Ролевик, Ветка "Паладин"

Действие — реальное время.

Я отложил письменные принадлежности, и устало потёр глаза костяшками грязных рук. Я опёрся локтями на колени и папку из плотной кожи, которая служила мне и планшетом и вместилищем для дневника. Прикрыл глаза, поморщился от собственного запаха — плащ провонял. Работа в дневнике очень помогает отвлечься от дел, что я натворил. И посмотреть, как я изменился со времени моего попадания. Четверо убитых. Одного я лично убил. Рубанул мечом того под ухо, наполовину разрубив шею. Этот был в шлеме. Тогда, после этой стычки я сидел, поджав под себя ноги перед мечом, и молил простить убитого мною разбойника. Ибо сам разбойник прощения никогда не просил. Сейчас, сидя на брёвнышке и, впитывая редкие солнечные лучики, я прикрыл глаза, постарался припомнить, как это было.

'Невероятно, что люди бывают настолько разными! Вот и сейчас, вытирая меч, я скорблю по ним. А ведь стоило бы злиться! Эти люди не просто грабили простых селян, которые при случае и сами не прочь чего-нибудь умыкнуть, эти злодеи жестоко издевались над своими жертвами, хотя и сами когда-то были такими же детишками и у них самих были такие же матери. Одно хорошо — таких как они мало. Большинство же разбойников в местном лесу простые сельские жители, на которых наше братство внимания не обращает. Что ж, мы уже отчаялись найти эту шайку, но они сами выскочили на нас, ничем иным, кроме как провидением это объяснить нельзя.

— Брат Томас! — обратился ко мне один из моих братьев, членов нашего ордена, правда орден состоит из пяти братьев и только трое сносно владеют оружием. Есть ещё дядя Снорг (он у нас за старшего), но он ничего острее разделочного ножа в руках не держал.

— Я слушаю, брат Неррут. — Я открыл глаза, сотворил крёстное знамя и встал, завершая безмолвную молитву словами 'Да будет так!'. Брат Неррут стоит подле меня и смотрит на поверженного мною разбойника без капли жалости. Это плохо, каким бы ни был отпетым мерзавцем покойный, его можно только пожалеть, так как жалость — это путь к спасению каждого из нас: мы ходим по краю нуждаемся в прикрытых тылах и флангах. Я с раздражением выдернул меч из земли и с силой вложил в ножны уж очищенный от крови клинок. Брат Неррут склонил голову в знак признания права за мной гневаться на него, но его полные яростной решимости глаза всё так же непокорно горели на его бледном и благородном лице.

— Брат, Томас! Нужно их хоронить... — сказал чуть сдавленным голосом молодой человек. Он пришёл к нам почти в самом начале. Младший сын в семье дворянина, и его стезя определена была с его рождения — быть служителем в храме, получить сан и стать священником. Церковь очень нуждается в послушниках, что будут на неё работать, за то так молодой человек помогал своей семье — платить церкви деревни барона Повази будут не десятину в год, а лишь двенадцатую часть. Конечно, кроме самого молодого человека его отец — барон обещал некую военную помощь своих старших сыновей, но это уже мелочи, ибо сборщики дани, простите, десятины вполне справлялись и сами.

Да, молодой человек с детства не приучен переносить фальшь и ложь. У него просто аллергия на эти вещи. А ещё он не любит Неправды. И вот именно по этому он всё ещё не может взять себя в руки. Умом он понял мои уроки смирения, но сердце его пылает горячо. И это прекрасно, но всё же...

— Почему я уловил нотки неуверенности в твоём голосе, брат Неррут? — чуть слышно спросил я его.

— Прости, брат Томас, дыхание после боя сбилось. Где нужно похоронить их? — Ага, теперь адреналин спал и в глазах поселилось раскаяние. Что ж, так и до понимания не долго осталось.

Закопали мы их там же, прочтя просительные молитвы, сочинённые в нашем братстве'. Да именно так. Закопали и прочли молитвы.

