Двоичное исчисление

Но это не повод читать газету вместо того, чтобы просто сказать "Привет!"

— Я сказал: доброе утро, — повторил Ли. — Или ты слишком занят, а?

— Д-доброе... нет, я...

— А мне кажется, заня-ат, — растягивая гласные повторил Ли. — Куча важных дел... только бы не высовывать нос дальше четырех стен...

— Ли, о чем ты?

Боб всего-навсего покорен.

Ли бесит его покорность.

— Вся твоя "информация", все твои ниточки не стоят и куска дерьма, — хватает за шиворот и почти швыряет Боба через всю комнату. Прижимает к стене, в точности как пару часов назад — Кэна. — Ты ничего не знаешь о настоящем мире...

Ли удерживал его за ворот рубашки, надрывая ткань. Боб повис, безучастный, как тюк с мукой, с тем же успехом Ли мог разговаривать с подушкой. Или с осколками телефонной трубки.

— Ничего. Не. Знаешь! — мигрень и тошнота подкатывают к горлу и вискам, цельным клубком цвета чернил. Ли похож на одержимого дьяволом — впрочем, так оно и есть. Он отпускает рубашку и сжимает основание шеи, грозя сломать Бобу ключицы. — Ничего... не...

— Прекрати, — проговорил Боб одними губами. — Пожалуйста.

— Ничего. Не. Понимаешь.

Ли всего-навсего жаждет вырваться из времени, расколотить зеркальный лабиринт кошмара, изгнать бесов, пахнущих мандаринами и железом.

— Что случилось, Ли? — Боб пытается убрать будто сведенную спазмом ладонь от шеи. Вопрос подхлестывает Ли, словно плеснули уксуса в гнойную рану.

Случилось.

Случилось, черт подери!

Он выкрикивает, и проваливается в болото-кошмар, болото-ночь, где Кэннан и мертвый отец — почему мертвые уменьшаются в размере, словно пустые воздушные шарики; Ли встряхивает Боба, расцарапывая шею и подбородок, а затем снова откидывает от себя.

В следующий (кошмар) отрезок времени он видит Боба, скрюченного на полу. Он шмыгает носом. По кромке руки, пачкая рукав и затем светло-бежевый пол, стекает несколько багряных капель, ярких, как вишни на пломбире.

Вид крови отрезвляет Ли.

— Боб?

Он садится на корточки рядом с "жертвой". Боб молча вытирает с носа и губ кровь, теперь капли намного светлее — бледно-розовые, смешанные со слезами.

Ли тупо следит за ним. Что ж, он добился своего — вырвал обоих из постоянства, вырвал из времени. Доволен?

— Боб. Прости.

Ли уставился перед собой, словно отродясь не встречал ничего интереснее платяного шкафа и зияющего раззявленными внутренностями магнитофона с подсоединенным экраном от телевизора; Боб по-прежнему придумывает какие-то странные штуковины, а затем внедряет их в системы Синдиката. Несмотря на дружелюбие, с механизмами ему проще, чем с людьми.

Наверное, он прав, думает Ли, поскольку алые капли (чересчур яркие) притягивают взгляд.

— Прости.

— Ли. Ты прав. Я не знаю настоящего мира. Поэтому я просил рассказать что случилось, — дыхание Боба еще прерывается, но говорит он ровно. Ли сравнивает его с укротителем тигров. Иногда тигры пытаются загрызть хозяев, но опытный дрессировщик остается спокойным.

Сравнение забавно. В другой ситуации Ли бы рассмеялся.

— Кэн убил отца. Отец всегда был против моей... профессии. Кэн убил его. Чтобы предотвратить распространение... компромата. Он сказал, что защищал нас обоих от полиции, но в первую очередь от Миллениона.

На полную исповедь Ли все-таки неспособен. Но даже так — легче. Духи телефона, железа и крови рванулись, словно от прочитанной вслух молитвы.

"Как холодно", думает Ли. Его и впрямь знобит, холод продирает кожу, покрывает инеем и оцепенением. Холод и блеклые краски. А Боб теплый. У него всегда горячие руки и ноги. Ли придвигается, но сохраняет дистанцию.

"Как холодно".

