Выйдя из Дома Культуры я посмотрел на часы — время было всего-лишь второй час. И чем бы мне теперь заняться? Домой ехать? А что я дома буду делать? Мила все равно на работе в своем книжном магазине до семи. Просто спать лечь? Днем высплюсь, а чем ночью буду заниматься? Бредя по улице и размышляя над вечным русским вопросом "Что делать" я уткнулся взглядом в надпись "Парикмахерская". Вот то что мне надо — постричься. И время есть, и даже цирюльня попалась. Еще народу не было бы и вообще замечательно. Зашел в помещенье, и в нос сразу ударил резкий запах химии. Вот как женщины, ради своей красоты, соглашаются дышать этой гадостью? Сюда без противогаза не зайдешь на пару минут, а они часами сидят то в ожидании очереди, то во время своей добровольной экзекуции. Нее, никогда мужчина женщин не поймет с их жертвами красоте. С этими мыслями я нашел мужской зал, который и правда был пуст не считая самой парикмахерши, читающей какую-то книгу. Женщина лет тридцатипяти на дежурный вопрос "Пострижете?", дежурно ответила "Конечно. Присаживайтесь. Как будем стричься?"

Если считаете, что музыкант на голове обычно имеет немытые длинные патлы, то по отношению ко мне ошибаетесь. Львиную гриву на голове я не носил, впрочем как и лошадиную. Волосы у меня жесткие, слегка вьющиеся и чем длиннее они были, тем страшнее я выглядел. Поэтому каждый раз парикмахершам приходилось объяснять, как я буду стричься — верх средне, уши открыть, виски косые, сзади длину оставить, а толщину убрать. И каждый раз парикмахерши говорили, что стрижка называется "Модельная". Почему модельная — я никогда не понимал. За полчаса сидения в парикмахерском кресле я решил, что стоит поехать в Студию. Все таки не зря кто-то из музыкантов сказал: если я не играю день — это вижу только я, если не играю неделю — видят профессионалы, а если не играю месяц — это видят все. Ну вот значит пойдем, и поиграем.

Прийдя на студию я автоматически поздоровался с нашим охраником. А как вы хотели? Охраняла нас милиция от всяких супостатов — в студии аппаратуры и инструментов было на сумму эквивалентную небольшому таксопарку, вот и бдил службу вооруженный милиционер. Поинтересовался у него на всякий случай наши появлялись после обеда или нет. Оказалось, что Клаймич буквально за пять минут до меня зашел с какой-то коробкой в руках и пакетом на коробке и сказал, что если что — он в студии.

Зайдя в аппаратную, я обнаружил Давыдовича, заряжающим бобину в магнитофон. Рядом стоял новый, явно, не советский электропроигрыватель. На полу стояла открытая коробка, видимо, от этого проигрывателя.

-Чем занимаемся, Григорий Давыдович?— спросил я улыбаясь, не ожидавший такой любви к винилу от директора.

-Сам же видешь, что пласт собрался писать,— весело ответил директор,— взял у знакомых до завтра. Новую вертушку у генерала выбил. Садись — пока пишется послушаем.

-А мне можно копию?— ни на что не надеясь спросил я.

-Ты же еще не знаешь, что я писать собрался — вдруг ты такое и не слушаешь,— все так же весело ответил Клаймич.

-А, Вы мне расскажите, что на один день взяли диск, выбили у начальства новый вертак импортный, судя по коробке. Ну и добавьте, что писать собрались редкую запись Шульженко, а я Вам поверю,— продолжал дурачиться я.

-Вот, ведь, аналитик,— признал мои доводы верными директор,— заряжай в другой магнитофон ленту, сделаем сразу две копии. Я диск под честное слово взял, и обещал, что на него только один раз иголку отпущу. В Англии в том году появилась новая группа, под названием Дайр Стрейдз. Поют в стиле кантри-рок. Одну песню я у них слышал — мне понравилась. Этим летом они альбом выпустили. Вот теперь я и собираюсь его писать — может что и полезное найдется в музыке. Ну ты как? Зарядил? Готов? Пишем!

