Не думаю, что староста в самом деле испытывал к девице хоть какое-то сострадание, но показывал его убедительно. Так, что можно было поверить. Оно и понятно: трясущаяся, как в лихорадке, 'жертва' волей случая стала орудием достижения заветных целей, и плясать вокруг нее будут теперь с бубнами и скрипками.

— Где ты была вчера?

— В холмах.

Можно биться об заклад, что пока я безмятежно спал день и ночь напролет, бедняжку мучили вопросами и заставляли учить ответы, иначе этот допрос затянулся бы не на одну неделю.

— С кем ты была, милая?

— С господином лоцманом.

Староста всем своим видом выразил праведное удовольствие от услышанного, но на всякий случай повернулся к Сорену:

— Желаете, чтобы я продолжил?

— Будьте так любезны.

— И что же вы делали вдвоем, милая?

— Мы пошли вниз. На луг.

Староста наливался самодовольством все больше и больше. Конечно, что еще можно делать на лугу, если не...

— Мы смотрели на цветы.

Вот тут правды только половина. Мне та клумба и даром была не нужна.

— Что было дальше?

— Юлика.

— И?

— Юлика.

Дрожь стала крупнее, но староста не придал этому значения, продолжая допрос:

— Что было с ней?

— Юлика!

Если бы не мамки-няньки, обхватившие девицу с двух сторон, та могла и повредить себе что-нибудь, зайдясь в приступе. Впрочем, тепло объятий и пахучее зелье, силой влитое Анеке в рот, довольно быстро уняли буйство воспоминаний.

— Ты слышишь меня, милая?

Теперь ее голова оказалась заметно склонена на сторону, зато ответ прозвучал тверже:

— Да.

— Что было потом?

— Господин лоцман.

— Он что-то сделал?

— Он хотел схватить меня.

— И как свидетельствуют очевидцы, добился своего, — быстренько подытожил староста. — И положение, в котором были обнаружены...

Свою партию девица, по мнению старосты, отыграла, но сама Анеке явно считала иначе, потому что торопливо и настойчиво добавила:

— Я бежала.

— И господин лоцман бежал за тобой?

— Он бежал. И летел.

А еще нырял и плыл. У Прилива редко бывает устойчивый верх и низ, так что может почудиться всякое.

— Он держал меня.

Иначе ты бы ушла вслед за Юликой.

— И стало темно. Совсем темно.

Разве? С чего бы вдруг?

— Милая, ты устала, тебе не нужно больше ничего говорить. Все случилось днем и...

— Совсем темно. Сначала над лугом. Потом над холмом.

Сорен повернул голову и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами.

Не помню такого. Наверное, закрыл глаза раньше, чем...

— Тень. Тень поднялась в небо и раскрыла крылья.

— Милая, ну о чем ты говоришь? Какая еще тень?

Эту часть с ней точно никто не репетировал. Да и не нужно было старосте что-то большее, чем два сплетенных тела в лоскутах изодранной одежды. Но голос Анеке звучал все тверже, а под конец и вовсе обрел нотки какой-то радостной одержимости, когда девица поставила точку в своем рассказе.

Непонятную, необъяснимую, зато такую, что жирнее не бывает:

— Тень дракона!

* * *

— Вот, сами видите, судари мои: порченая. Насквозь порченая!

Когда 'жертву' увели (а это пришлось сделать, потому что, упомянув драконов, девица начала тараторить, совсем уж припадочно повторяя одни и те же слова), возмущению старосты понадобилось несколько минут, чтобы улечься.

Еще бы, все шло так гладко и ловко, и вдруг споткнулось. Я бы тоже возмутился на его месте. На моем же оставалось только ждать исхода. Хоть какого-нибудь, но чтобы от него можно было оттолкнуться, как от волны, и улететь прочь. Пусть даже драконьей тенью, о которой мой брат мог бы высказаться не иначе...

— Не могу с вами не согласиться, — скорбно кивнул Сорен.

Вот-вот, именно так.

