Партизанская сага

— На том месте, где носят штаны, у тебя пока ерунда! — не отставала, упорствуя, Лидочка. — Стой, тебе говорю! Как начну ссать, сразу станешь мужик — взвидишь вмиг, как там вырастет! Ну? Давай?..

— Ну, давай... — строил всё неохоту собой Поликарп, но уже что-то мелочь тревожило...

Лидочка скрылась в сортире и задрала подол. В этот момент Поликарп и был отвлечён от воззрения по-тихому образовавшимся рядом Иван Васильевичем, который хитро улыбался и подмигнул Поликарпу, слонясь уже до соседней в досках щели...

Городская мода — ситц-трусы — не добрались ещё до округлившейся за последние годы взросления жопы Лидочки, и белые сдобные булки её поджаро висели на воздухе, выдавая затаённую в них упругость, силу и ловкость в будущем... Василич невольно добыл калбасу из штанов...

— Как — зыришь? — Лидочка чуть присела над вырезанным в форме сердца очком туалетии.

Поликарп оглянулся было на стоящего с ним в ряд на коленях Ивана Василича, но тот был увлечён-недосуг, и малый только выдал с придыхом в сортирную щель:

— Ага!..

— Хорошо-то видать? — расходилась в три раза старшая по годам, а не по уму его Лидочка. — Аль раскрыть?

Поликарп стал замирать от увидываемого и не произнёс ничего, только слышно дышал. А Лидочка-стрекоза тянула за булки себя, представляя увидеть брательнику саму суть...

В самой сути, заметил Иван Васильевич, росли у Лидочки уже столь обильные тёмно-русые волоса, что за их кудрявым кустарником лишь слегка выдавались на вид плотно сомкнутые в длинный бутон девичьи губы. "Не ибёт Сегод старшую Лидочку!", уверенно определил Иван Васильевич, "Дразнит лишь... На красу берегёт!". Лидочка же потянула и вовсе сильней, и раскрылось заветно-коричневое око в лучиках на заду...

— Жопу увидел, Карпуш? — Лидочка обернулась озорно на прощелок-смотрельник брательников. — Сейчас пёрднет, носа дерожи!

Она сильно отвела попу назад, напряглась-задрожала животиком и протяжно взревела седёлкой...

— Ф..ф..фууу, Лидок!!! — возмущённый отпрял Поликарпа, а у Ивана Василича всё чуть не кончилось над мотнёю в штанах...

— Ой, вы кто? Дядя Вань? — обозрелась Лидочка, наконец, на соседню гляделку.

— Дядявань-дядявань!.. — подтвердился Иван Василич уже озабоченный Лидочкиной красотой. — Ты, Лидуха, как собралась обоссаться, так ссы! Неча нервничать!..

— Дядя Вань, а вы что тама — дрочите? — бойко хихикнула Лидочка, окружая подолом живот, да клячась над дыркою, готовя струю.

— Уй, Лидуха... Ох ты хороша!.. Стала и... мать твою ёб!! — Иван Васильевич вовсе резво затряс рукой, стучась от усердия пальцев костяшками по деревянному срубу.

— Сральню сломаете... Не стыдно вам? — струя шла в суровый напор, а Лидушка голосом крячилась.

— Э... Лидух... Да ты што?!.. Ох, затеяла!.. Поликарп, зырить брось — ран ещё!! — Иван Василич на последних ужо оборотах едва сводил в единый конец к себе дух, наблюдая за разошедшейся не по мере Лидочки "усердиями". — Жми, Лидух..ох..ох..ох!!!

Лидочка ещё поднажала чуток, и из дрожи подзадничной в коричневое окно полез иё шоколадный катях... Как весь вылез, да жопа у Лидочки схлопнулась, да невесть где бултыхнулся о дно, так у Василича всё до капли-то и подвело под его брандомёт: заплескался, забился достаток-струёй об доски с расщелинами:

— Ох, Лидух-х-х!!! Ох, пизда!!! Ох красавица же совсем глупая!!!

— Сами вы, дядя Ваня, дурак! — засмеялась Лидочка, стоя уже позад сортира рядом с ним и с брательником и всё оправляя платье себе. — Я тут Карпа гляделкам учу, а не стены сортиру забрызгивать! Стыдно вам?

