Развилка

— Ты чего, Андрей? — толкнул меня в бок Садчиков, который заметил, что я не в себе.

— Ничего, — я покачал головой.

— Из-за старшины переживаешь? Брось. Он человек крепкий, восстановится и продолжит воевать. Жаль только, что ранение по глупости получил. Все из-за Ерошкина. Не повезло нам с командиром.

— Заткнись! — поправляя вещмешок, одернул Садчикова пожилой боец Гурьянов. — Нечего командира обсуждать, а то беду накличешь.

Садчиков замолчал, а я подумал, что с командиром нам, действительно, не повезло, и лучше было бы выходить из окружения своей группой. Что у нас отобрали оружие и продовольствие — это понятно. Трофейные автоматы достались командирам, которых в соединении полсотни, потому что отряд сформировался на основе штаба дивизии, а консервы пошли в общий котел. Большим отрядом незаметно проскочить мимо немцев тяжело — это тоже ясно. Почти каждый день бой и потери, помимо того, что фрицы отслеживают наше движение по лесам при помощи 'рамы' и мы находимся под постоянной угрозой авианалета или артобстрела. С этим всем можно смириться, ибо такова солдатская доля. Как говорится — наше дело воевать и погибать, а за что и почему, полковник знает. Но командир роты у нас карьерист и дурак. Самый настоящий. Майор Ерошкин боевого опыта не имел, делал карьеру при штабе, а когда отступали, он потерял какие-то важные документы и теперь выслуживается, пытается кровью искупить вину. Ладно бы своей искупал. Но он ведь на нашей крови поднимается. Вот в чем дело. И когда другие стрелковые роты нашего сводно-сбродного соединения обходят противника, Ерошкин так и норовит поднять бойцов в атаку, в полный рост. Мы с ним уже неделю и за это время потеряли три десятка только убитыми, не считая раненых. Всем это надоело, и даже старшина как-то обронил, что надо утихомирить слишком рьяного майора, а то поляжем. Однако не успел Захаров. Во время очередного прорыва через немцев, когда мы прикрывали отход основных сил, старшина получил ранение.

— Марш! — отдал команду лейтенант Сафиулин, командир нашего взвода, и мы отправились по следам отряда.

Леса и перелески. Поля и ручьи. Где-то шли в полный рост, где-то пригибаясь, а кое-где ползли по-пластунски. Говорят, до линии фронта тридцать километров. Если идти по дороге, можно добраться за один день. Но мы окруженцы, у которых не бывает прямых путей, и до вечера, обогнув пару занятых немецкими гарнизонами поселков, успели пройти примерно десять километров.

На ночевку отряд остановился вдали от дорог, на берегу небольшой речушки. Кругом густые заросли и карьеры, в которых раньше добывали глину для обжига красного кирпича. Место такое, что подойти незаметно сложно, и вражеская авиаразведка нас сегодня не тревожила. Был шанс, что ночь пройдет спокойно. Поэтому уставшие люди, а в отряде почти четыреста человек, стали разбивать лагерь.

Кто-то заступил в караул и в боевой дозор. Кто-то разводил небольшой костерок, на котором будет вариться каша. Кто-то пошел с котелками за водой. Ну а я временно в стороне. Меня никто не тревожил и мыслями я опять вернулся к тому, что сказал старшина. Я и раньше догадывался, что мои предки казаки. Все-таки из станицы в приют поступил и фамилия черноморская. Однако значения этому никогда не придавал, потому что меня воспитывали как советского человека. Я верил в идеалы коммунистической партии и комсомола, защищал нашу Родину и был спокоен. Да, конечно, есть перегибы на местах, когда от наветов и доносов страдали невиновные люди. Но так же есть заговорщики и предатели, которые готовы продать первое в мире государство рабочих и крестьян западным капиталистам. Все это имело место быть. Поэтому НКВД и работало. Я все понимал. Газеты читал и на политинформациях не спал. Только раньше меня это никак не задевало. До поры до времени, пока старшина Захаров не сказал, что убил моего отца. Пусть я его не помню, но это мой отец, кровный родич. И он дрался с теми, кто пришел отнимать у него нажитое добро и выселять. Значит, было что забирать? Выходит, что так. Или причина в ином?

