Коллеги

Темнота упала внезапно, как всегда бывает в тропиках. Рисовальщик цветов тут же распрощался со всеми и ушел на покой. Абсолон по просьбе доктора Слоана развел небольшой костерок, чтобы согреть "чай" в котелке, и тоже удалился в хижину, вешать гамак для гостя.

Луна была в последней четверти, ночное небо заволокло дымкой. С темнотой пришла прохлада, и тепло, исходящее от углей, было приятным. Если отвернуться от их красноватого света и взглянуть на берег, от которого поляну отделяла только узкая полоса леса, можно было разглядеть странный холодный свет за черными стволами, — словно там на песке лежала вторая луна.

Питер Блад раскурил трубку и с наслаждением затянулся.

— Смотрите, доктор, море светится. Что говорит об этом современная наука?

— Мало определенного. — Слоан разогревал над углями кусок лепешки, насаженный на прутик; взглянул через плечо на побережье и вернулся к своему занятию. — Мне приходилось читать, что морская вода накапливает солнечный свет и затем отдает его, или что вода трется о камни, как шелк о янтарь. Или, наконец, что она извлекает из грунта на дне какое-то вещество, может быть, то самое, которое Бранд назвал "фосфорус мирабилис". Аналогичный опыт проделал доктор Бойль — он недавно написал мне, что это вещество может содержаться в мертвых рыбах и морских животных. Когда я впервые увидел это свечение, еще на пути сюда, я едва не свалился через борт корабля. И конечно, сообщил о своем наблюдении всем своим корреспондентам, как только смог, постарался описать этот феномен как можно точнее. Надеюсь, это покрыло хотя бы часть моего долга.

— Долга?

Доктор кивнул.

— Вы когда-нибудь слышали о Республике Писем?

— Нет.

— Ну что ж, это... Хотите лепешки?.. Как вам угодно, но скоро ее не будет... думаю, я не особенно погрешу против истины, если сравню Республику Писем с береговым братством. Некое сообщество ученых людей, которое не признает государственных границ и не всегда считается с религиозными догматами, хотя персональные разногласия, конечно же, существуют. Все мы грабим великий золотой флот природы, особы не менее жадной, чем испанцы, и волей-неволей вынуждены как-то договариваться между собой. К счастью, знание отличается от золота и серебра тем, что его можно передать другому и в то же время оставить себе. Ученые люди разных стран договорились писать друг другу о наблюдениях и открытиях, с тем, чтобы новое знание распространялось как можно быстрее. Ведь бывает так, что одному известно одно, другому другое, но оба не ведают истинной цены этих сведений, пока не встретятся. Наука знает множество таких примеров.

— И вы пишете своим товарищам о том, что увидите в Вест-Индии, в обмен на то, что они напишут вам? А не проще ли вам и им написать и издать книги?

— Одно другому не мешает, — мечтательно сказал Слоан, — но книга дело долгое и дорогое. Королевское общество издает нечто вроде собственного журнала, где вместо сплетен, мод и политики рассказывается о достижениях натурфилософии; это быстрее. Но моим французским и голландским коллегам добывать этот журнал непросто, ведь наши государи то ссорятся, то мирятся. Переписка удобнее во многих отношениях.

— А как вы определяете, какое знание сколько стоит? — заинтересовался Блад. — Не получается ли, что вы отдаете фунт за фартинг, когда пишете в Европу о вашем путешествии?

— Это трудно определить сразу. Иной раз пустяковое наблюдение приводит к важным выводам, а многообещающее исследование оканчивается пустяком. В нашем соглашении записано, что все граждане Республики должны быть усердны и честны друг с другом; мы меняем добросовестность и вежливость на ту же монету, если можно так выразиться... Впрочем, у нас в ходу и материальные ценности. Этой скромной хижины и пристани здесь не было бы, если бы не Мишель Бегон.

— Бегон? Бывший интендант французских колоний, родственник Кольбера?

