Спасатель. Книга третья

Спасатель-3

Глава I

Сентябрь 1238 г. Константинополь.

Барон Ансо де Кайо, регент Латинской империи, ставший на время отсутствия Балдуина полновластным владыкой страны, проезжая по улицам Константинополя, взирал на подвластный ему город без радости.

Любой рыцарь Европы хотел бы оказаться на месте Ансо, у которого имелось все, чего только можно желать — знатность, слава, связи в обществе и почти безграничная власть над империей. Его отец, бывший когда-то мелким сеньором в далеком графстве на берегу Ла-Манша, в Греции сумел выбиться в первые бароны Константинополя. Он даже умудрился женить сына на византийской принцессе, тем самым сделав его свояком Иоанна Ватаца. Со временем сын занял место отца среди высшей знати, и Балдуин перед отъездом на запад без раздумий назначил барона де Кайо правителем страны.

Однако, проблема заключалась в том, что править особо было нечем. Империя ограничивалась едва ли не стенами города, и злопыхатели уже давно уподобляли императора епископу без епархии. Увы, но держава крестоносцев оказалась недолговечной и быстро разрушалась. Владения латинян под натиском греков и болгар все время сокращались, и остановить эту опасную тенденцию никак не удавалось. Да еще православные подданные, спасаясь от притеснений латинян, творивших грабежи и беззакония, убегали в Никею. Без податного люда хирели ремесла и торговля, а значит, сокращались и доходы империи, ставя ее на грань катастрофы. Император Балдуин, отчаявшись найти средства на содержание войска, отправился в западные королевства молить тамошних владык о помощи, переложив все заботы на плечи регента. Но барон, получив в управление разоренную страну, тоже не знал, как собрать налоги и чем платить жалованье воинам. Императорская казна опустела уже очень давно. Не осталось и церковной утвари, которую можно было бы переплавить в монеты. Мало того, в императорском дворце не нашлось ни одной золотой или хотя бы серебряной чаши. По слухам, даже императорский венец, украшенный самоцветами, имел лишь видимость драгоценности, и был сделан из позолоченной кожи и разноцветного стекла.

С такими невеселыми мыслями Ансо, сопровождаемый императорской свитой, и ехал по Константинополю, мрачно оглядывая обезлюдевшую столицу. Некогда величественный и славный, ныне город лежал в запустении и был заполнен развалинами зданий, так и не восстановленными после штурма крестоносным воинством. Улицы давно поросли травой и стали пастбищами для коз, а площади превратились в огороды, на которых росли капуста и бобы. Лишь немногие строения, как например, собор святой Софии, поддерживались в относительном порядке. Да и там, в главном храме страны, патриарх не смог восстановить внутреннее убранство, ограничиваясь лишь ремонтом стен. Правда, кое-какое строительство в столице все еще велось, но новые дома возводили лишь итальянцы. Отчего так случилось, что латинские рыцари все беднеют, а венецианцы, живущие бок о бок рядом с ними, наоборот, богатеют, барон толком не понимал. Не мог он и уяснить, несмотря на весь свой богатый военный опыт, каким образом греки, еще недавно боявшиеся даже полета мухи, сумели изгнать франков из большей части их земель.

Но одно регент понимал хорошо. Чтобы остановить ромеев, уже не хватало доблести и отваги. Требовалось серебро, очень много серебра — десятки тысяч марок. Для этого Ансо де Кайо с первыми баронами империи и направлялись к венецианцам, надеясь, что те предложат какую-нибудь выгодную операцию.

Идти на поклон к ничтожным торгашам, с которыми крестоносцы постоянно не ладили, благородным аристократам очень не хотелось. Но так получилось, что в империи крестоносцев презренные купцы обладали куда большим могуществом, чем монарх и бароны, и без их содействия ни одно дело не могло стать успешным.

Противоестественный союз республиканцев и феодалов сложился вовсе не случайно. Когда западные рыцари собирались в четвертый крестовый поход, хитрые венецианцы, предложившие им для перевозки свои корабли, вместо Иерусалима привезли крестоносцев к Константинополю, порекомендовав поживиться накопленными в древней столице богатствами. Затем завоеванную империю поделили, причем венецианцам досталось три восьмых части страны плюс право назначать константинопольского патриарха. Однако со временем, путем покупок, дарений и аренды, хитрые итальянцы завладели уже большой частью Константинополя.

Также, не переставая, шел передел провинций. Венецианский дож, подсчитав затраты на заморские владения, быстро пришел к выводу, что удерживать земли вдали от берега слишком накладно, и великодушно уступил их франкам. Зато венецианцы рьяно взялись за гавани, большие острова и архипелаги, благо крестоносцы так и не обзавелись флотом и не могли дотянуться до всех территорий, доставшимся им по договору. Правительство республики успешно установило контроль за ключевыми точкам Эгейского моря и добилось сюзеренитета над Эвбеей. Но дож просто не успевал организовать оккупацию многочисленных островов, и потому разрешил гражданам самостоятельно занимать все вакантные земли. Вскоре многие знатные семьи Венеции снарядили за свой счет экспедиции и захватили множество островов на благо себе и своему городу. Так и возникла маленькая колониальная империя Венеции, державшая под своим контролем торговлю в восточной части Средиземного моря.

Полномочный посланник Венеции — подеста Элбертино Морозини ожидал франков в обширном фондако, построенном его предшественниками лет десять назад. Этот здание было возведено в византийском стиле и стало родоначальником знаменитых венецианских дворцов, построенных позже в метрополии.

Барон де Кайо, которого здания интересовали исключительно с точки зрения обороноспособности, при виде фондако все же не утерпел и завистливо заскрипел зубами. Властитель "трех восьмых частей" Латинской империи обитал в настоящем дворце, красивом и ухоженном, не чета разоренному жилищу Балдуина.

Поначалу резиденция латинского императора располагалась в Буколеоне. Однако ко времени воцарения Балдуина Второго крестоносцы так закоптили и загадили старинные палаты, построенные еще при Юстиниане, что молодой император предпочел переселиться во Влахернский дворец. А деревянные части Буколеона, ставшего ненужным, варвары-франки просто порубили на дрова. Однако Влахерн находился в ненамного лучшем состоянии, и не шел ни в какое сравнение с фондако венецианского подесты.

Под стать дворцу были и слуги, разодетые в лен и шелка. Свита регента смотрелась на их фоне, прямо скажем, бедновато. Хорошо еще, итальянцы не знают, что кони франкских оруженосцев покрыты длинными попоны лишь для того, чтобы скрыть неказистую стать дешевых лошадок.

Венецианцы же разъезжали на дорогих лошадях, причем самый последний оруженосец у них обладал столь дорогим оружием, что им восхитился бы и франкский барон.

Подеста Элбертино или, как его называли франки, Альберто, гостей встретил довольно прохладно. Будучи отпрыском одной из знатнейших семейств республики, он привык оценивать людей только по одному критерию — сколько тысяч марок серебра они стоят. А с этой точки зрения стоили бароны немного. Сам же подеста по богатству мог заткнуть за пояс любого константинопольского франка, а может, и всех баронов, вместе взятых. Семья Морозини играла ведущую роль в Венеции уже не одну сотню лет, и издавна ориентировалась на торговлю с Византией, приносившую немалый доход. А после завоевания Константинополя это семейство даже сумело посадить своего представителя на патриарший пост. Правда, Томас Морозини, коему неожиданно выпала честь стать первым латинским патриархом востока, тогда даже не был посвящен в духовный сан. Но его быстренько посвятили в дьяконы, через пару недель в священники, а затем сразу в епископы, после чего отправили к своей пастве в Константинополь.

Греки были шокированы, узрев своего нового патриарха. Без бороды, с совершенно бритым лицом, венецианец пренебрег традиционными священническими облачениями, и был обтянут облегающей одеждой, смотревшейся довольно комично на толстом, как бочка, итальянце.

Однако, насколько бы нелепо не выглядел новоявленный патриарх, он получал немалую ренту от церковных владений, постоянно растущих благодаря щедрым пожертвованиям и новым договорам с франками. Кроме того, у патриарха имелись и иные источники дохода — арендная плата, различные сборы и просто дарения. Естественно, Томас не обходил вниманием своих дорогих родичей, помогая им материально, наделяя владениями, привилегиями, правами аренды и льготами. За то время, пока Томас восседал на патриаршем престоле, торговый дом Морозини настолько усилился, что даже не снизошел до захвата мелких островов, которыми увлеклись прочие венецианские семейства.

Вот с таким самоуверенным торговцем, разодетым в парчу и шелка, и пришлось иметь дело франкам. Разговор с подеста вышел тяжелый. Элбертино Морозини предлагал баронам продать священные реликвии — пожалуй, единственные ценности, еще оставшиеся в империи, причем предлагая деньги сразу, наличными. Предложение казалось соблазнительным, но Ансо де Кайо хорошо помнил грозное письмо Балдуина, весьма разгневанного тем, что величайшее сокровище было продано фактически за бесценок, и потому отдавать реликвии не соглашался. Лучше император продаст их состоятельным покупателям напрямую, без посредников.

Убедившись, что регент дважды на одну уловку не попадется, Морозини тихо пробормотал про себя, что капля за каплей и скалу сточат, и закинул удочку в другой пруд:

— Барон, а почему бы вам не снять медные листы с крыши Большого дворца? Ваш император все равно им не пользуется, а меди там наберется изрядно. Выручите за нее немного денариев. Как говориться, лучше мало, чем ничего.

Де Кайо от отчаянья чуть было не согласился, но в последний момент испугался, что император не одобрит такого позора, и покачал головой, стыдливо отведя глаза.

— Хотя да, — понял затруднения собеседника Элбертино, — тут требуется согласие императора. Дворец-то принадлежит ему. Ну тогда снимите свинец с крыш горожан.

— За свинец мы много не получим, он дешевый, — удивленно моргнул Наржо де Туси, один из славнейших вельмож Константинополя, носивший громкий титул кесаря. Он выглядел настолько растерянно, что подеста едва не рассмеялся наивности убеленного сединами барона, ничего не смыслящего в финансах.

— О нет, благородный Нарзотто, свинец нужен не для продажи, — объяснил венецианец. — Отчеканите из него монеты для расчетов со своими подданными.

Франкам эта идея понравилась, и они немного оживились. Если с греками рассчитываться за поставки продуктов свинцом, вместо серебра, то тем самым удаться сэкономить немало денег.

— Да, и еще, — как бы невзначай вспомнил Морозини. — Предлагаю заключить маленький договор. Заплачу вперед, и сразу монетами, а не распиской.

Эти слова насторожили франков, хорошо знающих, что каждую свою монетку венецианцы потом вернут сторицей. Однако подеста был весьма любезен и настойчив, и вскоре регент подписал договор о предоставлении Венеции монополии на вывоз всей битой стеклянной посуды. Венецианские стеклодувные мастерские активно расширялись и успешно завоевывали мировой рынок, но сырья им не хватало, так что даже за стеклянный лом шла нешуточная борьба с конкурентами. Латиняне, конечно, понимали, что монополия венециан обернется в скором времени снижением закупочных цен. Но что поделаешь, если империи так не хватает денег.

Неприятный разговор, весьма трудный для франков, был прерван привратником, объявившим о срочном письме, посланным афинским герцогом из Фессалии для императорского регента и подесты. При этих словах и итальянские торговцы, и латинские рыцари взволнованно зашептались. Если афинский мегаскир уже в Фессалии, значит войска греков разбиты.

Посланцы герцога, по виду, обычные моряки, благородного общества нисколько не стеснялись. Двое остановились у дверей, а третий, самый старший и самый высокий из них, вышел в середину зала, держа в обеих руках свернутый свиток.

Элбертино, не так давно занимавший свой пост, видел этого человека впервые, а вот кое-кому из франков уже доводилось прежде сталкиваться с пиратом. При отсутствии своего флота латинянам приходилось для перевозки войска пользоваться услугами торговцев и пиратов, в том числе, и Пиргоса, а такую приметную долговязую фигуру трудно забыть. Де Туси, уже имевший с ним дело, приветливо кивнул капитану и жестом предложил подойти ближе.

Михаилу Пиргосу хватило одного быстрого взгляда, чтобы понять, кто ему нужен. Восседавший в большом кресле темноглазый брюнет, выделявшийся красными сапогами на немыслимо высокой подошве и разноцветными чулками, это, безусловно, венецианский подеста — настоящий владыка Города. Сидящий же рядом с ним рыцарь средних лет, с рыжеватыми волосами, почти не тронутыми сединой, с рассеченной щекой и неповоротливой шеей, это наверняка регент.

— Ты Асель де Кае? — перековеркав имя на греческий лад, вопросил Пиргос. — Ги де ла Рош и Убертино Паллавичини шлют тебе и венецианскому подесте послание.

— Давай сюда грамоту, — хриплым, из-за давнего ранения, голосом произнес Ансо и протянул руку. Торопливо взяв письмо, регент мельком рассмотрел печати, быстро сломал их и развернул свиток.

К удивлению Михаила, барон, даром, что варвар, читать умел, и весьма неплохо. Он быстро пробегал глазами строчки, довольно похмыкивая, несомненно, радуясь содержимому эпистолии. Когда де Кайо прочитал письмо в третий раз, подеста деликатным покашливанием напомнил о себе, и барон, смутившись, передал послание Элбертино, а сам обратил взор к посланцу герцога.

Ансо родился в Романии, был воспитан здесь, а потому, хорошо зная греческий язык и обычаи, обратился к Михаилу по-эллински:

— В письме написано, что его передаст верный человек Водоницкого маркграфа Михаил по прозванию Пиргос. Понятно, что это ты и есть. Да и припоминаю я тебя — ты славный пират. Благодарю тебя, навклир, ты принес приятные известия.

Между тем венецианский подеста, закончив чтение, передал свиток своим советникам и внимательно посмотрел на посланца:

— Навклир, ты знаешь, что написано в эпистолии?

— Конечно, мне разъяснили на случай, если нас задержит никейский дромон, и письмо придется уничтожить.

— Но, видимо враги по пути тебе не встретились?

— Я видели патрульные трииры. Но все никейские галеры и грузовые суда спешат в Пагаса, чтобы спасти из Димитриады остатки греческого войска.

— Еще плыли к Платамону, — добавил жилистый паренек, весьма похожий на Пиргоса. Он был еще не настолько высокий и плечистый, как отец, но со временем обещал стать таким же здоровяком.

— Поэтому им было не до меня, — продолжил пират. — Ну, а что сказано в послании, и так ясно. Никейцы полностью разбиты, и Фессалия отныне принадлежит победителям по праву завоевания. Разумеется, герцог признает сюзеренитет императора, но старые договора о ленных владениях на завоеванной территории не действуют, равно как и привилегии венецианцев. Однако, пока ромейский флот занят у берегов Фессалии, и в гавани Холкоса не осталось ни одного дромона, вы можете этим воспользоваться и устроить маленький набег.

— А лучше, не очень маленький, — вскричал Пиргос-младший и, вытащив наполовину кинжал, звякнул им об оковку ножен.

Латинские рыцари, чье настроение впервые за последние месяцы стало прекрасным, от души рассмеялись словам дерзкого мальчишки, а молодой Ансо де Туси, сын кесаря, даже пообещал взять его к себе в оруженосцы.

Венецианцы, более сдержанные, тоже улыбнулись. Паренек высказал то, о чем все подумали.

— Значит, — подытожил подеста, — все никейские корабли ушли в Пагасетийский залив или к Гераклиону. Отлично! А скажи, навклир, видел ли ты, каковы потери никейцев?

— Нет, в битве я не участвовал. Мы только накануне вернулись из похода и узнали, что войско герцога ушло за Сперхиос. А на следующий день началась суматоха. Из-за реки то и дело мчались гонцы. Я послал Иоанна, — капитан кивнул в сторону сына, — и он выяснил, что битва уже закончена. Наш бальи к тому времени уже собирал желающих разбогатеть. Многие молосцы взяли луки, топоры, копья и отправились за реку.

— И половина наших людей присоединилась к ним — возмущенно воскликнул Иоанн.

Михаил досадливо махнул рукой сыну, чтобы не перебивал, и закончил свой рассказ:

— А к вечеру прискакал оруженосец моего сеньора с требованием отвезти грамоту в Константинополь. Мой корабль был полностью снаряжен, и во время последнего плаванья не пострадал, так что я не отказался. Тем более, плату молодой маркграф предложил весьма щедрую. Для простого плаванья, без сражений и абордажей, команды хватало, и мы тут же снялись с якоря.

— Неужто прямо в сумерках? — переспросил Элбертино.

— Малиакский залив я пройду с закрытыми глазами, — спокойно, без малейшего хвастовства подтвердил Михаил.

— Да оно и надежнее плыть в темноте, чем столкнуться с разъяренным мегадукой вражеского флота при свете дня, — снова встрял в разговор Иоанн. — Не думайте, я с четырнадцати лет участвовал с отцом в походах, и битвы не боюсь. Но если великий владыка, недавно разрешивший мне поцеловать свою руку, поручил доставить послание, то мы его доставим любой ценой.

Подеста, чуть усмехаясь, смотрел на юного пирата, у которого все эмоции читались на лице, словно буквы в книге. Когда-нибудь из парнишки выйдет хороший капитан, но пока он еще слишком горяч и несдержан на язык.

Одарив на прощание вестников мешочком серебра, подеста приказал принести итальянского вина и произнес небольшую речь:

— Какой же сегодня замечательный день! Сеньоры, это наш шанс! Никейский император отнял у нас немало земель и островов, но теперь мы сможем вернуть часть из них обратно. У нас найдутся и корабли, и все необходимое для похода. К счастью, караван, вышедший из Сан-Николо в августе, быстро расторговался в попутных портах и прибыл к нам раньше обычного. Все суда уже успели разгрузиться и ныне стоят без дела. Поэтому мы сможем отправить почти три десятка галер и достаточно больших нефов. Единственное, чем нам недостает, это судов для перевозки лошадей. Все они арендованы афинскими и негропонтскими сеньорами.

— Если мы собираемся захватить остров или осадить какой-нибудь городок, то конница нам особо и не понадобится, — заметил Наржо де Туси.

— Да, война пойдет на море, — подтвердил Морозини. — Думаю, начнем с острова Тенедос. Это недалеко от выхода из Дарданелл.

— Мы не совсем невежды в искусстве мореплаванья, и знаем, где он находится, — несколько грубовато перебил подесту регент. — До него примерно тысяча стадий. Это не очень большое расстояние, но у нас все равно не найдется денег на перевозку войска.

— За перевоз и припасы вы ничего платить не будете, — торжественно пообещал Элбертино. — Добычу делим поровну между воинами. Моряки в разделе не участвуют. Мы отправим двадцать рыцарей, с каждым по три оруженосца, и еще три сотни стрелков, а вы, столько воинов, сколько сможете.

— Значит, чем больше ратников мы выставим, тем большая доля добыча нам достанется, так? — уточнил регент, не верящий в бескорыстность итальянцев.

— Разумеется, — заверил франков подеста. — Я же оставлю себе разоренный остров, это и станет оплатой за снаряжение флота. А затем мы с вами захватим Лемнос и Лесбос, а может быть и еще что-нибудь.

* * *

Выполнив порученное никейским флотоводцем дело — доставить латинянам фальшивое послание, Михаил отправился с Иоанном, отлично сыгравшим роль непокладистого сына, побродить по городу. В сопровождающие Пиргос взял только одного своего товарища. Никита, ровесник Михаила, был урожденным константинопольцем, знал в Новом Риме все закоулки и мог послужить экскурсоводом.

В Константинополе Иоанну бывать еще не приходилось, и юноша оглядывал древнюю столицу с любопытством, смешанным с печалью. Пустынные улицы греческих кварталов выглядели запущенными и заброшенными. Редкие прохожие, отважившиеся выйти из своих домов, старались пройти быстрее, а стоило показаться венецианцам, весело гарцующим на породистых конях, как греки стремительно прятались от них, словно от прокаженных.

Не добавляли бодрости и рассказы Никиты, расписывающего прежнее великолепие Города. Старый пират с ностальгией вспоминал, как просторные площади и форумы раньше заполняли толпы нарядных горожан, и описывал своим товарищам статуи, украшавшие когда-то Константинополь. Ныне же многие бронзовые и медные скульптуры были варварски расплавлены латинянами ради горсти медных монет, и лишь пустые постаменты напомнили о загубленных варварами шедеврах античного искусства. Впрочем, кое-какие скульптуры венецианцы все же пощадили и вывезли себе в Италию.

Иоанн без устали крутил головой, стараясь разглядеть как можно больше чудес, а под конец прогулки решил забраться на подий Большого Ипподрома. Отсюда, с немыслимой высоты, открывалась настолько потрясающая картина, что юноша замер в благоговейном восторге. Только теперь, окинув взглядом сразу всю столицу, он смог полностью ощутить величие славного города. Его взору предстали бесчисленные дома, множество церквей, чудесные дворцы, длинные акведуки, сотни башен крепостных стен. Такого не могло быть больше нигде, ни в одном городе христианского или мусульманского мира. А прикинув, сколько зрителей мог одновременно вмещать в себя ипподром, Иоанн просто не поверил своим расчетам, и попробовал пересчитать еще раз.

Спустившись на площадь, юный пират кинулся взахлеб рассказывать старшим об увиденном:

— Никита, я так тебе завидую! Ты вырос среди всего этого великолепия, и мог узреть Город во всей красе, еще до разграбления его франками.