— Иш-шо как! — охотно согласился Иван Василич с Лидухой и прижал к себе, целуя в голое загорело плечо. — Погодит-ко, Лидушка, вскорь подрастёт Поликарп, поупомнит твои надсмехательства — не так позабрызгает тебе всё!.. Согласная?

— Ой, дядь Вань, я давно уж согласная, а он всё не растёт, не растёт! — пожалилась Лидочка и поцеловала серьёзного брата в кудрявый лоб.

— Лидух, отойди-т... — Иван Василич вспомнил, за чем пришёл, да слега посторонил юность с детством иё.

Струя облегчения вырвалась и забилась о сортирный угол-косяк, разбиваясь в радугу вдрызг.

— Ой, как весело ссыте вы, Иван Васильевич! — заулыбалась Лидочка, а у самой нежданно щёчки пошли в алый цвет: завился в межножье огонь...

— Што — попробуешь? — Василич вмиг попридержал и упрятал струю, направив надутый прищур головы хуя свово в сторону встревоженной Лидочки.

— Ну вы! Дядя Вань!.. — Лидочка зашлась в возмущеньи и охнула.

— А давай! — Иван Васильевич уже закусил удила. — Становись-ка к нему головой!..

Да руку на плечико Лидочке, Лидочка и осела на место, где только Васильевич стоял у гляделки дрочил...

— Лидух, не боись... закуси побойчей... — Иван Василич советовал, водя сдутой ялдой под носом у Лидочки.

— Шибко пахнет, дядь Вань! — ему Лидочка подала весть.

— Так настойка от матушки ещё от твоей, от родной! — пояснил ей напомнил, смеясь, Иван Васильевич. — Приотвори-т, приотвори-т!..

Лидочка позажмурилась и приняла...

— Во-о-от тааак... — прочувствованно посмотрел в небеса Иван Васильевич, ощущая собой, как пошла-побежала всем перцем льняная струя...

Лидочка справной девушкой старательно удерживала в краешке губ ручкою и усердно смоктала "насос".

— Вы и зол, Иван Васильевич! — с почтением произнесла, отирая уста ладошкою. — Чай, у папеньки самогон не свирепеет во рту!

— А ты пробовала-т? — с довольной улыбкой Иван Васильевич прятал под гульфик писюн. — Самогон-т?..

— Разок пробовала с перепутанья... — созналась Лидочка. — Хлопцы соседние наговорили: "Родникова вода"! Со стыда с ними потом чуть не померла!

— А сейчас? — Иван Василич потрогал ещё разок Лидочку за уверенну крепкую грудь. — Что — не померла? Сдаётся — понравилось даж...

— А сейчас я уже стала взрослою!.. — поторопилась в своё оправдание Лидочка. — А вы, дядя Ваня, надолго к нам? Может ебаться научите?

— И не думай, Лидуш, не пора! — Иван Василич вспомнил тугой целков бутон, ещё улыбнулся на глубине у души и подуспокоил застрадавшую было девку: — Да надолго, недели на две! Уж не будем скучать — наженихаемса!..

А на боле, как на две недели, Иван Васильевич, и впрямь, обещаться не мог, так как ждало его ответственное, но подпольное вполне, поручение на обратном пути, по дороге, в селе Нежно-Волье у доброго кума его Позапризабейко Купер Тарасовича...

Глава вторая. "Подпольная связь".

Лесна́ партизанска природа, тропиниста, да тиха. Лишь скромь птичий звон тревожит спутаны ветви зелёных великанов солнечного от лета Полесья. Лишь жур ручейниц сквозит по кустам, да один лишь беспечный бродяга-барсук беззаботью своею отважиться пересечь тропу человечной прохоженке...

В такой лесной красоте пробирался Иван Васильевич на Нежно-Волье со славной давалкою-женщиной тамошней Натальей Ломкой им взятой в попутчицы. Долго крались собой от самого от утра, в ногах по лесу истоми не набиралось никак, и Василич с Федотьевной порешили уж было про меж себя добраться до сама села, но не тут...