В этот момент я сильно пожалел, что не выкроил время и не выбрался в родную станицу. Может быть, там я смог бы что-то вспомнить или узнать. Конечно, вряд ли. Станицу переименовали, коренных жителей выселили, а на их место пришли семьи красноармейцев.

'Как же несправедливо устроена жизнь', — подумал я и неожиданно почувствовал злость. На кого и на что я злился? На судьбу, на старшину Захарова, на жизнь, которая так жестоко со мной обошлась? Хотя не было это злостью. Скорее всего, это какой-то внутренний протест — так не должно быть. Не должно. Не правильно.

Я крепко сжал кулаки. Грязные ногти вонзились в кожу, и это вернуло меня в реальность. Я встряхнул головой, прогнал прочь беспокойные мысли и подошел к костру, вокруг которого собирались бойцы взвода.

— Андрюха, — Садчиков улыбнулся, — сейчас кашу из топора будем есть.

Я тоже улыбнулся и спросил:

— Из чего сделали варево?

— Немного пшенной крупы, кусок старого сала и рыбная консервация. Что в вещмешках было, все скинули.

— А селяне, у кого раненых оставили, разве ничего не дали?

— Чем они поделились, не про нашу честь.

В разговор моментально вмешался лейтенант Сафиулин, молодой татарин, который прислушивался к разговору:

— Садчиков, ты на что намекаешь? Хочешь сказать, что командиры себе все самое лучшее забирают, а ты голодаешь?

В голосе лейтенанта, который, к слову, питался с нами из одного котла и был неплохим человеком, появилась угроза. Поэтому Садчиков сдал назад:

— Товарищ лейтенант, к слову пришлось. Брякнул, не подумавши.

— Ладно, — Сафиулин кивнул и замолчал.

'Когда-нибудь Садчиков договорится', — промелькнула у меня мысль, и я стал ворошить свой вещмешок. Вдруг где-то сухарь завалялся.

Тем временем появился майор Ерошкин. Он остановился на границе света и тьмы, поправил МР-38, кстати, из трофеев нашей группы, окинул взглядом бойцов и отозвал в сторону взводных. Понятно, инструктаж. А спустя пять минут вернулся Сафиулин и сказал, что на отдых всего три часа. После полуночи форсируем реку, она неглубокая, и двигаемся к линии фронта. Основной привал будет на рассвете.

Бойцы вопросов не задавали. Как раз поспела каша. Все хотели есть. Однако перекусить не удалось...

— Ви-у-у-у!!! — противно завыла первая вражеская мина, и начался обстрел.

Немцы все-таки обнаружили нас, и мы, схватив оружие и вещмешки, бросились, кто куда. Я спрятался в неглубокую извилистую канаву, которая спускалась в карьер, обхватил руками голову и лицом уткнулся в землю.

Взрывы следовали один за другим. Фрицы били из пяти-шести минометов и, казалось, что мы попали в ад. И тут неважно, ветеран ты или новобранец, страшно каждому. Только одни свой страх контролируют и, как правило, выживают, а другие дают слабину, бегут непонятно куда и погибают. Главное — не дергаться. Место у меня хорошее, осколки проходят выше.

Обстрел прекратился через десять минут. Я вылез из укрытия и осмотрелся. Кустарник посечен осколками. Земля дымилась, и над ней стелился сизый пороховой дым. Кругом раненые. Слышны стоны. Почти все костры погасли, их разметало взрывами. Бойцы растеряны. Командиров не видно. Плохо. Все очень и очень плохо.

— К бою! — услышал я крик Сафиулина. — Противник с правого фланга! Третий взвод, ко мне!