— Ну жил-то я, конечно, на окраине, в Ексокионионе, — чуть усмехнулся старик. — Но никому не возбранялось захаживать на форумы и посещать любые храмы. И, конечно, ни Фивы, ни тем более твой Молос со столицей не сравнить.

Уже смеркалось, и пираты отправились назад в свою гостиницу в генуэзском квартале. Иоанн всю дорогу молчал и уже не глядел по сторонам, а брел, понуро опустив голову, но потом все же не выдержал, и задал мучавший его вопрос:

— Отец, а как православные константинопольцы относятся к латинянам?

— Как могут относиться ягнята к волкам, — пожал плечами Пиргос. Приостановившись, он огляделся по сторонам, не слышат ли его кто из схизматиков, и тихо добавил. — В нашем Афинском герцогстве жителям еще, считай, повезло. Ими правят франки, которые стараются быть рачительными хозяевами. А здесь у кормила власти стоит Венеция — величайший разбойничий притон мира, полный всякой мерзости. Как я слышал, их самозваный патриарх Томас, едва прибыв в Константинополь, тут же осмелился свершить святотатство, на которое не решались даже франки. Темной ночью, словно презренный вор, он вскрыл гробницы древних императоров и подчистую ограбил их, вынеся все украшения, хранившиеся веками. И венецианцы не только заносчивые, дерзкие и грубые люди, не имеющие никакого понятия о чести, они еще неслыханные жадины и скряги. В своих греческих землях они ведут себя подобно грабителям, а не как владетели, словно это не их собственность. Представь себе, им даже в голову не приходит посадить в своих владениях хотя бы одну виноградную лозу или деревце. Послушай, Иоанн, я тоже не ангел. Но когда я обзавелся своим двориком, то сразу же высадил в нем масличные деревья. И я не граблю христианские храмы. И ни разу, с тех пор, как у меня выросла борода, я никого не задирал от озорства ни в таверне, ни на улице. Итальяшки же и дня не могут провести без того, чтобы не обидеть православного.

— Да по сравнению с итальянцами вся команда нашего корабля просто обитель смиреннейших монахов, — почти не преувеличивая, подтвердил Никита.

— Значит, поддержки у православных латиняне в Городе не найдут, — сделал заключение юный пират. — А скажи, отец, кто опаснее в бою — франки, или венецианцы?

Пиргос к вопросу своего наследника отнесся серьезно, и отвечал медленно, тщательно взвешивая каждое слово:

— Вопрос не простой. Франкские рыцари сызмальства учатся владению копьем, и считают воинскую доблесть своим прирожденным качеством. Но они презрительно относятся к черни и неохотно пускают в свой круг людей из податного сословия. Поэтому нередко случается так, что для войны с могущественными соседями им не хватает сил. В свободных же италийских коммунах правят торговцы, готовые поднять до рыцарского пояса юношей самого низшего происхождения. А простолюдинов всегда намного больше, чем людей знатных, и потому итальянские города непременно берут вверх в спорах с грандами, насколько могущественными не были бы эти сеньоры. Итальянцы легко справились бы и с германским императором, если бы только не враждовали постоянно друг с другом.

— Но у генуэзцев с венецианцами сейчас мир, не так ли?

— Верно, они лет двадцать назад замирились, — подтвердил Никита, — и худо-бедно перемирие соблюдают. Но сейчас генуэзцы раздумывают — то ли им заключить союз с государством Венецианским против императоров Ватаца и Фридриха, то ли, наоборот, объединиться с никейцами для борьбы с венецианцами. И, как мне кажется, они выберут второе.

Юноша задумался о перипетиях международной политики, и сделал логичный вывод:

— Значит, когда франки и венецианцы соберутся в поход и покинут Константинополь, в нем останутся только недружественные им эллины и генуэзцы.

— Выходит так, — хмыкнул Пиргос.

Поразмышляв еще минутку, Иоанн как бы невзначай, ведь нельзя же прямо спрашивать у капитана о его планах, поинтересовался у отца:

— А мы что же, доставили послание, и теперь просто уплывем?

— Не так скоро, — с самым серьезным видом ответил навклир. — Полагаю, сейчас все без исключения причалы заняты, и наше суденышко просто не допустят к погрузке. Оно так и простоит на якоре пару дней.

— А нам разве надо что-то на него грузить? — изумился Иоанн.

Он так по-детски округлил глаза, что Михаил прикусил губы, чтобы не расхохотаться и не обидеть сына:

— А почему бы и нет? Я никуда не спешу, и мне вдруг захотелось, пользуясь случаем, присмотреть хорошую парусину и канаты.

— Но у нас же их полный сарай, — не понял шутки юный моряк.

— К тому же, до выхода крестоносцев в море они наверняка запретят всем прочим кораблям покидать Золотой Рог, — добавил Михаил еще один веский довод.

Уже не скрывая своей радости, Иоанн совсем по-ребячески подпрыгнул, взмахнув руками:

— Ну, раз мы завтра не отплываем, то сможем осмотреть укрепления Города.

— Конечно осмотрим, — добродушно усмехнулся Пиргос. — Полагаю, это будет полезным для тебя.

— А мне вот интересно, — затараторил Иоанн, к которому вернулось хорошее настроение. — Если латиняне отправят большое войско за море, и здесь останутся только самые неопытные из воинов, то как они будут охранять стены?

— Вот это мы завтра и увидим — прошептал навклир, добродушно потрепав сына по плечу.

— Франки это тоже увидят, — немного невпопад отозвался Никита, о чем-то серьезно задумавшийся.

Молосцы, привыкшие вставать рано, вышли из гостиницы еще до рассвета, и скорым шагом отправились в путь. Иоанн неторопливо жевал кусок твердого сыра, с наслаждением вдыхая его запах, и с улыбкой провожал взглядом подводы, везущие на рынки свежие овощи. Сегодня ему все казалось чудесным и замечательным.

А вот Никита радости юного товарища, явно ждущего скорого освобождения столицы православным императором, совершенно не разделял, и пытался втолковать ему всю абсурдность подобной затеи:

— Пойми парень, Константинополь — самый защищенный город мира. Никто не может захватить его силой, каким бы храбрым и многочисленным не было войско. Сам посуди, Город со всех сторон окружен стенами. С трех сторон его прикрывает море, а с напольной стороны перед стенами еще проходит широченный ров, выложенный кирпичом и перегороженный многими дамбами, удерживающими воду. Чтобы осушить ров, неприятелю придется прежде взломать все эти дамбы. А это непросто, ведь по краю рва выстроен зубчатый палисад, из-за которого лучники смогут в упор обстреливать нападавших. За рвом тянутся две стены. Внешняя пониже, и башни у нее поменьше, а за ней вторая, вдвое выше первой, и с огромными башнями. Если противник переберется через ров и взломает внешние ворота, или же перелезет через первую стену, то окажется в ловушке. Пока враги будет ломать следующие ворота, или попытаются вскарабкаться на внутреннюю стену, с башен его перестреляют лучники, а потом из соседних ворот выйдет отряд и добьет раненых. Вообще для прохода за стены было устроено много ворот — одни для постоянного использования горожанами, другие только для военных вылазок. Еще когда-то в стенах было проделано немало калиток, но их почти все замуровали. Но, с калитками или без них, взять Константинополь приступом совершенно невозможно.

— Постой, постой, — возмутился Иоанн. — Но латиняне же смогли его захватить! Вот только как? Может, они изнурили город долгой осадой? Или у жителей не осталось оружия?

— В общем-то нет, — смущенно пожал Никита плечами, — склады были полны оружия. Однако жителям его не раздавали, да те и не просили. И знати, и простолюдинам было все равно. Конечно, теперь, когда православные познали, что значит господство латинян, они более не захотят томиться под гнетом схизматиков. Да вот только для освобождения Города все равно нужна армия, а переправить большое войско незаметно василевсу никак не удастся. Да и нет у него под рукой столько воинов и кораблей.

— Однако никейцы с русичами явно что-то задумали, — не сдавался Иоанн. — И, знаешь, я уверен в их успехе. Ведь они же как-то сумели небольшим отрядом уничтожить все рыцарство афинского герцогства. Но вот что они затевают? Слушая, Никита, — затеребил Иоанн за рукав своего гида, — ты же еще мальчишкой облазил в городе все закутки. Может, ты видел потайной ход, или слышал про него? Ведь во многих крепостях устраивают тайный лаз за стены.

— Нет, такого быть не может, — решительно помотал головой пират. — Допустим, подо рвом и прокопали когда-нибудь подземный ход. Но если и так, то его еще много столетий назад затопило водой.

— Ну тогда попробуй подумать, — не желал сдаваться юноша. — Если кто-то попытается овладеть городом малыми силами, пока армия крестоносцев будет в отъезде, то в каком месте предпочтительнее это сделать?

— Когда франки захватывали Город, у них имелся большой флот, — вздохнул Никита, — и они держали его в бухте Золотого Рога. Поэтому стены латиняне штурмовали у причалов. Но если таинственные "кто-то", желающие овладеть Константинополем, это никейские эллины, у которых кораблей маловато, то подходить к укреплениям лучше с запада, со стороны континента.

— Однако, стены там тянутся не одну милю, и небольшого войска для осады всей длинной стены не хватит. Значит, маленький отряд предпочтет атаковать только одни ворота. Так?

Опытные пираты дружно кивнули.

— Это весьма вероятно, — подтвердил Пиргос. — Но продолжай свою мысль.

Иоанн призадумался так, что сбился с шага и едва не споткнулся, но нить рассуждений он все равно не упустил:

— Полагаю, что следует выбрать ворота, расположенные поближе к берегу Мраморного моря, чтобы осаждающие могли сторожить побережье и мешали противнику высадиться у себя в тылу. А самый южный вход в Город вблизи берега, если не считать маленькой калитки для вылазок, это, как вы рассказывали, Золотые ворота. Но они укреплены наилучшим образом, и вряд ли кто-нибудь отважится их штурмовать.

— Да, взять их приступом просто невозможно, — охотно согласился Никита.

— Значит, никейцы попытаются проникнуть через следующие ворота — Вторые военные, именуемые также Ксилокерк, — сделал вывод Иоанн. — Я прав?

Пираты многозначительно переглянулись, и Никита покачал головой:

— Не совсем. Пройти через Ксилокерк не получится. Их заложили каменной кладкой еще перед вторжением латинян.

Юноша ничуть не смутился своей оплошности, ведь он не знал такой подробности, и немедля продолжил мозговой штурм:

— Значит, остаются третьи врата — Пиги. Часто ли ими пользуются горожане?

— Сейчас нечасто. Они ведут к Пигийскому монастырю, издавна известному своим живоносным источником. Раньше к нему каждое воскресенье устраивали шествия, но после вторжения варваров из монастыря изгнали православных монахов, и источник потерял свою священную силу. Однако через ворота все еще проезжают, и их пока не замуровывали.

Иоанн уже был готов в нетерпении воскликнуть, что нужно идти к этим вратам, но вовремя сообразил, что широченный проспекта Месы, по которому они шагали, вел как раз в нужном направлении.

Еще час друзья шли по улице, попутно осматривая двухэтажные портики, тянущиеся по обеим сторонам дороги, и выслушивая ностальгические воспоминания Никиты:

— В былые дни все эти портики были заняты торговыми рядами, и улица превращалась в один огромный рынок, длиной в мили. Но сейчас, как видите, среди колоннад лавок почти не осталось. Жизнь в Городе еле теплится.

Пройдя форум Аркадия, пираты свернули с Месы направо на второстепенную улицу. Здесь уже не было портиков, а дома выглядели не столь презентабельно, как на парадном проспекте, но Никита умилялся, глядя на давно неремонтируемые строения:

— Я с детства жил здесь, в районе Девтер. Но как же тут все изменилось! Какое все стало обшарпанное и грязное, и повсюду мусор. О боже, даже храм святой Анны не узнать! Четвертик стал каким-то серым, окна выбиты, купол помутнел. А ведь когда-то эта церковь была главной у нас в Девтероне, и сюда даже император приходил на праздничную службу в день Успения Анны.

Никита потянул товарищей внутрь храма, и те послушно последовали за ним, хотя в сотне шагов уже виднелись высокие ворота — цель их поисков.

Войдя под своды церкви, небольшой, по меркам столицы, но могущей стать кафедральным собором где-нибудь в варварских городках Франции, путники остановились в растерянности. Хотя пол в наосе был чисто подметен, а мозаики на стенах тщательно вымыты, но никаких драгоценных украшений в храме святой Анны не осталось. Золотые оклады икон были безжалостно содраны, серебряные подсвечники исчезли, и даже аналой был деревянным.

Такого разорения, как здесь, не ведала даже их маленькая церквушка в Молосе, хотя и из нее завоеватели много чего вынесли. Потрясенный безрадостными переменами, случившимися в его родном городе, Никита горестно вздохнул:

— Пусть храм наш окраинный, и знать сюда захаживала редко, но здесь раньше все просто блистало убранством. А внизу под церковью, в обширных подвалах располагались большие цистерны, дававшие воду всему кварталу. Ну, сейчас-то они наверняка пусты, ведь за акведуками никто не следит.

— А интересно было бы на них взглянуть, — оживился Иоанн. — У нас в Молосе ничего подобного нет.

— Пойдем посмотрим, — поспешно согласился Никита, которому явно было тяжко находится в разоренной церкви. — Тут за углом есть вход.

Торопливо выйдя на улицу, пират повел друзей показать столичную диковинку, но неожиданно остановился. У входа в подвал суетилось несколько человек, тащивших лестницу и какие-то инструменты.

— Ого, похоже, ремонтом тут все же занимаются, — прищурился Иоанн. — Давайте глянем.

Однако он не успел сделать ни шага, как путь им преградил маленький священник, повелительно раскинувший в сторону руки:

— Стойте, вам там нечего делать.

Рядом с иереем тут же встало двое строителей, держащих наперевес кирку и молоток. Они с неприкрытом страхом оглядывали высокие фигуры пришельцев. Парусиновые штаны чужаков, башмаки из грубой кожи, широкие ремни с висящими на них длинными кинжалами в кожаных ножнах и, наконец, испещренные шрамами лица ясно говорили о профессиональной принадлежности этой троицы. Тем не менее, священник, не убоявшийся грозного вида пиратов, непоколебимо стоял на их пути.

Пиргос, опасаясь, чтобы дело не дошло до греха, тут же достал из-за пазухи свой православный крестик и продемонстрировал его защитникам церкви, а Никита слегка поклонился и почтительно сложил ладони, как бы прося благословления:

— Прости отче, мы не хотели пугать вас. Просто я провел здесь юность, и показывал своим друзьям родной город, который покинул после нашествия схизматиков.

Иерей еще раз подозрительно окинул взглядом явных грешников, но смягчился и уже вполне отеческим тоном произнес:

— Мир вам, добрые люди. А теперь, навклир, ступай по своим делам.

Строители разом выдохнули, поняв, что им не придется драться со страшными разбойниками, а Иоанн отпустил ножны кинжала, которые он машинально придержал рукой, как обычно делал перед схваткой. И даже Пиргос, выглядевший абсолютно спокойным, облегченно вытер пот со лба.

Греки дружелюбно улыбнулись друг другу, но через мгновение все вздрогнули, услышав со стороны ворот гулкий удара железа о железо.

Молосцы едва ли не бегом кинулись смотреть, что там приключилось, но вскоре сбавили шаг и к месту происшествия подошли неспешно, как и следовало солидным мореплавателям.

В конце улицы высокие дома, пяти-шести этажными громадинами нависавшие над мостовой, уже заканчивались, оставляя перед стеной широкую полоску земли, свободную от построек, и Иоанн смог хорошо рассмотреть укрепления Пигийских врат. Собственно говоря, надвратной башни, как таковой, у Пиг не было, просто в этом месте стена была значительно толще. Зато по бокам от ворот высились две огромные восьмиугольные башни, могущие стать донжонами в каком-нибудь франкском замке.

Ворота во внутренней стене были распахнуты настежь, и возле них толпились греки, привлеченные необычайным событием. Здесь, на окраине, православных обитало намного больше, чем в центре города, и чувствовали они себя увереннее.

Быстро оглядевшись по сторонам, нет ли опасности, Михаил немного успокоился. Двое стражников лениво стояли в проеме, никого не пропуская, но и не вытаскивая мечей из ножен. Правда, дальше за ними маячил франкский рыцарь. Но он даже не снял плаща, а шлем держал в руке. Придя к выводу, что битвы тут пока не намечается, Пиргос решительно зашагал вперед, раздвигая толпу, и увлекая за собой спутников.

Вступив в широченный проем привратной башни, Иоанн задрал голову вверх и потрясенно присвистнул. Своды Пигийских врат высились на высоту шести или семи маховых саженей, и их практически полностью покрывала многовековая копоть, оставшаяся от факелов стражников.

— Такой высокий потолок, и не где-нибудь во дворце, а в обычных воротах, — удивленно прошептал Иоанн. — А сколько смен стражников повидали эти врата? Наверно, сотни тысяч. Уж они наверняка переживут и нынешних латинян.

Но тут отцовский толчок в бок вернул юношу на землю, и он обратил взор вперед, туда, куда смотрели и все собравшиеся зеваки. Ворота внешней стены, обычно всегда открытые днем, оказались закрыты наглухо. Мало того, итальянские мастеровые еще и прибивали огромными железными скобами медный засов к дубовым створкам ворот, чтобы его нельзя было поднять. Это их удары молота переполошили окрестных жителей. Тут же наготове уже стояла телега с булыжниками.

Пиргос встретился глазами с Никитой, и старые разбойники понимающе усмехнулись. Ох, несладко придется франкам, если у них не хватает людей даже для того, чтобы расставить стражу. Затем Михаил обвел глазами толпу, успевшую сбежаться к воротам, и, заметив давешнего строителя, протянул свою длинную, как жердь, руку, и тронул того за плечо:

— Друг мой, вместо того, чтобы пялиться издали на закрытые ворота, ты мог бы подойти туда и заработать монету, помогая заклинивать засов и разгружать камни.

Константинополец презрительно скривился, но через миг его лицо озарилось пониманием, и он охотно кинулся подсобить франкам. Стражники без вопросов пропустили человека в кожаном переднике и с молотком за поясом, и грек усердно принялся за работу.

— Что же делать, они же замуруют ворота, — встревожено прошептал Иоанн, дернув отца за рукав.

— Спокойно, ты же видишь, что камни не скрепляют раствором. Их просто наваливают кучей, чтобы подпереть створки. Франки закрывают проход временно.

Понаблюдав некоторое время, юный пират убедился в том, что булыжники действительно просто складывают, и на сердце у него немного отлегло, хотя некоторая тревога все же осталась:

— Как ты думаешь, а в большой стене створки тоже затворят?

— Вряд ли, ведь в случае осады франки как-то должны выходить к внешней стене, а ближайшие ворота слева и так полностью заложены, и там прохода нет.

И верно, через полчаса, опустошив несколько возов с камнями и вывалив их груз к створкам, рабочие ушли, а ворота во внутренней стене хотя и прикрыли, но заколачивать не стали. Народ начал расходиться, судача о происшествии, а Пиргос потащил сына на новую экскурсию:

— Иоанн, пойдем, тебе надо хорошенько осмотреть порт.

— Если ты помнишь, — прямо на ходу начал читать лекцию своему юному товарищу Никита, — всего в Константинополе имеется пять гаваней. Самая большая из них — Феодосийская, расположена на южной окраине города, со стороны Мраморного моря. Но последние эллинские императоры слишком небрежно за ней следили, и она вся заилилась, а франки и вовсе перестали заботиться о городе. Впрочем, главный венецианский порт Сан-Николо тоже постепенно заносится песком, и большие корабли с грузом могут войти туда только с приливом. Ну, а здесь в Городе для разгрузки судов сейчас используют, в основном, гавани Просфорион и Неорион в заливе Золотой рог, с северной стороны Константинополя. Самые удобные причалы в них, естественно, принадлежат венецианцам, а рядом с гаванями все забито складами, лавками и конторами. Часть из них занята местными купцами, а остальные сдаются в аренду приезжим торговцам. Наиболее важные товары, конечно, хранятся в подвалах жилых домов, а в складах оставляют то, что попроще.

Дойдя до припортового района, Иоанн начал по привычке внимательно поглядывать по сторонам, пытаясь определить, в каком складе что хранится. Вот здесь на мостовой рассыпаны зернышки из прохудившихся мешков. Тут пахнет смолой, а дальше доносится едва слышимый аромат специй, и у ворот караулят вооруженные стражи. А оттуда тянет запахом дубленых кож.

Однако сегодня больше, чем любые сокровища, парнишку интересовал потенциальный противник, и едва над крышами складов стали видны мачты, как Иоанн взволнованно ахнул:

— Отец, там длинные реи! Это галеры! Они уже не ждут на рейде, а пришвартовались к пристани.

Когда молосцы вышли на пристань, им предстала картина поспешной подготовки флота к походу. Остановившись в сторонке, где они не мешали грузчикам, пираты принялись наблюдать за погрузкой, а Пиргос попутно рассказывал сыну о венецианских кораблях:

— У Венеции самый лучший флот в мире, — с ноткой неподдельной зависти начал Михаил. — С ними не могут сравниться ни генуэзцы, у которых просто не имеется столько богатств и столько жителей, ни эллины, разобщенные на мелкие государства. У венецианцев на кораблях и воинами и гребцами служат их свободные граждане, и им нет нужды нанимать всякий сброд, как генуэзцам. Кстати, сын мой, скажи, сколько сейчас у латинян в Константинополе боевых кораблей?

— Тридцать два, — не задумываясь, ответил парнишка, для которого считать корабли было столь же естественно, как для пастуха считать коров.

