем мы рискуем, если о содержании наших уроков прознает Амбридж. Рассказал ли ему директор о моем визите к Волдеморту? Макгонагалл явно была в курсе: ее отношение ко мне вновь изменилось, и хотя со стороны это вряд было ли заметно — профессор ко всем относилась одинаково сурово, — недоверие, которое она испытывала ко мне из-за василиска, значительно уменьшившееся после первой встречи с Блэком, вернулось и снова возросло. Я ощущал его во взгляде профессора, в ее манере разговора, а также в тщательно скрываемой неприязни, с которой она со мной общалась. Нельзя сказать, что я был сильно этим задет, однако для пользы дела, то есть ради успехов в ее предмете, предпочел бы более нейтральное отношение.

Можно, конечно, польстить себе и предположить, что Флитвику просто интересно со мной заниматься, однако я был далек от подобных мыслей. Пока профессор левитировал мне книгу об артефактах, я спросил:

— Сэр, мне тут встретилось несколько заклинаний — точнее, не самих заклинаний, а их названий. Вы не могли бы объяснить, в чем их смысл?

— Ну-ка, ну-ка, — Флитвик был сама готовность. — Что за названия?

— Во-первых, молния Плутона... — начал я и собрался произнести следующее, но заметил меняющееся выражение лица профессора и умолк.

— Линг, где вы нашли такие книги? — спросил Флитвик.

— В конце лета я был в гостях, а они лежали на чердаке, ну я и не удержался, полистал... Из контекста не очень понятно — написано, что один колдун выстрелил в другого молнией Плутона, и за это его род прокляли. Интересно, что это за заклинание, из-за которого проклинают целый род.

— Молния Плутона — очень древнее заклятье и давно уже не применяется, — не слишком охотно ответил Флитвик. — Вряд ли в изданиях последних четырех-пяти сотен лет вы сможете найти его точную формулу. Тем более что суть его настолько отвратительна и бесчеловечна, что даже в те дикие времена, когда подобные заклинания были распространены, его использование, как вы могли понять из прочитанного, вызывало общественное возмущение... — Профессор поджал губы и замолчал, словно размышляя, стоит или нет объяснять дальше. — Суть его в том, что оно превращает человека в камень, — продолжил Флитвик. — Точнее, тело человека. Его сознание остается запечатанным внутри до тех, пока камень не разрушится сам или его не разрушат извне.

— Кошмар, — пробормотал я, живо представив, что может испытывать человек, запертый в камне на веки вечные. — А контрзаклятье?

— Достаточно уничтожить камень, — ответил Флитвик, — однако прежде его надо найти, а это, как вы понимаете, непросто.

Я тут же подумал о дневнике Волдеморта с его воспоминаниями, но решил отложить все оставшиеся вопросы на потом. Профессору явно не хотелось рассуждать о Темных искусствах, так что я поблагодарил его за ответ и раскрыл книгу о магических артефактах, погрузившись в мир средневековой магии — проклятых колец, полых посохов с запертыми в них простейшими духами-паразитами и всевозможных амулетов, предназначение которых варьировалось столь широко, что авторы справочника разделяли их на девять основных категорий, дробящихся в свою очередь на более мелкие. "И как все это выучить?", в ужасе думал я, разглядывая длинные таблицы, занимавшие по два разворота. Уточнять у Флитвика, надо ли мне все это запоминать, я не стал — раз взялся учиться, надо учиться, а не выклянчивать послаблений из-за каких-то таблиц.

* * *

— Мистер Ди! Прошу вас пройти со мной.

Профессор Макгонагалл поймала меня в коридоре, когда мы с Ноттом, Пирсом и Полиной возвращались из теплиц, где наблюдали за своими растениями. Мой бешеный молочай только-только взошел, но уже активно вертел по сторонам двумя маленькими листьями, ища, в кого бы пульнуть ядовитыми колючками. Мухомор Нотта начинал появляться из-под земли, но наблюдать там было пока нечего, и он даже не стал подходить к горшку, поскольку рядом с грибом стоял мой молочай.

Макгонагалл направилась вверх по лестнице; охваченный дурными предчувствиями, я отправился за ней. Мы шли к ее кабинету, и происходящее начинало нравиться мне все меньше. Профессор молчала, но ее прямая, напряженная спина была красноречивее любых слов.

Войдя в свой кабинет, Макгонагалл остановилась у стола, молча проследила за тем, как я закрываю за собой дверь, и указала палочкой на стену слева от меня. Я посмотрел туда и замер от удивления.