— Ботаник и покровитель ботаников. Во время своей инспекционной поездки по французским островам он встретил на Сент-Кристофере одного англичанина, который учился у Турнефора, как и я. Бегон подарил ему двух рабов и дал немного денег на изучение флоры Невиса, куда французам ходу не было. В обмен на единственную просьбу: писать ему об интересных находках.

— Проклятье! Если бы это стало известным, вашего англичанина схватили бы как шпиона!

— Так ведь мы с вами никому об этом не скажем, верно? — беспечно отозвался доктор и сунул в рот последний кусок лепешки.

— А если вам удастся вырастить в Англии кинкону, вы тоже пошлете черенок своим французским друзьям?

— Я не уверен, что она черенкуется, — ответил Слоан. — В любом случае, я с полным правом могу не описывать неоконченный опыт. Но когда английской кинконы будет в достатке, я, безусловно, опишу весь ход эксперимента.

— Это нанесет удар интересам Англии. Не то чтобы я беспокоился о доходах короля Якова, но...

— Но это спасло бы многих французов, страдающих от лихорадки. Хоть они и паписты, но все же люди и христиане, как вы полагаете?

— Хм... Значит, вы ничего не скрываете от своих корреспондентов?

— Не сказал бы. Я не успею написать достаточно писем, чтобы изложить в них все увиденное, даже если перестану спать. Но если вы о намеренном умолчании... да, пожалуй, было. Я умолчал о том, для чего индейские женщины применяют корни фазаньего цветка.

— Для чего же?

— Вытравляют плод, — сухо сказал доктор. — Как мне представляется, в Европе достаточно растений с такими свойствами.

Доктор и бакалавр медицины встретились взглядами, Блад понимающе кивнул.

— Давно я не сожалел, что отошел от академической медицины. Должно быть, это увлекательно — получать и отправлять такие письма. Конечно, пират и преступник не может быть членом ученого сообщества... Вас тоже смешит эта возможность?

Действительно, Слоан согнулся пополам от смеха, зажимая рот рукой, чтобы не разбудить спящих.

— Капитан Блад! Вам что-нибудь говорит имя Уильяма Дампира? Прекрасно. Он, как и я, член Королевского общества, написал две книги, насколько могу судить, неплохие. Или вы думаете, что ученый люд относится к пиратам строже, чем короли и губернаторы?

— Я не знал об этом.

— Не сочтите за дерзость, — осторожно заговорил Слоан, — но вы с беспримерной настойчивостью именуете себя преступником, тогда как молва рисует вас если не Галахадом, то Ланселотом. Благородные люди часто бывают суровы к себе, но, мне кажется, у вас есть особая причина?

— О нет, вряд ли. (Ланселотом?! Тысяча чертей, что же я наболтал ему о себе и Арабелле?..) Возможно, легкий приступ меланхолии. Я мало спал последнее время, доктор. Прошу меня извинить.

Удалившись в хижину, Питер Блад некоторое время наблюдал за доктором через неплотно притворенную дверь. Тот сидел на бревне возле костра, вороша веточкой краснеющие угли, и о чем-то размышлял, — наверное, о новых ботанических штудиях. Капитан уснул прежде, чем Слоан занял свой гамак.

* * *

Среди ночи капитан Блад проснулся. В темноте слышалось сонное дыхание — ботаники и Абсолон спали сном праведников. У капитана же сна внезапно не стало, будто его окликнули или тряхнули за плечо. Должно быть, он достаточно выспался днем. Или же... Он выбрался из гамака, подошел к окну, закрытому лишь занавеской, постоял, прислушиваясь. Шорох крыльев, писк летучей мыши, чей-то тихий повторяющийся стон — то ли кто-то маленький зовет подругу, то ли испускает дух, сдавленный чешуйчатыми кольцами змеи. Вздохи приливных волн на берегу... вот!

Ошибки быть не могло. Журчание воды, какого не услышишь в пустынном море. Скрип вращаемого ворота. Отдаленный голос, прокричавший одно или два слова, — так отдают команды. По проливу шел корабль.