Бой так бой, мне не привыкать. Вместе с выжившими бойцами, кто не получил ранений и контузий, я подбежал к лейтенанту. Он повел нас в темноту, вскоре мы заняли оборону над карьерным обрывом и увидели немцев. Точнее, сначала услышали. К нам приближались бронетранспортеры и когда немцы обнаружили нас по непогашенным кострам, они открыли огонь из пулеметов.

Ночь раскрасилась яркими огоньками-выстрелами и трассерами. Фрицы плотно прижали нас к земле и остановились на противоположном конце карьера. Мы попытались ответить. Да куда там... Плотность огня у немцев такая, что голову не поднимешь.

'Надо отходить', — подумал я и начал отползать назад.

Быстро спрятавшись за невысокий бугорок, выдохнул. Слева и справа стрекочут немецкие автоматы. Нас обходили, еще немного и возьмут в кольцо. Драпать надо, пока есть такая возможность, выжить и продолжать сражаться. Снова я вспомнил заветы старшины Захарова и опять попятился. Однако быстро уперся во что-то мягкое. Оглянулся, а это майор Ерошкин собственной персоной, в тылу отлеживается, пока бойцы на открытом пространстве под пулеметами погибают.

— Ты куда?! — заорал он на меня и приподнялся. — Назад!

— Отходить надо, товарищ майор, — ответил я.

— Трус! Дезертир! Да я тебя...

Он попытался направить на меня автомат, и я действовал, повинуясь инстинктам, выстрелил в него раньше. Иначе никак, или он меня, или я его.

Пуля разнесла ротному череп. Взгляд направо. Взгляд налево. Никого. Свидетелей нет. Ну и хорошо.

Я рванул к реке. Сначала ползком, а потом, когда спустился в низину, бегом. Едва успел пристроиться к арьергарду отряда и вместе с бойцами другой роты перешел реку.

Потери оказались большими. От нашего взвода уцелело всего пять человек, не один я такой умный, что без команды отступил. А отряд потерял половину личного состава. Конечно, не всех убили, многие потерялись, попали в плен или решили отделиться. Но факт остается фактом — на рассвете была проведена перекличка, и в строю оказалось сто девяносто три бойца. Причем треть имела ранения. Сил немного. Однако фронт уже недалеко, и мы пошли на прорыв.

5.

Берлин. 26.08.1941.

Еще до того как Третий Рейх напал на Советский Союз, многие вожди белоэмигрантского движения заверяли германских политиков и военачальников, что окажут всемерное содействие в разгроме большевиков. Например, начальник Объединения Русских Воинских Союзов генерал-майор фон Лампе, который обратился к генерал-фельдмаршалу фон Браухичу с просьбой предоставить чинам РОВСа возможность принять участие в вооружённой борьбе с большевистской властью в России. Браухич свое согласие дал и после начала боевых действий группы чинов РОВС отправились на Восточный фронт.

Что двигало этими людьми, которые в большинстве являлись патриотами России? Они не были трусами, сребролюбцами, мерзавцами или подлецами и многие из них воевали против немцев в Первую Мировую войну. Ответ на поверхности. Для них большевики были непримиримыми врагами, которые лишили беглецов Родины, и для немалой части белоэмигрантов Вторая Мировая война являлась продолжением войны Гражданской. Они рвались на Родину, в Россию, которая, по их мнению, была оккупирована жидами-коммунистами и ждала освобождения. А в Гитлере многие из них видели избавителя и пусть они ошибались, эти люди не присягали СССР и борьбу с советским народом считали святым Крестовым походом против красной чумы. Поэтому не приходится удивляться словам казачьего генерала Краснова, которые были сказаны сразу после начала войны:

'Я прошу передать всем казакам, что эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих Русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру! Пусть совершат они то, что сделали для Пруссии Русские и Император Александр Первый в 1813 году'.