Я открыл глаза и посмотрел на Неррута. Он сидел вместе с Сэмом, нашим проводником у костерка и подогревали сушёное мясо вместе с каким-то жиром, так до сих пор и не разобрался, что это, и грели воду, чтоб наконец промыть глубокую царапину на плече Сэма. Он её получил в этой схватке с разбойниками. Лес, красивый, с дубами и вязами, липами и прочими деревьями, может это и не дубы и липы, но я не разбираюсь, для меня это именно дубки.

Меня всё время грыз червячок, нехорошее чувство, что я сделал что-то не так:

— Брат Неррут! Скажите, это нормально добрым крестианам убивать других людей, прикапывать их под сосенками и жить дальше? — Сэр Неррут, давно уже привык, что я, порой, озадачиваю окружающих такого рода вопросами. Спокойно пожав плечами, не отрываясь от переворачивания мяса не палочке, чтоб оно равномерно впитывало жир, медленно и плохо, но это происходило, он ответил:

— Нормально доброму крестианину задавать подобные вопросы, постоянно мучаться внутренними переживаниями и оценивать собственные поступки. Ведь именно так Вы говорили, сэр Томас? — Я задумался и облегчённо вздохнул. Он прав!

— Да, сэр Неррут! Вы правы.

Он коротко кивнул и посмотрел с каким-то странным выражением во взгляде на небо. Там плыли прекрасные облака — большие и величественные. Не знаю почему, но у меня возникло ощущение, что нас бросили здесь, а имей мы крылья, то были бы там, в облаках, и так же, как и ангелы, танцевали с ветром.

Неррут сидел теперь, плотно сжав челюсти. Короткая стрижка светлых волос торчала в разные стороны неопрятным ёжиком. Сэм сидел спокойно, словно и не было ничего, он высоко поднял брови и, что-то себе напевая, почти горячей водой промывал рану, затем, достал какую-то мазь, намешанную по гномьему рецепту. Мазь он подцепил осторожно, специальной палочкой, которая до этого плавала во всё том же котелке, пока в нём хорошенько не закипела. Когда Сэм осторожно намазал края раны, он стал мотать головой и через силу улыбнулся, плотно сжав зубы:

— Ох, и забористую нынче намешал-то. — Я невольно улыбнулся и сказал:

— Сэм, поздно начал промывать, нужно было это сделать раньше. Теперь тебе придётся ещё во внутрь раны лить. — Сэм осклабился, держась за оголённое предплечье, но боль уже стала спадать:

— Ничего, гном дал такую мазь, которую можно и во внутрь лить, только после первой и самую капельку. Вот сейчас промажу этой, вот, и той тоже, эта. Помажу. — Я усмехнулся, всё-таки Сэм неисправимый оптимист — что бы не случилось, он всегда весел и счастлив, всегда что-нибудь выдумает.

Мы посидели ещё пару часов и стали собираться — мешки, завязки, плащи, проверили брони. Залили из кожаного ведра костёр, положили на место кострища выкопанный до этого дёрн. Я постоял, поклонился месту, что нас так уютно приютило и пошли мы дальше к своей цели.

Но наша цель объявилась неожиданно, хотя Сэм уверял, что до неё ещё час идти. Пришли к монастырю Франкцев, самому крупному монастырю Северной марки. Сам монастырь представлял собой архитектурное сооружение, по стилю похожее на романский. Хотя, в этом не силён. Стены высокие, сложены они из тёмного камня, сам монастырь скрыт за стенами и мы видим лишь верхние узкие окна и крышу с красной черепицей. Стоит монастырь в центре огромной чаши, на возвышении, по этому, когда подходишь к монастырю с любой части света, он предстаёт перед тобой неожиданно и всегда, по первости, это сильное зрелище. Глядя на этого каменного великана, одиноко стоящего на холме, ты ощущаешь неуверенность, что это можно взять приступом. С наших позиций мы смогли увидеть то, что ранее было скрыто, а именно высокие башни, что стоят по краям чаши. По всей видимости, о нас уже знают, ибо не заметить сверкание моих наплечников на солнце очень сложно.

