Петля Мобиуса

— Поняла, — отвечала Лена и читала дальше.

Там еще было много чего, некоторые профессии совсем мне непонятные, а с некоторыми я бы вполне справился, по крайней мере, мне так казалось.

— Так я договорюсь с дядей, и он с тобой встретится, — сказала Лена, когда прочитала весь внушительный список, — а можно вместе сходить в субботу. Мне все равно делать нечего.

Вечером, когда Лена ушла, я сидел в кресле у окна, и наблюдал как за окном медленно падают снежинки. По радио играла какая-то грустная музыка, и мне тоже было грустно. Бывают мелодии, вызывающие во мне чувство, которое и тоской-то не назовешь, настолько оно более пронзительное и щемящее. Я просто-таки физически ощущаю, как сердце мое сжимается, и возникает ощущение безвозвратной утери. Ощущение это гораздо более невыносимое, чем сама тоска, которая приходит лишь потом и похожа на похмелье от этого чувства. Не знаю, в чем тут дело, в музыке ли только? Музыка же вообще довольно часто вводит меня в меланхолическое состояние. Связано это с тем, что память ассоциирует мелодию со временем, в котором мне случалось ее слышать. Зачастую какая-либо песня напоминает о человеке или событии, и когда услышишь ее невзначай — через много лет — возникает неизбежный приступ ностальгии.

Но в тот вечер грустно мне было не столько из-за музыки, которая оказалась лишь катализатором, сколько из-за мыслей о бесперспективности моей попытки найти новый путь в своей жизни. В самом деле, чего я добился? Потерять — успел все. При этом — ничего не нашел, и вынужден идти на работу, чтобы было чем набить желудок. Но не может же всегда человеку быть хорошо?! Должно же его что-то мучать, чтобы было в моменты радости с чем-то эту радость сравнивать? Эта мысль, хоть и немного, но успокоила меня. Я лег спать.

С тех пор, как ушел из дома, я стал видеть цветные сны. Точнее, можно сказать, что я просто начал видеть сны. К тому же, они были цветными. Раньше я их вообще не видел, хотя известно, что все видят сны, а я их, наверное, просто не запоминал. Но потом плотину прорвало. Некоторые из них были настолько реальны, что проснувшись, я не сразу понимал, где сон, а где явь. Сны были разные. Однажды мне приснилось, что я летаю, как бэтмен или супермен. Ощущения были сумасшедшие: летняя ночь, полнолуние, я лечу, мои волосы развеваются и серебрятся в свете луны, свобода принимает меня в свои объятия. Скажи мне кто, что можно наяву испытать подобное, но цена за это — смерть, я бы согласился. Конечно бы согласился, потому как все мое тело переполняло счастье, каждая клеточка пела и стремилась в безудержном полете вперед, туда, где больше не будет вопросов. Наутро я чуть не заплакал, когда понял, что все это мне приснилось.

Другие сны, напротив, оставляли после себя привкус желчи во рту и тяжесть во всем теле. В них события, места, люди мешались в какую-то ядовитую кашу. Непонятно: где ты и зачем?

Поэтому каждый вечер перед сном я испытывал легкое волнение в предвкушении того, что со мной произойдет. Я совсем перестал к тому времени нивелировать значимость сна, и искренне полагал, что события во сне не менее реальны, и уж никак не менее интересны, чем самая что ни на есть интригующая действительность.