Или приказу-воззванию старого и больного Донского Атамана графа Граббе:

'Донцы! Неоднократно за последние годы в моих к вам обращениях предсказывал я великие потрясения, которые должны всколыхнуть мир; говорил неоднократно, что из потрясений этих засияет для нас заря освобождения, возвращения нашего в родные края.

22 сего июня Вождь Великогерманского рейха Адольф Гитлер объявил войну Союзу Советских Социалистических Республик. От Ледовитого океана до Черного моря грозною стеною надвинулась и перешла красные границы грозная германская армия, поражая полки Коминтерна. Великая началась борьба.

Донское казачество! Эта борьба — наша борьба. Мы начали ее в 1918 году, в тот момент, когда, пользуясь преходящими затруднениями Империи, интернациональная клика революционеров-марксистов своей лживой демократичностью обманула русский народ и захватила власть в Петербурге — не Донская ли Область первою отринула власть захватчиков? Не Донские ли казаки объявили власти этой войне не на живот, а на смерть, провозгласив для сего независимость Всевеликого Войска Донского?

И можем ли мы забыть ту дружескую помощь, которую оказала нам в борьбе, ведшейся нами рука об руку с не принимавшими большевизма национальными русскими силами, находившаяся в то время на юге России Германская Армия?

В героических, неравных боях за родные очаги, за Тихий Дон, за Мать нашу Святую Русь мы не сложили оружия перед красными полчищами, не свернули своих старых знамен. Все казаки, принимавшие участие в борьбе, предпочли покинуть в 1920 году Родину, уйти на чужбину, где ждало их неизвестное будущее, тяготы и тяжелые испытания. Войско Донское не подчинилось захватчикам, оно сохранило свою независимость, казачью честь, свое право на родную землю.

В условиях тягчайших, отстаивая право на жизнь, Донское казачество в эмиграции осталось верным казачьим традициям, Дону, исторической России. Самим существованием каждого казака на чужбине оно утверждало идейную борьбу против коммунизма и большевиков, ожидая той заветной минуты, когда дрогнут и покачнутся красные флаги над занятым врагами Кремлем.

Двадцать лет надо было ждать, двадцать долгих лет!

Сложили иные из нас свои кости вдали от дедовских могил, но так же, как и прежде, грозит врагу Донское войско. Есть еще порох в пороховницах, не гнется казачья пика!

И вот, наконец, пробил час, столь долгожданный. Поднято знамя вооруженной борьбы с коммунизмом, с большевиками, с советчиной. Поднял это знамя мощный народ, силе которого ныне удивляется мир.

Мы не имеем пока возможности стать на поле битвы рядом с теми, кто очищает нашу землю от скверны коминтерна; но все наши помыслы, все наши надежды летят к тем, кто помогает порабощенной нашей Родине освободиться от Красного ярма, обрести свои исторические пути.

От имени Всевеликого Войска Донского я, Донской Атаман, единственный носитель Донской власти, заявляю, что Войско Донское, коего я являюсь Главою, продолжает свой двадцатилетний поход, что оружие оно не сложило, мира с Советской властью не заключало; что оно продолжает считать себя с нею в состоянии войны; а цель этой войны — свержение Советской власти и возвращение в чести и достоинстве домой для возобновления и возрождения Родных Краев при помощи дружественной нам Германии. Бог браней да ниспошлет победу знаменам, ныне поднятым против богоборческой красной власти!

Атаманам всех Донских казачьих и Общеказачьих станиц по всем странам в эмиграции приказываю произвести полный учет всех казаков.

Всем казакам, в станицах и организациях казачьих не состоящим, приказываю в них записаться. Связь со мною держать всемерно.

Донской Атаман, генерал-лейтенант Граф Граббе'.

Подобных воззваний летом 1941 года было превеликое множество, и даже великий князь Владимир Кириллович Романов высказался:

'В этот грозный час, когда Германией и почти всеми народами Европы объявлен крестовый поход против коммунизма-большевизма, который поработил и угнетает народ России в течение двадцати четырех лет, я обращаюсь ко всем верным и преданным сынам нашей Родины с призывом способствовать по мере сил и возможностей свержению большевистской власти и освобождению нашего Отечества от страшного ига коммунизма'.

