Песок под солнцем

— Ты так боишься самочек?

Мих ловит мой хвост рукой, рассматривает, задумчиво дует на мех.

— "Самочек?" У нас это называется "женщины".

— Я-то не "женщина". Меня ты тоже боишься?

— Тебя — нет. А за тебя боюсь. Я не знаю, как себя могу повести. И у меня никогда не было женщин, — грустно усмехается, — не говоря уж о "самочках".

— У меня тоже никого не было. Но я не боюсь. Просто чувствую, что все будет хорошо. Ты мне веришь?

— Почему-то да.

Опять молчим. Долго. Немного дремлем. Вдруг мне на лицо падает капля. Взглянула вверх — Мих сидит, закусив губу, весь бледный, пальцы правой руки с силой вцепились в одеяло. Но левая придерживает и гладит мой хвост столь же нежно, как и раньше. Началось. Приподнимаюсь на локте и поворачиваюсь спиной.

— Чоли на шнуровке, завязана вверху на бантик, развяжи.

— Зачем?

— Потом некогда будет, развяжи.

Завязка слабеет. Стягиваю одежку через голову и ложусь обратно к нему на колени. Маска бледности у него уже прошла, лицо розовенькое, пожалуй даже более чем. Рассматривает мои груди, аккуратно обводит пальцем вокруг соска.

— А я и не знал, что у вас здесь нет меха.

— Конечно, нет, как бы мы иначе детей кормили. — Глупые разговоры, но от них спокойнее и теплее. Накатывает третья волна и, если честно, я тоже немного боюсь. Он накрывает мою грудь ладонью, слегка сжимая. О-у-у-... Выгибаюсь вперед и вытягиваюсь на кровати поперек его колен. Наверное, это неправильно, у него проблемы, а мне сейчас просто хорошо. Очень! Или нет? Ему тоже хорошо? Глаза блестят, руки поспешно развязывают узкий поясок юбки. Выгибаюсь еще раз, чтобы ему было удобнее снять ее с меня. Лежу голая, покрывало холодное, и хочется прикрыть глаза и чувствовать, как он горячими руками гладит меня. Откуда-то из глубины тела поднимается... мурчание. Вот оно как! Несовершеннолетние коши не мурчат. Пока не придет срок. А я, выходит, замурчала... с ним. Мих наклоняется, целует мои губы, лицо, ловит губами кончики ушей,а я пытаюсь стянуть с него рубаху. Безуспешно, забыла расстегнуть пуговицы на рукавах, но он уже сам снимает с себя одежду. Сидит совершенно ошалевший, белый и голенький, хочется согреть, завернув в себя, как в плед.

Вскакиваю и устраиваюсь к нему на колени, лицом к лицу, оплетаю руками, ногами, хвостом. Приподнявшись, сама направляю его в себя. Что бы я ни думала раньше, все же анатомия несколько разная, он мог бы и не попасть. Ох, какой же большой все-таки, и как шумит в ушах. Прикусываю кончик собственного хвоста и расслабляю ноги, садясь на него до упора. В глазах все плывет, я прижимаюсь к его груди и непроизвольно взмявкиваю, какая-либо осмысленная речь недоступна. Он медленно покачивает меня на своих коленях. Закрываю глаза и уплываю...

Очнулась не знаю через какое время от ощущений электрического разряда, ударившего вдоль позвоночника и горячего потока глубоко внутри меня. Поднимаю глаза и встречаю его взгляд. Почему-то чувствую, как уходит из его сознания острое наслаждение, унося с собой муть "огонька". Абсолютно уверена, что организм его очистился полностью. От этой уверенности поднимается радость и передается ему. Его губы неподвижны, но мне слышится шепот: "Рафа..." Мне показалось? Или нет?

Наклоняю руками его голову, чтобы прижаться лбом ко лбу, плотно и глаза против глаз. "Рафа, любимая..." На меня накатывает теплая волна, шепчу мысленно:

"Аре ле тоу...

Во мне нет ничего закрытого от тебя, ни чувств, ни желаний, ни мыслей.

Я — это ты, а ты — это я. Два тела под звездами, один путь.