Как на сдруг прихватил лёгкий зной, да нечаянно стала Наталья Федотьевна Иван Василича по спине сквозь гимнастёрку водить обломавшимся прутиком. Обернулся Иван Васильевич на ходу, а она в смех озорится себе на за́дворках... Чего ж тут терпеть — взял, согнул пополам иё Василич в поясе, да отодрал, как быть следоваит!.. В голос кричала Ломка, как трусила на мох росу своей сладости, наслаждала случившихся около птиц песней-голосом с ней приключившимся от прилива любви между ног... А Иван Василич не стал орошать понапрасну леса́ или глубь: дело раннее! И так стояк хорош в девке, упруг, клёном качал, да в тык лакомился. Налакомил его Василич пиздой, да так стоячим и вытянул — пригодится ишшо...

Дальше ехали так: Иван Васильевич шёл собой, а Наталья Федотьевна увивалась вокруг него, будто вьюница-полипица у дубка по стволу. Да покачивалась чуть павой-лебедем от избылия чувств...

— Давно ль проститутствуешь? — поинтересовался Иван Василич в ответ на её счастливое сияние глаз. — Не томят нежновольски поёбари красу-Наталеньку?..

— Наталеньку не томят! — рассмеялась в ответ вольна блудница. — А красу у Наталеньки уж позаебли напрочь всю, ведмеди́ стоерослые! Вишь, Ванюш, по соседним деревням от них в отпусках, да нагулах спасаюсса!.. Может там кто могёт не по нашему сунуть в лодейку мягкую, вся ищу... Ну, а как по серьёзному, то своих всё ж поболе люблю... Может и на копейку всего, а поболе всегда!.. Да так от самых семнадцати годков, как на стезю подалась... Уж, казалось бы, и с чего б мне так брать патриотствовать? А вот... Может быть ещё оттого, что Мандей Анри первым мне закузьмил под подол вертуна своего раззадорника, да так и на весь остаток жизни вкусом пришёлся... А он, Мандей ведь, известный у нас домосед-корнеплод — с лавки лишен раз жопой не сдвинется, как кулик на своём кочкаре!.. Перемеля наш илья-муромец...

Так гутарствовали до тех пор, пока не пришла пора оставлять уже Наталью Федотьевну гладить по гуляющим булкам лопато-рукой.

— Ну, тебе там куда, а я на Купера двор подамся! — Иван Васильевич сжал напоследок в объятьях пизду. — Прощай до следующего дела, Натальенка!..

— Зря ты так! — огорчённо Наталья встряслась, пожимая в бёдрах своих ладонь ему горячо. — Купер Тарасович ведь навряд нынче дома... Знаешь сам — горяча пора, на самом носе сентябрьские!.. В школе он, до Справничихи не ходи! А и мне как тот раз в школу надобно на родительский комитет... Вместе идём? Положи мне, пожалуйста, руку на плечо или на грудь!..

Резон был бесспорный. Почётный библиотекарь села Нежно-Волье Купер Тарасыч Позапризабейко был тем и знаменит, что поспевал всюду сам, без призванья. Если строго сказать, то работал он уже много лет пенсионным колхозным сторожем. Но как ночных бдений на току с хлебопашками или на дойницах с ранними молочнофермерками хватало ему лишь на общеначальный завод, то и проводил он весь активный дневной запас времени за собиранием и распространением грамоты на селе, да и то — к буквам склонность имел чуть не с малых лет! Расхаживал Купер Тарасович по селянам-колхозникам и под хозяйские пироги начитывал вслух байки летошные, а то зазывал сам и добрых соседей потчевал, чем жена, Клара Матрёновна, на стол подставится, да устраивал им разбеседования под дружескую сопряжённость, да культурный книгообмен... К школярам же относился с особым почтением, как к товарищеской по идее организации, и участие к школьно-книжным делам проявлял при каждом встреченном случае. Оттого, по совету, не думая долго, и поворотил ход Иван Васильевич, искать кума свово, вслед за Натальей Федотьевной на школьный стан.

А только всё ж развела на время судьба полессных путешественников в школьных стенах уже: был Иван Васильевич встреченный трудовым учителем и преподавателем физической культуры Макаром Швыдрею, да препровождён в дирехторский кабинет на ожидание совещания комитета подпольщиков в свою честь; а Наталья Федотьевна Ломка с не меньшим почётом была уведена комитетом иным, сопровождена под белы рученьки выскочившим ей навстречу из ремонтируемого подполья родителем-комитетчиком Стоян Кожедубом, да управлена в то подполье обстругиваемое на радость встречи другим породителям.