В то мгновение, когда холод переходит границу выносимости, Боб стискивает его ладонь в своих.

— Ложись спать.

Ли кивает. Хороший совет, ничем не хуже, чем любой другой.

— Ты тоже.

Нужно добавить очередное "прости", только третий раз смоет раскаяние до фарса, и поэтому Ли молча и неловко помогает Бобу встать с пола — яд-адреналин покинул мышцы, Ли удивляется, как ему вообще удалось перекинуть Боба через всю комнату. Заботливое "как ты?" не более уместно.

Ли мечтает заснуть рядом с Бобом, проснуться с ним же, и выяснить: все приснилось. И трубка с хрипами (он просил меня о помощи), и Кэн, и сжавшийся на полу Боб, и кровавые поначалу, а затем розовые капли.

Можно поверить, что ничего не было.

Совсем не трудно поверить.

Добраться до кровати. Добраться. До.

Боковым зрением Ли цепляется за злополучную газету, которую Боб читал настолько увлеченно, что не заметил его. Нужно ее выкинуть, решает он. Мысль разрастается в идею-фикс — уничтожение газеты сродни изгнанию дьявола.

— Не надо, — Боб сдавливает его плечо, когда Ли уже готов швырнуть чертов кусок бумаги в окно.

— Почему?

Ли останавливается посреди комнаты с занесенной над головой газетой. Он скомкал ее, а теперь разворачивает, нетерпеливо, словно ребенок — рождественский подарок.

Газета сегодняшняя... вернее, завтрашняя, не газета, а "сигнальный экземпляр". Конечно. Боб не покупает газет, он узнает новости куда раньше. Ли держит завтрашний номер, а вокруг вновь коллапсирует время и пространство.

Все относительно, говорил кто-то из ученых. Потом надо уточнить у Боба, кто именно.

Небольшая заметка со скверным "рябым" фото двух немолодых людей, мужчины и женщины, они кажутся Ли смутно знакомыми, особенно женщина — маленькая, пухленькая... Боб похож на нее, как...

— Это твои родители?

— Да.

Ли читает дальше. Не читает — выхватывает фразы.

Авиакатастрофа. Известные ученые числятся среди погибших.

Порыв ветра вырвал газету и отшвырнул ее на улицы. Город проглотил украденную добычу ленивой серой пастью, и рассветное солнце засияло еще ярче.

— Прости меня, — говорит Ли в третий раз, ненавидя себя за дурацкую банальность.

— Ничего, — Боб удерживает его за плечо, словно опасаясь, что Ли выпрыгнет в окно за газетой, — Знаешь... это бинарная система. Один плюс один. Теперь у нас никого нет, Ли.

— Кроме нас самих.

Солнце уже высоко, слезы выплаканы и кровь пролита, думает Ли. Он не чувствует ничего, кроме усталости. Кажется, Боб тоже. В конце всякого страдания — лишь пустота.

Никого, кроме них. Но их двое — и это много.

Ли проторчал на похоронах отца не более пятнадцати минут — политики косились на "мафиози" неодобрительно, и он ощущал себя "черной овцой". К тому же траурная церемония была чересчур роскошна, переполнена цветами, речами и ложью.

Похороны родителей Боба прошли тихо и незаметно. Когда все покинули кладбище, Боб тихонько плакал, а Ли стоял поодаль и ждал его.

Через неделю Кэннан ушел добровольцем на войну.

Никого, кроме двоих.

Двое — это достаточно.

101. Like gold

Кто-то из философов сказал, что бытие определяет сознание. Изначально Боба передергивало от укола-мысли: "я работаю на преступников", все его существо законопослушного воспитанного человека протестовало, словно монашка в борделе. Но познавая город и целый мир, с его тайнами — зачастую грязными и неприглядными, зачастую светлыми и достойными пера лучшего из живописцев, Боб понимал: мелкие фирмочки и крупные банки, куда его запихнули бы клерком в самый пыльный закоулок, не встреть он Ли, ничем не лучше грозного Миллениона. Финансовые махинации, подделка картин и драгоценностей, игорный бизнес — нет нового под солнцем, а Синдикат просто крупнее. Акула среди золотых рыбок и карасей.