Вот и в этот раз я лежал и ждал, когда реальность уступит место сну и за этими размышлениями не сразу понял, что это уже произошло. Сначала изменился свет: из желтого, режущего глаза света от лампочки накаливания, он превратился в теплый ласкающий свет утреннего солнца. То, что было утро, и я уже давно не в своей постели, я понял, когда огляделся вокруг. Я стоял на середине асфальтовой дороги, которая вела через поле. Вдалеке дорога поворачивала направо и упиралась в небольшое селение. Поле простиралось по обе стороны и уходило своими краями за горизонт. Легко можно было представить, что это и не горизонт вовсе, а край земли. В точности такой, каким его представляли люди в средние века. Вокруг не было ни души. Тишина стояла такая, что я слышал лишь биение своего сердца. Обернувшись, я увидел, что в обратном направлении дорога вьется между двумя холмами и также скрывается за горизонтом. И тут я почувствовал у себя за спиной чье-то присутствие. Я развернулся. Вдалеке в мою сторону по дороге шел человек в длинном хитоне, черты его лица рассмотреть было невозможно из-за расстояния. Чуть поодаль за ним шла женщина, одетая также в длинные восточные одежды. Я решил подождать, пока они сами не подойдут ко мне и странное дело: они приблизились достаточно близко, но лиц их я все же никак не мог рассмотреть. Это было похоже на документальную съемку правоохранительных органов, в которой лица оперативников скрыты за размытыми квадратами. Но мне уже не нужно было видеть их лиц. Я знал, кто это. Человек подошел ко мне, и встал рядом. Мне хотелось увидеть его глаза. Я попытался поднять взгляд, поскольку почему-то стоял на коленях. Но от его головы шел такой нестерпимый свет, что глаза мои лишь заслезились, а я так и не смог посмотреть вверх, и лишь в унынии склонил голову. Он еще секунду постоял надо мной и пошел дальше. Потом я увидел сандалии прошедшей мимо женщины. Она даже не посмотрела на меня. Когда я смог подняться и оглянуться, то на дороге никого не было. На этом я проснулся. На глазах были слезы.

"Что значит этот сон? — думал я. — Я ведь никогда не был религиозен, тем более, в конфессиональном смысле. Для меня вопрос веры если и существовал, то он никак не был связан с религиями. Но все же, я проснулся в слезах, увидев во сне Иисуса Христа и Деву Марию. А это — были, безусловно, они."

Чувство отчаяния и ощущение потери в то же время смешивались со стыдом, когда я вспоминал о том, каким ничтожным я выглядел по сравнению с ними. Во мне говорила гордость. Для верующего подобный сон, возможно, был бы одним из лучших моментов в жизни, я же испытывал двоякое чувство. Хотя и понимал тщеславную природу своей гордости. Я — недостоин. Эта мысль задевала мое самолюбие и мешала задуматься над тем, что нелогично страдать от ущемленной гордости по поводу того, во что и не веришь вроде бы. Но чувства в тот момент взяли верх на разумом, я был подавлен. Позднее меня успокоила мысль о том, что нужно быть снисходительным ко всем проявлениям человеческой сущности, в том числе, и в отношении самого себя. Я улыбнулся и подумал, что осознание своих недостатков хотя и не является искупающим фактором этих недостатков, но это необходимое условие на пути к победе над ними.

Глава 5

"Никогда не стоит пренебрегать возможностью посмотреть на себя со стороны. Увиденное, зачастую, настолько ужасно, что хочется направить свой взор на мир вокруг, лишь бы поскорей забыть то, что видел," — примерно с такой мыслью я заходил в кабинет, где заседал организационный директор концертного зала Николай Сергеевич Виноградов.

Дядя Лены — а это был он — оказался полным высоким мужчиной в элегантном костюме в полоску, с зачесанными назад волосами с легкой проседью, начищенных до блеска ботинках и очках в элегантной золотой оправе, небрежно сидящих на мясистом, похожем на картошку, носе. Очки придавали его лицу строгое, даже жёсткое выражение. Однако, по сетке мелких морщин, исходящих из уголков его глаз и заканчивающихся на висках, можно было определить в нем веселого, любящего пошутить и посмеяться человека. "Очки — лишь для работы и впечатления", — подумал я, а вслух объяснил причину прихода.

— Мы ведь с вами примерно ровесники? — спросил он, когда закончил меня рассматривать, — сколько вам лет?

— Сорок три, — ответил я.

— А мне сорок, — сказал он, — странно, мне когда Лена рассказывала про своего знакомого и попросила помочь, я согласился и лишь потом узнал, сколько вам лет. Я подумал: наверное, какой-нибудь опустившийся. Но отказать было поздно, тем более, что я и так мало внимания уделяю своей племяннице. А вот теперь смотрю и вижу, что вы вполне прилично выглядите, никак не могу представить, кто вы? Я вообще всегда считал себя хорошим психологом, приходится, видете ли, много общаться. С первого взгляда могу определить, что за человек передо мной, можно ли ему доверять, о чем мечтает. Но вас раскусить не могу. Так кто вы? Уж вы извините за такую постановку вопроса, — добавил он.

— Врать не буду, — начал я и улыбнулся — в каком-то смысле я — опустившийся. Маргинал. Так бы, наверно, сказал обыватель. Я бросил работу, семью, живу сам по себе, целыми днями лишь читаю книги, гуляю по улицам, да кормлю птиц в парке. Честно: я бы и дальше так жил — да вот незадача, — вновь улыбнулся я. — Деньги закончились, а кушать хочется.

Я сказал, а сам подумал о том, что такого собеседования не было еще в моей истории. Ни капли саморекламы, какая-то чушь про голубей в парке. "Пора собирать монатки и валить", — как сказала бы Лена.

Николай Сергеевич смотрел на меня и, вероятно, ждал, когда я еще что-нибудь добалю к сказанному. Но я молчал и смотрел на него. Он тоже молчал и смотрел на меня. Выходила нелепица. В конце концов, видимо, спохватившись, он набрал воздуха в грудь, поменял позу, и спросил:

— А почему?

Что-то было в его интонации, что дало мне почувствовать небезразличность этого вопроса. Он по-прежнему смотрел на меня, но как-то более внимательно, чем прежде.

— Почему я все бросил? — переспросил я.

Он кивнул.

— Понял, что не живу.

Он посмотрел на меня и тут же вдруг отвел глаза.

— И кем же вы хотите работать?

— Я не знаю, мне по большому счету не важно, лишь бы зарабатывать на хлеб для себя.

— И для птиц? — вставил он.

— Что? — не понял я.

— Хлеб, чтобы птиц в парке кормить, голубей там, воробьев, — сказал он.

— Да, — улыбнулся я, — и для птиц тоже.

— Понятно, на музыкальных инструментах играете?

— Музыкальную школу когда-то заканчивал, по классу фортепьяно. Еще на бас-гитаре немного, но давно уже.

— Ясно. Работа есть. Правда, она не совсем обычна. Дело в том, что мы занимаемся обеспечением концертной деятельности зала. Все вопросы по организации лежат на нас: информационная составляющая, переговоры с артистами, телевидение. Ну, в общем. все. Дело серьезное — каждый день концерты, шоу и так далее. В основном, это выступления кого-нибудь из поп-тусовки, сольно или сборно, это не важно. Так вот, у нас есть такая система — все певцы выступают под "плюс", ну или максимум — на минусовке. Для "подтанцовки" нужны музыканты, которые делают вид, что играют. Сплошная фанера. Слух у вас есть, немножко артистизма, и я думаю — справитесь.

— А что делать-то? Конкретнее? — уточнил я.

— Дадим гитару, ну или бас, одежду там какую-нибудь побрутальнее. Дело несложное — стоишь на сцене и под музыку делаешь вид, что играешь. Без музыкального образования здесь все-таки не обойтись. Но у вас оно есть, думаю, справитесь. Такая вот ерунда, — подытожил он. — Вы как будто играете, ну а кто-то как будто поет. Концерты каждые день, но вовсе не обязательно работать каждый день. Существует график, в среднем раза два в неделю приходится отрабатывать. Мероприятие длится от полутора до четырех-пяти часов. Не так-то это и легко, как может показаться. Но баксов сто за вечер можно заработать. Неплохо, правда? Итак, вы согласны? Вообще, желающих много, музыканты, в основном, пытаются пробиться в тусовку, знакомства завязать, ну и все такое. У некоторых, кстати, получается.