Капитан натянул сапоги, накинул камзол, чтобы рубаха не белела в темноте, взял пистолеты, патронташ и осторожно вышел из хижины.

Искать фонарь он не стал — сбиться с тропы, идущей вдоль ручья и окруженной стеной леса, было нелегко, к тому же свечение моря все еще продолжалось. По мнению Питера Блада, было даже слишком светло. К счастью, пристань была незаметна с моря, ее удачно скрывали пальмы на коралловом островке... К счастью?

Кораблей было два. Две черных туши в молочном свете моря, первый поменьше, другой, — огромный, неуклюжий. Верхушки мачт терялись во тьме, сигнальные огни никто не зажигал, но можно было разобрать, что почти все паруса убраны, оставлены лишь передние. Впереди двигалась лодка, всплескам весел вторили слабые вспышки свечения, а на носу ее горел фонарь. Вот рыжее пятнышко пошло вверх, человек на корме встал во весь рост и что-то крикнул — Блад различил слово "труа".

Узкий пролив с полным правом можно было бы назвать Мелким или Подлым. Он изобиловал мелями и рифами, которые не давали судам подойти вплотную к северному берегу Невиса (лагерь ботаников находился в единственном месте, где это было возможно), и войти в пролив с востока было задачкой не для слабаков. Если же иметь в виду, что люди на лодке бросали лот, определяя глубину, а стало быть, пришельцы не знали фарватера и все же влезли сюда глубокой ночью, — объяснений могло быть всего два. В то, что кораблями управляют безумцы, капитану Бладу было трудно поверить. Он уселся на корень прибрежного дерева, выбрав место так, чтобы наблюдать за морем, а самому оставаться невидимым. До рассвета было еще часа полтора, и закурить, к его величайшей досаде, было нельзя. Будь это его корабли и его люди, красная точка на берегу была бы тут же замечена.

* * *

На рассвете капитан Блад поднялся в лагерь и сразу же столкнулся со Слоаном.

— Доброе утро, капитан! Что вас подняло в такую рань? Я проснулся около получаса назад, увидел, что вас нет, начал тревожиться.

— Есть причина.

Капитан коротко рассказал об увиденном.

— Я узнал один из кораблей, фрегат "Лаки джорней". Не так давно он принадлежал губернатору Барбадоса и сопровождал караваны с рабами из Африки.

— Не так давно? А теперь он кому принадлежит?

— Пару недель назад его захватил Морис Леклерк по прозвищу Драгоценный. Об этом знают на Тортуге, но весьма вероятно, что об этом еще ничего не подозревают на Подветренных островах. В кабаках эту историю передавали из уст в уста главным образом потому, что Драгоценный приказал казнить всех офицеров с "Лаки джорней" и большую часть экипажа — говорили, всех, кто не пожелал присоединиться к нему. Следовательно, отправиться на английские острова и там рассказать о захвате было некому.

Слоан промолчал, но по выражению его лица было ясно, что о Леклерке ему доводилось слышать. Во всяком случае, ту отвратительную историю о двух сестрах из Плимута, а может быть, и что-то еще.

— Теперь давайте посмотрим, что происходит. Английский фрегат, захваченный французским пиратом, глубокой ночью вошел в пролив между Сент-Кристофером и Невисом. Там он поджидал корабль, похожий на те, которые возят невольников. Как по-вашему, что у них на уме?

— Прикинуться невольничьим кораблем с охраной, — нарочито спокойным тоном произнес Слоан, — и вместе войти в Чарлзтаун?

— Если только не караваном. Надеюсь, что они не поджидают здесь еще дюжину кораблей, охотников ходить под началом Леклерка никогда не бывало много. Скорее всего, они ждут, пока из гавани не уйдет какой-нибудь военный корабль. Так или иначе, они пойдут в Чарлзтаун или, возможно, на Сент-Кристофер, и пушки фортов не будут стрелять по своим. Полагаю, на борту тех двух кораблей могут быть сотни головорезов. Судя по тому, что я слыхал о Леклерке, это все же должен быть Чарлзтаун. Богатейший приз, какой можно взять на этих островах, а он тщеславен и последнее время невезуч.