Всё время пока записывался диск мы сидели молча, встав всего лишь один раз для того чтобы перевернуть пластинку и катушки на магнитофонах, так как писали на 275 метров. Не знаю, о чем думал Клаймич, но я наслаждался звучанием. Просто слушал и всё слышал. И хриплый голос солиста, и работу басиста, и порой робкую соло-гитару на втором плане, и буквально в следующий момент заполняющую своим звучанием всё пространство. И ведь никаких синтезаторов и спецэффектов — всего три гитары и ударные, но какой же труд вложен звукачами.

-Вот почему сейчас я слышал все инструменты, и всё это органично и объемно, но стоит поставить нашу пластинку с нашими артистами, и можно сразу убегать подальше, чтобы не слышать того ужаса, который записан?,— задал я вопрос вслух толи сам себе, толи Клаймичу, после того, как мы остановили магнитофоны, а директор вернул пластинку в пакет с птицей на конверте.

-А потому что этот шикарный и объемный звук мало кому нужен,— ответил директор.— Ни артистам, ни большинству слушателей он не нужен — выбирать же не из кого — и так послушают. Мелодии он тоже не нужен — они, чтобы ты лишний раз звон тарелок и визг гитары не услышал, верха и низа в минимум загоняют, а средние частоты наоборот вверх до упора — и в результате ты слышишь плоский вокал на фоне какой-то мелодии, а иначе, если не дай бог какой лишний звук проскользнет, то цензура почему то сразу называет это роком, и если продолжать всю их логическую цепочку, то ты чуть ли не фашист. Слышал анекдот про женскую логику?

-Не слышал,— ответил я, удивляясь откровениям директора,— расскажите.

-Мужик в автобусе тянет пятачок на билет, и обращается к женщине: "Рыбка, передай на билет, пожалуйста". Женщина начинает про себя соображать: "Если рыбка — значит щука. Если щука — значит кусает. Если кусает -значит собака. Если собака — значит сука" и орёт на весь автобус: "Товарищи, товарищи, меня только что бля...ю обозвали". Так и худсоветы инструментал заставляют резать и переделывать, и не дай бог услышать какие-нибудь гитарные риффы или яркую работу ударных — значит человек пытается выделиться, а это в их понимании уже рок, а рок-это протест, протест — это революция и бунт. И вот ты уже фашист. В результате, все слушаем русскую народную песню Валенки и не выпендриваемся, как в другом анекдоте. И вся жизнь становится похожа на анекдот.

-Давыдович, а как же ты? Мы? Зачем все это?— сделал я неопределенный жест, имея ввиду окружающую студию.

-Хочешь сказать, какого ляда мне с Пьехой не работалось, и что я здесь делаю? Да я и сам еще не решил толком чего хочу, но мне здесь интереснее, и есть мечта, чтобы такие как ты и наши девушки давали концерты не только в Тьмутараканске, который в центре Сибири, но и к примеру на стадионе Уэмбли в Лондоне для десятка тысяч англичан. А для этого пахать и пахать надо и чуточку удачи. Удача нам пока улыбается — остается пахать, чтобы она не развернулась к нам задом. Ты вообще-то свою работу в песне, которую записали слышал? Я имею в виду работу на гитаре, а не вокал. Классно же звучит. А ведь получилась песня в некоторых местах даже получше, чем то что мы сейчас записывали, и уж точно никак не хуже в целом. Да, кстати, спасибо тебе за экран, который придумал и сделал — в самом деле хорошая и нужная вещь получилась — и в репетиции удобно, а уж в студии вообще с ней прелесть как хорошо получилось поработать.

-Давыдович, я сейчас краснеть начну от смущения,— пошутил я,— я всего лишь идею подал, Вы оргстекло выбили, с Робертом я щит собрал. В чем заслуга то? В предложении?

-Автомат Калашникова целый институт до ума доводил, и до сих пор доводит, а знают почему то только изобретателя. Так что, как минимум, искреннего спасибо ты заслужил. Если еще какие умные идеи будут — сразу говори — будем рассматривать. Ну что? Побежали кто куда? Ты куда сейчас? Домой? Везет. А мне еще по делам. Не опаздывай завтра в "Россию". Пока.