Хоть я и нечасто бывал в ее кабинете, однако помнил, что в нем висел небольшой портрет благообразной дамы, возможно, одной из бывших заместительниц прошлых директоров. Однако сейчас вместо дамы на меня смотрело желтое существо, заполнявшее собой почти все пространство картины. Его толстое, обвисшее лицо было покрыто темными нарывами, из которых сочились гной и сукровица; глаза заплыли, превратившись в две узких щелки, за которыми виднелись черные зрачки; по толстым, лениво жующим губам стекала зеленоватая слюна. Голову существа покрывала черная монашеская мантия, из-под которой выбивались редкие клочки грязных седых волос. Существо спокойно посматривало на меня и на Макгонагалл, словно ожидая, что же будет дальше.

— Как это понимать? — спросила меня Макгонагалл, и в ее голосе прорезалось холодное бешенство. Я был удивлен не меньше нее, но к этому удивлению примешивалась гордость за сотворенное мной колдовство.

— Я не думал, что он сможет переходить из картины в картину, — ответил я.

— Вот как, — продолжила Макгонагалл. — Вы не думали... А разве вы не знаете, что все изображения Хогвартса представляют связанное между собой закартинное пространство? Если вы вешаете оживленное полотно на стену, все, кто на нем изображен, получают доступ к остальным картинам.

— Я не знал об этом, — честно признался я. — Это был просто эксперимент.

— В таком случае прогоните его отсюда, — заявила Макгонагалл. — Одно дело, когда вы просто рисуете всякую... нечисть, но совсем другое, когда она свободно разгуливает по замку! А если это заявится к директору?

Я подумал, что такое вряд ли возможно — картины в его кабинете наверняка умеют закрывать доступ обитателям других полотен, — но спорить не стал.

— А как мне это сделать? — спросил я, поскольку не имел ни малейшего представления, каким образом можно заставить изображенного мною монаха вернуться на холст, который я несколько дней назад оживил и к всеобщему неудовольствию прикрепил над изголовьем своей кровати.

— Убери его! — потребовал Нотт, кровать которого стояла напротив моей. — Думаешь, я смогу заснуть, когда на меня такая гадость смотрит?

— Да, это действительно перебор, — скептически сказал Пирс, поглядывая на монаха, рассматривавшего свою новую обитель. — И вообще, не стоило открывать окно в нашу спальню — теперь сюда начнут таскаться все кому не лень.

Тогда я пропустил его слова мимо ушей, однако Пирс оказался прав. Несколько дней монах никуда не отлучался и сегодня утром был на месте, а теперь пробрался в кабинет Макгонагалл, будто знал, кто из преподавателей меня особенно не выносит.

— Я не знаю, как вам это сделать! — воскликнула Макгонагалл. — Вы его нарисовали, вы его оживили, а теперь будьте так любезны, очистите от него мой кабинет!

Монах на картине перевел взгляд на меня. Хорошо еще, что он молчит; впрочем, я не был уверен, что это существо умеет разговаривать. Макгонагалл посмотрела на часы и сказала:

— У меня начинается совещание, и я искренне надеюсь, что когда вернусь, его здесь не будет. В противном случае мне придется доложить обо всем вашему декану.

Она стремительно вышла из кабинета и захлопнула за собой дверь. Я остался наедине с собственным творением, на лице которого немедленно появилась мерзкая улыбка, обнажившая мелкие острые зубы.

— Ну и как это назвать? — спросил я. — Между прочим, это я тебя нарисовал, а ты меня так подставил.

Монах пожевал губами и снова улыбнулся. Что мне было с ним делать? Я уселся на стул и начал вспоминать все, о чем думал, пока рисовал этот портрет. Его персонаж был одним из тех, кто ждал своей очереди, когда меня охватила вызванная Круциатусом творческая эйфория. Он представлялся мне кем-то вроде Пивза, таким же вредным и хитрым, однако более умным и целеустремленным — в конце концов, это был монах, а значит, хоть из корыстных побуждений, он служил каким-то своим богам или демонам, в отличие от бестолкового Пивза, только и умевшего, что хулиганить да сыпать пошлыми остротами.

— Договоримся? — спросил я монаха. Тот вопросительно поднял светлую бровь.

Угрожать мне было нечем: если снять его картину со стены нашей спальни, монаху будет некуда возвращаться, и он примется бродить по всему Хогвартсу, что в определенном смысле мне бы польстило, однако преподаватели вряд ли потерпят такого новосела. Оставалось торговаться. Но что я мог ему предложить? Он ведь даже не был живым, как лесные питоны, которых можно было соблазнить мясом.