— А точнее?

— Точнее, я видел тридцать две галеры, когда мы сюда приплыли. Наверно, одна-две еще патрулировали неподалеку. А ведь в Константинополе обычно остается не так много боевых кораблей, не так ли?

— Верно, большинство из них пришло с караваном. Венецианцы предпочитают отправлять суда в заморье пусть пореже, но обязательно с хорошей охраной. Не меньше пятнадцати галер в мирные годы, и до тридцати, если начинается большая война.

— Но тогда у них не остается свободных галер для пиратства, — заметил Иоанн, — и корабли их противника смогут почти свободно пересекать Средиземноморье, теряя от моря даже больше, чем от венецианцев.

— Ну и что, — пожал плечами Пиргос. — Венеция очень богатый город, и может позволить себе тратить средства на охрану караванов. Это генуэзцы по бедности своей вынуждены добывать себе средства пиратством.

— Знаешь отец, наверно, собирать все купеческие суда вместе для лучшей охраны — это весьма разумно. Но при встрече с сильнейшим флотом и потери станут большими. Если охрану каравана отвлечь, то можно будет захватить все купеческие суда сразу.

— Кто знает, кто знает, — задумчиво ответил Пиргос. — Может быть, кто-нибудь однажды и попробует это сделать.

Молосские пираты внимательно наблюдали, как венецианцы поспешно грузили на свои корабли провиант, метательные орудия, бревна, судовые снасти. Когда одна из галер отошла от пристани, Иоанн удивленно повернулся к отцу:

— Латиняне загрузили слишком мало провизии. И еще они оставили на берегу половину весел!

— И правильно сделали, — кивнул Михаил. — Поднимается северный ветер, и флот быстрее дойдет под парусами. Весла будут только мешать. А без лишнего груза корабли смогут подойти вплотную к берегу, и им не понадобится причал. Провиант же воинам подвезут позже, или они смогут разжиться им на месте.

— Значит, полагаешь, венецианцы выберут южный курс?

— Скорее всего, да. Там много островов, на которые латиняне точат зубы.

Вместо отошедшей галеры подошла другая, причалив к пристани кормой, в которой тут же распахнулись широкие створки. С берега на корабль, не мешкая, перекинули прочные сходни, и венецианцы начали осторожно заводить на галеру лошадей.

— Это рыцарские кони, — предположил Иоанн. — Каждый не меньше пяти футов в холке.

— Ага, — кивнул Пиргос, — отличные венгерские скакуны.

— А как ты это определил, — не поверил юноша, — если ты даже не подошел к ним близко?

— Зачем мне подходить? — фыркнул пират. — Я моряк, и в лошадях все равно не разбираюсь. Но у государства Венецианского здесь на континенте осталось слишком мало владений, и недостаточно лугов для выращивания больших коней. Покупать скакунов в Германии слишком дорого, да и везти далеко. А вот до Венгрии недалече, да и лошади там стоят дешево.

Когда створки грузового порта закрылись, Иоанн повел итог:

— Двадцать огромных коней — двадцать рыцарей. Ну да, на этом судне больше двадцати стойл и не поместится. Но для каждого рыцаря еще требуется две ездовые лошади, и хотя бы три для оруженосцев. Отче, а ведь эту галеру только накануне обустроили для перевозки лошадей — там доски свежеструганные. Ага, вот еще одна галера подходит, и тоже кормой. Только у нее даже нет большого порта для погрузки животных, и сходни для лошадей положили прямо поверх борта. Но почему же почему арматоры не соорудили стойла на каком-нибудь большом двухпалубном судне, которое легко может принять полсотни лошадей?

— Так коней-то будут выгружать не на удобную пристань, а прямо на берег, куда сможет подойти только галера, высоко сидящая в воде. Возможно, для этого даже балласт придется выгрузить. А круглые суда будут стоять на якоре в отдалении, пока рыцари не захватят какой-нибудь причал.

Глава II

Сентябрь 1238 г.

Окрестности Селембрии, в сорока милях западнее Константинополя.

Маленький городок Селембрия, расположенный на берегу Мраморного моря, или, как его тогда называли, Пропонтиды, оставался одним из последних островков владений латинского императора. Его окрестности тоже считались собственностью франков, но латиняне предпочитали за пределы стен не выходить, опасаясь не только никейских войск, но и местных крестьян. В этих краях из православных остались только самые стойкие и отважные люди, ничего не боящиеся, и давно тяготившиеся власти схизматиков. Подгородние жители охотно поставляли продовольствие никейскому гарнизону Цурула — сильной крепости милях в пятнадцати от города, а узнав о появлении греческого войска, они стали толпами приходить в лагерь и просили принять их добровольцами. От такого числа добровольных помощников никейские стратиги — козельский боярин Проня и солуньский игемон Феодор буквально схватились за голову. Если недавно они досадовали на малочисленность своих войск, то теперь просто не знали, куда девать ополченцев.

Отправлять к франкским владениям слишком большой флот греки остереглись, чтобы враги не заподозрили неладное, и потому направили к Селембрии лишь несколько кораблей. Всего на берег Пропонтиды высадилось чуть больше двухсот ратников — сотня пикинеров, вооруженных сверхдлинными контарионам, полсотни отборных лучников и семь десятков лучших витязей — русичей, никейцев, фессалийцев, фиванцев, половцев и разноплеменных наемников. Еще человек восемьдесят моряков был готов выделить со своих кораблей мегадука флота Мануил Контофре. Ну, и главное, греки ожидали подхода куманов, чтобы вместе с ними совершить бросок к Константинополю. Сама Селембрия никейцам была не очень-то и нужна, но, желая ввести противника в заблуждение о своих целях, они притворно начали сколачивать лестницы и мастерить тараны.

Между тем защитники города, не зная об истинных планах осаждавших, пребывали в панике. С самого утра, сразу после высадки десанта, вифинские лучники загнали франкских воинов за стену, и всякого, кто осмеливался высунуть голову, поражали стрелами прямо в лицо, подтверждая свое реноме прекрасных стрелков. Помощи же в ближайшее время селембрийцы не ожидали. Наоборот, накануне из столицы пришла быстроходная таретта и увезла часть гарнизона. Надолго ли забирали воинов, и куда их отправили, никто не говорил, но было ясно, что регент задумал большой поход. Поэтому, собравшись на совет, франкский начальник гарнизона и латинянские купцы, имевшие вес в городе, обсуждали только два варианта — попробовать откупиться от нападавших, или же договориться о передачи Селембрии в обмен на свободу. Они, не мешкая, тут же составили письмо, в котором красочно описали воинскую опытность франкских рыцарей, прекрасно умевших отражать врагов, и немалую численность гарнизона, достаточную для охранения крепости. Однако никейских полководцев, обложивших Селембрию исключительно для виду, трудности осады нисколько не тревожили, равно как и неосновательно приписанное себе франками умение оберегать крепость. Поэтому эпистолию осажденных стратиги оставили без внимания.

К вечеру, когда суматоха первого дня осады улеглась, в шатре никейских военачальников царили спокойствии и чуть ли не безмятежность. Русские послы Проня Василий Дмитриевич, ставший нечаянно командующим греческим отрядом, и отец Григорий, назначенный недавно козельским епископом, уже убедились в точности предсказаний своего вещего воеводы Гавриила, и не сомневались в успехе предприятия. Этот боярин Гавриил Олексич, по прозвичу Рославльский, недавно взял на воспитание юного городецкого княжича Ярослава после гибели его отца, и возглавил остатки дружины, которые сам же и собрал по окрестным лесам. Предвидя, что скоро к Жиздре подойдут бесчисленные монгольские тумены, Гавриил разослал гонцов по всем ближайшим городкам и весям, предупреждая о нашествии, а козельскому князю он предложил переселить всех весняков за стены города. Жителей Городца воевода тоже решил отправить в Козельск, резонно полагая, что только собрав вместе всех воев, двум небольшим княжествам удастся отбиться от нашествия.

Тем временем степняки, ратовавшие всю зиму в северных княжествах, к началу весны поспешили на юг, боясь, как бы скорая распутица не застала их в заснеженных лесах. Монголам уже было нелегко находить себе пропитание и фураж, и потому они разделились. Сам Батый всего лишь с одним туменом, от которого к тому времени осталось не больше пяти тысяч человек, двинулся самым западным маршрутом — по Десне. Хитрый предводитель монголов решил, что здесь, вдали от нашествия, никто нападения не ждет, и ему удастся застать русичей врасплох. Но, встречая повсюду пустые села и запертые ворота городов, ни один из которых не удалось внезапно захватить изгоном, Батый понял, что просчитался. Вопреки его расчетам, татары нигде не находили себе пропитания. Маленькие городки почти сплошь были покинуты жителями, увезшими с собой все припасы и уничтожившими то, что увезти не удалось. Большие же города с мощными укреплениями, такие, как Вщиж или Дебрянск, приходилось обходить стороной, ибо их осада могла дорого обойтись ослабевшему тумену. Чтобы раздобыть провизию, монголы все-таки решились взять приступом Обловь, но они потратили на осаду два дня и потеряли много воинов. Обычно для штурма крепостей монголы использовали хашар — пленных жителей, которых заставляли закидывать хворостом ров и тащить приставные лестницы. Но весь полон, набранный на севере, татары там же и посекли мечами, когда он стал не нужен, а набрать новый оказалось невозможно.

Когда Батый вышел к Козельску снег уже начал таять, и перед монголами замаячила перспектива голодной смерти. Лошади, питавшиеся только лапником и жухлой прошлогодней травой, к тому времени обессилили, да и у воинов припасы давно иссякли. Переговоры с горожанами закончились ничем, и, отчаявшись, монголы попытались силой овладеть Козельском. Однако град, расположенный на высоком холме и огражденный высоченными валами, устоял.

Пока козельцы спокойно разговлялись после поста, Батый разослал во все стороны отряды в поисках пропитания, оставив в лагере только раненых. А вот Козельску на помощь подошел вщижский князь, благодарный за полученное предупреждение, да и черниговцы успели прийти на выручку. Объединенная дружина быстрым наскоком захватила монгольское становище, а боярин Гавриил Олексич смог самолично пленить самого Батыя.

Конечно, все понимали, что уже через месяц к Козельску подойдут татарские тумены во главе с Субедаем, и горожане дорого заплатят за свою победу. Но все удалось уладить миром. Монгольский царь сумел сохранить лицо, отдав свою дочку Алсу замуж за юного городецкого князя и заодно заключив с ним союз.

Батый, вполне утешенный частью добычи, возвращенной ему зятем, даровал Ярику ярлык на разоренное Рязанское княжество, каковое тот немедля и подвел под свою руку. Ну, а воевода Гавриил, ставший крестным отцом царевны, получил звание тысяцкого вместе с тысячей крещеных куманов в придачу.

Сделавшись великим князем, семилетний Ярослав по наущению своего воеводы решил заняться мировой политикой, разослав послов по сопредельным и дальним державам. Что и как говорить посланцам, объяснял вещий Гавриил, откуда-то знавший все события, долженствующие произойти этим летом. Одну из таких делегаций отправили и в Никею.

Никейский василевс Иоанн III Ватац встретил посольство великого князя — победителя страшных монголов, весьма благосклонно. Рассмотрев же удивительные подарки — обзорную трубу, позволявшую видеть вдаль, медный рупор, и прочие невиданные диковинки, Ватац и вовсе проникся уважением к русичам, и их рекомендации выслушал более, чем внимательно. Одним из таких советов было немедля отправить небольшое войско в Фессалию, дабы вернуть ее изгнанному деспоту Мануилу, а фактически, отдать во власть Никеи. Ватац так и поступил, но заодно попросил русских послов отправиться вместе с Мануилом, чтобы они своей славой ускорили процесс присоединения провинции.

Фессалия без труда покорилась никейцам. Перед ними открывались все ворота, и только эпарх Феодор, командовавший гарнизоном Платамона, долго тянул со сдачей крепости, и ему пришлось угрожать осадой.

К войску присоединялись не только аристократы с отрядами своих слуг, но и простые горожане, и даже сельские парики. Всех ополченцев вооружали, как могли, и обучали, готовя к войне. Как и предполагал Гавриил, афинский герцог Ги де ла Рош посчитал столь быстрое подчинение никейцами соседствующей с ним области угрозой для себя, и вскоре собрал немалую армию, готовясь напасть на греков.

Как лучше воевать с тяжелой конницей, Гавриил своим боярам рассказывал, и Проня с греческими стратигами хорошо подготовились к встрече франков. Греки воспользовались надменностью рыцарей и без труда заманили их в ловушку. Мало кто из кабальярусов смог уйти живым с поля боя, а остатки латинянской пехоты после гибели всей знати просто разбежались.

После разгрома франкской конницы никейцам оставалось только спокойно занять Фивы и Афины, но у послов имелась еще одна секретная инструкция. Захватив печать герцога и его личного нотария, Проня составил письмо регенту Константинополя, заявляя ему от имени де ла Роша о победе над греками, и предлагая ему, воспользовавшись случаем, устроить набег на какой-нибудь никейский остров. Эту эпистолию взялся доставить православный пират Михаил Пиргос, имевший репутацию человека не только отчаянного, но еще и благочестивого, верного своей церкви.

И снова надменная самоуверенность латинян сыграла с ними злую шутку. Ни на миг не усомнившись в победе храбрых франков над презренными греками, они действительно кинулись снаряжать корабли, чтобы как можно скорее выйти в море. И потому Проня относился к задаче взятия Царьграда не то что бы легкомысленно, но спокойно. Всего и делов-то — латиняне покинут Город, а православные в него войдут.

Соратник же боярина игемон Феодор искренне считал, что еще недостаточно оправдался перед василевсом за Платамон, и потому чуть ли не желал трудностей, чтобы с доблестью их преодолеть.

Командиры пикинеров — новоиспеченные полусотники Лиховид и Пьетро и вовсе ни о чем не беспокоились. Своих людей они по палаткам разместили, провиантом снабдили, дозорных выставили, а о прочем пусть у стратигов голова болит.

Из всех военачальников немного нервничал только Алтун-Иоанн — крещеный половецкий бек. Впрочем, с первого взгляда признать в нем бека было трудно. В походе степняк одевался в обычные кожаные штаны и рубаху из грубой ткани, и только сабля с золотой отделкой и драгоценными камнями говорила о высоком статусе своего владельца.

Алтун сидел как на иголках, ничего не ел, и то и дело начинал выхаживать по шатру взад-вперед.

Зато командир конницы Даниил ел за двоих, и его аппетиту мог позавидовать любой сибарит. Три месяца назад ктитор Даниил оставил свой личный благоустроенный монастырь, приносивший немалый доход, ради ратных подвигов, и ничуть об этом не сожалел. Большой живот, наетый за годы беспечной жизни, за время похода заметно поубавился, а бодрости наоборот прибавилось. Да и разгром франков у Сперхиоса принес ему немалый прибыток, и старый воин нисколько не раскаивался в своем решении присоединиться к богоугодному делу освобождения Греции.

Крещеного бека, волновавшегося о своих соплеменниках, Даниил искренне жалел, и потому пытался отвлечь соратника самым простым способом — вином и мясом. Но Алтуну пока было не до яств. Устав ждать вестей от своих, он решил самолично поехать на разведку, но на выходе из шатра едва не столкнулся лбом с командиром дозорных Павшой.

Бесцеремонно схватив бека за плечи, Павша радостно проорал ему прямо в ухо:

— Едут твои половцы!

Алтун на радостях собрался обнять вестника, но дозорный, ловко вывернувшись, подскочил к боярину и быстро затараторил:

— Едут! Почти две тысячи коней! Пять сотен лошадей под куманами, и тысячи полторы заводных.

Стратиги оживленно загомонили, а Проня, потерев ладони в предвкушении такой солидной подмоги, все же не удержался от колкости в адрес бека:

— Надо же — полторы тысячи комоней. Да куда же нам их столько девать-то, и чем кормить?

— Вы просили, так принимайте, — обиженно насупился Алтун. — Или пешими идите. В здешних-то местах у землепашцев приличного жеребца и не найти. У них такие неказистые коники, что тебя даже без доспеха не подымут, не говоря уж о Лиховиде. Так что ты должен радоваться нашим табунам, как холодному кумысу в знойный полдень.

Алтун, заметно повеселев, уже не порывался бежать на улицу, словно нетерпеливый мальчишка, и с достоинством уселся за столом, вспомнив, что полдня ничего не ел. Уже уминая печеную баранью ногу, он невнятно добавил:

— А лошади лишние не бывают. Людей мало? Ну, так больше заводных коней им достанется.

— Да, людей-то все равно мало, даже вместе с твоими, это верно, — задумчиво отозвался Проня. — Чай, мы не деревушку малую штурмовать взялись, а Царьград. Добровольцев тут, конечно, можно легко хоть десять тысяч набрать, но воины они ненадежные. Феодор, не принимай это на свой счет, но твои соотчичи довольно непостоянны в своей верности, да и времени обучать новиков воинской науке совсем нет. Эх, Алтун, что же вся твоя орда еще не пришла из Угрии? — беззлобно проворчал боярин.

— Ишь, какой нетерпеливый, — так же шутливо ответил старый бек. — Все племя так скоро не переместить, перекочевка дело долгое. Мы, как узнали об измене угров, так юрты в тот же день и сняли. Но провести тысячи кибиток через незнакомые поля и леса, да еще переправляя через реки, дело нелегкое. Но главное, это скот перегнать. Один, ну два дня его можно гнать безостановочно, а потом все равно нужно пасти. А в чужих странах еще догляд нужен. Того и гляди, местные табун угонят, или девок умыкнут. Вот смогли мы пять сотен йигитов отправить во Фракию, и то...

Последние слова голодного бека потонули в чавканье, но смысл сказанного был ясен — новых подкреплений от степняков скоро ждать не стоит.

— Ну что же, сколько есть ратников, столько есть, — подытожил игемон Феодор. — С вечера распределим лошадей, а с утра на зорьке выступим в поход. Дни сейчас не очень длинные, но с заводными конями мы к Городу как раз до темна доберемся.

Боярин хотел что-то добавить к сказанному, но в шатер снова вихрем влетел Павша, и на этот раз вид у него был не ликующий, а скорее, озадаченный:

— Воеводы, там это, это..., — тяжело дыша, попытался что-то объяснить парнишка, но впопыхах не находил нужных слов.

Проня сердито зыркнул на дружинника, которого небезосновательно считал своим лучшим учеником, и рассерженно рявкнул:

— Толком говори!

Быстро придя в себя, Павша вытянулся по струнке, как его в Козельске учил воевода Гавриил, и четко доложил:

— Ворота Селембрии отворились, но не для вылазки. Я рассмотрел в обзорную трубу — жители выходят босые, в одних рубашках и с веревками на шее.

Услышав эту нечаянную весть, Василий Дмитриевич осуждающе указал пальцем на бека, на этот раз сердясь без всякого притворства:

— Алтун, это все твои куманы! Нет, чтобы ночью тишком подъехать, так черт их дернул переться засветло. Вот селембрийцы, завидев "диких скифов", и перепугались до колик в животах, и от страху побежали сдаваться. А куда нам их теперь девать?

Алтун покаянно опустил глаза, молча признавая вину, но грызть баранину при этом не переставал.

— После будем ругаться, — возвысил голос козельский епископ Григорий, в дела военные не встревавший, но строго следивший за дисциплиной в полку. Дождавшись, пока боярин чуть остынет, он добавил примирительно. — Надо о селембрийцах позаботиться.

— И верно, пойдем полон принимать, — охотно согласился с екзархом игемон Феодор, вскакивая с походной лавки. Отец Григорий хоть и не прошел полностью интронизацию в новой должности, но авторитетом пользовался незыблемым, как у русичей, среди которых священник прожил уже лет тридцать с лишком, так и у греков, для которых он стал чудотворцем-освободителем. И потому спорить с владыкой не стоило, тем более, что советы он всегда давал дельные.

Пока епископу седлали мула, Проня с Феодором собрали дозорных, дежуривших в полном вооружении, и тут же, не теряя ни минуты, пористали к крепости. Алтун был прав — крестьянские лошадки, которыми им удалось разжиться, никуда не годились, но десяток годных к седлу коней они все-таки раздобыли.

Куманы же тем временем располагали свое становище поодаль от лагеря греков, чтобы не устраивать столпотворения. Алтун, соблюдая свое достоинство, к ним не шел, выжидая, пока к нему не прибудет гонец от соплеменников, чтобы уже после этого дать первые указания — объезжать вкруг города и внимательно смотреть в траве, в канавах и скирдах, не прячется ли кто из беглых латинян. Наверняка кто-то из франков предпочтет тайком удрать из Селембрии.

Людей, стоявших у входа в город в покаянных позах, насчитывалось немного. Видно было, что молить о пощаде пришли только латиняне. Да и то не все, а лишь главари местной католической общины. Зато православные, запрудившие ворота, радостно махали руками единоверцам, горя от нетерпения встретить своих присных.

Первым, опередив стратигов, к воротом Селембрии подоспел флотоводец Мануил Контофре, люто завидовавший своим сухопутным коллегам сразу и белой и черной завистью. Пешцы-то после боя у Сперхиоса сказочно обогатились, а мегадуке флота и его морякам от добычи, полученной с франкских баронов и их наемников, не досталось ничего. И потому-то селембрийские франки, которых полководцы считали лишней обузой, для Мануила стали лакомой добычей.