Сказки у нас дома в почете никогда не бывали. Мне вовсе не запрещали смотреть ярмарочные представления или слушать странствующих выдумщиков, но брат предпочитал не обсуждать древние предания и легенды. И со мной, и вообще. Да и вообще, упоминание чего-нибудь мифического в его глазах было равносильно признанию если не в сумасшествии, то, по меньшей мере, в придурковатости. А раз на горизонте замаячил дракон, значит, несчастная Анеке помешалась на полную катушку. По мнению Сорена уж точно.

— Была здоровая, красивая дев... эээ, дочь счастливых родителей... А куда ее теперь девать?

Вопрос, исполненный очень даже искреннего негодования, примерно поровну предназначался и потолку, и нам. Вернее, моему брату. Потому что от меня в нынешнем представлении толку было не больше, чем от мебели.

Нет, всегда можно попросить слова, выступить, так сказать, с объяснительной речью, но тут-то на самом деле все решается между двумя людьми, обремененными опекой над не слишком или не всегда разумными младшими отпры...

— Попрошу яснее выразить свою мысль, сударь. Если вы не против.

— Да куда ж яснее? У нас товар, у вас купец. Размен — справедливее некуда.

Какой еще купец? Какой товар?

— Я уже не говорю о безутешной семье, горе которой хотя бы немного сможет утолить новое дитя взамен почти утраченного.

Скажите, что мне это все послышалось. Ну пожалуйста!

— Я вправе требовать и совсем другого наказания, куда суровее, как вы понимаете. Но нужды живых людей, вверенных моей заботе, гораздо важнее слепого следования букве закона. Особенно если она выцвела раньше, чем добралась до таких дальних уголков, как наш. Что скажете, любезнейший Сорен?

Хуже всего было то, что на меня брат не смотрел. Не покосился ни разу, пока староста проникновенно излагал свое видение сложившихся обстоятельств. Да и потом молчал слишком долго, глядя куда угодно, лишь бы не в мою сторону. Молчал так напряженно, что я уже начал готовиться к самому плохому. Ну да, к ней самой. К свадьбе. И надо сказать, мысли, одна за другой появляющиеся в голове, совсем не радовали.

Оказаться на всю жизнь... Хорошо, пусть даже всего на дюжину лет привязанным к сумасшедшей девице? Боги упаси! А еще страшнее застрять здесь, в этой гнилой глуши, под властью человека, который ни за что и никогда не откажется от своих алчных планов, будет сутки напролет подталкивать меня к запретным походам, а когда я все-таки соглашусь, он, разумеется, не успокоится на достигнутом и начнет искать все новые и новые...

Вот право слово, даже рабство честнее, чем это. Там все просто: приказали — делаешь, не сделал — огребаешь. А тут происходящее будет приправлено задушевными разговорами о бедных селянах, больных родственниках и общем благе, которое мне непременно зачтется, только явно не на этом свете.

А главное, если Сорен вдруг надумает проучить меня как следует, с него очень даже станется взять и...

— К сожалению, это совершенно неприемлемо.

Ох.

Мне бы выдохнуть с облегчением, но эта безмятежность в братовом голосе... Не к добру она. Совсем не к добру.

— Тем не менее, полагаю, остается что-то еще между вашим предложением и той несчастной выцветшей буквой. Не так ли?

Староста не удержался и потер ладони одна о другую.

— Вы крайне прозорливы, сударь. И думаю, догадываетесь, о чем идет речь.

— Пожалуй.

— И мне нет нужды напоминать?

— Нисколько.

— И я могу рассчитывать...

— Вне всякого сомнения.

Сорен никогда еще так быстро не сдавался. В самом худшем случае можно было ведь затребовать королевского суда, пусть дело растянулось бы на ту же дюжину лет, но тогда брату не пришлось бы поступаться своим словом.

Что же случилось? Ну не могло его настолько сильно обеспокоить будущее, уготовленное мне старостой. Я же не боюсь. Нет, правда! Привкус во рту гадостный, скулы сводит, ну да ничего, справлюсь. Да хоть на всю жизнь. Они меня еще плохо знают, а когда узнают...