Его совесть успокаивала простая истина: "лично я никому плохого не делаю", и кто спорил? Боб не продавал подделки на аукционах, не требовал деньги, приставив холодное окружье дула к груди, не всаживал пулю в чей-нибудь висок. Честно расплачивался с информаторами и честно выполнял любое задание.

Единственный правильный выбор — быть профессионалом. Быть лучшим.

Боб предпочитал не покидать без надобности офиса, избегая убийц, считающих себя героями; избегал и разговоров о верности Синдикату и железном законе. "Братство" абстрактно, как интегральные исчисления. Необходимо вызубрить формулы, применять их в решениях, но "минус корень из единицы" никогда не обретет плоти.

Боб принял "железный закон", как математики принимают аксиомы, вроде "делить на нуль нельзя". Принял ради реальности, тех, на кого можно посмотреть, взять за руку и услышать голос. Ради Ли в первую очередь, а с ним Гарри и Брэндона. Ради друзей.

Синдикат выигрывал перед фирмами и банками не одной суммой жалованья. В Синдикате не было сотрудников, только "названные братья". Когда Боб в шутку заметил Гарри и Брэндону, мол, вас уже приняли в "семью", он не имел в виду ничего, кроме шутки, однако Гарри обещал "взять с собой к небесам" всерьез.

Именно так и выразился.

Где-то Боб это уже слышал. Дословно. Он едва не откусил полпальца вместе с ломтиком цыпленка, закашлялся и уставился на Ли. Тот беззвучно рассмеялся, заставляя Боба смутиться, а Гарри — прищуриться. МакДауэллу не требовалось таланта прорицателя и способностей шпиона, чтобы раскусить "парочку". Мелочь как мелочь, но способна вырасти в козырного туза.

Позже он специально остался наедине с Бобом.

— Вы довольно близко дружите, так? — спросил Гарри. Тот понятия не имел, зачем Гарри подробности — с точки зрения Боба, не самые ценные данные, но честно ответил:

— Да... очень. Ли привел меня сюда.

Ему не хотелось распространяться о деталях "дружбы".

— Я думаю, ты знаешь, что я хочу подняться выше "мальчика Большого Папы", — Гарри сел на письменный стол и склонился к Бобу. Боб не обладал богатым воображением, но в полумраке и неровном отблеске монитора почудилось, что Гарри скалится упырем. Упырь стучит в окно и просит войти, а потом рвет тебе глотку.

Он прогнал наваждение.

— Кое-что, — Боб откинулся на спинку стула, ловя себя на том, что вторжение в личное пространство ему не особенно нравится. Странно, прежде не обращал внимания. — Гарри, я не собираюсь докладывать мистеру Асаги о... гм... чаевых, которые ты берешь без его ведома. И Брэндону тоже.

Он пригладил коротко стриженные волосы — теперь много послушнее, чем в юности, но если специально растрепывать, получишь старый-добрый результат "копна сена".

— Я понимаю меньше, чем знаю, Гарри, но достаточно.

Гарри потрепал его по щеке, словно младенца в колыбели. Боба слепил монитор, а потому он не рассматривал лица, только белый костюм. И все равно Гарри — много реальнее Синдиката с его законами.

— Хорошо. Я всегда был в тебе уверен, Боб. Знаешь, когда человек одиночка — на него трудно положиться, но ты и Ли, вместе... гарантия друг друга. И да, я собираюсь сделать вас королями этого города. А может, и мира. Я уверен, что вы оба совершите правильный выбор. Ты ведь уже выбрал, верно?

Дежа-вю.

"Я это слышал", — Боба тянуло рассмеяться, как всегда в чрезмерно серьезных ситуациях. Защитная реакция.

— Я сказал что-то смешное?

— Н-нет, Гарри, — Боб тихонько фыркнул. — Просто я мысленно поставил на тебя. Своего рода пари. Готов стать вегетарианцем, если ты не исполнишь задуманное.

Что ж, Гарри тоже расхохотался в голос.

— Отлично. Брэндон, ты и Ли. Вы трое — будете со мной всегда и будете на самом верху...

Позже Боб думал, что Гарри немного ошибся в именах и числах.

Например, через пару недель в их команде появился Кагасира Банджи.