В общем, желающих поквитаться с большевиками оказалось немало. Немцы хотели этот потенциал использовать, а белоэмигранты сами рвались в бой. Однако существовал ряд сложностей, и главная проблема заключалась в том, что каждый лидер эмигрантов имел свое, ОСОБОЕ, мнение о будущем России. Одни мечтали о восстановлении монархии и Российской империи. Другие думали о протекторате Германии. Третьи о федеративной республике. А четвертые о самостийной Украине, Белоруссии, Прибалтике, Казакии, Татарии, Черкесии, Северокавказских эмиратах и так далее. Сколько людей, столько мнений. Договориться с каждым по отдельности не представлялось возможным — не хватит никаких ресурсов. А еще, помимо всего прочего, обязательно возникнет проблема объединения 'белых' и бывших 'красных' командиров, которые перешли или перейдут на сторону немцев. Георг Лейббранд это прекрасно понимал и, после консультаций со своим шефом, сделал ставку на генерала Трухина, который мог стать лидером готовых встать под знамена Третьего Рейха военнопленных. А так же на вождей РОВС, вменяемых украинских националистов Андрея Мельника и трех казачьих генералов, Балабина, Краснова и Шкуро, чьи имена в последнее время снова были на слуху среди казаков-эмигрантов. Не факт, что они будут обладать реальными рычагами управления, но символами станут. Всех этих людей предлагалось объединить под эгидой РОНД, которое в дальнейшем создаст общий штаб РОА (Русской Освободительной Армии) и начнет формирование боевых, тыловых и охранных частей. Остальным организациям белой эмиграции предстояло присоединиться к ним или ждать своего часа, когда немцы обратят на них внимание и смогут им что-то предложить.

Георг Лейббранд принял решение и на имя нового рейхсканцлера Германии Мартина Бормана был составлен меморандум о восточных добровольцах. После чего, прихватив доказавшего свою преданность генерала Трухина, он отправился к своему непосредственному начальнику Альфреду Розенбергу.

Несмотря на исключительную занятость, глава Имперского министерства оккупированных восточных территорий Альфред Эрнст Розенберг смог уделить Лейббранду и Трухину пару часов. Он слушал доклад и одновременно с этим вчитывался в строки меморандума, который повлияет на судьбы миллионов людей, на их жизнь и смерть. Слабые места в документе, по мнению Розенберга, имелись. Например, вооружившись и получив относительную свободу, русские, украинцы, казаки и представители иных народов могли поиграть в самостийность уже против Германии, как это сделала некоторая часть ОУН. Но пока ошибки не критичны и могут быть исправлены позднее при ужесточении контроля. Главное — меморандум составлен так, что обязательно понравится Борману, который чувствовал, что его положение не устойчиво и пытался показать, что он не хуже своего предшественника и способен принимать важные решения. В свете недовольства некоторых идеологов национал-социализма, которые не оставляли надежду сменить Бормана, это было очень важно. Рейхсканцлер искал союзников, в первую очередь среди военачальников, а они постоянно требовали подкреплений и пытались избавиться от контроля чиновников. Поэтому уже на следующий день меморандум был представлен рейхсканцлеру, а затем, после непродолжительных споров и обсуждений, одобрен и подписан.

Ключевой документ был принят и к будущим вождям РОА отправились эмиссары. Сотрудники РОНД, Трухин и лидер подконтрольных украинских националистов Андрей Мельник под боком, продолжают работать. Атаман Балабин тоже рядом, поскольку возглавлял 'Общеказачье объединение в Германской империи'. А вот остальных предстояло ждать, одни в Париже, другие в Белграде. Но это ничего. Первый большой шаг сделан, машина запущена, движение пошло.