Контофре явился, естественно, не один, а в сопровождении целой сотни своих корабельщиков, притащивших помимо копий, топориков и коротких мечей еще и охапки мешков. Мегадука, не считая нужным скрывать своего торжества, весело насвистывая, обошел вокруг латинян, сбившихся тесной кучкой, и поучительно заметил:

— Ну что, схизматики, вот и настала вам пора почувствовать гнев божий.

— Годфруа, — язвительно отозвался предводитель франков, — а давно ли ты сам заделался православным?

Ничуть не смутившись, Мануил, который действительно превратился из Годфруа в Контофре не так уж и давно, задумчиво почесал лоб, что-то подсчитывая, и честно ответил:

— Да вроде уже лет пять, как меня осенила истинная вера. А вот ты, Конрад, так и останешься бродить во тьме схизмы.

Начавшаяся было перепалка закончилась с появлением греческих полководцев. Стратиги, подъехав к латинянам, не стали спешивать своих людей, и на недругов смотрели весьма недоброжелательно, так что франки испуганно зашептались и попятились. Лишь комендант города, правда, уже бывший, остался на месте и попробовал договориться с эллинами. Он уже сообразил, что Контофре тут на вторых ролях, и попытался понять, кто двух греческих командиров главнее. Старый эпарх, весь иссеченный шрамами, несомненно опытный вояка, но он все время вопросительно поглядывал на своего соратника — по виду явно иностранца. Вот к нему-то Конрад и обратился:

— Господин, позволь нам сдать тебе город, а самим отправиться в Константинополь.

— Не сейчас, — кратко ответил боярин, еще недостаточно знавший греческий язык, и потому немного стеснявшийся говорить на нем при чужих. — Позже.

— Посидите в подвалах денька три, — пояснил мысль своего соратника Феодор, — а потом отпустим вас на все четыре стороны, и даже немного денег на дорогу оставим.

От такого ответа подозрения франков еще более усилились, но, к их счастью, к игемонам подоспел греческий священник. По тому, как перед ним почтительно склонились моряки и даже сам мегадука, Конрад понял, что это вовсе не обычный пресвитер, а прославленный иерарх, и не побрезговал преклонить перед ним колено:

— Досточтимый, проявишь ли ты милосердие к молящим о пощаде, и не отпустишь ли нас восвояси?

Скользнув по схизматиком рассеянным взглядом, екзарх посмотрел за их спины на радостные лица эллинов, и улыбнулся. Как латиняне не виноваты перед греками, но на радостях даже им можно простить все.

Быстро соскочив с мула, не заботясь при этом о степенности, полагающейся его сану, отец Григорий приблизился вплотную к франкам, и те, поняв, что этот человек решает их судьбу, дружно попадали на колени.

— Молим тебя о пощаде и свободе, — опять завел прежнюю песню Конрад, но сразу осекся, когда епископ начал говорить.

— Всему свое время! Крашенные яйца ждут на Пасху, скубрию в августе, а свободу пленным после войны. Нам вскоре предстоит битва, и потому вам пока из города выхода нет. Но не печальтесь! Дня через три вы уйдете куда хотите. Кроме тех, конечно, кто в православие не захочет перейти.

При последних словах у Контофре перехватило дыхание и он посмотрел на епископа неприязненно. Ну вот кто дергал владыку за язык? Если схизматики перекрестятся в истинную веру, то им разрешат оставить часть имущества, а значит, уменьшится и доля мегадуки в добыче.

Впрочем, Проня его опасения развеял. Он громкогласно объявил, что все движимое имущество латинян конфискуется в пользу казны, естественно, с отчислением из него воинам положенной доли, а дома франков боярин повелел вернуть бывшим владельцам. Если же таковых не оказывалось, то выморочное имущество переходило под управление градоначальника.

Однако, кому поручить охрану пленных и города, Василий Дмитриевич не знал. Диким степнякам он настолько не доверял, а местные греки, натерпевшиеся всякого от латинян, могут запросто потребить весь полон, никого не оставив в живых. Моряки, правда, находятся на службе и начальникам подчиняются, но они не ведают древнего монастырского правила "ничего через чур", внедренного отцом Григорием в своем отряде. Едва дорвавшись до запасов вина, матросы тут же выпьют его прямо неразбавленным и устроят свару. Ну, а своих людей оставлять было жалко, потому что их и так немного. Воевода рассчитывал истоком пройти мимо Селембрии, не растрачивая сил, и не оставляя нигде гарнизонов.

Разумный компромисс предложил Феодор. Он отрядил десяток своих лучников под руководством опытного десятника, который и стал временно селембрийским эпархом, и дал ему в помощь человек двадцать матросов и столько же ополченцев. Расчет был на то, что если начнут дебоширить моряки, то их утихомирят местные, и наоборот.

Боярин таким предложением остался доволен. Так получается, что и пирог цел, и собака сыта. Контофре тоже не возражал. Но перед тем, как отпустить своих морских пехотинцев, он немного пошептался с ними, дав указания тщательно перекопать дворы латинян и обыскать их дома сверху донизу в поисках кладов, наверняка оставленных франками.

Большинство дружинников, копейщиков и лучников вся эта суматоха с овладением города обошла стороной. Они приняли от половцев табун лошадей, разобрали его по десяткам и оставили коней пастись под охраной сторожей. Упряжь эллины загодя привезли на кораблях свою, привычную.

Солнце уже давно село, когда Лиховид, на которого, как на главного лошадиного знатока, свалилась забота по осмотру и приему конского состава, вернулся в свой командирский шатер. С безоблачного неба светили звезды и половинка луны, и полусотник ловко, несмотря на свою кажущуюся неуклюжесть, перешагивал растяжки палаток, ни разу не споткнувшись.

В шатре помимо его коллеги-полусотника Пьетро сидело еще несколько русичей, обсуждавших поэзию, и попутно полировавших шлемы или чинивших амуницию.

— Вы чего не спите? — добродушно проворчал полусотник. — Завтра вставать спозаранку.

— Беседуя с умным человеком, можно всю жизнь провести, — улыбнулся Пьетро. — Да и не спится что-то.

Вернувшись, Лиховид первым делом достал здоровенный кусок фета из бадьи, в которой он вымачивался, и нетерпеливо принялся его уминать. Богатырю, ввиду его мощной комплекции, всегда хотелось есть, даже после плотного ужина. Своим соратникам он тоже предложил отведать заморского сыра, но все отказались, и Пьетро продолжил прерванный разговор:

— Я вот все вспоминаю былину, какую вам вещий воевода рассказывал. В ней в самом начале были слова: "там юный княжич мимоходом пленяет грозного царя..."

— Да, верно, это про нашего великого князя Ярослава, удалого не по годам, — отозвался Ивашка, сам еще безбородый отрок, — который татарского царя Батыя пленил.

— А вот дальше говорится "там тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходит ясных".

— Ага, нас же для этого похода так и отбирали, чтобы все были статные и лицом не безобразные, — согласился Павша. — И сошли мы на берег с корабля. Вот только двадцать нас, а не тридцать. Ошибочка вышла. Верно, пока былину из уст в уста передавали, кто-то перепутал.

— А Проня, выходит, ваш морской дядька, — хохотнул генуэзец. — Но отчего вы уверены, что это все про вас рассказывается?

Лиховид, уже немного насытившийся, укоризненно покачал головой:

— Эх, Петр, Петр, ты вот столько стран повидал, столько бывальщины наслышался, но случалось ли где-нибудь, чтобы юный княжич полонил царя? Вот то-то. А уж грозней, чем монгольский царь, во всем мире не сыщешь.

— Согласен, поэма про вас написана. Но кто ее придумал? Как я понимаю, ваш Гаврил вещий, но автор не он.

— Павшу спроси, — кивнул полусотник в сторону товарища, — он памятливый.

— Былину придумал вещий садко Олекса Сергеич, — припомнил Павша. — а прозвищ у него много. Воевода называл вещуна то Порокин, то Арматов, то Пущатин, или даже Пращников. Видно, у него в семье умели метательные машины сооружать, отсюда и прозвания.

— А из какого княжества этот гусляр? Из вашего?

— Родом, вроде бы, из пруссов, но его предки уж давно на Русь перебрались.

— Жаль, что гудец с вами не прибыл, — печально вздохнул Пьетро. — Так бы хотелось с ним побеседовать да песни его послушать.

— Не выйдет, — помрачнел Ивашка, — его какой-то франк убил. Застрелил из арбалета.

— Карл Де Антес, — подсказал Паша. — Вроде так его звали

— Значит, Пущатин в засаду попал? — удивился генуэзец. — А еще вещий.

— Да нет, — раздраженно мотнул головой Лиховид. — Поединок у них был. Как я понял, наш стал франка одолевать, а латинян, видя, что ему с Пущатином не сладить, схватил самострел и всадил супротивнику стрелу в живот.

— Вот подлый! — с негодованием воскликнул генуэзец, машинально хватаясь за кинжал. — Разве так можно?

— Воевода сказал, что правила поединка того дозволяли, — нехотя признался Лиховид. — А потом лучшие знахари пытались лечить гусляра, но у него дырка в животе загноилась, и оттого он преставился.

Все замолчали, и Лиховид, воспользовавшись паузой, погнал ратников спать.

Сам полусотник, не теряя времени, тоже уселся на походное ложе, потянулся, расправляя плечи, и улегся, укрывшись плащом. Но Пьетро так и продолжал сидеть с мечтательным выражением лица, то что-то радостно напевая себе под нос, то разговаривая сам с собой:

— И все-таки, как правильно, двадцать витязей, или тридцать чредой из вод выходят? — пробормотал тихонько итальянец.

— А это смотря про какой берег говорят, — отозвался Лиховид. — Вот сколько с нами витязей приплыло в Пропонтиду? У Прони в отборной дружине теперь семь десятков воев, и из них немало юношей. К примеру, беотиец Димитрий, или сын платамонского эпарха Алексий. Ты вот тоже лицом пригожий, даже ни одной оспины у тебя нет. Неужто, не болел в детстве? Хотя, Петр, кормили тебя явно неважно. Росточком-то ты не вышел, да и тощенький, как подросток.

Пьетро так не считал, полагая себя стройным и мускулистым, а вовсе не тощим, но сердиться на товарища не мог, и от души рассмеялся:

— Лиховид, да по сравнению с тобой и ваш воевода Гавриил худеньким покажется.

— Ну, у воеводы тоже не косая сажень в плечах, но он на диво ловок и увертлив. Однако, Петр, хватит бдеть. Нам вставать завтра рано.

Генуэзец разумному совету не последовал и все равно продолжал сидеть:

— Здесь такие великие дела творятся, что не уснешь. Подумай только, ведь мы освобождаем Элладу, и скоро очередь дойдет даже до самого Константинополя. Представь, мы войдем в славный город, увидим его древние дворцы и соборы. А какие возможности открываются перед удачливыми воинами! Многие из наших гридней станут начальствовать над городами или даже целыми областями.

Лиховид поворочался на постели, но сон уже ушел, и он нехотя ответил собеседнику:

— Пьетро, а ты же все еще латинянин, верно? Но если хочешь получить должность у василевса, то тебе нужно воцерковление.

— А и верно, — хлопнул себя по лбу генуэзец, — запамятовал. Не до того было. Но раз я собрался стать греком, то нужно перекреститься в православие. И знаешь, покрещусь прямо завтра, чтобы войти в Город уже по праву, а не презренным наемником-латиянином.

— А мне в Греции оставаться неохота, даже эпархом, — признался Лиховид. — Жарко тут очень. Солнцеворот вроде уже прошел, а печет, как у нас летом. Все время потом обливаешься. У нас на Руси я, конечно, игемоном не стану, но должность у меня и так хорошая, и получил я ее сам. Мне князь поручил лошадей пятнать, потому что кони меня слушаются.

Кинув быстрый взгляд на могучие плечи и руки собеседника, Пьтро тихо прыснул, решив, что такой великан даже слона укротит, но вняв, наконец-то, увещеваниям Лиховида, загасил масляную лампу, и мгновенно погрузился в сон.

Русич же еще немного поворочался, вспоминая, именины каких святых будут завтра, но прямо на полуслове уснул.

Утром войско задерживаться под стенами Селембрии не стало. Взяв город с его собственного согласия, стратиги раззадорились, решив, что россказни греков о том, что латиняне не умеют оборонять крепости, не лишены некоторого основания. Ведь и впрямь оказалось, что достаточно показать угрожающий вид, чтобы принудить франков к сдаче.

Все отряды подготовили своих верховых коней еще с вечера, чтобы не возникло заминок. Обозники, чтобы не отставать, самое главное добро тоже везли на вьючных лошадях. Воевода даже для ополченцев приготовил две сотни лошадей, наказав остальным идти следом пешими вместе с тележным обозом. Но обговоренный порядок нарушил Контофре, не пожелавший плыть к Городу на своих триирах и лично возглавивший отряд морской пехоты. Вместо обещанных восьми десятков человек он привел десять дюжин, и боярину пришлось искать для них всех транспорт. К счастью, захваченных в Селембрии коней как раз хватило для пополнения кавалерии, но Проня велел командирам проверить, чтобы у всех ратников обувь была добрая и в нее подстелена ветошь. Мало ли, что с лошадьми случится, тогда придется пешком идти, а без вихоти ногу потрешь.

Мануилу он, правда, ничего советовать не стал, и только простодушно поинтересовался, как же оставшиеся корабельщики управятся со своими судами.

Контофре, чуток помявшись, напомнил русичу, что он же не просто какой-то игемон, а мегадукс, командующий императорским флотом, и потому его должна сопровождать подобающая его титулу свита. Конечно, в дела сухопутных начальников Мануил лезть не собирается, но со своей сотней не расстанется.

Проне стоило труда сдержать смех, глядя на разбойничьи рожи корабельщиков. С собой в поход Мануил взял самых бесстрашных и отчаянных моряков, с которыми не страшно идти в бой, но назвать этих пиратов свитой вельможи нельзя было даже в шутку.

— Ну ладно, дело твое, — не стал больше придираться боярин. — Раз ты собрался участвовать в штурме, то слушай наш план. В Городе нас ждут добрые люди, готовые перебить стражу. Дукс Никифор, оставшийся сражаться в Беотии, загодя сообщил, как найти в Царьграде православных, коим можно доверять. Их немного, но для дела хватит. Когда Михаил Пиргос отплыл с подложной эпистолией, ты отправил ему вслед быстроходное судно, высадившее нашего человека недалеко от Константинополя. Он должен был связаться с верным иереем, у которого церковь находится как раз возле Пигийских врат, через которые мы хотим пройти. Вчера мы тоже отправили гонца, возвестить, что скоро придем, а сейчас к Городу помчится полным карьером третий вестник. Хотя все войско латинян уже отбыло, но главные ворота днем все равно отпирают, и путников через них пропускают.

Контофре, в миг посерьезнивший, замысел выслушал внимательно, и, чуток подумав, предложил откорректировать план:

— Послушайте мой совет, стратиги. Известите также пирата Пиргоса, если он еще в Константинополе. Глядишь, Михаил со своими ребятами тоже подсобит. Думаю, его можно будет сыскать в генуэзском или пизанском квартале. А вот что вы станете делать, если ваш патер не одолеет вратную стражу?

* * *

Вечером, когда солнце давно спустилось за западную стену Константинополя, Девтерон опустел. Порядочным горожанам нечего было делать на улицах ночью, да и разбойников в последнее время развелось немерено, а франкские стражники без разбору хватали всех, не разбираясь в повинностях.

В эту ночь, правда, латинянских сторожей в Городе стало намного меньше, чем обычно. Во всем Ексокионионе, пожалуй, не было ни одного патруля. Но Пигские ворота охранялись исправно. Двое человек на башне, правда, больше спали, чем бдели, но ночная стража внизу у ворот неусыпно караулила до утра.

Во всей округе кроме вратных страж ни одной живой души не было видно, и Иоанн, потихоньку приближавшийся к Пигийским вратам с севера, чувствовал себя словно в открытом море на одинокой лодочке.

Приблизившись к часовым, юноша бросил на них мимолетный взгляд. Вооружены как франки, но носовая пластина на шлеме рыцаря непомерно огромная, такие бывают только у венецианцев. Все понятно, итальянцы не доверяют франкам охранять город, или же регент забрал с собой всех своих воинов до последнего. Да впрочем, и венецианцы наверняка лучших людей отправили в поход. Вот и этот рыцарь слишком молодой. Его, верно, только в этом году опоясали.

Венецианский десятник Витале и впрямь был посвящен в рыцари буквально накануне, но тем ревностнее он относился к своей службе. Витале с подозрением наблюдал за ночным прохожим, неверной походкой приближавшимся к посту со стороны Сигмы, и раздумывал, то стоит ли надавать тумаков пьянчуге, или же просто отогнать его подальше, если он подойдет к воротам слишком близко. Однако когда выпивоха, при ближайшем рассмотрении оказавшийся совсем еще молоденьким парнишкой, хотя и весьма долговязым для своего возраста, начал выкрикивать что-то непотребное в адрес венецианцев, рыцарь не выдержал:

— Марк, Джакомо, возьмите-ка этого дурня под белы руки, отведите на стену, да и скиньте головой вниз. Только на внешнюю сторону, а не сюда. Это будет ему хорошим уроком на будущее.

— Синьор Витале, — весело, но соблюдая должное почтение, переспросил Джакомо, — мы с удовольствием, но вы и впрямь полагаете, что эта процедура прибавит дурню ума?

— Ума, может и не прибавит, — злобно прищурившись, процедил рыцарь, — а вот дурь из него точно выбьет.

Солдаты отставили копья и, тихонько посмеиваясь, осторожно приблизились к гуляке, стараясь не спугнуть его резким движением.

— Эй, дживанотто, тебе не хватило вина? — ласково окликнул незнакомца Марк, — Пойдем, у нас целый бурдюк. Подеста нынче угощает.

— Ага, вино хорошо, — бессмысленно глядя перед собой, закивал паренек. Иоанн никогда еще не напивался допьяна, но он не раз наблюдал в тавернах пьяниц, и даже пару раз удачно их передразнивал, пока не получил подзатыльник от отца. Рука у Пиргоса была тяжелая, и больше Иоанн никого не пародировал, но тут его умение оказалось кстати.

Блаженно улыбаясь, мнимый выпивоха шагнул навстречу благодетелям, уже протянувшим руки, чтобы поддержать шатающегося парня. Но тут венецианцев, уже предвкушавших веселую забаву, ожидал сюрприз. Пьяный парень качнулся в сторону, и показалось, что он падает. Но Иоанн, скользнув быстро, как тень, внезапно оказался за спиной Джакомо и, вынув из широкого рукава кинжал, привычным движением всадил его между лопаток противника. Искусно выкованное лезвие — в меру узкое, но в то же время достаточно прочное, чтобы не сломаться от удара, разорвало кольчужное кольцо, проткнуло кожаный поддоспешник и пробило позвонок, перебив спинной нерв.

У смертельно раненого стражника тут же подкосились ноги, и он осел на землю, судорожно что-то пытаясь сказать, но не в силах вымолвить не слова. Его напарник Марк сначала и не понял, что произошло. Вот пьянчужка миг назад стоял перед ними, потом исчез, и вдруг он появляется сзади, а Джакомо внезапно становится плохо, как после бутыли вина натощак. Лишь когда Марк заметил в руках у грека кинжал, то понял, что это не подгулявший выпивоха, а бунтовщик.

Иоанн оказался прав. Отправив армию за море, латиняне оставили в Константинополе лишь самых никудышных вояк. Одолеть с одним только кинжалом целых двух стражников в кольчугах, со щитами и с копьями он бы, конечно, не смог. Но эти разини спокойно подошли к нему, не чуя беды, как будто не находились во враждебном городе. И даже когда он заколол одного из итальяшек, второй ничего не сделал. Вообще ничего! Не позвал на помощь, не кинулся бежать, не достал свой нож и не попытался перехватить запястье грека. Ошарашенный пират несколько мгновений, достаточных для того, чтобы умелый моряк успел вскарабкаться на мачту, размышлял, что ему сделать. Собственно говоря, юный пират за это время мог бы легко заколоть незадачливого противника. Достаточно было придержать его за локоть и ткнуть кинжалом в открытое лицо. Но задачу своему сыну Пиргос поставил совсем другую. Он должен отвлекать часовых, пока две группы греков не блокируют латинянам пути отхода. Если хоть один из часовых убежит, то подымет тревогу, и прежде, чем завал у ворот разберут, к Пигам могут подоспеть франки.

И вот, вместо того, чтобы просто пырнуть вражина и покончить с ним, Иоанн принялся кружить вокруг латинянина, делая вид, что никак не может с ним совладать. Оставшиеся стражники тем временем, не отрывая глаз от поединка, похватали щиты, топоры и копья. Десятник уже скомандовал было атаку, но вдруг краем глаза заметил справа какое-то движение. Из темноты вышли многочисленные тени, перегородившие дорогу и к югу, где у Золотых ворот обычно дежурил целый отряд, и на восток, в сторону проспекта Мессы.

Поняв, что Марк все равно обречен, Витале скомандовал оставшимся у него воинам:

— Яков, Руджерио, пробиваемся направо, к южным воротам. Кто первым прорвется — бежит без остановки до нашего поста, известить о бунте, а остальные сдерживают оборванцев.