... им шеро до."

"... им шеро до."

Он повторял за мной, не зная смысла фраз. Впрочем нет, теперь уже зная.

— Что это было?

Немного грустно улыбаюсь и отвечаю мысленно:

— Древняя брачная клятва кошратов.

— Значит, мы теперь?

— Семья. И не обязательно говорить вслух.

— С ума сойти. "Семья". Запрещенное слово. И мы теперь слышим мысли друг друга.

— Это у людей оно запрещенное. А у нас — нет.

— У нас? Ага, теперь "у нас"... И знаешь, я понял, что весь день вел себя как идиот. И даже не сказал, какая ты красивая.

С этими словами мир вдруг переворачивается, я — сижу на кровати и вижу свое лицо с влажно поблескивающими глазами, совсем рядом, и прикасаюсь к своему телу, нежно глажу теплый мех.

— С ума сойти, — вслух повторяю я сказанные им слова, — дуата... И закрываю глаза. Я? Не-я? Уткнувшись лицом в его плечо, проваливаюсь в глубокий сон.

Проснулась, когда за маленьким окошком засинел поздний зимний рассвет. Обнаружила себя под теплым одеялом в объятиях Миха. Он уже не спал и тихонечко чесал меня за ушком. Ухо дергалось и его это, кажется, забавляло.

— Ты так неожиданно уснула...

— Или почти упала в обморок, от новостей, — я улыбаюсь, но серьезна.

— А что за новости-то? Что такое "дуата"?

— Мих, об этом — только мысленно. Мыслеречь внутри семьи не отслеживается никакими известными нам приборами и не перехватывается.

— Мыслеречь — она только внутри семьи?

— Да. Она возникает при слиянии, и то в случае биреты хотя бы...

— Ты не рассказала, что это такое.

— Все в общем-то просто. Первый уровень: сента, способность воспринимать наиболее сильные чувства другого. Радость, страх, боль... Этот уровень достигается всегда, если сразу после секса, пока двое еще физически не разъединились, произносится брачная клятва. В части семей сентой все и заканчивается. Второй уровень, бирета, позволяет слышать четко сформулированные мысли и мысленно говорить друг с другом. Связь мыслеречи действует мгновенно и на любом расстоянии, даже через межпланетный портал. Третий уровень, тельги — это уже не мысли, подуманные словами, а мыслеобразы, смыслы. Ты ведь понял смысл текста брачной клятвы, хоть и не знаешь языка планеты Тош. Бирета и тельги свойственны большинству семей кошей. Четвертый уровень, дуата — высший. Он редок, позволяет смотреть глазами другого, слышать его ушами и передавать-брать контроль над телом. У нас с тобою дуата, и это не укладывается в голове.

— Да... если люди узнают о таком, меня на запчасти разберут.

— Им не надо знать. Ты прав. И... нашим тоже не надо знать. По крайней мере пока.

— Да. Тогда молчим.

— И говорим мысленно между собой. Привыкаем к тому, что случилось. На многое придется посмотреть иначе. Но это потом, в конце концов мы теперь всегда слышим друг друга.

И, разрывая затянувшийся диалог в молчании, произношу вслух:

— А пока — отвези меня к парому.

Глава 3. Михаил

Мотоцикл летит по дороге, убегая от лучей рассвета туда, где в долине у озера еще хранятся остатки прошедшей ночи. Той ночи, что раскрасила мир новыми яркими красками. Кажется, я счастлив. Интересно, надолго ли?

— Ненадолго. Счастье никогда не бывает долгим, зато оно возвращается. И еще остается... не знаю какое слово подобрать на языке людей. "Уместность себя", как-то так.

Конечно, я и забыл, что у меня сейчас не осталось только своих мыслей. Рафа слышит и отвечает даже на те вопросы, которые я считал риторическими.

— Прости. Мне нужно учиться молчать. И еще оставлять тебя одного с самим собой. У нас все молодые семьи этому учат. А нам придется все осваивать самостоятельно. Но я научусь, обещаю. И тебе помогу. Все будет хорошо. Вот сейчас попробую не отвлекать тебя от дороги...

"Все будет хорошо." Как же хочется этому верить. Мурчащим пушистым клубком свернувшись где-то в глубине сознания, Рафа как будто задернула плотную бархатную штору между собой и мной, но присутствие все равно ощущается. И, разумеется, ее руки, сомкнувшиеся у меня на поясе и прижавшееся к спине тело. Но кажется, телесная близость все же дальше, чем теплый клубок в душе.

Мурчанье Рафы куда тише, чем треск мотоциклетного мотора, но слышится четко, как будто в полной тишине. Наверное, не ушами. Оно становится музыкой, под которую солнечные лучи играют на лужах, а ленты тумана над дорогой танцуют в такт.

Все когда-нибудь кончается, вот уже из-за поворота показалась пристань со спящим около нее паромом, и несколько катеров у маленького причала чуть в стороне. У проходной будочки наблюдается странное оживление, мелькают серые полицейские мундиры и какие-то люди в полувоенной форме. Рафа трогает меня за плечо:

— Останови здесь. Похоже, эта суета из-за меня. Если сунешься поближе, тебя тут же сцапают, так что дальше я лучше пойду одна. А ты поезжай в город, только не домой. Посиди в каком-нибудь кафе. Выясню обстановку, тогда решим, что делать.

Коша, спрыгнув на землю, мимолетно коснулась губами моей щеки и побежала в сторону пристани. Я провожаю ее взглядом, разворачиваю мотоцикл и через километр съезжаю с асфальта на узкий проселок, ведущий к городу кружным путем. Еду не торопясь, наблюдая, как проплывают мимо мокрые от дождя кусты, и вспоминаю Рафу, в который раз удивляясь разумности этой женщины. Ну да, "женщины", а как мне ее еще называть? Подумаешь, коша. Нет, она не просто "разумна", все решения в общем очевидны, я и сам мог сообразить. Мог, но не сообразил: нет привычки быстро принимать решения, а у нее эта привычка есть. Да, мне есть чему учиться.

— Вы Рафела?

— А Вы ожидали кого-то другого?

— Нет, как раз вас. У меня приказ срочно доставить вас домой.

— Это очень хорошо. Полагаю, вон тот зеленый катер?

Разговор звучит похоже на какую-нибудь радиопередачу, которую слушаешь в наушниках. Знакомо и не отвлекает. Думаю, к такому я быстро привыкну, Дома, у мамы в комнате тоже всегда радио работает.

— Да, Мих, я рада, что не мешаю тебе. Еще не научилась все время закрываться.

— Ага. Так и хочется сказать "Привет!" Будто по комму разговариваешь. Я так понимаю, от тебя сейчас не отстанут. Что собираешься рассказывать?

— Хороший вопрос. Точно пока не решила. Вот, слушай — про слияние никому знать точно нельзя. Это надо спрятать. Прятать лучше там, где никто не ищет. Надо рассказать что-то, привлекающее внимание. Например, про секс, и как он у тебя блокировал действие "огонька". Подать, как супер-новую информацию о людях, тем более, так и есть. Нашим интересно будет, а о слиянии они и не спросят, никто его не ожидает.

— Мне в случае чего рассказывать то же самое?

— А сам-то как думаешь? Ты людей всяко лучше меня знаешь.

— Думаю, если скажу, что я тебя воспринял как человеческую женщину, меня наизнанку вывернут. Психологи там всякие...

— Значит, говори "не воспринял как женщину". Я в каком-то файле о людях смотрела, что иногда для облегчения действия "огонька" используют резиновых кукол. Волн они не снимают, но делают не такими острыми.

— А ты не обидишься, если я скажу, что использовал тебя как резиновую куклу?

— Ага, связал и использовал. По вашим законам, если нет заявления от потерпевшей, то нет и "дела", а заявления не будет. Если скажешь так, тебе, как мне кажется, ничего не грозит. А про обиду ответ простой: я же чувствую, как ты ко мне относишься, какие обиды?

Улыбаюсь до ушей. Как же приятно понимание, которое не боится сплетни или невпопад сказанного слова!

Дорога попетляла по сырому кустарнику и через несколько километров вывела на городскую окраину. Отсюда старыми улочками бедных кварталов легко добраться к моему любимому кафе "Полуночный дятел". Любимому не столько за кухню, сколько за возможность выпить кофе в любое время, например, рано утром перед лекциями.

Заказываю большую кружку капуччино и забиваюсь в уголок под лестницей на второй этаж, за маленький столик. Задремываю; спали мы сегодня совсем немного. В ушах звучат шаги, шорохи, голоса.

— Доченька, как ты? С тобой все в порядке? Глаза какие усталые...

— Подожди, Маева, тараторить. Дай мне с ней поговорить спокойно. Ты что, Рафа, такое устроила? Мы о чем договаривались?

— Корат, ты обещал "спокойно".

— Ладно. Рафа, ты должна была предупредить нас о том, куда едешь и когда вернешься. Мы все очень перенервничали, мало того, что ты исчезла, вдобавок, когда полиция стала разыскивать тебя в здании университета, нашли двоих студентов под "огоньком". Один связал себя под лестницей, а второй на чердаке сделал петлю и вешался.

— Как "вешался"? Повесился? — Рафа испугана и изумлена.

— Нет, он стоял в петле на стремянке. Как начинался приступ, дергался, петля его придушивала и он оставался на месте. Но речь не о них. Полиция уверена, что тот парень, с которым ушла ты, тоже под "огоньком". Тебе известно, в этом состоянии мужчины не контролируют себя...

— Знаешь, пап. Оказывается, все-таки контролируют. Я расскажу потом, а прямо сейчас сообщи, пожалуйста, человеческой полиции, что у меня нет претензий к этому парню.

— У тебя действительно нет к нему претензий?

— Действительно нет. Зато есть куча любопытной информации, — кажется, она улыбается, — и я не хочу, чтобы полиция вытрясла эту информацию из него. Так что побыстрее, если возможно, пожалуйста.

— Гм... Хорошо, но ты мне все расскажешь подробно. Сейчас поговорю с Теодраном, ему все равно с минуты на минуту официальное заявление по происшествию делать. Маева, побудь пока с нею.

— Доча, с тобой точно все в порядке? К целителям не нужно?

— Ма, ну что ты прямо. Говорю же — все в порядке.

— Он тебя не... не изнасиловал?

— Ф-ф-ф. Я что, совсем без сил и соображения? Нет, не изнасиловал. Зато занялся со мной сексом. Или я с ним, это как посмотреть.

— Доча!

— Что "доча"? Информация того стоила. Вот па освободится — расскажу.

— Уже освободился. Про "занялся сексом" я слышал. Давай обещанную информацию.

— Если коротко — у него было только три волны приступов.

Какое-то время (очень недолго, впрочем) полная тишина.

— Что-о-о? Ты хочешь сказать, что подействовала на него как человеческая женщина?

— Да! Более того, второй приступ его прижал в дороге. И мы... в общем, хватило поцелуев.

— Доча! Ты целовалась с этим... с этим!..

— Ма, не вмешивайся, я с па говорю... Так что, по крайней мере, под действием "огонька" человеческие мужчины нас могут воспринимать как своих женщин. Стоит эта информация того? Наверняка в ваших файлах ее нет.

— Действительно, нет, и наверное, стоит. Но почему ты не предупредила? Зачем рисковала?

— Потому, что это — случай. Случай, который нужно ловить.

— Пожалуй, соглашусь. Теперь подробнее на тему полиции. Что ты не хочешь, чтобы она узнала?

— Так вот это самое и не хочу! Нам разве надо, чтобы журналисты трепали о "хвостатых самочках в роли женщин?" Я предложила ему рассказывать, как он использовал меня в качестве резиновой куклы, в связанном виде. Тоже тема, конечно... Но уже другая и отвлечение внимания прессы. Но па, ты понимаешь, если полиция попытается на него что-нибудь повесить, он расскажет, что принуждения не было. А повесить она попытается, если отсутствие претензий с нашей стороны будет донесено до них недостаточно четко.