На комитете подпольщиков были в деле немногие, лишь кого удалось собрать по мерно зудящей перед первосентябрём школе: кроме вышеозначенного Макара-трудящего, восседал за простым столом дирехтор школы Горобец Александрович Лановой, которого всё школьное детство дразнило за глаза Гор Санычем; сидел рядом седой военрук Ковтюх Мак Грегорович; потом юна учителка младшеклассия и взрослых литератур Синицина Нетта Григорьевна; да завучиха жопа толстая Паранейя Любила Евлановна, по над которой непременным всегдашним спутником вился колхозный лоботряс-счетовод и недавний ещё горожанин-студент Грыцько Утюх Маркович, служивший Любиле Евлановне вот уж несколький год бессменным ёбарем-воздыхателем...

— Говори нам, Иван Василич Детляр, твою партийную сказку и ответственное поручение! — приступил к малому заседанию дирехтор.

Иван Васильевич взглянул со вниманием на нестройные ряды присутствующих и оповестил:

— А пришёл я затем, штобы обесчестить юнь вашу скромную, очень кстати нам здесь навернувшуюся на хуй! Есть такое у меня ответственное подпольно-задание: надрать шкурку Синициной Нетте Григорьевне, про меж нас с вами Неточке, как просрочившей в сложный урок-момент крайне важный районный доклад с отчётом о партизанских делах. Партизанья ностра села Дивный Край, и села Промеж Дорог, и села Нечипо́ров Очаг, и села Многовесенье, и колхоза "Взъярившийся Мак" с селом Мало Сад, в том числе... как один монолит и партизанская слитна дружина выражают общее в них несогласие с заминками от работников подполья, со случающимся волокушеством, в общем, и с данным невыпуском район-боевого листка "La Partiza Nostra", в частности!

— Драть, так драть... — согласился дирехтор Гор Саныч спокойно-легко, уловив всю неоправдываемость обвинения. — Готовь, Неточка, зад!.. Дале тебя, Ванька, слухаем... Сказку давай!

— Дале боле!.. — успел упредить Иван Васильевич. — Послан я партизанской общественностью до доброго кума свого, вам известного как Купер Тарасович, на предмет предложить ему должность связного и набить, наконец, постоянный пунктир связи между всей околичною вам партизанщиной и работой подпольщиков! Есть готовность у вас?

— Сейчас... — дирехтор откликнулся. — Неточка сымет трусы... Так и будет готовность к вам полная! Отчего ж не наладить пунктир, когда дело хорошее? Чай, не каждых два дня партизанок ебём, да и немецкие оккупанты повсюду пошаливают. Одно ты возми хоть роно...

Дирехтор Гор Саныч со вздохом притих, скрывая личную служебную боль. А Неточка стояла прогнутой кобылкою по над столиком, да никак не решалась раздеться перед ей незнакомым мужчиной Василичем. Неудобно сказать, но почётная уже второй год школьна учителка Синицина Нетта Григорьевна просто ужасно конфузилась, видя им добываемый член и ощущая горячее прикосновение его ухватистых лап у себя на заду.

— Странно, а и хорошо ведь всё ж, как жизнь устроена в вашем селе! — заметил, как вроде себе на слух, Иван Васильевич, хорошо обнимая упругую тонку талию, да сильно растягивая платье в скромных цветиках на выпертой до хуя вверх заднице. — Вот у нас, взять к примеру, на Аистах, так наоборот: как ибстись, так всю жисть раздеваюца... для чего-т...

— Погоди, Иван, не гоношись! — засмеял дирехтор, потянувшись рукой через стол, да поглаживая раскрасневшуюся жутко Неточку по щеке. — Щас Макар ей подол задерёт, да опустит трусы! Стой! Куда?

— Эх-ха — хма!!! — раз вздохнул Иван Васильевич, будто селезнем крякнул над утицей.

Не вынесло платьичко простенькое — разошелся в широко прощелину лёгкий ситц на подавшихся булках на стороны, да в один мах разлопнулись невидаль деревенская, лишь разок аккуратно стежком зашитые Неточкою трусы: распахнулась манька-поскромница вся нечаянно перед напрягшей балдой.