— ... И ты подружился с тем, кто пытался убить тебя? — "нас всех", не-прозвучала подоплека. Брэндон, безусловно, промолчал — да и само окончание истории Боб выяснил не от лучшего "чистильщика", неразговорчивости коего мог позавидовать любой монах-молчальник, а от Гарри и Ли.

— Просто взял и подружился?

Брэндон смахивает на больного аутизмом, только взгляд у него выразительный... как у собаки. Очень легко представить его в виде гигантской овчарки или гладкошерстного поджарого добермана с клыками в пол-пальца длиной — острыми, словно иголки Ли. Как и остальные, Боб привык к взглядам вместо слов; наверное, за исключением Гарри, ему проще всех общаться с элитным чистильщиком.

Речь — один из способов передачи данных. Далеко не исчерпывающий.

Трудно найти менее схожих людей, чем Боб и Брэндон — по внешности, привычкам, манере вести себя и даже мировоззрению, но очередной кивок объясняет все. Даже растворяется близкий к панике страх перед Кагасирой — поначалу Боб подозревал, что забьется затравленной крысой под стол, если киллер по прозвищу "Чокнутый Банджи" войдет в их офис, но Брэндон сумел объяснить.

— Тогда передавай ему привет, Брэндон.

Вечером — как обычно, некоторые традиции не меняются, незачем менять, — они с Ли обсуждали "новичка".

— Брэндон утверждает, что этот Кагасира на нашей стороне и не предаст? Наемник, прозванный "психом"? — Ли расхаживал по новому дому, просторному особняку в богатом районе, где соседи делают вид, что не замечают ни отношений парочки, ни "подозрительной" работы. Из угла в угол просторной гостиной, словно метался в клетке. Нормальное поведение. Ли холерик, сдерживаемый восточными традициями, впитанными если не с молоком англичанки-матери, то определенно с поучениями отца. Дома позволяет себе быть собой.

Бобу нравится наблюдать за ним. Ли красивый.

— "Чокнутым", — уточнил Боб. — Я доверяю Брэндону. Он...

— Он наш друг, не спорю. Но может ошибиться. Брэндон наивен, как новорожденное дитя, несмотря на то, что отправил на тот свет больше народу, чем динамитная шашка на рок-концерте.

Боб сползает с кресла словно нехотя, будто лень двигаться и ловить Ли; очередная деталь игры и традиция. Он хватает Ли за запястья, словно мягкими наручниками, голова на уровне плеча рослого полукровки, и Бобу приходится смотреть снизу вверх, но только физически:

— Брэндон не так прост. Кому, как не тебе... не нам знать, что люди не всегда то, чем кажутся?

И Ли приходится сдаться.

Может быть, еще и потому, что дома решать "рабочие" проблемы — порой надоедает, и гораздо проще перехватить у Боба инициативу... разумно использовать свободное время.

Боб так и не объяснил, почему все-таки не сомневается в Кагасиро и Хите.

Причина очевидна.

"Я ведь когда-то доверился тебе. И не ошибся".

Ему вспоминается недавний эпизод. Жили еще в старой квартире, в запрятанном за пазуху города районе. Под утро царило запустение, беспризорником шатался ветер, подкидывая под ноги смятую бумагу, зачастую обгорелую, пустые банки из-под пива и прочий мусор. Парковать машину на улице означало распрощаться с ней, но ближайшая стоянка предлагала весьма качественные услуги. Даже с охранниками, а у охранников даже торчали за поясом дубинки.

Со стоянкой, машиной и охранниками остался разбираться Ли. Боб, не оглядываясь по сторонам, да и чего он не видел в квартале, где наизусть выучен каждый камень, шел домой. Царапалась рассветная прохлада, он кутался в пиджак и точно знал количество шагов.

Пятисотый. Это был пятисотый.

Боб соображал быстро, а вот действовал иногда с запозданием, да и вряд ли был шанс убежать. Он понял — набросились двое парней, бродяги в бесформенных и неопределенного цвета лохмотьев. От бродяг пахло застарелым перегаром, а подбородки и щеки покрывала щетина и шрамы. Боб успел даже проанализировать причину "что-им-от-меня-надо", прежде чем к диафрагме приставили нож, подернутый ржавчиной: