Смех первокурсников вместе с хором восхищенной болтовни наполнил внутренний двор. Джеймс совсем растерялся в толпе, обнаружив себя где-то на ее задворках, пока они поднимались по лестнице к залитому светом коридору. Там стоял мистер Филч, которого Джеймс узнал по его волосам, мрачному виду и кошке, миссис Норрис, которую он баюкал на изгибе своей руки. А вот и зачарованные лестницы, даже сейчас со скрипом и скрежетом передвигающиеся туда-сюда, вызывая смешанные чувства восторга и трепета у новых учеников.
И вот, наконец, двери в Большой Зал, ярко блестящие в свете канделябров. Когда ученики собрались здесь, все разговоры затихли. Зейн, стоящий плечом к плечу с Ральфом, который был чуть ли не самым высоким среди первокурсников, повернулся и посмотрел через плечо на Джеймса, усмехаясь и виляя бровями.
Двери скрипнули и открылись вовнутрь, выпуская свет и звуки, и Большой Зал открылся им во всей красе. Четыре длинных стола факультетов были полны учеников, сотни лиц улыбались, смеялись, болтали и дурачились. Джеймс стал искать Теда, но не смог найти его в этой кутерьме.
Высокий, немного неуклюжий учитель, который вел их к дверям, развернулся к ним лицом, обезоруживающе улыбаясь.
— Добро пожаловать в Хогвартс, первокурсники! — проговорил он сквозь шум Зала. — Меня зовут профессор Долгопупс. Сейчас вас распределят по факультетам. Как только с этим будет покончено, вы сядете за свои столы, и будет подан ужин. Прошу следовать за мной.
Он повернулся, махнув мантией, и быстро пошел в центр Большого Зала. Первокурсники, нервничая, последовали за ним, сначала сумбурно, затем уже рысью, стараясь поспевать. Джеймс увидел запрокинутые назад головы Ральфа и Зейна, которые смотрели ввысь. Он почти уже забыл про зачарованный свод зала. Он и сам посмотрел, лишь чуть-чуть, стараясь казаться не слишком впечатленным. Чем выше он смотрел, тем более прозрачными становились потолочные балки и альковы, обнаруживая потрясающее изображение неба снаружи. Холодные, хрупкие звезды блестели как серебряная пыль на ювелирном бархате, а справа, прямо над гриффиндорским столом, был виден полумесяц, чей огромный лик был одновременно весел и безумен.
— Он сказал, его зовут Долгопупс? — Зейн спросил Джеймса уголком рта.
— Да. Невилл Долгопупс.
— Ух, — выдохнул Зейн. — Вам британцам надо бы подумать об изяществе. В таком имени можно спокойно потеряться.
Ральф шикнул на него, так как толпа начала затихать, заметив первокурсников, выстроившихся посреди зала.
Джеймс посмотрел на стол, находившийся на возвышении, стараясь выцепить взглядом учителей, про которых он знал. Там сидел профессор Слизнорт, выглядевший именно таким толстым и уморительно вычурным, как описывали его родители. Слизнорт, как вспомнил Джеймс, пришел как временный учитель во времена его отца, и судя по всему неохотно, но потом решил никуда не уходить. Рядом с ним был призрак профессора Бинса, затем профессор Трелони, моргающая по-совиному за своими гигантскими очками. Далее за столом, легко узнаваемый благодаря размеру (Джеймс увидел, что он взгромоздился на три огромных фолианта), сидел профессор Флитвик. Некоторых, сидевших среди преподавателей, Джеймс не узнал — это были новые преподаватели, пришедшие после его отца, и поэтому незнакомые. Никаких признаков Хагрида видно не было, но Джеймс знал, что тот сейчас среди великанов с Гроххом, и не вернется раньше завтрашнего дня. И наконец, из-за середины стола встала и подняла руки в приветствии Минерва МакГонагалл, директор школы.
— Добро пожаловать старым ученикам, и добро пожаловать новым, — произнесла она пронизывающим, хоть и неровным голосом, — на первый банкет нового учебного года в Хогвартсе, Школе Чародейства и Волшебства.
Счастливый гул одобрения донесся от учеников, сидевших за спиной Джеймса. Он оглянулся через плечо, посмотрев на толпу. Он увидел сидящего Теда, гудящего в сложенные рупором руки, окруженного компанией удивительно красивых старшекурсниц и старшекурсников за гриффиндорским столом. Джеймс попытался улыбнуться ему, но Тед не заметил.
Когда возгласы утихли, профессор МакГонагалл продолжила:
— Мне приятно видеть, что вы также рады снова оказаться здесь, как и ваши учителя, и весь персонал школы. Давайте будем надеяться, что этот дух взаимопонимания и единства не покинет нас на протяжении всего учебного года.
Она посмотрела на собравшихся, останавливая свой взгляд на некоторых чуть дольше положенного. Джеймс услышал отдельные шорохи и приметил несколько подозрительно виноватых улыбок.
— А сейчас, — продолжила директриса, поворачиваясь посмотреть, как два старшекурсника несут в центр зала стул. Джеймс узнал в одном из них Стивена Мецкера, старосту с которым они встретились в поезде, — по нашей доброй традиции по случаю первой встречи в году, посмотрим же церемонию распределения новых учеников по их факультетам. Первокурсники, не подойдете ли вы ближе к трибуне? Я буду называть ваши имена по одному. Вы будете подходить к стулу и садиться…
Остальное Джеймс пропустил мимо ушей. Он прекрасно знал всю церемонию, так как бесконечно мучил родителей вопросами про нее. В былые дни он с нетерпением ожидал Распределения больше чем чего-либо еще. Но, по правде говоря, сейчас он понимал, что под этим нетерпением маскировался парализующий, кошмарный страх. Распределяющая Шляпа была первым испытанием в череде тех, которые ему предстояло пройти, чтобы доказать, что он именно такой, каким его ожидают увидеть родители и весь остальной волшебный мир.
Но полностью добила его статья, опубликованная в Ежедневном Пророке несколькими неделями ранее. Это была ничего не значащая, веселая, маленькая статья светской хроники из разряда «что-с-кем-случилось», но почему-то она наполнила Джеймса каким-то холодным, липким страхом. В статье была представлена биография Гарри Поттера, который теперь женат на своей школьной возлюбленной, Джинни Уизли, и объявлялось, что старший сын Гарри и Джинни Поттер, будет зачислен на первый курс в Хогвартс. Особенно Джеймса напрягало то, о чем говорилось в конце статьи. Он мог повторить слово в слово: «Мы в Ежедневном Пророке, наряду с остальным волшебным миром, желаем юному мистеру Поттеру всего наилучшего, чтобы он выполнил свои обязательства и, возможно даже, превзошел наши ожидания, возложенные на сына столь любимой и легендарной фигуры».
Что Ежедневный Пророк и остальной волшебный мир подумает о сыне той самой любимой и легендарной личности, если он сядет на стул и Распределяющая Шляпа объявит что-либо кроме Гриффиндора? Тогда, на платформе Девять и Три Четверти, Джеймс поведал о своих страхах отцу.
— Нет никакой особой магии в том, чтобы быть гриффиндорцем, как и в том, чтобы быть в Пуффендуе, Когтевране или Слизерине, Джеймс, — сказал Гарри Поттер, присев и положив руку на плечо мальчика. Джеймс лишь сжал свои губы, зная, что отец ответит что-то в этом роде.
— А это успокоило бы тебя тогда, когда ты готовился сесть на стул и надеть шляпу? — спросил он низким, серьезным голосом.
Его отец не ответил, только сжал губы, печально улыбнулся и отрицательно повертел головой.
— Но я был взволнованным маленьким оболтусом тогда, Джеймс, сынок. Постарайся не быть таким же, о'кей? Мы знаем прекрасных ведьм и волшебников со всех факультетов. Я буду горд и посчитаю за честь, что мой сын зачислен на любой из них.
Джеймс кивнул, но это его не успокоило. Он знал, чего его отец на самом деле хотел и ожидал, несмотря на весь этот разговор. Джеймс должен был стать гриффиндорцем, как мама и папа, так же как его дяди и тетя, как все герои и легендарные личности, про которых он слышал еще будучи ребенком, вплоть до самого Годрика Гриффиндора, величайшего из основателей Хогвартса.
И вот он стоял и смотрел, как директриса МакГонагалл держит в своих тонких руках Распределяющую Шляпу, и чувствовал, что все его страхи в волнения странным образом улетучились. Виной всему была идея, пришедшая ему буквально пару часов назад. А теперь она целиком завладела его разумом. Джеймс все время полагал, что у него не было иного выбора, кроме как угнаться за своим отцом и пытаться идти по его великим стопам. Его постоянным внутренним ужасом было не справиться с поставленной задачей, потерпеть поражение. Но что если есть другой вариант? Что если он просто не будет пытаться?
Джеймс смотрел вперед остекленевшим взглядом, пока первые студенты вызывались к стулу и Шляпу надевали им на голову, почти закрывая их любопытствующие глаза. Он выглядел как статуя — статуя маленького мальчика с непослушными черными волосами отца и материнским носом и выразительными губами. Что если он просто не будет пытаться жить в гигантской тени своего отца?
Не то чтобы он не будет велик по-своему. Просто это будет действительно другой путь. Осознанно выбранный, решительно другой путь. И что если он начинается здесь? Прямо здесь, на этой трибуне, в его первый день, попав в… ну, что-то другое нежели Гриффиндор. Это будет единственное, что важно. Если только…
— Джеймс Поттер, — прозвенел голос директрисы, подчеркнув «р» в конце фамилии.
Он вздрогнул, посмотрел на нее, как будто уже успел забыть обо всем. Директриса смотрелась на сотню футов выше, стоя на трибуне, и держа на выпрямленных над стулом руках Распределяющую шляпу, которая отбрасывала на стул треугольную тень. Он уже почти пошел вперед и хотел взобраться по небольшому пролету ступеней, ведущих к стулу, когда позади него раздался шум. Это испугало его на какой-то момент. Ему пришла в голову нелепость, что каким-то образом его выдали собственные мысли, и что этот шум идет от стола гриффиндорцев и они стоят и освистывают его. Но это был не свист. Это были вежливые и длительные аплодисменты, вызванные его именем. Джеймс повернулся к столу гриффиндорцев, благодарно улыбаясь и уже светясь от счастья. Но они не аплодировали, а сидели скорее безучастные. В основном их головы были повернуты к источнику звука. Джеймс повернулся, следуя за их взглядами. Это был стол слизеринцев. Джеймс почувствовал, что прирос к месту. Весь стол смотрел на него, мило улыбаясь, и все до единого открыто и счастливо аплодировали. Одна из студенток, высокая, очень привлекательная девочка с вьющимися темными волосами и сияющими глазами, стояла. Она хлопала легко и уверенно, улыбаясь Джеймсу. Наконец, и другие столы начали присоединяться, сначала местами, а потом разразились продолжительными, хотя, скорее недоуменными аплодисментами.
— Да-да, спасибо, — старалась перекричать аплодисменты директриса Макгонагалл. — Достаточно. Мы все… э-э счастливы, что в этом году у нас учится юный мистер Поттер. А теперь, пожалуйста, займите свои места…
Джеймс начал подниматься на трибуну, когда аплодисменты прекратились. Усаживаясь на стул, он услышал бормотание директрисы:
— Надеюсь, теперь-то мы закончим это и успеем поужинать еще до следующего равноденствия.
Джеймс повернулся, чтобы посмотреть на нее, но увидел лишь темные внутренности Распределяющей Шляпы, которая опустилась на его макушку. Он крепко закрыл глаза и почувствовал мягкую прохладу шляпы, покрывающую его голову, и опускающуюся на его брови.
Все остальные звуки тотчас прекратились. Джеймс был в разуме шляпы, или может быть, это было наоборот.
Она говорила, но не с ним.
— Джеймс Поттер, да я ждала его. Третий Поттер под моими полями. С ними всегда трудно, — размышляла она сама с собой, как будто наслаждаясь проблемой.
— Отвага, да, как обычно, но в молодости отвага немногого стоит. Вполне подходит для Гриффиндора, как и все Поттеры до него.
Сердце Джеймса сделало сальто, но потом он вспомнил свои мысли перед тем, как взойти на трибуну и почувствовал нерешительность.
— Я не должен играть в эту игру, — думал он. — Я не обязан быть в Гриффиндоре.
Он подумал об аплодисментах со стола слизеринцев, вспомнил лицо симпатичной девочки с длинными, вьющимися волосами, стоявшей под зеленым с серебром знаменем.
— Слизерин, думает он! — размышляла шляпа в его голове. — Да, такая возможность тоже есть. Как и его отец. Он мог быть великим слизеринцем, но не захотел. Хмм, этот — очень неувереный в себе, это впервые у Поттеров. Недостаток уверенности — это черта ни для Гриффиндора, ни для Слизерина. Может быть, Пуффендуй подойдет ему лучше…
— Нет, только не Пуффендуй, — думал Джеймс. В его голове стали появляться лица: мама и папа, дядя Рон, тетя Гермиона — все гриффиндорцы. Но потом все они ушли, и он увидел девочку за слизеринским столом, улыбающуюся, хлопающую. Он вспомнил свои мысли несколько минут ранее, — я могу стать великим по-другому, намеренно по-другому…
— Не Пуффендуй, хм? Может ты и прав. Да, теперь я вижу. Может, ты смущен, но неуверенности в тебе нет. Мои первоначальные инстинкты как всегда верны, — и потом уже вслух Распределяющая шляпа выкрикнула имя его факультета.
Шляпа ушла из его головы, и Джеймс на самом деле подумал, что слышал как слово «Слизерин» все еще эхом отражается от стен, и с внезапным ужасом посмотрел на серебристо-зеленый стол, чтобы увидеть аплодисменты, но тут понял, что сейчас подскочил и аплодирует стол под алым львом. Гриффиндорский стол громко и пронзительно приветствовал его, и Джеймс понял, что это понравилось ему намного больше, чем вежливые, практичные аплодисменты слизеринцев. Он спрыгнул со стула, сбежал по ступеням, и его окружили приветственные возгласы. Руки хлопали его по спине, жали ему руку и давали пять. Для него освободили место, недалеко от начала, и когда приветствия поутихли, кто-то сказал ему в ухо:
— Никогда не сомневался, ни на минуту, дружище, — счастливо прошептал голос. Джеймс повернулся и увидел Теда, который одобрительно кивнул ему и хлопнул его по спине, перед тем как сесть обратно на свое место. Повернувшись, чтобы посмотреть окончание распределяющей церемонии, Джеймс внезапно почувствовал, что абсолютно счастлив, его просто разрывало на части от этого ощущения. Он не должен идти по стопам отца, и, возможно, он начнет действовать по-другому уже завтра. А сейчас он гордился осознанием того, что мама и папа будут в восторге, узнав, что он, как и они, гриффиндорец.
Когда назвали имя Зейна, тот быстро поднялся по ступеням и плюхнулся на стул, как будто собирался прокатиться на американских горках. Он улыбнулся в тени шляпы, которая упала ему на голову и вскоре шляпа выкрикнула: «Когтевран!»
Зейн поднял брови и качнул головой назад и вперед так счастливо, что из толпы послышался смех, даже сквозь приветствия Когтеврана, приглашавших его к своему столу.
Остальные первокурсники прошли по трибуне, и столы заметно пополнились. Ральф Дидл был одним из последних, кто взобрался на стул. Он, казалось, съежился под шляпой, а она думала удивительно долго. Потом махнув своим кончиком, провозгласила: «Слизерин!»