Витале вернул в ножны меч, но зато поудобнее схватился за щит двумя руками. По команде рыцаря все трое бросились бежать вдоль стены. Отряд, или скорее, скопище греков, наступавшее с этой стороны, насчитывало человек двадцать. Они кое-как выстроились в шеренгу, преграждая путь, но у них почти не было копий, только короткие мечи, топоры и молотки. Подбежав к ним вплотную, Витале в последний момент изо всех сил толкнул щит обеими руками, сбив с ног сразу двух противников и прорвав вражескую линию. От толчка рыцарь сбавил ход, но он бросил ставший ненужным щит, извлек меч и, обернувшись, наотмашь рубанул им по грекам. Этот прощальный удар заставил нападавших отпрянуть, и венецианец, воспользовавшись моментом, со всех ног припустился бежать к Золотым воротам. Рыцаря не страшили вопросы, почему он бежал с поля боя, на котором загибли все его люди. Сейчас главное предупредить о мятеже.

Бой у него за спиной все не стихал. Эллины набросились на венецианцев хотя и неумело, но яростно, пытаясь не столько убить воинов, сколько нанести им поранения, чтобы они перестали сопротивляться. В азарте схватки греки так увлеклись, что большинство из них забыло о беглеце, а несколько человек, ринувшихся в погоню, никак не могли угнаться за латинянином, хоть и отягченном доспехом, но сильным и тренированным, да и питающимся куда лучше, чем бедные константинопольцы. Впрочем, Пиргос уже отправил вдогонку венецианцу своего сына, и каким бы проворным ни был рыцарь, легконогий Иоанн смог нагнать его на полпути, у ворот Ксилокерк.

Кинжал — неважный соперник против меча, и если бы рыцарь остановился и дал бой, Иоанну пришлось бы туго. Но он почти наверняка сумел бы продержаться минуту, пока не подоспеют другие преследователи, и Витале, видевший как юноша мгновенно расправился с Джакомо а после играл с Марком, это хорошо понимал. И потому он продолжал мчаться без оглядки, на ходу скинув и шлем, и перевязь с ножнами, чтобы бежать хоть чуточку быстрее. Но это не помогло. Настигнув венецианца, пират дернул его за руку, заставив потерять равновесие, споткнуться и выронить меч. Витале еще пытался достать кинжал, но Иоанн уже рухнул на противника, придавив его к мостовой, и оглушенный падением рыцарь даже не видел, как его убили.

Когда Иоанн, тяжело дыша, вернулся к Пигам, схватка уже закончилась. Стражники лежали там же, где их настигла смерть, а пострадавших в битве православных положили в проеме ворот, где им при свете факелов перевязывали раны. Старый знакомец Пиргоса, отважно защищавший от пиратов церковь, и в этот раз лез в самую гущу, но отделался лишь длинной царапиной, рассекшей щеку и ухо. Он даже не стал обматывать рану, и сразу побежал в церковь за инструментами.

С двумя стражниками, караулившим наверху, расправились куда проще, и без потерь. Старый пират Никита с парой своих головорезов и одним из местных старожилов поднялись на стену в двухстах шагах к югу от Пигийских врат. Они, пригибаясь и то и дело замирая, долго крались к намеченной цели, выбирая минуты, когда месяц прятался за тучи. Но, подойдя наконец к башне, греки увидели, что незадачливые караульщики дрыхнут без задних ног. Когда же Иоанн начал показывать итальяшкам представление, пираты просто треснули спящих стражей дубинками по голове.

Никита для верности пнул каждого из латинян под ребро, благо сплошных кирас, смягчающих любой удар, человечество пока еще не изобрело, и к его радости один из италийцев подал признаки жизни.

Пираты потянулись к ножам, но Никита остановил их мановением руки и, переглянувшись со своим земляком, ухмыльнулся недоброй усмешкой. У константинопольца появилась та же мысль, и они, не сговариваясь, подхватили латиняниа. Венецианец, поняв, что задумали недруги, заволновался и попробовал вырваться, но руки его еще плохо слушались, и греки спокойно спихнули стражника в промежуток между зубцами.

Наклонившись вниз, Никита с нескрываемым злорадством наблюдал выражение ужаса на лице супостата, падающего вниз, лишь немного жалея о том, что слишком темно, чтобы хорошенько рассмотреть падение латинянина.

Когда избиение стражей закончилось, константинопольцы принялись за работу. Они отперли внутренние ворота и подошли к внешним вратам, заколоченным и заваленным камнями. По команде Пиргоса повстанцы разделились на группы. Несколько рабочих, вооружившись запасенными загодя медными клиньями и десятифунтовыми молотами, стали отдирать скобы, крепившие засов, а прочие принялись торопливо оттаскивать от ворот камни и складывать их по обе стороны от дороги.

* * *

Дорогие читатели, информирую вас, что в сюжет внесены некоторые изменения. По ряду причин в конце лета 1238г ГГ решил самолично прибыть в Грецию вместе с княжичем, и они смогли поучаствовать в битве при Сперхиосе.

Прежний текст пока не переписывался, но с этого места Гавша уже будет присутствовать в Пропонтиде.

День перед штурмом Константинополя выдался настолько суматошным, что ни у меня, ни у никейцев не оставалось времени почувствовать все величие текущего момента.

Все встали задолго до рассвета, и пока гридни занимались лошадьми, дежурные по отрядам и наши немногочисленные слуги приготовили кормежку. Мы с Проней лично обошли костры, проверяя, чтобы у всех воев похлебка была с наваром, ведь в следующий раз нормально насытиться они смогут не скоро. Большие котлы повезут в медленном тележном обозе, и к стенам Константинополя они до вечера никак не прибудут, так что весь день, да и завтра тоже, воинам придется питаться лишь несвежим хлебом с салом. Ну а там уже будет не до похлебки. Наш небольшой полк не сможет держать огромный город в осадном положении, и мы или быстро возьмем его приступом, или поспешно отступим.

Когда забрезжила зорька, все отряды нашего полка уже готовились выступать. Чтобы не нарушать сложившуюся у нас систему управления войсками, давать волонтерам своих командиров я не стал, и назначил им десятниками самых перспективных людей из местных. Одним из главных начальников ополченцев я назначил грека, которого товарищи именовали не иначе, как по прозвищу — Короб. Вторым же стал болгарин Витомир. В Пропонтиде славяне жили искони, начав селиться здесь еще семь веков назад. Конечно, они потихоньку эллинизировались, но их ряды постоянно подпитывались новыми потоками переселенцев. Так что неудивительно, что болгар среди наших охочих людей было немало.

Витомир и Короб приглянулись мне сразу. Еще когда эти двое входили в шатер вместе с прочими вожаками ополченцев, я заприметил, как они подняли глаза, машинально проверяя, не сидят ли на крыше пращники. Такая привычка ясно свидетельствовала о немалом боевом опыте, и дальнейший разговор это подтвердил. Поэтому, подбирая командиров для двух конных ополченских сотен, я остановил выбор именно на них. И похоже, что со своей задачей они справились. Еще с вечера ополченцы, зачисленные в команду Витомира и Короба, подготовили коней, порубили мечами в воздухе и, кажется, были вполне готовы и к походу, и к битве.

На пешцев же я особых надежд не возлагал. Поспеть к началу сражения они все одно не успеют. Поохраняют наш тележный обоз с второстепенным имуществом, и то хорошо. Поэтому об организации пеших сотен, куда мы распределили менее боевитых пропонтидцев, я почти не заботился, попросив давеча Пьетро проверить, как они сформировались. Генуэзец все равно довольно долго расспрашивал местных греков, словно ища знакомых, и хотя, кажется, не нашел искомого, но зато перезнакомился со всеми вождями ополченцев.

И вот, получив доклад от всех отрядов о готовности к маршу, Ярик, формально командовавший экспедицией, немедля отдал приказ выступать. Он раздраженно елозил в седле, и еле удерживался от того, чтобы не погнать коня вскачь, так ему не терпелось освободить Царьград. Меня же пока больше заботила иная проблема — как довести войско в назначенный район в целости и сохранности, да еще и точно в срок. Организация марша — дело непростое, но при отсутствии у противника средств воздушного наблюдения и радиосвязи, а также высокоточного оружия, задача облегчается невероятно. Что еще радовало, планируемая глубина марша составляла всего сорок миль, и мы вполне могли одолеть это расстояние за один переход. Пусть маршевая подготовка большинства наших ратников оставляла желать лучшего, но при должном контроле эта задача была нам вполне по силам.

Полк двигался по дороге в заранее оговоренном порядке, высылая вперед дальние и ближние разъезды. Постоянно вдоль колонны сновали посыльные от авангарда, арьергарда и разведдозоров, докладывая, что все в порядке, и отчитываясь о прохождении контрольных точек. Шли мы довольно споро, но горячие половецкие йигиты все равно ворчали, что едут слишком медленно, хоть пальцем в носу ковыряй.

Ничего примечательного на марше не происходило, если не считать того, что прямо в дороге, на большом полуденном привале, епископ Григорий перекрестил Пьетро Генуэзца в православие и нарек его новым именем Афанасий.

Новокрещенный принял от меня дарственную чашу, и задумчиво почесал затылок, растерянно пробормотав:

— Мне отчего-то казалось, что имя оставят прежнее, только переиначенное на греческий лад.

— Эх ты, неуч, — добродушно проворчал я, — "Петр" это как раз греческое слово, которое италийцы перековеркали, смягчив его до "Пьетро".

— Да знаю, — смущенно улыбнулся новоиспеченный Афанасий, — но как-то непривычно. Окликни кто меня так, я и не отзовусь. И прозвища, чтобы отличаться от прочих Афанасиев, у меня пока нет. Генуэзцем-то меня уже звать перестанут.

Войско шло быстро, и в сумерках передовой дозор уже достиг указанного рубежа, подскакав к Пигийскому монастырю Живоносного источника. Повязав католических монахов, которые незаконно использовали старинную православную обитель, дозорные доложили, что все тихо, и к монастырю подъехала дружина Прони. Постепенно подошли и другие отряды, причем, к моему удивлению, даже сотня Контофре не отстала и не выбилась из графика. Спешившись, воины первым делом принимались охаживать коней, а после обтирали их соломенными жгутами и чистили копыта.

Когда подтянулся и арьергард, я велел командирам собраться в трапезной монастыря для обсуждения дальнейших планов. Доселе посвящать всех подряд в свои сокровенные помыслы я остерегался, но теперь время для откровений настало. Дождавшись, пока все рассядутся и затихнут, я кратко обрисовал коллегам ситуацию:

— Господари, как вы уже все знаете, почти все силы крестоносцев отправились из Константинополя восвояси, отплыв на остров Тенедос. Наиболее опытные и суровые рыцари покинули город, а на страже остались лишь неумелые и расхлябанные, да и тех немного. А мы вот загодя связались с православными константинопольцами и надеемся получить от них подмогу, хотя, конечно, всецело полагаться на них не собираемся. Но проводник, ждавший нас здесь в монастыре, уверяет, что все идет по плану.

На лицах стратигов так и читались вопросы, но младшие командиры ждали, пока выскажутся старшие. Самый старший — наш восьмилетний великий князь Ярослав про мою задумку уже знал, и с расспросами не лез, и потому первым высказался мегадука.

Поднявшись во весь свой немалый рост, бывший франк, глядя то на меня, то на Ярика, прогудел так, что, наверно, было слышно даже на улице:

— Если горожане не сумеют открыть ворота, то как нам быстро и незаметно проникнуть в Город через два ряда стен? Давеча мне так и не ответили на этот вопрос.

— Сейчас объясню, — как можно более таинственно улыбнулся я.

Раскатав на грязном столе пергамент со схемой города, я показал на нем прямые линии, идущие к стенам, и прокомментировал чертеж:

— В былые времена, когда в Константинополе обитали сотни тысяч душ, для снабжения города водой в него протягивали большие водоводы. Один из них, ныне пересохший, проходит севернее Пигийских врат и питает цистерны под храмом святой Анны. Настоятель этой церкви взялся нам помогать и загодя отправил строителей проверить акведук. Они выломали решетку, препятствующую проходу, и исследовали водовод на протяжении нескольких стадий, найдя большую дыру, видимо, проделанную еще крестоносцами во время осады. Вот через нее мы и пролезем. Вернее, не мы сами, потому что этот акведук не из самых больших, а стройные отроки. Списки достойных кандидатов я наготовил заранее.

— А возглавит их пусть Афанасий, — предложил епископ Григорий. — Из всех наших командующих он самый субтильный, да и как моряк, умеет хорошо лазить.

Господи, ну что за стереотип — если генуэзец, так обязательно моряк. Когда мы плыли в Пропонтиду, я никаких особых умений у Пьетро не заметил, а укачивало его ничуть не меньше сухопутных товарищей.

Пока я так про себя возмущался, Ярик задумался, какого Афанасия имеет ввиду епископ, а потом, сообразив, что речь идет о Пьетро, досадливо скривился. Конечно, у всех людей обязательно имеется крестильное имя. Оно важно, потому что дает человеку персонального небесного защитника. Но в обыденной жизни большинство вятичей пользуется именем обиходным. Конечно, церковь постепенно, исподволь, но достаточно твердо гнет свою линию, уговаривая паству использовать только освященные имена. И многие поддаются на уговоры. Уже немало князей и их гридней отказались от обычая давать детям языческие имена. Вон даже великий князь Ярослав Всеволодович старшего сына назвал Александром, да и в Козельске правит князь Василий. Правда, получать дополнительные прозвища, особенно почетные, не возбранялось. Вот, к примеру, боярина Василия Дмитриевича прозвали Проня, по речке, на которой он первый раз повел в битву свой отряд. К этому прозвищу так привыкли, что, верно, теперь всех его потомков будут именовать Пронями. Но вот самого городецкого князя все называют Ярославом, а как его крестили никто и не помнит. Так что и Пьетро Генуэзский для всех останется Петром.

— Петр, — важно нахмурив брови, начал отдавать свой боевой приказ великий князь, — поручаю тебе возглавить отроков. Пойдете в одних поддоспешниках, без щитов и копий, лишь с ножами и мечами.

— Веревки и инструменты для вскрытия ворот наготовлены, — добавил я.

На сборы много времени не ушло, и вскоре проводник подвел команду отроков к опоре акведука, рядом с которой должен был находиться пролом. Все задрали голову вверх, но на фоне темного неба дыры было не видать. Хотя мне перед забросом в прошлое закапывали в глаза капли для улучшения ночного зрения, но по прошествии полугода их действие ослабло, и я тоже ничего не мог разглядеть. Однако, сверху послышался какой-то шорох, и я гаркнул во тьму:

— Хвала императору Никеи!

В ответ из пролома вылетел толстый клубок, с шуршанием размотавшийся, и, уже сильно уменьшившись в размере, упав нам под ноги. Афанасий-Пьетро, которому предстояло идти первым, придирчиво подергал веревку, повис на ней, попрыгав, и решительно полез наверх. На канате через каждый фут были завязаны крупные узлы, и карабкаться по нему, тем более налегке, было нетрудно. У Пьетро, как и у каждого отрока в его отряде, с собой были только минимум оружия и котомка за спиной. Правда, протиснуться в узкое отверстие в полу водовода оказалось довольно трудно. Но Петру подали руку, помогая забраться, и он кое-как влез внутрь, чертыхаясь и поминая крестоносцев, не сумевших пробить дыру побольше.

Глава III

Пока полусотник лез наверх, наверху зажегся огонек масляной лампы, и внутри акведука стало достаточно светло. Встретивший Пьетро пожилой грек в потертом кожаном фартуке поднял с пола глиняную плошку, в которой горел фитилек, и посветил на юношу.

— Кто такой? — неприветливо спросил он пришельца.

— Петр я, в православии Афанасий, — торопливо представился генуэзец. — Со мной полсотни воев — больше греков, но и русичей немало.

С сомнением осмотрев Афанасия, большое напоминавшего ломбардца, чем грека, строитель все же соизволил представиться:

— А я Феофан. Ну, кликни своих, пусть лезут.

— Погоди-ка.

Пьетро взял из рук строителя лампу и осмотрел крепление веревки. Ее привязали к двум прочным деревянным распоркам, сколоченным крест-накрест и упертым в выступ стены, являющийся продолжением опоры акведука. Сделано все было на совесть, но вот только распорка преграждала путь в сторону города, а перешагнуть ее из-за низкого свода было невозможно. Только после этого полусотник наклонился над проломом и прокричал:

— Давай, по одному, поднимайся.

Потянулись минуты ожидания. Не все юные воины карабкались ловко и уверенно, как матросы, а взобравшись наверх, они еще должны были отступать назад, чтобы дать место новым товарищам. Наконец, в чрево акведука влез последний отрок — Алексий, сын платамонского эпарха, назначенный на эту ночь десятником, и шедший замыкающим.

— Все наверху, — прошептал Алексий, и Феофан, облегченно вздохнув, сложил свои деревяшки и положил их поверх дыры. Путь к городу стал свободен.

Строитель шел первым, с маленькой лампой в руках, едва освещавшей ближайшие стены акведука, а последним в колонне было совсем темно. Воины шли осторожно, согнувшись и медленно ступая на носок, чтобы в любой миг отдернуть ногу, и на каждый шаг требовалось время. Труднее всего пришлось лучникам. Свои налучья и тулы со стрелами они несли в руках, чтобы не задевать потолок, и не могли держаться за плечо впередиидущего. Но любой путь когда-нибудь заканчивается, и стадии через три последовала переданная по цепочке команда остановиться.

Спуск оказался куда легче подъема. Здесь и высота акведука над землей была меньше, и дыра была большой, с аккуратными краями, а лестница наготовлена деревянная и со ступеньками.

Намаявшись в темноте и тесноте, воины спешно скатывались вниз по лестнице, с наслаждением вдыхая свежий воздух, расправляя затекшую спину и оглядываясь по сторонам.

Отряд оказался в небольшом дворике, с трех сторон окруженном глухими стенами высоких домов, а с четвертой ограниченном опорой акведука, рядом с которой оставался узкий проход. Здесь едва ли могло поместиться человек двадцать, и потому Феофан не стал поджидать всех, повелев Пьетро идти дальше.

Гуськом пройдя по узкому переулку, никейцы вдруг очутились на, как им показалось, широченном проспекте. Алексий, и в акведуке шедший сразу за командиром, и на улице державшийся за ним, удивленно вскрикнул:

— Это Меса? — благоговейно прошептал Алексий, доселе не видевший городов крупнее провинциальной Фессалоники. — Дорога императоров?

— Нет, это второстепенная улица, узкая и запущенная, — фыркнул Пьетро — А вон и стена с нашими воротами.

— Да, это Пиги, — проворчал Феофан. — И покуда вы плелись по акведуку, ворота уже открыли без вас.

Алексий возмущенно ахнул, но Пьетро факт захвата ворот горожанами ничуть не расстроил, и он бодро улыбнулся:

— Лично я и не собираюсь попадать в хроники как освободитель Константинополя. Окрыли врата — ну и славно.

Впрочем, и Алексий долго не мог огорчаться, и десятник вновь принялся восторгаться сложившейся ситуацией:

— Мы в Константинополе, Пьетро! Мы проникли в Город! Нет, не зря я советовал отцу перейти на службу к никейскому василевсу. Ватацу благоволит удача.

Вскоре выстроенная ровной колонной полусотня замаршировала к воротам, и стало видно, что идут регулярные войска. Ратники, как учил Проня, шагали в ногу, и потому отроки, пусть и легко вооруженные, производили впечатление бывалых вояк.

Остановив отряд в двух десятках шагов от ворот, Пьетро оставил его под надзором Алексия, а сам подошел ближе разведать обстановку. Как выяснилось, Феофан оказался не совсем прав. Внешние ворота пока еще не отворили.

Пока он оглядывался, стоя на месте, вожди ополченцев сами поспешили подойти к сотнику и доложить обстановку. Пьетро даже стало немного совестно. Почтенные люди, много старше его, и подходят с докладом, словно к какому-нибудь эпарху. Но, с другой стороны, во всем Константинополе он сейчас самый главный представитель базилевса и его полномочный представитель.

Выслушав высокого навклира, показавшего, где он расставил своих пиратов и наиболее боеспособных ополченцев, генуэзец благосклонно кивнул. Он вполне одобрял благоразумные распоряжения Пиргоса, и лишь усилил его посты своими людьми, оставив половину у самих ворот в качестве резерва.

Алексий, ставший со своим десятком справа от ворот, с любопытством оглядел поле недавней битвы. Прямо рядом с ним лежало два латинянина — в кольчугах, шлемах, и с длинными ножнами на поясе. Сами мечи венецианцев, как и щиты, теперь находились в руках константинопольцев, но ничего больше у убитых не забрали, потому что такого приказа никто не отдал.

Махнув рукой, чтобы поднесли поближе факел, юноша склонился над ближайшим телом, и с любопытством, свойственной молодости, осмотрел павшего. Насколько можно было разглядеть при тусклом мерцающем свете факелов, кольчуга нигде не была разрублена, да и на лице никаких ран не видно.

Задумчиво подняв голову, Алексий повернулся к константинопольцам:

— Кто его убил?

Горожане дружно указали на своего вожака, по виду, моряка или разбойника.

— Чем это ты его?

Предводитель ополченцев — паренек еще моложе, чем Алексий, хотя и заметно повыше ростом, охотно продемонстрировал свой кинжал, коротко пояснив:

— Вот этим.

Увидев короткий клинок, Алексий недоверчиво хмыкнул. Нож он считал подходящим оружием в толкучке, когда в тесноте боя нельзя вытянуть руку с мечом. Но для поединка с полностью оборуженным рыцарем кинжал совершенно не годится. Уловив его сомнение, молодой пират тут же показал пантомиму, как он быстро перемещается за спину противника и колит его сзади.

— А, вот как, — завистливо вздохнул платамонец. — Я, возможно, тоже научусь так владеть кинжалом, и смогу одним ножом справиться с доспешником.

— Конечно, сможешь, — без тени сомнения кивнул Алексий, — тут ничего сложного. — Подумав чуток, пират решил представиться. — Меня Иоанн зовут. Я из Молоса. Нас призвал козельский епископ, чтобы освободить Константинополь, и вот мы здесь.

Алексий немного покраснел, хотя, к счастью, в темноте это было почти незаметно. Пока другие вот так просто освобождают столицу, он все лето просидел в крепости своего отца, не поучаствовав ни в одной битве. Да и в этот поход старый игемон взял сына, наверно, лишь для того, чтобы показать верность императору, которому он так долго не хотел подчиниться. Дескать, пусть Ватац видит, что Феодор готов своего единственного наследника пустить вперед всех на стены.

Собственно, Алексий не имел ничего против того, чтобы первым ворваться в Константинополь, но этот мальчишка его опередил. Да еще и рассказывает о свершившемся без всякого пафоса, как о чем-то предельно простом и легком: Епископ сказал, что пора освободить страну, и вот они с отцом прямо ночью вышли в открытое море, потом отправили латинянский гарнизон куда подальше от Города, а когда подошло православное войско, захватили ворота. Выходит, можно было и не ползать по пыльному акведуку, тут и без них справились.

Юноше так хотелось оказаться на месте пирата, но свершенные события уже не воротишь, и, чтобы почувствовать себя причастным к великим делам, Алексий предложил поменяться кинжалами.

Иоанн скептически взглянул на дорогие ножны из тесненной кожи и на самоцветы в рукоятке итальянского кинжала, привезенный когда-то игемоном из похода, и отрицательно вскинул голову:

— Сегодня нам еще предстоит рататься, а такая игрушка не годится для боя.

— Он только с виду парадный, — возмутился Алексий хулой на свое оружие, — а клинок у него прочный и острый. Вот посмотри-ка.

После осмотра молодой пират, повидавший на своем коротком веку множество трофейных клинков, на обмен все же согласился. Так не хотелось обижать соратника, да и сталь у кинжала действительно была отличная, наверняка, завезенная с востока.

* * *

Наверно, этот момент войдет в мировую историю, даже если наша затея окончится неудачей. Как-никак, мы собираемся не третьесортный провинциальный городишко захватить, а, ни много, ни мало, освободить Второй Рим, величайший город Европы. Уже за одну такую попытку нас впишут в хроники.

Но пока ничего не говорило о том, что этой ночью и завтрашним днем погибнут сотни людей. Вокруг Пигийского монастыря царила тишина, нарушаемая лишь тихим всхрапыванием лошадей, позвякиванием сбруи и мягким топотом копыт по траве. Иногда дурным голосом покрикивали чайцы, залетевшие в монастырь на ночлег, но вскоре и они угомонились. Небо совсем заволокло облаками, сквозь которые лишь изредка просвечивала луна, пытавшаяся осветить очертания древних башен греческой столицы. Мягкий ветерок нес с моря прохладу и запах гниющих водорослей, напоминая, что мы не у себя в северном лесном краю, а в Греции.

Прикрыв глаза, я представил, что нахожусь в двадцать первом веке и приехал в отпуск в Турцию, полазить по развалинам старинных стен и покритиковать неудачную реконструкцию отремонтированных ворот и башен. Машин, правда, не слышно, и не видно моря огня, характерного для большого города. Да и когда ехали сюда, что-то было не видно огромного канала Босфор-2, который турки уже не раз пытались построить, но каждый раз бросали работу, не доделав до конца. Да уж, на Стамбул будущего совсем не похоже.

Но, в общем, тишина после на редкость беспокойного дня конечно радует. Все приказы уже отданы, и оставалось только ждать известий да вспоминать о чем-нибудь приятном, чтобы успокоить нервы.

Вот, к примеру, как удачно сложилось, что венгры узнали о нашем посольстве к куманам и перебили посланцев вместе с половецкими вождями. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Степняки еще долго раздумывали бы, прикидывая, как им лучше поступить, но коварное нападение угров вынудило их спешно бежать на юг. Большинство кибиток, правда, направилось в Болгарию, но немалая часть орды подалась к императору Иоанну Ватацу, и весьма вовремя. Без половецких лошадей нам было бы туго. Пришлось бы тащиться пешком, или же пытаться высадиться с кораблей прямо на берег. Да и численность нашего войска с приходом куман возросла двукратно.

Правда, мы опасались, что с неугомонными степняками будет трудно сладить, и они начнут грабить эллинов, или же пугать население, мчась мимо селений с гиканьем и криками. Но оказалось, что дисциплина в их архаичном обществе царила железная. Чтобы выжить в степи, постоянно караулить свои стада, устраивать облавную охоту и, конечно, ходить в набеги на соседей, степняки должны строго повиноваться своим старейшинам и вождям. Поэтому для половцев совершенно немыслимо в походе ослушаться приказа старшего. В бою они, конечно, неустойчивы и легко бегут от сильного противника. Но лишь после того, как своего коня повернет командир.

И, что еще приятно, куманы не просто пригнали табун лучших скакунов, но еще и обеспечили всех коней сбруей. Это значит, нам нужно где-то искать седла, а потом еще подгонять их, с риском сбить лошадям холку неправильной седловкой. У половецких лошадок вся упряжь родная, сделанная по размеру, а седла разношены, и коням под ними удобно, как человеку удобно идти в разношенных сапогах. Поэтому за весь сегодняшний длинный переход почти не было случаев, чтобы лошадь встала в пути.

Пока мы совещались в монастыре со стратигами, мой ординарец-поручик Егорка вычистил лошадь как следует, накормил ее, а после вытряхнул из торбы непроеденные остатки овса, чтобы они не оставались на дне и не гнили. И теперь мой скакун, несмотря на проделанный давеча долгий путь, снова был готов нести всадника в поход или в бой.

Если бы еще точно знать, сколько уже времени прошло. Да уж, плохо без часов. Конечно, я могу определить время по тому, как сдвинулся ковш Большой Медведицы, но с точностью плюс-минус час, да и то в безоблачную погоду. Правда, можно следить за временем по песочным часам, но в походе возиться с ними как-то затруднительно.

Ох, скорей бы началось, а то я уже начинаю нервничать. Ждать — это самое трудное дело.

Бойцы, видно, тоже горели нетерпением, и, не зная, чем себя занять, кто-то из молодых отроков, несмотря на строгий приказ соблюдать тишину, начал тихонько напевать:

Как это водится, куманы табором,

Кочуют издавна средь рек и гор

А та куманка мне всю жизнь отдала,

И забрала взамен покой и сон.

Да уж, когда я решил, что цыганские песни можно перепеть на местный лад, заменив персонажей на куман, мне это показалось хорошей идеей. Но теперь я уже так не считаю. Половцы — наши союзники, а подобные песни могут показаться им ксенофобскими. Но, что же со стороны Города ничего не слышно? Уже пора бы ворота распахнуть. Мы давно уже все на взводе.

Еще до того, как мы проводили к акведуку отряд наших юных спелеологов, всем сотням пошла команда седлаться, и теперь все войско готово в любую минуту выдвинуться к Городу. Собственно, полки, сосредоточенные вокруг монастыря, уже начали формировать походные колонны, а передовой десяток, облаченный в одинаковые темно-зеленые накидки поверх доспехов, остановился всего в сотне шагов от рва, внимательно наблюдая за происходящим на стенах.

Пронина дружина тоже потихоньку продвинулась вперед и расположилась чуть дальше дозорных. Если латиняне раскрыли наш план и попробуют устроить вылазку, отборные витязи сдержат их, пока вся армия перестроится для обороны.

Мы с Яриком, в свою очередь, держались позади Прони, готовые возглавить как наступление, так и отход. Княжич спокойно сидел в седле, чуть наклонив голову, и было непонятно, то ли он задумался, то ли дремлет. Ну да пусть вздремнет, с коня-то он даже во сне не свалится, а отдых ему нужен. Ребенок так намаялся за день, что его сверстник из двадцать первого века уже давно упал бы без сил.

Впрочем, и мне несладко пришлось. Мы, воеводы, работаем без выходных, а рабочий день у нас не нормирован. Даже когда устраиваются развлечения, например, охота на еленей (* оленей), все равно приходится между прочим обсуждать важные дела с боярами. А еще... но тут мои жалостливые рассуждения вдруг прервал зычный крик, донесшийся со стены. Красивый, хорошо поставленный голос, принадлежащий, видно, константинопольскому священнику, провозгласил славу василевсу Иоанну.

Все замерли, боясь верить собственным ушам, но тот же голос еще дважды повторил заветную фразу, служившую паролем.

Еще не смолк глас византийского священника, как дозорный десяток во главе с Павшой уже мчался к городу. Парень хорошо знал свое дело, и я ничуть не жалел, что назначил отрока главой разведслужбы. Правда, некие злые языки поговаривали, что Павша получил столь значимый, хотя и трудный пост по знакомству. Он-де родом из моей вотчины Ухошино, вот я и поставил в начальники разведки своего человека. Лжа это! Село Ухошино мне Ярик и вправду даровал, но я в него еще ни разу и не вступил. Да и не делим мы больше в дружине своих и чужих отроков. Большинство прежних городецких и рязанских бояр погибло, и ныне всех людей, набранных из боярских поместий, распределяют по десяткам и сотням без разбора. Так что мне все равно, какого роду племени витязь — щижец, козлянин, рязанец, муромец, крещеный или даже некрещеный куман, лишь бы воин был хороший.

Мы с князем тоже поехали вперед, но шагом, демонстрируя благоразумную предусмотрительность. Сначала пусть дозорные подъедут к воротам и проверят, кто за ними прячется. Но долго ждать не пришлось. Павша, уже поднаторевший на разведывательных миссиях, вихрем подскочил к проходной башне и, увидев в створе ворот знакомые физиономии, прогудел нам в маленький рожок.

Словно ожидая этого сигнала, византийцы, столпившиеся за стенами, разом загомонили, призывая своих освободителей. Все, час настал!

— Егорка!

Мой порученец подал маленькое копье, а я собственноручно вручил его юному князю, чтобы он торжественно проскакал с ним в город, утверждая свои права победителя. Теперь во всех летописях обязательно отменят, что при штурме Царьграда первым в Пигийские ворота въехал князь Ярослав, держа в руке поднятое копье.

Мы едва ли не на рысях проследовали по деревянному мосту через ров, проскочили внешние и внутренние врата, и остановились на широкой дороге, ведущей вглубь Константинополя.

Как я и ожидал, здесь находилась наша полусотня отроков, рассредоточенная по ключевым точкам, несколько десятков местных ополченцев, кое-как вооруженных, и пираты Пиргоса. Но помимо них нас еще встретила толпа из сотни обывателей, успевшая стянуться к Пигским вратам, пока разбирались завалы.

Сообразив, что это за маленький мальчик сидит на большой лошади с копьецом в руке, константинопольцы провозгласили славу Великому кесарю Ярославу, автократору рязанскому и городецкому. Многие греки еще согнулись в глубоком поклоне, или даже преклонили колени.

Ярик, привыкший к встречам куда более многолюдным, к столь жалкому приему отнесся все-таки снисходительно, любезно помахивая ручкой и ласково улыбаясь встречающим. Отблески факелов сверкали на его доспехах, и он, наверно, казался константинопольцам небесным архангелом, прибывшим повергнуть злого дракона.

Я же ждал докладов от командиров об успехах операции и о местоположении недругов. Пьетро, привыкший к городецкой манере доклада, четко отбарабанил, что в его отряде раненых и больных нет, а противник нигде замечен не был.

Молосский пират, приятно изумленный краткостью итальянца, тоже ответил сжато, поведав мне, что ни одному часовому венецианцев сбежать не удалось, и что со стороны Золотых ворот никакого движения не наблюдается.

Отчитался и настоятель храма святой Анны отец Иамвлих, руководивший обследованием акведука и организовавший штурм ворот. По его словам, паства вооружена плохо, но зато сильна духом, и отступать не намерена.

Вот и отлично. Мы прошли ворота, нас много, и у нас перед латинянами есть фора. Вот только подтянется все войско, и вперед. А пока десятки и сотни одна за другой въезжали в Город и выстраивались вдоль Пигийской улицы, следовало решить текущие вопросы. С дюжину легких всадников отрядили к Золотым воротам, следить за тамошним мини-гарнизоном. Как говорят греки, лучше осла привязать, чем потом его искать. Пьетро я объявил, что его взводная тактическая группа расформировывается, и каждый отрок пусть присоединяется к своей сотне. Михаилу же, поблагодарив за службу базилевсу, предложил оставить маленький караул на башне и вести отважных пиратов и всех ополченцев вслед за нашей конницей.

А количество новых ополченцев, между прочим, с минуты на минуту все увеличивалось. Вместо одной сотни константинопольцев нас уже окружало не менее полутысячи, и большинство было вооружено хотя бы дубинками и ножами, а иногда и копьями. Вот как так случилось, если действовали мы отай, радиосвязи и телефонов в Константинополе еще нет, а местные жители все равно обо всем уже прознали? Хорошо еще, что в кварталах Ексокиониона нет латинян.

Все эти греки, одетые в обноски и обутые в опорки, замученные латинянским гнетом, и доселе смевшие посылать проклятия своим мучителям лишь тайком и шепотом, теперь, с появлением православной армии, осмелились выступить открыто. Вновь прибывшие быстро выяснили, кто руководит войском, и начали дружно выкрикивать нам хвалу:

— Ярослав, заступник ты наш! Одна надёжа на тебя, великий кесарь!

— Стратиг Гавриил, порази врагов! Славный единоборец Гавриил, и нас тоже поведи в бой!

Хм, а ведь слово "единоборец", по-гречески "мономах", мне кое-что напомнило. А что, если намекнуть эллинам, что наш Ярик — это пра-пра-правнук Юрия Долгорукого, а следовательно, потомок василевса Мономаха? Вдруг они тогда его на Константинопольский престол посадят?

Но это так, к слову. Пока же нам до престола еще ой как далеко. Мы, в сущности, войну пока даже и не начали. Вот сейчас все отряды построятся, мы окончательно согласуем планы, и тогда уже начнем. Главное для нашей миниатюрной армии, это не заблудиться в Константинополе. Современные люди могут легко ориентироваться в бескрайних степях или в глухих лесах, но попав в огромный город, начинают с непривычки плутать.

Конечно, схематичные карты Города с отмеченными на них основными строениями и магистралями мы раздали командирам заранее, а так же загодя набрали греков, бывавших ранее в Царьграде. Но этих проводников трудно было назвать знатоками города, тут требовались люди, постоянно жившие в столице, и знавшие, где и что у латинян располагается. Ведь в ходе операции нам не раз придется разделять силы, и нужно заранее оговаривать, где проходить отрядам, где отступать в случае необходимости, и где после встречаться. А без совета старожил, только по неточной карте, можно заплутать так, что ни мы латинян, ни они нас никогда не найдут. Поэтому сейчас мы выбрали толковых вожаков из числа прихожан отца Иамвлиха, уже доказавших свою смелость и преданность василевсу. Себе лично я отобрал Никиту Аманатидиса из экипажа Пиргоса и Николая строителя, ремонтировавшего собор святой Анны, и активно участвовавшего в восстании

Между тем гул от греческих голосов, славящих нас, стоял уже такой, что всем командирам, продолжавшим совещание, пришлось спешиться и сбиться в кружок, иначе ничего не было слышно. Только Ярик продолжал восседать на коне, исполняя представительские функции и давая народу возможность восхвалить себя.

Впрочем, нашего епископа Григория эллины тоже без внимания не оставили. Глядя на блестящую кольчугу иерарха, константинопольцы стали задаваться вопросом:

— Если у русичей клирики такие боевитые, то каковы же у них тогда ратники?!

Кто-то из горожан, знавший поболее других, тут же не преминул поделиться сокровенными знаниями:

— Русские витязи таковы, что недавно уничтожили все войско афинского герцога, не оставив от армии франков ни единого человека.

Что? Это же страшная военная тайна! У нас же вся операция как раз и основана на том, что латиняне поверили в победу афинского мегаскира. От кого же греки могли узнать такую новость? Я с подозрением взглянул на Пиргоса и на Иамвлиха, но те не стали взваливать вину друг на друга, и хором ответили, беречь сию тайну уже без надобности.

Мне все равно хотелось пропесочить нерадивых таинников, но мое внимание отвлек высокий упитанный купчшика, продвигавшийся через толпу, словно корабль через волны. За ним, как лодки за большой галерой, следовали слуги с масляными фонарями и телохранители. Охранники купца, крепкие мужи с пристальным взором и нарочито неспешными движениями, производили впечатление людей бывалых, не раз сопровождавших купеческие караваны, охранявших от татей кладовые с серебром, а может, и шаливших в юности на большой дороге. И все облачены как минимум в кожаные панцири с металлическими шапками и опоясаны короткими мечами. Вот бы этих ребят отправили к Пигийским вратам, когда их штурмовали пекари да строители. Ведь если бы не пираты Пиргоса, константинопольцам дорого пришлось бы заплатить за взятие ворот. А теперь вот явились на готовое, чтобы причаститься к нашей победе.

Выглядев в кучке предводителей маленького мальчика, сидящего верхом на большой лошади, дебелый грек взял у слуги золотую чащу и целеустремленно зашагал к княжичу, бережно прижимая кубок к своему чреву обеими руками.

Купец, представившийся как Максим Зервас, с поклоном вручил нашему Ярику драгоценный бокал, предварительно отпив из него, показывая, что вино не порченное, и толкнул небольшую речь о славном избавителе, освободившем греков, доселе томящихся под латинянским ярмом.

Да уж, особенно сам Зервас весь такой истомленный и заморенный. Небось, при франках занимался коллаборационизмом, а теперь поспешил перебежать на сторону сильного.

Максим добавил еще пару слов о том, как теперь прозябнет (* расцветет) великий Город, и, заметив, как я с важным видом беседую с главарями сопротивления, бокалоносец и мне протянул свой кубок, из которого Ярик отпил только маленький глоточек:

— Ты архонт Гавриил, верно? А как, скажи, нарекли во крещении твоего великого кесаря, ведь имя "Ярослав" в свят-цах никогда не значилось?

Вторым именем Ярика я вообще-то не интересовался, но узнал его, когда летом мы справляли княжьи именины, и никакой тайны в том не видел. Так что, сделав из вежливости символический глоток и вернув кубок, я честно ответил:

— Алексий он.

— Ах, да что ты! — всплеснул руками Максим Зервас. Всплеснул буквально, ибо облил своя парадный наряд вином, но купца это ничуть не огорчило. — А ведь древнее пророчество гласит, что Константинополь освободят Алексий и Гавриил! Так вы с ним эти двое спасатели, верно, и есть.

Нет, не верно! Вот не верю я во всякие там гадания, приметы и предсказания. Как сказал Марк Твен, всех книг на свете не хватит, чтобы перечислить пророчества индейцев и других малоавторитетных лиц. Однако список сбывшихся пророчеств легко умещается у вас в кармане. Да и вообще понятно, что купец только что все и выдумал, чтобы подольстится к нам. Правда, в эту эпоху о ненаучности подобного вида прогноза лучше не говорить, и я постарался смягчить свой скептицизм:

— Зервас, нисколько не сомневаюсь в твоих словах, но раньше я о подобном пророчестве не слыхивал.

— А я слышал, — отозвался Пьетро.

Я с недоверием глянул на полусотника, но генуэзец выглядел вполне серьезно, да и вообще легкомыслием не отличался.

— Наверно, после того, как мы с Яриком прибыли в Грецию? — уточнил я.

— Нет, — упрямо мотнул головой итальянец, — намного раньше. Об этом говорил один греческий епископ.

А, ну и ляд с ним, с пророчеством. Пусть оно антинаучно, но нам нисколько не мешает. И, вообще, уже можно выступать. Пять десятков сразу отправим к северу, в сторону Влахернского дворца, в котором спит франкский регент, еще не ведающий о нашествии, а остальные полки пока поедут вместе. Мы еще разминемся, но позже.

Сотники разбежались по своим местам, и через пару минут, по сигналу горна, резвой рысью поскакал вперед дозор, а за ним спокойно тронулось и все войско. Цокот копыт по каменной мостовой слился в один сплошной гул, шлемы и наконечники копий, с которых сняли чехлы, поблескивали в свете факелов. Словно полноводная река конница хлынула по широкой улице, грозя смести любое препятствие на своем пути. Но это впечатление было обманчиво. Наша так называемая армия лишь в темноте казалась огромной, а по сути, была лишь маленьким ручейком. Чтобы захватить великий город, требовались десятки тысяч воинов. Правда, нам требовалось не захватить Константинополь, а освободить, и можно было рассчитывать на поддержку греческого населения и на нейтралитет части латинян. Но все равно как-то немного боязно.

Миля за милей ложились под копыта лошадей, шедших легкой рысью. Вокруг мелькали полускрытые темнотой дома, форумы, древние обелиски, и я начинал жалеть, что затеял ночной поход. Я хотя и вижу в темноте получше обычного человека, спасибо препарату, закапанному мне перед выходом в прошлое, но до кошек мне все равно далеко. Столько вокруг раритетов, а ничего толком и не разглядеть! А ведь я первый исследователь, увидевший древний Царьград! Турки принципиально не посылали своих историков в византийский период, и иностранным хрононавтам тоже не разрешали его посещать. Поэтому точных знаний о Константинополе у нас в двадцать первом веке нет, и его реконструкции весьма приблизительны. Я вот, к примеру, несмотря на то, что в свое время хорошо изучал историю Константинополя, даже не понял, что мы подъехали к Тетрапилону Анемодулию, пока мне не сказали о том проводники. Впрочем, не мудрено было обознаться, ведь уникальную статую-флюгер, сделанную из бронзы, давно сняли западные варвары, чтобы переплавить ее на монеты.