Вокруг же монастыря и чуть дальше, находилась приданная деревенька. Эта деревенька отстояла на три дневных перехода для опытных ходоков, не обременённых тяжкой поклажей, от обители нашего братства 'Красного меча'. Таких ходоков среди нашего отряда насчитывалось ровно трое. О нас уже знали, то есть слышали, что в лесу объявились какие-то люди в приличных доспехах (для них ладно сплетённая кольчуга уже богатый доспех) и бьют разбойный люд. Толи чтоб самим грабить было удобней, толи мстят. По этому сервы встречали нас весьма и весьма настороженно, когда мы втроём спустились в длину и начали неспешный подъём в к монастырю. Шлемы я с Неррутом сняли, несли их на локтевых сгибах, щиты за спинами, мечи в ножнах, а на лицах смирение, кротость и любовь ко всем ближним, что приличествует воинам Креста. В сочетании с нашими серыми плащами, покрывающими кольчуги, и пришитыми к плащам красными мечами, крестовидной формы лезвием вниз, создавали правильное впечатление у местного населения о том, кто мы такие. То есть защитники Веры, можно сказать, церкви. А это вам не хвост лягушачий! Картину портил лишь один нюанс: мешки за плечами со всем необходимым в лесу. И, конечно, наши сгорбленные фигуры из-за этих мешков. Ну, это не страшно, я так думаю, ибо впечатление мы, всё же, произвели.

Шли мы по делу, хотя о нём расскажу после. Вначале один инцидент, весьма показательный. У местного тана (на наш манер — головы) было несколько сыновей и если старшему и средним внушили родительское почтение и любовь к ближнему (то есть, за непослушание отхватывали они серьёзно), то на младшего сил уже просто не хватило и сейчас он, пьяный как проклятая собака бил свою жену. По причине сильного алкогольного опьянения не очень сильно. Статус воинов Веры обязывает нас вмешаться. Я подошёл к нему и остановил его пухлый и податливый кулачёк, когда он почти ударил в который раз им свою жену. Вначале он сильно удивился — да кто это гнева его не боится?! Его — сына самого тана! Тут стоит отметить, что росту хоть я и среднего, однако мои берцы со мной, точнее на моих ногах, а росточку местные все здесь не сильно больше гномов. Как я не рассказал о гномах? Ну, это после — вот сяду за свой дневник, и отвечу и на этот вопрос.

Сын тана, повернув свой полный негодования свинячий взор (хотя, зря я так о хрюшках!), упёрся им в мой плащ, точнее в крест на нём. Тут же на его лице отобразилась работа мысли, причём нешуточная работа! И когда он пришёл к правильному выводу, что лицо моё должно находиться выше, чем у всех остальных, он поднял взгляд, наконец-то, на меня. Я приказал ему смотреть чётко в мои глаза, что он послушно и выполнил. Он смотрел долго, сначала с его лица выветрился хмель, далее появилось какое-то суровое и несвойственное ему выражение. Точно передать его не могу, но примерно это звучит так 'враги сожгли родную хату'. То есть он просыпался. Просыпался как человек. После я посмотрел на его жену он тоже послушно, пока заторможено перевёл на неё взгляд. Раскаяние и невыразимая мука легли на его чело (теперь чело, а не харю), он подошёл, обнял свою жену, жалея её. Тут он вместе с женой посмотрел на меня. У его жены уже привычно заплывал левый глаз. Я лишь сурово кивнул ему, мол, дальше ты сам и отвернулся. Теперь дело.

Этот эпизод сам по себе ничего не решает, просто это один из рядовых случаев, когда я побудил в человеке человеческое. Я стал паладином, у меня действительно хорошо получается разговаривать с людьми. Что со мной произошло, я не знаю, да, я изменился. Сильно и я этого не отрицаю. Я перестал шутить, мало смеюсь, зато очень чётко реагирую на любую несправедливость, так же, как и раньше, но теперь я не боюсь никаких последствий и просто действую. Некоторые говорят мне, что я стал настоящим защитником веры. Фигня это — каждый может стать воином света. Просто что-то во мне переключилось и теперь я чувствую себя здесь, как дома. И поступаю ровно так, как если б у меня дома кто-то гадил там, где нельзя. Вот и всё.