* * *

Никогда не опаздывал на работу, вот и в этот раз решил не менять привычку и был в фойе "России" минут за 15 до назначеного времени. Ни у одного меня был такой порыв — видимо весь состав группы придерживался моих принципов, потому что как то одновременно мы окружили Клаймича. Не успев поздороваться друг с другом, услышали звучный мужской голос:

-Здравствуйте, Григорий Давыдович!— к нам подошел мужчина чуть старше сорока в форме генерала милиции,— Представьте меня, пожалуйста, вашему славному и молодому коллективу.

-Товарищи,— произнес директор как то официально,— разрешите представить вам Юрия Михайловича Чурбанова, Первого Заместителя Министра МВД, который является куратором предстоящего концерта. Я надеюсь, что он нам вкратце объяснит как и что будет происходить на концерте, ну и о порядке репетиций пару слов скажет.

-Григорий Давыдович, Вы лучше меня сможете объяснить, как все происходит,— улыбнулся в ответ Чурбанов.— Вы же здесь каждый год с Эдитой Станиславовной. Можно сказать корифей этой сцены — все ходы и выходы получше кого бы то ни было знаете. Я же совсем по другой причине вас встретил. Хотел познакомиться с теми, кого еще не знаю, подбодрить вас что-ли. Я ведь прекрасно знаю, что многие из вас на большую сцену впервые выйдут, и прекрасно понимаю,что вы переживаете. Так и должно быть — переживать нужно, но не в ущерб делу, так сказать. Сразу скажу, что концерт ответственный, правительственный. Многих из Членов правительства вы увидите перед собой, а они впервые увидят вас. А еще в зале будет более двух тысяч зрителей, большая часть из которых являются сотрудниками МВД и их ближайшие родственники. Более того, концерт будут транслировать в прямом эфире на всю страну, вернее ту её часть, где Москва без записи идет. Только вот что я вам скажу, мои дорогие — ни члены правительства, ни зрители, которые в зале, и уж тем более ни телезрители не кусаются. Песня у вас великолепная. Григорий Давыдович сказал мне, что исполнение её вами доведено до совершенства,— генерал словно в знак благодарности кивнул Клаймичу, и получил в ответ такой же кивок.— Так что думаю, что за оставшиеся несколько дней вы сможете отшлифовать, то что у вас хорошо получается, и достойно выступить на ровне с остальными приглашенными артистами, а может и лучше всех. По крайней мере я в это верю.

Мы все нестройным хором начали чего то говорить в подтверждение веры генерала, а Юрий Михайлович пожал каждому музыканту руку, поинтересовался как звать-величать, спросил про настроение и всякое такое. Колю он хорошо знал еще с его южного концерта, да и нашими девушками был знаком. В общем, как то так ни о чем поговорили, по паре ни к чему не обязывающих фраз. Но мужик приятный, и простой что ли, на первый взгляд — мне такие люди нравятся. Закончилось наше общение около гардероба, куда мы и посдавали верхнюю одежду, а Клаймич, как примерный экскурсовод повел нас в зал.

Ни разу в жизни я не был в мавзолее Ленина, хотя и коренной москвич. И в Большом Театре я не был. И Третьяковку не посещал ни разу. Почему все приезжие спрашивают именно об этих так называемых достопримечательностях, словно коренной москвич жить должен в этих местах, чтобы считаться таковым? Вот и зал "Россия" я увидел первый раз. Ничего так зал. Я бы даже сказал уютный, если бы не количество мест, на которое он рассчитан. Всего-то две с половиной тысячи. Самый большой зал, где я играл с одной группой был зал какого-то ДК. Но там тристо зрителей было и мне, казалось, что это много. Здесь же было в восемь раз больше. Растёте, Вы, батенка, растете. Месяц назад ты пел и играл для молодежи в ДК на танцах или в ресторане перед кушающими посетителями, а через несколько дней будешь стоять на сцене под лучами софитов перед такой огромной аудиторией, а в первых рядах, буквально в нескольких метрах от тебя будут сидеть руководящие лица страны. А еще тебя на всю страну в прямом эфире покажут. Да уж. Как бы не обделаться-то от страха. Может, на всякий случай горшок, ну или ведро потихоньку рядом со сценой пристроить? А что там Клаймич про десятки тысяч англичан на Уэмбли говорил? Оёёй. Мама, роди меня обратно.

Организованной толпой мы шли в сторону сцены, на которой стоял Хазанов и изображал из себя студента кулинарного техникума. У всех невольно появились улыбки на лицах, а я подумал: вроде года два-три, как он вырос из этого образа и по телевизору эту интермедию сменили другие его юморески, а вот на День Милиции обязательно исполняет своего студента-кулинара — наверное милицейским чиновникам нравится. Иного объяснения я не нашел. В креслах зала, кто поближе, кто подальше сидели многочисленные артисты, и ждали момента своей репетиции. В районе пятого от сцены ряда посреди партера стоял режиссерский пульт, за которым спиной к нам сидело двое мужчин — не иначе как режиссер с помощником, но до них мы не дошли метров десять, когда директор предложил нам присесть поближе к проходу на свободные места. Сказав, что отойдет на пару минут к режиссеру концерта он пошел, но не в сторону пульта, а ближе к правой стороне сцены, где на стуле сидела полная женщина, и смотрела на Хазанова. Как я потом понял — это и был режиссер концерта Мария Боруховна Пульяж. Не поднимаясь на сцену, а подойдя к её краю, наш директор о чем то переговорил с этой женщиной, и направился в нашу сторону, а в это время юмориста, судя по включившейся фонограмме симфонического оркестра, уже сменил какой-то неизвестный мне оперный певец.

Вернувшись к нам Давыдович сказал, что наше время выхода на сцену через один номер и велел следовать за ним.

С самого края огромной сцены мы попали за кулисы, где туда-сюда двигались такие же как мы артисты. Не успели смолкнуть последние аккорды оркестра, а мимо нас на сцену вышел Пан Зюзя из Кабачка 13 стульев(не помню фамилию артиста).

Клаймич объяснил нам, что инструменты для всех ВИА во время репетиции в целях экономии времени всегда на сцене и как-бы общие и показал нам на них рукой. И правда — в глубине сцены стояла ударная установка. Рядом прислоненные к специальным стойкам расположились гитары. Правее на сценической стойке был синтезатор, а левее на специальном стелаже лежали духовые инструменты. Почти на самом краю сцены стояло пять стоек с микрофонами для солистов. На расстоянии семи-восьми метров от них, ближе к ударным, расположилось еще столько же микрофонов, только уже для подпевки. Клаймич сказал Боре, чтобы брал только трубу и забыл на время о саксафоне, так как не очень любят этот инструмент правительственные шишки, через-чур буржуазным его считают. Также добавил, что рядом с духовыми, около каждого инструмента он увидит специальный футляр с чистыми мундштуками, и что после репетиции его следует положить в специальное ведерко, которое тоже рядом со стелажем.

Вообщем рекогносцировка был проведена. Каждый наметил себе маршрут — девушки смотрели на микрофоны у края сцены, а мы на инструменты, стоящие в глубине. Пан Зюзя смолк, и направился в нашу сторону, а Клаймич сказал нам: "Ваш выход,ребята". Так как места музыкантов при такой привязке к местности трудно было перепутать, то мы и заняли их согласно с намеченным нам ранее Клаймичем планом. Роберт сел за барабаны, Коля занял место за синтезатором, девушки подошли к микрофонным стойкам на краю сцены, а мы с Мишей, Глебом и Борей оказались в центре сцены. Все думали, что у девушек посередине надо было ставить Ладу, как самую молодую и чуть отстающую в росте от Альдоны с Верой. К ним первым подошла Мария Боруховна и согласившись с тем, что Ладе самое место в центре, внесла свою поправку, а именно попросила Веру с Альдоной не жаться к нашей рыжеватой солистке, и не стоять с ней на одной линии, а отступить от нее чуть назад, чтобы из-зала визуально выровнять рост. То как стояли мы, музыканты, у нее замечаний не вызывало, и она решила сказать нам всем несколько слов перед репетицей.