Шаг через себя того не стоит, брат. И молчать больше нельзя.

— Не надо, Сорен.

А профиль-то совсем заострился. Значит, все-таки происходит что-то важное. Что-то прячущееся под волной.

— Давай, я сделаю, как он сказал. От женитьбы ведь никто еще не умирал.

— Это распространенное, но все же заблуждение.

Ну слава богам, улыбнулся!

— Я серьезно. С меня не убудет. А потом, глядишь...

— Я не собираюсь глядеть. Потому что мне это будет неприятно.

Значит, он уже не сердится? Ура-ура-ура!

— Можно что-нибудь придумать. Всегда ведь можно, да?

— Я уже придумал. И решил.

А вот это совсем плохо. Решения свои брат не отменял еще ни разу на моей памяти. По крайней мере, те, о которых я знаю. И если уж одно из них коснулось меня...

— Хорошо подумал?

Все-таки повернул голову. И снова улыбнулся, правда, едва заметно:

— Не смей воровать чужие вопросы.

Не буду. И много чего другого пообещаю не делать, если кое-кто вот прямо сейчас возьмет и откажется от глупого решения. Отказался ведь минуту назад от собственного же слова, так в чем беда?

— Сорен...

— Все хорошо, Йер.

А мне почему-то видится иначе. Хоть сам бы мозгами раскинул, честное слово! Ладно, господские развалины: они вместе с господами, похоже, благополучно стерлись из людской памяти, никто не появится с требованием наследства и не станет пересчитывать ложки. Но староста, будь он неладен, человек сметливый, и за дополнительную плату вполне может шепнуть интересующимся, что Сорен Данне, оказывается, не такой уж чистый и праведный, каким его привыкли считать. И начнут этим знанием пользоваться все, кому не лень. А кто виноват?

Я, конечно.

Желание намечалось безобиднейшее. Нелепое, не вовремя пришедшее, вдобавок дурно исполненное — это да, признаю. Но все должны были остаться довольны. И главное, живы и здоровы. Когда же я промахнулся? В самом начале или потом, уже при исполнении?

Эх, кто ж мог угадать, что девица побежит? Обычно стоят, как вкопанные.

Да, не дотянулся сразу. Промедлил, грешен. Понадеялся на силу взгляда. И тот должен был сработать. Но вышло наоборот.

А вдруг Анеке бросилась прочь именно от того, что увидела в моих глазах?

Да ну, не может быть. Ерунда. Просто резко обернулся, вот она и испугалась. Ну а за то, что бросился догонять, брат меня уже отчитал.

Выходит, сглупил я аж дважды и кругом виноват. И гнать меня надо взашей, а еще лучше — оставить в этой глуши, чтобы выбирался дальше, как сам сумею, без братской помощи.

А у Сорена все хорошо, значит?

— Нет, не хорошо. Совсем ничего хорошего.

Брат в ответ всего лишь сощурился. Пришлось сказать прямо:

— Ты не должен это делать.

— А кто запретит?

— Я! Хотите женить? Да на здоровье! Еще и папу с мамой любить буду, если прикажете. И жену любить буду так, что не оттащите. И...

— Господин староста, не обращайте внимания. Так часто случается после напряжения сил. Мой брат бредит.

— Я вовсе не...

— Но поскольку мы-то с вами остаемся в здравом уме, то должны завершить разговор ко взаимному удовлетворению. Как полагаете?

— Разумеется, любезнейший, разумеется! — подхватил староста. — Сейчас все подробно обговорим, а Борг пока за вашим братом присмотрит, и нам будет поспокойнее.

— Сорен, какого...

Он не шевельнул даже бровью в мою сторону. Зато верзиле досталась улыбка и чуть ли не ласковое:

— Да, вы уж присмотрите за ним, сударь, прошу вас.