Нас призвали монахи монастыря святого Франкциска. Дело всё в том, что в окрестностях, точнее на болотах к востоку от этого монастыря, поселилась злая тварь. В древности, веков пять назад, маги попадались разные, в том числе и те, кто в силу каких-либо причин зло, явно, не творил. И были даже те, кого звали демонологами, то есть, кто занимался классификацией самых разных существ, которые могут принести вред человеку. Эти самые учёные мужи и знали все названия всех этих бестий. А для нас это названия не имело. По характеристикам что-то похожее на спрута. Кто-то даже видел, как оно, по ночам, переползало из одной большой лужи или пруда в другой водоём. А нынче, за двадцать лет кочевания, оно выросло до угрожающих размеров и подобралось к обжитым людьми землям. К тому же оно попробовало крови человеческой, а это всегда приводит к последующим нападениям.

Мы встали на центральной площади деревни, напротив дома старосты. Тот же час нас заметили и к нам, из ворот монастыря, смешно подметая полами балахона пыльную землю, засеменил толстенький монах.

— Брат Просковий — представился толстячёк. Стараясь не обидеть человека невольной улыбкой, я, а следом за мной и два моих спутника, изобразили вежливые поклоны. Брат Просковий недоумённо взглянул на нашего провожатого, ибо монашек привык, что всякий серв кланяется в пояс ему и просит благословления. Но наш провожатый принадлежал к кругу посвящённых в дела нашего братства, а это значит, что ему устроили тотальный ликбез по всем параграфам, в том числе и по разделу, посвящённому правам человека. Брат Просковий решил не заострять внимание на этом факте и сразу перешёл к делу. — Прошу за мной, уважаемые — Вот так, очень осторожно, полит корректно и, в тоже время, выказывая настороженность. Сразу видно, что зачатки искусства политики он усвоил.

Повернулся и пошёл к воротам монастыря братства Франкцев. Это братство слыло самым неимущим и бескорыстным. Рва у монастыря не было, да ему он и не был особо нужен, следовательно, не было и подъёмного моста, только большие двустворчатые ворота и маленькая калитка в них, в которую нас и провели. Но провели не в саму церковь, где проходили службы, а в 'служебное' помещение. Шли мы по тёмным коридорам, где не горело ни одного факела, даже у нашего провожатого. Поворот, поворот — короткие коридоры. Наконец, мы пришли. Комната, где остановился брат Просковий, напоминала трапезную. Мы сгрузили свои мешки, торбы, котелки в угол у входа и выстроились, невольно конечно, перед столами.

— Вы, должно быть, устали с дороги? Если вы не против, мы вас приглашаем разделить с нами нашу скромную трапезу. — Важно и даже торжественно произнёс брат Просковий.

— С большой признательностью, брат — Ответствовал я, ибо меня безмолвным согласием избрали на должность того, кто будет отдуваться на переговорах.

На трапезу собрались все послушники, монахи, которые не были заняты чтением молитв и сам настоятель. Трапезу внесли скромную: вино, сыры, каша на воде, какие-то овощи, заправленные редким деликатесом — подсолнечным маслом. Конечно, на юге — это ни какой не деликатес, но у нас, на севере и этому рады. Я, Неррут и наш проводник — Сэм с удовольствием и аппетитом, который не должен быть у защитников Веры, но уж очень мы проголодались, а таких разносолов давно не видели, принялись за еду. Однако братья франканцы смотрели нас с недоумением, чего это мы так накинулись на простецкую еду? И ещё — было в их взглядах что-то такое, мол, если б не вы трое, то сейчас мы бы тут ух как бы весело провели время за кабаньей ляжкой или свиной грудинкой. По крайней мере, мне так показалось. Довольно скоро опомнившись, я стал есть медленнее и с меньшим аппетитом. Беря с меня пример, мои спутники так же старались есть прилично. Кстати, хорошая черта настоящих воинов Креста — перед едой все воздали хвалы, а за едой ни один не расстался со своим оружием.