— Мы успеем предупредить горожан?

— Отсюда можно пройти по суше к какому-нибудь поселению?

— Дорог нет. Но у нас есть лодки, море спокойно, а до Чарлзтауна не более семи миль! Как вы думаете, они не атакуют раньше?

— Атакуют или нет, как вы собираетесь пройти на лодке мимо их кораблей? Вы полагаете, Леклерк будет спокойно наблюдать, как кто-то плывет предупредить его добычу? Не для того он прячется в проливе.

— Я могу выдать себя за француза. Скажем, за поселенца юго-западной оконечности Сент-Кристофера. И ведь он не может знать, что я знаю...

— Это в том случае, если он вообще станет разговаривать с вами, а не прикажет подстрелить с корабля. Ожидать, что он станет колебаться из-за подобного пустяка, находясь так близко к цели, было бы неоправданной наивностью.

Слоан не ответил, и Блад продолжал:

— Есть еще кое-что, чего он не знает: скоро за нами вернется "Атропос", вероятно, уже сегодня. Поднявшись на борт, мы сможем взглянуть на это затруднение иначе. Как-никак, у "Атропос" двадцать пушек.

Лицо Слоана оставалось невозмутимым, но именно эта отрешенность его и выдавала. И еще поза — сидел он ссутулившись и сцепив пальцы, как будто силился побороть дрожь. Так выглядит человек, которого точит крайне неприятная мысль, не подлежащая оглашению. Опыт корсара и врача подсказывал капитану Бладу, что люди с подобными симптомами бывают способны на самые неожиданные поступки.

— Доктор Слоан, вы же не собираетесь отправиться в Чарлзтаун морем?

— Отчего бы и нет? Вы управитесь здесь с Гарретом и Абсолоном до прихода корабля?

— "Отчего бы и нет"?! Вы не слышали, что я только что сказал?

— Я положусь на волю Божью и постараюсь не приближаться к этим кораблям.

Что ж, первая часть плана не вызывает нареканий, в отличие от второй, если вспомнить о ширине пролива. Сразу видно знатока военных дисциплин. Как доктор стреляет, капитан Блад видел вчера; вероятно, сходным образом обстоит дело и с настоящим, неметафорическим фехтованием — "Я брал уроки", как говорили многие ему подобные незадолго до смерти. Впрочем, ядру, выпущенному из пушки, все равно, плывет ли в лодке мастер клинка или профан. Да что на него нашло? Почему безоружному, сугубо мирному человеку не сидится спокойно в ожидании двадцатипушечного корабля?

— Угроза Чарлзтауну так вас волнует?

— Каждый, кто не лишен человеческих чувств, был бы взволнован на моем месте.

— Благодарю за комплимент, — Блад насмешливо поклонился. — Однако подозреваю, что дело тут в человеческих чувствах иного порядка... Хорошо, я помогу вам. Мужчина или женщина?

— Прошу прощения, я не понимаю.

— Между тем все просто. По вашему виду я заключаю, что в городе сейчас находится небезразличный вам человек. Ваши родные в Англии, обзавестись тут детьми вы навряд ли успели. Значит, или дорогая вам женщина, или друг, коллега, деловой партнер.

— Зачем вам это знать?

— Чтобы вы не наделали глупостей. Итак?..

Слоан продолжал молчать, уставившись на свои руки.

— Хорошо. В обмен на вашу откровенность обещаю помочь вам по мере сил. Клянусь всеми святыми, я даже готов поверить, если вы, упрямец, теперь снова повторите мне, что я ошибаюсь и вас не печалит ничего, кроме сострадания к незнакомым соотечественникам!

— Ладно, будь по-вашему. Там женщина, которую я люблю больше жизни и которая никогда не станет моей. Она живет на Ямайке, но именно сейчас находится в Чарлзтауне. Я удовлетворил ваше любопытство?