— Я согласен, — пожал я плечами, — только это фальшиво как-то.

— Да ладно, сто долларов зато не фальшивые, — засмеялся он.

Договорились, что я приду на следующий день, посмотрю, что да как. Сразу меня на сцену не пустят, покажут сперва, как все проходит.

На другой день я сидел на кожаном диване в прихожей рядом со столом секретарши. Вскоре меня вызвали, и я увидел, что в кабинете кроме Николая Сергеевича сидит еще один человек. Это был невысокий в классических брюках, рубашке в полосочку и вязаном зеленом жилете человек с блестящей лысиной на круглой, похожей на чугунок голове. Оказалось — это телережиссер концерта. Втроем, мы прошли в будку, где стоял ряд мониторов, на которые поступал сигнал со всех камер из зала.

— Дело нехитрое, — без вступления начал говорить режиссер, — в первую очередь, под прицелом камер — артист. На втором плане — подтанцовка, потом — зрители. Изредка, может раза два за выступление, пропускаем план с музыкантами. В основном, когда камера мимо проезжает. Крупные планы музыкантов бывают лишь, если в мелодии длинный проигрыш: ну там соло на гитаре какое-нибудь. Конечно, нужно стараться быть органичным и естественным: все-таки целый зал зрителей, съемка телевидения опять же. Смотри, — добавил он и показал пальцем на монитор.

На экране как раз был крупный план гитариста, который шустро перебирал пальцами по грифу гитары.

— Профессионально шурует, — прокомментировал режиссер, — вы-то на чем хотите выступать?

— Хотел бы на бас-гитаре, — ответил я, — у меня опыт есть, играл когда-то, да и камера, может, пореже будет на меня попадать.

— Если хотите, чтобы пореже, тогда надо на ударной установке .Да и полегче это. Как думаете? — вступил Николай Сергеевич.

— Нет уж, за бас я уверен.

— Ну и ладненько, — подытожил режиссер. — Вы меня извините, но самый разгар работы, — кивком головы он показал на мониторы.

— Ну, мы пойдем, — направился к двери каморки Николай Сергеевич и задержался там, пока режиссер долго и с чувством тряс мне руку, желая всяческих успехов.

— Завтра хотите поработать? — спросил меня администратор.

— Завтра, так завтра, — ответил я и вздохнул.

На выходе я вдруг вспомнил, как Лена называла всех, что только что были вокруг меня, "этими людьми" и улыбнулся.

Прошло две недели. За это время мне пришлось четыре раза подрабатывать в качестве бас-гитариста. Накануне каждого из концертов мне звонили из зала с уточнением всех нюансов. Приходил я за пару часов до начала, и за это время пытался хоть чуть-чуть выучить ноты, которые предстояло играть. На практике все оказалось действительно не так уж сложно. Я играл на басе. Конечно, получалось не идеально, но зная о том, что звук от меня уходит не дальше, чем до пульта звукорежиссера, я не волновался за небольшие погрешности. Заметить, что пальцы не всегда поспевают за звуком, льющимся из колонок, можно было лишь при очень внимательном наблюдении за мной. Вряд ли бы нашелся хоть один человек, которому вдруг захотелось смотреть так дотошно за безызвестным бас-гитаристом. Зрители приходят смотреть на звезд. Концерты были сольными и длились не более двух часов со всеми перерывами. За это время я даже не успевал уставать. Сегодня, правда, предстоял большой концерт, посвященный рождественским праздникам, и, по словам Николая Сергеевича, работы будет часов на пять. Естественно музыканты на таких концертах меняются, но нагрузка все равно большая. Правда, и заплатить обещали больше. Приехав на место, я узнал, что мой выход только в первой части, и после антракта я могу быть свободен. Антракт, по моим подсчетам должен был наступить часов в девять вечера, и я решил, что когда освобожусь, сразу домой не поеду, а немного прогуляюсь по центру.