* * *

Наверное, именно такого опыта мне и не хватало до сих пор: разозлиться на брата по-настоящему. Подозреваю, что рано или поздно каждый в своей жизни сталкивается с чем-то подобным, потому что у всех бывает если не старший брат, то старшая сестра, родители, дяди, тети и прочие члены семьи. Впрочем, если кровных родичей не завезли, не надо радоваться прежде времени. Обязательно рядом обнаружится человек, чье единственное предназначение — однажды довести тебя до белого каления, причем по поводу, который не стоит и ломаного гроша.

Конечно, у него были благие намерения. Кто бы сомневался! Но Сорен что, вдруг начисто позабыл, что кроме него родовое имя Данне носит еще один человек? Забыл, что все просчеты и ошибки старшего брата прямиком переносятся на мои плечи, хочу я того или нет? И тут не поможет даже бегство из семьи и отказ от наследства: смотреть станут еще кривее.

А больше всего бесит, что он даже не поинтересовался моим мнением. Первый раз за всю жизнь.

Смешно вспоминать: давным-давно, когда от меня всего-то и требовалось, что расти большим и здоровым, Сорен ухитрялся советоваться со мной по каждому подходящему поводу. Да, в те времена и заботы мои были крохотными, но брат чуть ли не заставлял соображать, что я думаю и что чувствую. И чем дальше, тем чаще и вдумчивее требовалось от меня относиться чуть ли не к каждому сделанному шагу. А сегодня, когда возник вопрос самой важной важности, брат просто сделал вид, будто меня вообще нет на свете. На его личном свете, по крайней мере.

За что, скажите на милость?

Я же сказал, что все исправлю. И исправил бы, уж в этом Сорен мог быть уверен. Но нет, порыв моей занывшей совести пролетел мимо. Вернее, от него отмахнулись, как от назойливой мухи.

Почему брат в одно мгновение превратился из добренького дядюшки в жестокого тирана? Нет, суровым он бывал и раньше, но всегда оставался рядом. На расстоянии руки, ладонь которой могла лечь мне на плечо, могла хлопнуть по затылку, но все равно обещала тепло прикосновения. А тут вдруг пролегла пропасть, да такая, что и не дотянуться, и не докричаться.

Не будь мы родственниками и напарниками одновременно, я бы подумал, что Сорен просто не хочет делиться награб... В смысле, ожидаемой добычей из особняка. Но даже в таком случае ему все равно выгоднее было бы взять меня на черную работу, и только потом, так сказать, устранить претендента. Вот это было бы вполне в цеховом духе. Но нет, брат сделал все возможное, чтобы от меня поблизости даже духа не появилось.

Зачем?

Да еще поставил на моем пути, по меньшей мере, три преграды, когда хватило бы и...

— Гляди, руки до костей не сотри.

Ой, спасибо за совет! Сам бы ни за что не додумался!

Хорошие узлы у верзилы получаются. Вязкие. Временами кажется, что вот-вот высвободишь хоть волосок, а петля тут же соскальзывает на новое место и только плотнее обвивается вокруг запястья. И чем больше трепыхаешься...

— А ты бы взял и ослабил. Или вовсе снял. Боишься, сбегу?

— Нет.

— Что — нет? Не боишься или не сбегу?

Великан по имени Борг оторвался от чтения потрепанной книжицы и спустил на кончик носа забавно маленькие для его габаритов очки.

— В первом я уж всяко могу быть уверен.

— Значит...

— А второе всегда можно проверить. Прямо сейчас начнешь пробовать или чуток погодим?

Ни сейчас, ни потом. После такого предложения что-то расхотелось. Шансов у меня сейчас против обученного охранника не очень-то много, тут к гадалке ходить не надо. К тому же, драка требует хоть капельку сосредоточенности на действиях, а мои мысли скачут вокруг совсем других забот.

Да и поздно уже. Пусть за окном еще вовсю жарит полуденное солнце, догонять Сорена не то что бесполезно, а даже вредно. У каждого лоцмана своя кромка прилива, и ты либо шагаешь за ним след в след, либо ждешь, когда все закончится.