Так, а стояла ли на этом важнейшем перекрестке франкская застава? Кто мне ответит? Не успел я спросить вслух об этом, как Павша уже был тут как тут и доложил, что следы поста обнаружены, но давние, а этой ночью часовые здесь не дежурили.

Вот и чудно, значит, планы пока не меняются. Две сотни человек свернули налево, в сторону латинского квартала, а изрядно поредевшее войско продолжило путь вперед.

Сперва вперед ушел головной дозор, а за ним тронулся и главный полк под княжеским стягом. Но едва мы тронулись, как произошла заминка. Вдоль колонны, от головы к хвосту и обратно, постоянно сновали вестовые, и я не обратил внимания, когда мимо промчался очередной всадник. Однако, это оказался не обычный гонец, а сам Мануил Контофре, чью могучую фигуру трудно было с кем-то перепутать. Обогнав меня, флотоводец одернул лошадь и, натянув поводья, заставил своего скакуна преградить мне путь.

Выражения лица мегадуки в темноте было почти не разобрать, но голос был на диво умоляющий, словно у скромного просителя, пришедшего с просьбой к императору:

— Стратиг, ну не справятся они с латинянами без меня. Ты же знаешь, я сам природный франк, и все латинянские повадки да хитрости хорошо изуведал. Пошли меня с моими людьми против венецианцев.

— Мегадукс, — произнес я как можно мягче, — о том уже было говорено. Твои моряки еще понадобятся в гавани, а добычу все равно будем делить честно на всех.

Франк, однако, не унялся, и продолжал бубнить:

— В том отряде, что ушел к северу, большая часть половцы да греки-селяне, а командует ими Короб, совсем еще молокосос. Что они смогут сделать?

Во мне потихоньку начинало нарастать раздражение. Кого и куда послать, я продумал заранее, и Короба назначил командиром не зря. А жадность Контофре может нам все планы нарушить. В венецианском квартале хранятся сокровища, добытые целым поколением умелых грабителей и вымогателей. Если Мануил со своей матросней дорвется туда, то, как пить дать, займется грабежом, а венецианцы тем временем соберутся с силами и дадут нам отпор.

Не знаю, возможно дело дошло бы и до ссоры, но Проня, ехавший со мной бок о бок, в ярости схватил за узду коня Контофре:

— Не смей перечить воеводе! А этот, как его там, Кош или Крабица, — боярин от волнения перешел на русский язык, — а, вспомнил, Короб, парень удалой не по годам, и город знает. А куманы — лучники отменные, и запасов стрел взяли с избытком. Так что отстань от воеводы. Не нравится под его началом ходить, топай на свои корабли.

Франк славянский язык понимал плохо, но до него все же дошло, что во время похода долго пререкаться с предводителем не стоит, и Мануил, понурив голову, покорно отъехал в сторону, освободив мне дорогу.

Вот следующий поворот налево, ведущий в пизанский квартал. В прошлом веке пизанцы активно враждовали с Венецией, но потерпели поражение в войне и более не смели соперничать с республикой святого Марка, а после захвата последней Константинополя даже стали подручными венецианцев.

Дальше к востоку от пизанцев располагался генуэзский квартал. Латинский император охотно допускал в Константинополь венецианских конкурентов, ибо они платили высокие пошлины, и когда двадцать лет назад Генуя официально заключили мир c Венецией, генуэзцы снова заселили свои дома в Городе.

И к пизанцам, и к генуэзцам я направил не боевую дружину, а послов, призывая первых к нейтралитету в войне, а вторым напоминая о переговорах, идущих с Никеей, о заключении союза.

А вот и форум Константина — большая круглая, или скорее, овальная площадь диаметром свыше сотни метров. В былые времена он служил центром городской торговли и местом празднований. Во времена крестоносцев, когда большинство рынков города зачахли, на этом форуме все еще продолжали торговать заморскими товарами — пряностями, мехами и шелками, хотя и не так бойко, как раньше.

Несмотря на поздний час, когда и торговля давно прекратилась, и таверны закрыты, при нашем появлении на форуме оказалось довольно людно. Полагаю, дело в том, что часть товаров попроще — невыделанные кожи, веревочная сбруя, и прочая мелочевка, хранятся прямо в лавках, под охраной неусыпных сторожей. И еще здесь в колоннадах издревле ночевало немало нищих, порой подрабатывающих охраной ларьков, а обычно просто не имеющих другого крова над головой. И вся эта бедная братия, разбуженная топотом тысяч копыт по брусчатке, высыпала на площадь, силясь понять, что тут происходит. Ну что ж, даже такой контингент нам пригодится. Форум я решил сделать нашим западным рубежом обороны, а для этого нужно перекрыть баррикадами все ближайшие переулки. К востоку от форума в древности проходила городская стена, ныне почти разобранная, но оставившая след в виде невысокого вала, у которого заканчивалось большинство улиц. Если латиняне захотят атаковать центр города, вернее, его восточную оконечность, где размещался дворцовый комплекс, то, скорее всего, попробуют пройти именно здесь.

Константинопольцы с энтузиазмом встретили предложение поучаствовать в освобождении столицы, и без лишних слов расхватали с пожарных щитов топоры и вилы, выразив готовность идти строить заграждения.

Пока игемон Феодор размещал лучников на втором этаже колоннады, а Витомир раздавал нищим мелкие монеты и давал указания, я, пользуясь свободной минутой, успел осмотреть высоченную колонну, высившуюся в середине форума. Она, правда, уцелела к началу третьего тысячелетия, но в мое время уже представляла собой жалкое зрелище. Впрочем, и сейчас колонна "благодаря" латинянам лишилась барельефов и бронзовых украшений.

Вот только досадно, что свет факелов не мог осветить ее полностью, а предательская луна все время пряталась за тучами, не желая помочь мне полюбоваться древним чудом.

Моя свита, не занятая делом, толпилась рядом, о чем-то оживленно переговариваясь на причудливой смеси куманских, греческих и славянских слов. И вдруг вверх полетели арканы и веревки с кошками. Но зацепиться они не сумели, и вскоре наверх полез, цепляясь за неровности в камне, высокий худенький паренек, — кажется, сын пирата Пиргоса.

Вот же люди, даже чудом архитектуры полюбоваться не дадут. Все почему-то решили, что я глазею на колонну не просто так, из пустого любопытства, а замыслив устроить на ее вершине наблюдательный пост.

Прекратив самодеятельность, я повел войско дальше. Нам оставалось меньше полумили до площади Августеона, которую можно считать сердцем Города.

Улица, а скорее, проспект Аргиропратея, по которой мы ехали, издавна считалась престижнейшим местом для проживания, и ее заселяли менялы и ювелиры. Правда, ныне большинство из домов поменяли обитателей, но все равно, сонные константинопольцы, выбежавшие на балконы роскошных домов, едва поняв, что едут свои, туту же кричали хвалу императору и спешили вывесить полотнища. Ну, а в те жилищи, чьи хозяева почему-то не проявили должного рвения, тут же вламывались наши воины, чтобы проверить, уж не проживает ли тут враг-латинянин.

Ворота, запиравшие Августеон, были распахнуты, но вести всю армию на площадь я не собирался. Она сравнительно небольшой, для Константинополя, конечно же, да мы и не ставили себе целью всю ночь напролет торчать на площади.

Наученный горьким опытом, я уже не пытался поглазеть на столб Миллиарий, от которого брали начало все дороги империи. А ведь это уже давно не просто столб, а большое изящное строение. А, ну ладно, осмотр достопримечательностей подождет. Пока нам надо выполнить более насущные задачи, и, в первую очередь, перекрыть улицы к северу, идущие от венецианского квартала. Туда я направил бека Иоанна-Алтуна, а вслед за ним изрядную часть ополченцев во главе с Витомиром. Но прежде, чем забаррикадировать улицы и занять в них оборону, эта команда прогулялась к собору Святой Софии.

Ах, как я мечтал увидеть в целости этот великий храм, чудо зодчества, до сих пор никем не превзойденное. Он же просто мечта исследователя! Мраморные колонны, высоченные своды, мозаичные иконы! Недели не хватит, чтобы осмотреть все чудеса гигантского собора. Но наши греки отправились к нему с куда более прозаической целью, чем отдать дань восхищения древним мастерам и художникам. Святая София оставалась единственным строением, в котором новые власти, а вернее, новая церковная власть, проводила основательный ремонт. Прочие стройки шли исключительно в латинских кварталах, для нас пока недоступных, а здесь имелся целый склад лестниц, досок, бревен, веревок и прочих стройматериалов, потребных как для штурма, так и для обороны.

Еще один отряд, также предварительно затарившийся всем необходимым у собора, отправился штурмовать Бонную башню, чтобы захватить лебедку, поднимавшую золоторожскую цепь. Тот, кто владеет этой башней, сможет открывать и перекрывать залив Золотой Рог, пропуская свои корабли, и не давая прохода судам противника. Можно сказать, нам еще повезло, что крестоносцы демонтировали вторую цепь, преграждавшую Боспорский пролив, ведь в противном случае пришлось бы возиться и с нею.

После отправки отрядов на все намеченные рубежи, из тысячи воинов, вошедших в Город, у нас в запасе осталось всего ничего — полсотни пикинеров, часть витязей, немного куманов, и последний ненадежный резерв в лице моряков Мануила Контофре. Расквартировать остатки армии я, как заранее и планировал, решил на большом Ипподроме. Внутри гигантского строения, раза в полтора длиннее, чем Лужники, достаточно места, чтобы разместить табуны лошадей, а сидячих мест на трибунах хватит почти на сотню тысяч человек. Правда, раздвижных навесов над сиденьями, как и лебедок, натягивающих над зрителями тент, давно не осталось. Все более-менее ценное стащили западные варвары. Но в случае непогоды воины смогут укрыться в многочисленных подтрибунных помещениях.

Что весьма немаловажно, водопровод ипподрома все еще исправно функционировал, и цистерны были заполнены. Работал даже водный слив в отхожих местах, что решало проблему с гигиеной. А еще в помещениях ипподрома оставались очаги и печи. Если мы тут застрянем надолго, то тут можно будет, естественно, предварительно запасшись хворостом, с комфортом готовить еду всему гарнизону.

Разместив войско, мы с княжичем и воеводами обошли ипподром, остановившись в Кафисме — императорской ложе, представлявшей собой целый дворец, возвышавшийся над трибунами.

Мы благоговейно бродили по Кафисме, представляя себя императорской свитой во времена величия Империи, а мегадука флота даже смог меня удивить, догадавшись, для чего нужно отверстие в стене, ведущее в изогнутый сифон.

Посветив в отверстие, и что-то мысленно прикинув, Мануил прокричал в него:

— Моряки, вы слышите меня?

В ответ с ипподрома послышались взволнованные крики. Флотоводца действительно было хорошо слышно по всему стадиону.

Спрашивается, вот почему древние строители прекрасно знали, что если сделать в толще стены раструб, то он будет усиливать звук, но никто не догадался, что рупор можно соорудить просто из листа металла? Эх, вот вроде бы хороших мастеров в этом мире достаточно, но им так не хватает научного подхода.

Заняв господствующую высоту в виде Ипподрома, мы расставили дозорных, причем ратники затащили на верхнюю галерею лошадок. Все-таки ждать, пока часовой пробежит полверсты, чтобы доложить об увиденном, слишком долго. Штаб я устроил на северной оконечности стадиона, поближе к Августеону, принимая здесь донесения от командиров и рассылая приказы. Впрочем, признаюсь, что далеко не все послания находили своих адресатов.

Сколько в ту ночь пало скакунов, загнанных гонцами, останется тайной, но явно больше, чем погибло в бою. Посыльные беспрестанно мчались по лабиринтам улиц самого большого города Европы, пытаясь отыскать нужный отряд и доставить депешу, но это оказалось непростой задачей.

Скажу сразу, что попытка разбить карту на квадраты особым успехом не увенчалась. Хотя Константинополь был издревле разбит на пронумерованные округа, а некоторые улицы и районы имели свое название, но даже старожилы, попав в чужой район, не могли бы точно сопоставить план с местностью. А тут еще из-за войны часть улиц была перегорожена нами же, а часть занята противником. Поэтому даже если связной точно знал, что, допустим, нужно скакать к Ипподрому, он мог долго блукать по улицам. А уж если вестовой получал приказ найти, к примеру, Алтуна где-то в пятом округе, то он мог искать его до утра, или, скорее, пока не упадет конь.

Так и получалось, что великолепные подседельные кони, самые лучшие, самые отборные, какие нашлись в половецких табунах, рослые, с высокой холкой, мускулистые, но в то же время стройные, и прекрасно выученные, становились жертвой спешки, ночной неразберихи и запутанной планировки города.

Подозреваю, что долго после этой ночи на царьградских рынках будут торговать вяленой кониной, скорняки смогут выделывали конские шкуры, а столяры изготавливать ножки кроватей из длинных конских костей. Но что делать, если в эту эпоху управление войсками весьма несовершенно, и приказы приходится доставлять курьерами.

К утру, когда стали видны крыши домов и даже дальние башни крепостных стен, можно было подвести предварительные итоги операции. И тут стало ясно, что, мягко говоря, не все планы выполнены успешно.

Неудачей завершилась попытка наскоком взять Влахерны. Уличная стража, охранявшая подступы к нему, протрубила тревогу, и все франки, обитавшие в прилегающих ко дворцу домах, успели вооружиться. Они жили среди греков, словно на вулкане, и потому пребывали в постоянной готовности схватить меч. Соединившись с дворцовой стражей, франки без труда опрокинули наш заслон и, пройдя через полгорода, вышли к венецианцам.

Не удалось уследить и за караульными Золотых ворот. Заметив подозрительных всадников, франки сделали вылазку, легко отогнав наших дозорных, а потом всю ночь сидели тихо. Но к утру оказалось, что большие башни уже никем не охраняются. Латиняне покинули их, выйдя в поле, и вернувшись в Город через другие ворота.

А вот башню Бонос стража, наоборот, покидать не собиралась, а взять ее штурмом сходу не удалось. Сооружая эту башню, древние строители учитывали, что противник может попробовать перелезть стену и зайти к ней с тыла, и потому Бонос, имевшая огромное стратегическое значение, была подготовлена к круговой обороне.

Не выполнили возложенного на них высокого доверия и миротворческие посольства. Генуэзцы, на которых я так рассчитывал, участвовать в битве отказались, резонно заявив, что их город войну ни латинскому императору, ни Венеции не объявлял. Пизанцы же просто умертвили переговорщиков. Вернее, только одного закололи до смерти, а второй выжил и смог сбежать.

Венцом же всех ночных баталий стала возглавленная Коробом атака на венецианский квартал, завершившаяся захватом Перамских ворот. Овладев ими, мы достигли сразу двух целей — разделили латинский квартал надвое и получили выход к берегу Золотого Рога. Добиться большего теми силами, что я выделил греку, было, в общем-то, и нереально. Уж очень серьезный противник противостоял ополченцам.

Итальянцы, конечно, как и все торговцы, очень хитрые. Они любят, когда за них воюют и несут издержки другие. Не зря крестоносные союзники венецианцев справедливо обвиняли их в слабом усердии к общему делу. Но при необходимости, а тем более, когда речь шла о защите имущества, они себя не жалеют и с готовностью бросаются в бой. Хорошо еще, что почти все рыцари и стрелки венецианцев отправились в заморскую экспедицию, а квартал не был окружен стеной. Только кое-где итальянские дома огораживались палисадом, а улицы на ночь перекрывались рогатками. Но все равно, этот успех дался ополченцам дорогой ценой. Венецианцы, едва поняв, что на них напали, вооружились, кто чем мог, а уж оружия и доспехов у них хватало, и начали отчаянно отбиваться. Греки устояли лишь благодаря половцам, которым Алтун велел не беречь стрелы. Степняки били итальянцев бронебойными стрелами почти в упор, пробивая кольчуги и шлемы, и после яростного боя венецианцам, в конце концов, пришлось отойти. Под утро враждующие стороны договорились о гуманитарном перемирии, и недавние противники смогли собрать своих раненых и убитых. После до самого рассвета венецианцы не пытались контратаковать вклинившихся в их квартал православных, но продолжали бодрствовать, и явно что-то замышляли.

Когда начала разгораться заря, никто не мог сказать толком, выигрываем ли мы сражение, или проигрываем. Численность неприятеля и точное его расположение оставалось неизведанным, но и он мало что знал о силах вторгнувшихся в Город греков.

Впрочем, на первый взгляд в Константинополе царили тишь и благодать. Над домами, в которых горожане готовили себе завтрак, поднимались серые струйки дыма, но ни огней пожаров, ни черных столбов дыма нигде не наблюдалось. Напрасно я пытался высмотреть в обзорную трубу движение супостатов. Латиняне прятались на тесных улицах, и даже с высоты ипподрома их нельзя было высмотреть.

Ладно, перейдем, вернее, проедем на южную оконечность Ипподрома и посмотрим, что происходит в море.

В южных гаванях Константинополя, сильно обмелевших и не могущих принимать большие суда, виднелись только рыбацкие лодки. Рыбаки занимались своими повседневными делами, как будто в эти минуты не решалась судьба страны. Они смолили паруса, чинили свои баркасы, скатывали просохшие сети, а некоторые уже выходили в море.

А дальше к югу, рассекая волны, величественно плыли к Боспору две галеры, освещенные восходящим солнцем, окрасившим их паруса в алый цвет. Срочно вызванный Контофре подтвердил, что корабли его. Он, оказывается, их уже полчаса, как заметил, просто не хотел отрывать меня от важных дел.

Значит, вон те розовые паруса, это действительно наши два дромона, везущие царевну Алсу с княжьей нянькой Сбыславой. Эх, Сбыся. Когда я о тебе думаю, у меня просто сердце мрет в груди. Хотел бы я знать, ты тоже тайком думаешь обо мне, или же вздыхаешь о каком-нибудь ладном молодце. Вот подожди, освободим Царьград, и я покажу тебе все его чудеса. Хотя, пожалуй, Сбыславе причуды архитектуры будут не очень интересны. Так, а чего вообще хотят девушки? В принципе, ответ на этот вопрос я знаю. Больше всего на свете девушки любят побродить по магазинам и купить что-нибудь с распродажи. Ну так в Константинополе торговых лавок и рынков тьма-тьмущая, просто мечта шопоголика...

От дум о рынках меня самым заурядным образом отвлек мегадука, предложивший по свету осмотреть гавани Золотого Рога. Оглядев через обзорную трубу мачты, торчавшие за крепостной стеной, Мануил без колебаний заявил, что там две боевые галеры франков, и они, по всей видимости, уже отчаливают. И верно, переведя трубу на выход из залива, я увидел, что свободный участок цепи потихоньку вытравливают, и он скрывается под водой. На плаву остались только боновые заграждения, преграждавшие северную часть залива. Эти боны представляли собой большие балки, удерживаемые на месте якорями и соединенные цепью, и свое место они покидали крайне редко, только на время ремонта.

Так, значит сейчас две латинские галеры выйдут в Боспор и столкнутся с нашими кораблями. Время меня побери, кто же это додумался везти Алсу и Сбысю морем? Ах, ну да, это я додумался, решив что так безопаснее.

— Мануил, — в нетерпении я даже дернул франка за рукав, — надеюсь, наши капитаны догадаются причалить к берегу и высадить царевну.

Контофре хохотнул, решив что я удачно пошутил, но вспомнив, что он имеет дело с сухопутчиком, снизошел до разъяснения элементарных вещей:

— Там в узости очень сильное течение, и никто не может подвести корабль к стенам без опаски разбить его. К тому же у берега много мелей и рифов. Причалить можно только в гавани.

— Значит, триирам не миновать сражения?

— Ага, — довольно кивнул флотоводец, одновременно вскидывая трубу и вглядываясь в мачты венецианских галер, движущихся к выходу из залива.

— Но на стороне супостатов будут ветер и течение, и ты сам говорил прежде, что выучка у итальянских матросов лучше, чем у эллинов. Боюсь, что преимущество не на нашей стороне.

— А нам победа нам не нужна, — равнодушно пожал плечами франк. — Нужно не пропустить вестников, иначе скоро здесь будет вся крестоносная армия. И могу тебя уверить, мои навклиры скорее подставят борт своих кораблей под таран и погибнут, но утащат за собой на дно ворогов, не дав им проплыть в Пропонтиду.

Утешил, называется. Но я все еще надеялся на какое-нибудь чудо:

— Мануил, посмотри, там на севере виднеется стена тумана. Как думаешь, скоро ли ветер донесет ее сюда?

Мегадукс отрицательно помотал головой, а от дальнейших расспросов его спас звук горна со стороны форума Константина. Если горнист ничего не перепутал, там ожидалась атака супротивника.

Через минуту я уже мчался, понуждая коня, к площади, моля про себя, чтобы тревога оказалась ложной. Но, увы, действительность превзошла даже самые пессимистичные ожидания. Когда я прискакал к форуму и осадил лошадь, то увидел, как из-под огромной мраморной арки, высившейся на западном краю площади, выезжали рыцари в полном облачении и с расчехленными копьями, выстраиваясь в шеренгу для атаки.

Тридцать, сорок, пятьдесят... Полсотни рыцарей! Где же латиняне столько взяли? И если они наскребли столько тяжелой конницы, то сколько же тогда у них пехоты?

Глава IV

Всех воинов противника нам видно пока не было. За спиной верховых франков скучилась пехота, которой явно было тесно, и еще энное количество ратников толпилось на проспекте за аркой. Сами же всадники стояли привольно, оставляя большие промежутки между лошадьми. Им даже пришлось загнуть фланги, потому что округлая форма площади мешала выровнять столь длинный строй.

Уже стало достаточно светло, чтобы можно было хорошо рассмотреть супротивника. Лошади у латинов крупные, кольчуги блестящие, шлемы новые, копья еще неизломанные. Ах, как бы мне в эту минуту хотелось оказаться подальше от поля брани. Например, в Софийском соборе. Его лучше всего осматривать как раз на заре. А еще было бы неплохо встретить рассвет на стене вместе со Сбысей. Она, конечно, не шедевр архитектуры, но тоже своего рода чудо природы, и любоваться на нее можно бесконечно. Или можно залезть с ней на башню, и оттуда с высоты показать ей город, подобный которому она доселе еще не видела.

Впрочем, сейчас не самое подходящее время думать об экскурсиях. Я бросил взгляд на Проню, опасаясь, что он испугается явного превосходства сил противника, но Василий Дмитриевич был на удивление спокоен, и к ворогам относился без должного пиетета.

— Жаль, супостаты не торопятся начинать, — кивнул он в сторону франков. — А хотелось бы закончить бой, пока прохладно. Так не люблю эту греческую жару.

— Сколько там всего недругов, не пересчитывали?

— Сходники донесли, что не больше трех сотен пехоты и всего-то пять десятков комонных, — радостно отчитался боярин.

Ничего веселого в этом я, конечно, не видел, но свои опасения придержал при себе.

— А у нас тридцать отборных всадников, — гордо напомнил боярин, — да еще мы с тобой. Итого лишь в полтора раза меньше, чем этих, как там на франкском...

— Шевалье, — рассеянно подсказал я, пересчитывая взглядом противника, в напрасной надежде, что его окажется не так уж и много.

— Вот-вот, швалей. Мы же их просто плетками разгоним.

Впрочем, боярин выражался фигурально, и для схватки все-таки предпочел взять копье.

— И я с вами, — неожиданно подал голос Егорка. — Буду тридцать третьим богатырем для ровного счета.

Я возмущенно оглянулся, чтобы отчитать парнишку, которому поручил следить за княжичем, но тут же осекся. Ярик тоже был здесь, спокойно сидя в седле и с любопытством рассматривая построения франков. От разноса его спас только приход второй полусотни пикейщиков, ведомой Пьетро.

Молодой генуэзец меня порадовал. Он сам догадался, что не стоит пугать врага раньше времени сверхдлинными копьями. Его подчиненные не стали поднимать свои пики вверх, и несли их горизонтально, чтобы противник не догадался, что имеет дело с новым родом войск.

Выйдя на площадь, сотник торопливо протиснулся вперед, окинул взглядом форум, и коротким жестом показал Лиховиду, как ему перестроить своих воинов. Через минуту вся пикинерная сотня уже стояла в полной боевой готовности, хотя и не высовывая напоказ пики, и я немного повеселел. Этот орешек латинянам разгрызть будет непросто, особенно под прицелом наших стрелков, засевших на втором этаже портика. А еще где-то далеко за домами, в лабиринте Царь Города, плутала половецкая конница, пытаясь зайти недругу с тыла.

Построив своих копейщиков, Пьетро на том не успокоился, и громким голосом завел с Лиховидом светскую беседу, пытаясь отвлечь своих ратников:

— А пики-то у вас еще чистые. Видать, венецианцы пока не наскакивали?

— Не, смирно стоят, кровоядцы. Боятся, видно, — гулким баском прогудел Лиховид на всю площадь. — Вон, жмутся друг за дружку. А ты где успел побывать? В императорские палаты не захаживал? Там, верно, драгоценностей, как зерен на току.

— Во дворцах все давно разграблено, — прыснул Пьетро, — еще до нашего рождения. Там и смотреть нечего.

— Ну а как же кладовые латинянских гостей? — не сдавался Лиховид. — Купцы-то итальянские богаты, как Крезы.

— Так и нас немало, — напомнил генуэзец. — Вон, даже моряки со своим мегадуксом собрались пограбить. Да и еще неизвестно, удастся ли все захватить. Знаешь, когда города берут штурмом, то нередко случается, что шелка, меха, пряности, пергаменты и самоцветы сгорают в пожаре. Наверно, получим на брата по несколько фунтов серебра, и все. На большее не рассчитывай.

Лиховид был парень практичный, но не жадный.

— Ну и ладно, — махнул он своей ручищей. — Десяток гривен, это хорошо. Да если даже вернусь на Русь без барыша, то не расстроюсь. Я не за тем в Элладу плыл, чтоб только пограбить. А дома у меня работа хорошая. Буду снова в Козельске коней пятнать, а может, и в дружине останусь.

Я краем уха слушал беседу полусотников, одновременно не сводя глаз с противника и успокаивая половецкую лошадь, непривычную к каменным ущельям больших городов. Мне бы сейчас прилечь отдохнуть после бессонной ночи, или хотя присесть на мягкое креслице, а приходится торчать среди вот этого гама. Вокруг ржут лошади, пахнет конским потом и навозом, позвякивает снаряжение, скрипят плохо высушенные после марша куманские седла, нервно перешучиваются пикинеры, перекликаются лучники с балконов, а мне надо среди этого хаоса придумывать мудрые планы и руководить войсками.

Ах, почему же мне не повезло возглавить войско в какую-нибудь более цивилизованную эпоху, когда главнокомандующий преспокойно сидит в штабе, перебирая донесения и диктуя приказы. Здесь же воеводе непременно нужно бросаться в атаку впереди всех, причем в любую погоду, и в грязь, и в снег. Летом приходится глотать пыль, зимой мерзнуть, а весной и осенью хлюпать по слякоти. Хорошо еще, что в Царьграде все главные улицы вымощены камнями, а форум выложен каменными плитами. Так что хотя бы грязью меня тут не забрызгает, лишь кровью.

Так, но если мне отвертеться от участия в битве никак нельзя, то юного князя лучше эвакуировать. Только надо ему как-то тактично намекнуть, что детям тут не место:

— Ярик, — позвал я подопечного, — сколько видишь рыцарей?

Мальчуган бросил на меня удивленный взгляд, и без запинки ответил:

— Двоих. Вот этот в центре с большим пером на шлеме, и крайний слева в черненой кольчуге.

Я недоуменно перевел взгляд на конный строй латинян, снова посмотрел на княжича, и понял, что он не шутит.

— А остальные всадники, это оруженосцы, да? — уточнил я.

Ярик хмыкнул, как будто его учитель, решив проверить знания воспитанника, задал нарочито глупый вопрос:

— Не, оруженосцы должны уметь и на коне сидеть, как влитые, и длинное копье своего боярина стоймя держать. Если весь день удерживать древко наклонно, то рука устанет. А эти — держат оружие, как оглоблю, а еще кто поводья вверх задрал, а кто в седле вперед заваливается. Это конюхи и слуги, обряженные воинами.

Так вот откуда итальянцы набрали столько всадников! Ведь ясно же было, что самые боеспособные воины венецианцев и франков отправились в экспедицию, а из оставшихся дворян почти все погибли ночью в битве за латинские кварталы. Уж больно там неудобная позиция для обороны — улицы идут под уклон с холма, и нападавшим очень сподручно обстреливать обороняющихся сверху вниз. Но, коли так, то понятно, почему противник не спешит наступать. Он просто пытается взять нас на испуг.

В подтверждение моих мыслей вражеская пехота вдруг колыхнулась и протиснулась вперед между своими псевдорыцарями. Ага, схизматики решили атаковать пешцами. Но и мы не лыком шиты, и сделаем ход конем. В смысле, отведем своих всадников назад.

*

Все-таки у маленькой дружины есть и свои преимущества. Наши тридцать всадников довольно легко разместились под аркой, а в случае необходимости могли выскочить вперед через проход, оставшийся между пикинерскими полусотнями.

Латиняне тоже разделились на две баталии и, выстроившись в пять шеренг, пошли на нас, выставив копья. Вражеский строй был раза в полтора шире нашего, но все-таки пеших супостатов оказалось менее трех сотен, а лучников и вовсе не наблюдалось. Видно, лазутчики былину докладывали, что венецианцы отправили всех своих стрелков в экспедицию. А вот у нас лучников имелось достаточно, и позиция для стрельбы у них была превосходная. Большую часть своих вифинцев игемон Феодор разместил по сторонам, чтобы засыпать стрелами длинные фланги противника. Туда же, на края пикинерских шеренг, мы выставили по кучке ополченцев, вооруженных короткими луками и дротиками. Столпившись меж колонн и прикрывшись мини-баррикадами из столов и лавок, взятых в ближайших тавернах, они будут возбранять натиск неприятеля, не давая ему зайти в тыл нашим копейщикам.

Угрюмый топот сотен ног по каменным плитам древнего форума приближался, не суля нам ничего хорошего. Обогнув широкий постамент колонны, занимавший центр площади, латиняне не стали смыкать ряды, и продолжали движение двумя отрядами.

Все разговоры стихли, и над площадью были слышны лишь гудки сигнальных рожков и перестук барабанов. Лиховид гулким голосом, словно кричал в микрофон, проревел команду ждать, но наши пикейщики и без того были достаточно вышколены, и не нуждались в напоминаниях. Они спокойно дали наступающим подойти шагов на двадцать, и лишь тогда по сигналу выдвинули пики вперед на всю длину. Узрев густую щетину чудовищно длинных контарионов, невиданных доселе, передние ряды схизматиков замешкались, и их ровный строй сломался.

Я привстал на стременах, чтобы лучше обозревать поле брани, и увиденное меня порадовало. Ряды противников сошлись со страшным грохотом и лязгом, но железо било исключительно по щитам и шлемам италийцев, а греки стояли невредимые, будто оберегаемые рукой ангела. Венецианцам явно не приходилось сталкиваться с подобной ситуацией, они были потрясены и не знали что делать, когда недруг их безнаказанно колит, не допуская до ближнего боя. Противостоя одному копью, можно, к примеру, изловчившись, прижать его щитом к земле, или хотя бы отбить вверх. Но управиться таким образом сразу с тремя копьями не выйдет.

У латинян сразу появились потери, а попытки отвести пики в сторону и протиснуться вперед мало кому удавались. Но и тем счастливчикам, что пролезли вперед, завидовать не стоило, потому что лучники на галерее не дремали и быстро выбивали самых резвых ворогов. Со столь близкого расстояния вифинцы могли без промаха поразить супротивника в любое место — в руку, шею или даже в глаз, и это свое умение они с готовностью демонстрировали обескураженным италийцам.

Единственным способом одолеть строй пикинеров было обойти его сбоку, но края шеренги упирались в колоннаду, за которой прятались ополченцы, а сверху прикрывали лучники. В тесном пространстве за колоннами численное преимущество нападавших имело мало значения. Конечно, они могли бы постепенно разметать деревянные завалы, оттеснить плохо оборуженных греков, и обойти пикинеров сзади. Могли бы, да только времени у них не хватило.

После недолгой первой схватки с пикинерами, показавшей преимущество нового оружия, среди латинян началось замешательство. Задние ряды напирали на передние, но те кидались назад, подальше от грозных пик, и битва распалась на отдельные стычки. Доселе ровный строй венецианцев превратился в волнистую линию, а из пяти шеренг местами осталось лишь три.

Выбрав в пошатнувшемся строе нападавших слабину, поближе ко мне, я показал на нее Феодору и вскоре лучники дали залп в указанном направлении. Свист десятков стрел, пролетевших почти прямо над головой, слился в одно грозное шуршание, какого мне еще не доводилось слышать, и меня словно обдало холодом, настолько стало страшно. Через несколько мгновений зловещий шорох вновь повторился, и мне почему-то вдруг неудержимо захотелось втянуть голову в плечи. Но если меня вогнало в дрожь от одного только звука летящих стрел, то на супротивника залп вифинских лучников в упор напустил столько страха, что передовые ряды сразу попятились, хотя пока еще и не разрывая строй.

Конная дружина уже взяла копья на изготовку, готовясь разогнать расстроенные ряды неприятеля, но тот вдруг стал отходить одновременно, повинуясь сигналам рожка. Панического бегства так и не случилось.

Ну и ладно, отступили недруги и то хорошо. Время сейчас играет на нас. Свод западной арки уже осветился солнцем, а вскоре засияла и верхушка мраморной колоннады. Еще немного, и солнце начнет светить супостатам прямо в глаза. Вот тогда мы и ударим.

Наши бойцы провожали незадачливого противника насмешками и улюлюканьем. Егорка от избытка чувств даже сорвал плащ и закрутил им над головой, вопя во все горло:

— Ха, латиняне, не очень-то и хотелось? Или вспомнили, что с утра еще не поснидали?

— Ага, притомились вражины, трапезничать пошли, — поддержал я незамысловатую шутку, но в животе вдруг забурчало. Утром я торопливо что-то съел всухомятку, но такого рациона организму явно было недостаточно. Впрочем, горячее питание пока подождет, не до него сейчас. Правда, гостеприимные константинопольцы наварили в ближайшей таверне супа из остатков рыбы, нераспроданной вчера, но на все войско его не хватало, и похлебку решили оставить раненым, которые неизбежно скоро появятся.

Однако, пора выдвигать конницу вперед. Так как середину форума занимал здоровенный постамент колонны, то мы сразу разделили дружину надвое. Мне, как главному воеводе, по умолчанию досталось правое крыло, а Проня возглавил левое. Но позицию мы оба заняли в центре линии, чтобы в случае гибели одного из нас другой командовал всем отрядом.

Ближайшим моим соседом справа оказался Алексий Платамонский. Молодой аристократ, рисуясь, небрежно сидел в седле, с безмятежным видом поглощая оливки и маленькие сухарики, доставая их из мешочка и щелчком отправляя в рот. Да, сразу видать, что парень вырос в военном гарнизоне. Наверняка ему страшновато, но виду он не подает, вот и делает вид, что занят едой. Это лишь вечно голодный Лиховид действительно никогда не теряет аппетита. Вот и сейчас, пользуясь свободной минутой, полусотник торопливо уплетал половинку краюхи, запивая разбавленным вином из баклажки. На недругов он поглядывал деловито, словно на табун полудиких коней, которых следовало запятнать. Работа тяжелая и нередко опасная, но вполне по плечу удалому молодцу. Его соратник Пьетро не был столь оптимистичен и еле заметно покусывал губы, но изо всех не подавал виду, что волнуется.

А вот Проня с ктитором Даниилом не притворялись спокойными. Они беспокойно ерзали, оглядывая подопечных воинов, и волнуясь, не подведут ли те.

Я тоже посматривал на разноплеменных всадников, собравшихся на древней площади, но не как полководец а, скорее, как исследователь. Хотя я уже полгода, как застрял в этой эпохе, но все равно интересно слушать позвякивание старинной сбруи и скрип ремней, вдыхать запах кожи и масла, трепать стриженную гриву настоящего степного коня, смотреть на разномастные доспехи дружинников и сравнивать яркие алые и синие сапоги витязей. Ох ты, а ведь уже почти у всех наших всадников на сапогах появились каблучки, скопированные с моей обуви. Когда я понял, что мне предстоит много ездить и сражаться верхом, то решил обзавестись подобным анахронизмом. Моим нынешним современникам новшество пришлось по нраву. Его оценили по достоинству и стали вводить в употребление сначала в тяжелой коннице, а потом и в легкой. Военные новации всегда перенимаются достаточно быстро, особенно когда пример показывает военачальник. Тем более, я объяснил, что это не мое личное изобретение, а монгольское, а авторитет покорителей полумира был достаточно высок, чтобы им начинали подражать.

Но сапоги ладно, я на них уже насмотрелся, а как несказанно хорош Город, который мало кому из моих современников удавалось увидеть! Сколько еще сюрпризов он таит в себе?

Вдруг вспомнилось, что когда меня заманивали поступить в спасательную Службу, то обещали древние чудеса. Что и говорить, реклама не соврала. Я на них уже столько насмотрелся! Пусть жизнь воина коротка, но зато интересна.

Да уж, как-то не вовремя припомнился еще один слоган из рекламного ролика спасателей: "вы сможете посмотреть на настоящего врага сквозь прорезь забрала". Возразить нечего, такой возможности у меня имелось предостаточно, пусть и немного в переносном смысле. Шлем-то я предпочитаю полуоткрытый, чтобы можно было выкрикивать команды. Вот только рекламщики забыли упомянуть, что враг тоже смотрит через забрало, и в руке держит кое-что острое и тяжелое.

А италийцы, между прочим, сейчас полны мрачной решимости биться до конца. Многие их родичи и друзья уже полегли в бою, их дома скоро будут захвачены, а вывезти семьи некуда. Пусть крестоносная армия и может скоро вернуться, но оставшихся в Городе латинян она спасти явно не успеет. У них осталась единственная возможность — разбить наше православное войско здесь и сейчас. И такой вариант следовало воспринимать всерьез.

Лично я предпочел бы просто выпустить всю эту свору из Города, даже оставив им часть имущества, но вести с нами переговоры венецианцы не собирались. Мало того, они готовят свою конницу для атаки, снова выдвигая всадников вперед. А значит, не миновать новому сражению.

С приближением минуты брани воины становились все молчаливее. Всадники готовились вот-вот наскочить на врага, а пехотинцы собирались идти им вослед. И те, и другие думали уже только о битве, и вскоре на форуме Константина были слышны лишь легкий перестук копыт и фырчанье лошадей. А мне наоборот вдруг захотелось пошуметь, чтобы унять нахлынувшее волнение. Вспомнив красивую шотландскую балладу, я запел ее себе под нос, поправляя в нужных местах, чтобы адаптировать текст к современным реалиям:

Сбыслава мчится на белом коне,

Гаврила на сером за ней.

В седле его княжич, на поясе меч,

И оба торопят коней.

Назад оглянулся и слушает он,

Что слышится в поле глухом.

Там слышится топот и ржанье коней -

Семь витязей скачут верхом.

Надо сказать, пение помогло. Вместо тяжких дум о неминучей гибели в копейной схватке я озадачился переводом очередного куплета, и на сердце у меня заметно полегчало. Вспомнив о Ярике, я повернулся и помахал рукой мальчонке, стоявшему на галерее среди лучников. Тот махнул в ответ, благословляя меня на бой, и я вернулся к обдумыванию третей строфы. Но творческий процесс бесцеремонно прервал Егорка, обидевшийся, что его не упомянули в балладе. Подскочив к моему коню, он без лишней скромности напомнил, что тоже участвовал в спасении княжича от монголов, и скакал третьим.

— Верно, был ты там, — подтвердил я, — но песнь еще не додумана. А сейчас шлем подавай.

По разом покрасневшему лицу поручика стало ясно, что моего шлема мне не видать.

— Гавриил Олексич, — прошептал нерадивый оруженосец, — кажется, я его на ипподроме забыл.

Этот маленький казус немного оживил обстановку. Пикинеры наперебой стали предлагать мне свои шлемы, и я придирчиво выбрал самый подходящий. Затем, приняв от Егорки копье с длинным граненым древком, я проверил, прочно ли сидит наконечник на ратовище, и не расшатана ли загвоздка.

А тем временем латинская конница уже заканчивала перестраиваться. Руководил построением рыцарь с высоким плюмажем на шлеме, по мановению руки которого всадники занимали свои места в предлинной шеренге, а пехотинцы за их спинами выравнивали ряды. Чтобы скоротать последнюю минуту перед боем, я завел светскую беседу с Проней:

— Василий Дмитрич, как тебе война в Царьграде?

— Странная война, непривычная, — пожал плечами боярин. — Везде каменная мостовая и каменные дома. Нет пыли, нет дыма, нет гари пожарищ.

— Ну, пожары еще будут, я тебе гарантирую. Просто греки пока не успели дорваться до венецианских домов. А посмотри-ка вон на того латинянского витязя с огромным пером. Рыцарь-то, похоже, из знатнейших. И наверняка он точно знает, сколько ратников отплыло к Тенедосу, а главное, на сколько дней они взяли припасов.

Боярин согласно кивнул, и пристально посмотрел на нобиля, машинально взвесив в руке копье, как бы примеряясь, куда его бить, чтобы не зашибить до смерти.

О, Время меня побери. Я же просто так сказал, а Проня, похоже, принял мои слова за руководство к действию, и решил обезоружить такого опасного противника. А ну как этот франк не даст себя обезоружить, и сам уложит одним ударом?

К счастью, эта проблема сама собой разрешилась. Выстроив свою конницу, плюмажник поставил коня точно напротив меня. Ну все, разговорам уже не время. Повесив на левую руку маленький щит, я взял копье подмышечным двуручным хватом, и махнул горнисту. Едва над площадью прогудел рог, как все всадники, и наши, и франкские, дали свои коням шпор, пустив их с места в стремительный галоп. Впрочем, я, как и несколько половецких йигитов, предпочел не пришпоривать скакуна, а крикнуть ему по-кумански команду.

Старинный форум наверно никогда еще не слышал столь сильного топота сотен копыт, гулко стучавших по каменным плитам, и не был свидетелем столкновения конных лавин.

Наши степные скакуны были на диво хороши, но их все-таки не учили брать с места в карьер, и латиняне первыми достигли линии обелиска. Но лучше им от этого не стало. Греческие лучники, сосредоточившиеся на галерее, дали дружный залп по флангам неприятельской конницы, разом выбив из седел нескольких человек и заставив коней споткнуться. