Спасатель. Книга третья

— Это рыцарские кони, — предположил Иоанн. — Каждый не меньше пяти футов в холке.

— Ага, — кивнул Пиргос, — отличные венгерские скакуны.

— А как ты это определил, — не поверил юноша, — если ты даже не подошел к ним близко?

— Зачем мне подходить? — фыркнул пират. — Я моряк, и в лошадях все равно не разбираюсь. Но у государства Венецианского здесь на континенте осталось слишком мало владений, и недостаточно лугов для выращивания больших коней. Покупать скакунов в Германии слишком дорого, да и везти далеко. А вот до Венгрии недалече, да и лошади там стоят дешево.

Когда створки грузового порта закрылись, Иоанн повел итог:

— Двадцать огромных коней — двадцать рыцарей. Ну да, на этом судне больше двадцати стойл и не поместится. Но для каждого рыцаря еще требуется две ездовые лошади, и хотя бы три для оруженосцев. Отче, а ведь эту галеру только накануне обустроили для перевозки лошадей — там доски свежеструганные. Ага, вот еще одна галера подходит, и тоже кормой. Только у нее даже нет большого порта для погрузки животных, и сходни для лошадей положили прямо поверх борта. Но почему же почему арматоры не соорудили стойла на каком-нибудь большом двухпалубном судне, которое легко может принять полсотни лошадей?

— Так коней-то будут выгружать не на удобную пристань, а прямо на берег, куда сможет подойти только галера, высоко сидящая в воде. Возможно, для этого даже балласт придется выгрузить. А круглые суда будут стоять на якоре в отдалении, пока рыцари не захватят какой-нибудь причал.

Глава II

Сентябрь 1238 г.

Окрестности Селембрии, в сорока милях западнее Константинополя.

Маленький городок Селембрия, расположенный на берегу Мраморного моря, или, как его тогда называли, Пропонтиды, оставался одним из последних островков владений латинского императора. Его окрестности тоже считались собственностью франков, но латиняне предпочитали за пределы стен не выходить, опасаясь не только никейских войск, но и местных крестьян. В этих краях из православных остались только самые стойкие и отважные люди, ничего не боящиеся, и давно тяготившиеся власти схизматиков. Подгородние жители охотно поставляли продовольствие никейскому гарнизону Цурула — сильной крепости милях в пятнадцати от города, а узнав о появлении греческого войска, они стали толпами приходить в лагерь и просили принять их добровольцами. От такого числа добровольных помощников никейские стратиги — козельский боярин Проня и солуньский игемон Феодор буквально схватились за голову. Если недавно они досадовали на малочисленность своих войск, то теперь просто не знали, куда девать ополченцев.

Отправлять к франкским владениям слишком большой флот греки остереглись, чтобы враги не заподозрили неладное, и потому направили к Селембрии лишь несколько кораблей. Всего на берег Пропонтиды высадилось чуть больше двухсот ратников — сотня пикинеров, вооруженных сверхдлинными контарионам, полсотни отборных лучников и семь десятков лучших витязей — русичей, никейцев, фессалийцев, фиванцев, половцев и разноплеменных наемников. Еще человек восемьдесят моряков был готов выделить со своих кораблей мегадука флота Мануил Контофре. Ну, и главное, греки ожидали подхода куманов, чтобы вместе с ними совершить бросок к Константинополю. Сама Селембрия никейцам была не очень-то и нужна, но, желая ввести противника в заблуждение о своих целях, они притворно начали сколачивать лестницы и мастерить тараны.

Между тем защитники города, не зная об истинных планах осаждавших, пребывали в панике. С самого утра, сразу после высадки десанта, вифинские лучники загнали франкских воинов за стену, и всякого, кто осмеливался высунуть голову, поражали стрелами прямо в лицо, подтверждая свое реноме прекрасных стрелков. Помощи же в ближайшее время селембрийцы не ожидали. Наоборот, накануне из столицы пришла быстроходная таретта и увезла часть гарнизона. Надолго ли забирали воинов, и куда их отправили, никто не говорил, но было ясно, что регент задумал большой поход. Поэтому, собравшись на совет, франкский начальник гарнизона и латинянские купцы, имевшие вес в городе, обсуждали только два варианта — попробовать откупиться от нападавших, или же договориться о передачи Селембрии в обмен на свободу. Они, не мешкая, тут же составили письмо, в котором красочно описали воинскую опытность франкских рыцарей, прекрасно умевших отражать врагов, и немалую численность гарнизона, достаточную для охранения крепости. Однако никейских полководцев, обложивших Селембрию исключительно для виду, трудности осады нисколько не тревожили, равно как и неосновательно приписанное себе франками умение оберегать крепость. Поэтому эпистолию осажденных стратиги оставили без внимания.

К вечеру, когда суматоха первого дня осады улеглась, в шатре никейских военачальников царили спокойствии и чуть ли не безмятежность. Русские послы Проня Василий Дмитриевич, ставший нечаянно командующим греческим отрядом, и отец Григорий, назначенный недавно козельским епископом, уже убедились в точности предсказаний своего вещего воеводы Гавриила, и не сомневались в успехе предприятия. Этот боярин Гавриил Олексич, по прозвичу Рославльский, недавно взял на воспитание юного городецкого княжича Ярослава после гибели его отца, и возглавил остатки дружины, которые сам же и собрал по окрестным лесам. Предвидя, что скоро к Жиздре подойдут бесчисленные монгольские тумены, Гавриил разослал гонцов по всем ближайшим городкам и весям, предупреждая о нашествии, а козельскому князю он предложил переселить всех весняков за стены города. Жителей Городца воевода тоже решил отправить в Козельск, резонно полагая, что только собрав вместе всех воев, двум небольшим княжествам удастся отбиться от нашествия.

Тем временем степняки, ратовавшие всю зиму в северных княжествах, к началу весны поспешили на юг, боясь, как бы скорая распутица не застала их в заснеженных лесах. Монголам уже было нелегко находить себе пропитание и фураж, и потому они разделились. Сам Батый всего лишь с одним туменом, от которого к тому времени осталось не больше пяти тысяч человек, двинулся самым западным маршрутом — по Десне. Хитрый предводитель монголов решил, что здесь, вдали от нашествия, никто нападения не ждет, и ему удастся застать русичей врасплох. Но, встречая повсюду пустые села и запертые ворота городов, ни один из которых не удалось внезапно захватить изгоном, Батый понял, что просчитался. Вопреки его расчетам, татары нигде не находили себе пропитания. Маленькие городки почти сплошь были покинуты жителями, увезшими с собой все припасы и уничтожившими то, что увезти не удалось. Большие же города с мощными укреплениями, такие, как Вщиж или Дебрянск, приходилось обходить стороной, ибо их осада могла дорого обойтись ослабевшему тумену. Чтобы раздобыть провизию, монголы все-таки решились взять приступом Обловь, но они потратили на осаду два дня и потеряли много воинов. Обычно для штурма крепостей монголы использовали хашар — пленных жителей, которых заставляли закидывать хворостом ров и тащить приставные лестницы. Но весь полон, набранный на севере, татары там же и посекли мечами, когда он стал не нужен, а набрать новый оказалось невозможно.

Когда Батый вышел к Козельску снег уже начал таять, и перед монголами замаячила перспектива голодной смерти. Лошади, питавшиеся только лапником и жухлой прошлогодней травой, к тому времени обессилили, да и у воинов припасы давно иссякли. Переговоры с горожанами закончились ничем, и, отчаявшись, монголы попытались силой овладеть Козельском. Однако град, расположенный на высоком холме и огражденный высоченными валами, устоял.

Пока козельцы спокойно разговлялись после поста, Батый разослал во все стороны отряды в поисках пропитания, оставив в лагере только раненых. А вот Козельску на помощь подошел вщижский князь, благодарный за полученное предупреждение, да и черниговцы успели прийти на выручку. Объединенная дружина быстрым наскоком захватила монгольское становище, а боярин Гавриил Олексич смог самолично пленить самого Батыя.

Конечно, все понимали, что уже через месяц к Козельску подойдут татарские тумены во главе с Субедаем, и горожане дорого заплатят за свою победу. Но все удалось уладить миром. Монгольский царь сумел сохранить лицо, отдав свою дочку Алсу замуж за юного городецкого князя и заодно заключив с ним союз.

Батый, вполне утешенный частью добычи, возвращенной ему зятем, даровал Ярику ярлык на разоренное Рязанское княжество, каковое тот немедля и подвел под свою руку. Ну, а воевода Гавриил, ставший крестным отцом царевны, получил звание тысяцкого вместе с тысячей крещеных куманов в придачу.

Сделавшись великим князем, семилетний Ярослав по наущению своего воеводы решил заняться мировой политикой, разослав послов по сопредельным и дальним державам. Что и как говорить посланцам, объяснял вещий Гавриил, откуда-то знавший все события, долженствующие произойти этим летом. Одну из таких делегаций отправили и в Никею.

Никейский василевс Иоанн III Ватац встретил посольство великого князя — победителя страшных монголов, весьма благосклонно. Рассмотрев же удивительные подарки — обзорную трубу, позволявшую видеть вдаль, медный рупор, и прочие невиданные диковинки, Ватац и вовсе проникся уважением к русичам, и их рекомендации выслушал более, чем внимательно. Одним из таких советов было немедля отправить небольшое войско в Фессалию, дабы вернуть ее изгнанному деспоту Мануилу, а фактически, отдать во власть Никеи. Ватац так и поступил, но заодно попросил русских послов отправиться вместе с Мануилом, чтобы они своей славой ускорили процесс присоединения провинции.

Фессалия без труда покорилась никейцам. Перед ними открывались все ворота, и только эпарх Феодор, командовавший гарнизоном Платамона, долго тянул со сдачей крепости, и ему пришлось угрожать осадой.

К войску присоединялись не только аристократы с отрядами своих слуг, но и простые горожане, и даже сельские парики. Всех ополченцев вооружали, как могли, и обучали, готовя к войне. Как и предполагал Гавриил, афинский герцог Ги де ла Рош посчитал столь быстрое подчинение никейцами соседствующей с ним области угрозой для себя, и вскоре собрал немалую армию, готовясь напасть на греков.

Как лучше воевать с тяжелой конницей, Гавриил своим боярам рассказывал, и Проня с греческими стратигами хорошо подготовились к встрече франков. Греки воспользовались надменностью рыцарей и без труда заманили их в ловушку. Мало кто из кабальярусов смог уйти живым с поля боя, а остатки латинянской пехоты после гибели всей знати просто разбежались.

После разгрома франкской конницы никейцам оставалось только спокойно занять Фивы и Афины, но у послов имелась еще одна секретная инструкция. Захватив печать герцога и его личного нотария, Проня составил письмо регенту Константинополя, заявляя ему от имени де ла Роша о победе над греками, и предлагая ему, воспользовавшись случаем, устроить набег на какой-нибудь никейский остров. Эту эпистолию взялся доставить православный пират Михаил Пиргос, имевший репутацию человека не только отчаянного, но еще и благочестивого, верного своей церкви.

И снова надменная самоуверенность латинян сыграла с ними злую шутку. Ни на миг не усомнившись в победе храбрых франков над презренными греками, они действительно кинулись снаряжать корабли, чтобы как можно скорее выйти в море. И потому Проня относился к задаче взятия Царьграда не то что бы легкомысленно, но спокойно. Всего и делов-то — латиняне покинут Город, а православные в него войдут.

Соратник же боярина игемон Феодор искренне считал, что еще недостаточно оправдался перед василевсом за Платамон, и потому чуть ли не желал трудностей, чтобы с доблестью их преодолеть.

Командиры пикинеров — новоиспеченные полусотники Лиховид и Пьетро и вовсе ни о чем не беспокоились. Своих людей они по палаткам разместили, провиантом снабдили, дозорных выставили, а о прочем пусть у стратигов голова болит.

Из всех военачальников немного нервничал только Алтун-Иоанн — крещеный половецкий бек. Впрочем, с первого взгляда признать в нем бека было трудно. В походе степняк одевался в обычные кожаные штаны и рубаху из грубой ткани, и только сабля с золотой отделкой и драгоценными камнями говорила о высоком статусе своего владельца.

Алтун сидел как на иголках, ничего не ел, и то и дело начинал выхаживать по шатру взад-вперед.

Зато командир конницы Даниил ел за двоих, и его аппетиту мог позавидовать любой сибарит. Три месяца назад ктитор Даниил оставил свой личный благоустроенный монастырь, приносивший немалый доход, ради ратных подвигов, и ничуть об этом не сожалел. Большой живот, наетый за годы беспечной жизни, за время похода заметно поубавился, а бодрости наоборот прибавилось. Да и разгром франков у Сперхиоса принес ему немалый прибыток, и старый воин нисколько не раскаивался в своем решении присоединиться к богоугодному делу освобождения Греции.

Крещеного бека, волновавшегося о своих соплеменниках, Даниил искренне жалел, и потому пытался отвлечь соратника самым простым способом — вином и мясом. Но Алтуну пока было не до яств. Устав ждать вестей от своих, он решил самолично поехать на разведку, но на выходе из шатра едва не столкнулся лбом с командиром дозорных Павшой.

Бесцеремонно схватив бека за плечи, Павша радостно проорал ему прямо в ухо:

— Едут твои половцы!

Алтун на радостях собрался обнять вестника, но дозорный, ловко вывернувшись, подскочил к боярину и быстро затараторил:

— Едут! Почти две тысячи коней! Пять сотен лошадей под куманами, и тысячи полторы заводных.

Стратиги оживленно загомонили, а Проня, потерев ладони в предвкушении такой солидной подмоги, все же не удержался от колкости в адрес бека:

— Надо же — полторы тысячи комоней. Да куда же нам их столько девать-то, и чем кормить?

— Вы просили, так принимайте, — обиженно насупился Алтун. — Или пешими идите. В здешних-то местах у землепашцев приличного жеребца и не найти. У них такие неказистые коники, что тебя даже без доспеха не подымут, не говоря уж о Лиховиде. Так что ты должен радоваться нашим табунам, как холодному кумысу в знойный полдень.

Алтун, заметно повеселев, уже не порывался бежать на улицу, словно нетерпеливый мальчишка, и с достоинством уселся за столом, вспомнив, что полдня ничего не ел. Уже уминая печеную баранью ногу, он невнятно добавил:

— А лошади лишние не бывают. Людей мало? Ну, так больше заводных коней им достанется.

— Да, людей-то все равно мало, даже вместе с твоими, это верно, — задумчиво отозвался Проня. — Чай, мы не деревушку малую штурмовать взялись, а Царьград. Добровольцев тут, конечно, можно легко хоть десять тысяч набрать, но воины они ненадежные. Феодор, не принимай это на свой счет, но твои соотчичи довольно непостоянны в своей верности, да и времени обучать новиков воинской науке совсем нет. Эх, Алтун, что же вся твоя орда еще не пришла из Угрии? — беззлобно проворчал боярин.

— Ишь, какой нетерпеливый, — так же шутливо ответил старый бек. — Все племя так скоро не переместить, перекочевка дело долгое. Мы, как узнали об измене угров, так юрты в тот же день и сняли. Но провести тысячи кибиток через незнакомые поля и леса, да еще переправляя через реки, дело нелегкое. Но главное, это скот перегнать. Один, ну два дня его можно гнать безостановочно, а потом все равно нужно пасти. А в чужих странах еще догляд нужен. Того и гляди, местные табун угонят, или девок умыкнут. Вот смогли мы пять сотен йигитов отправить во Фракию, и то...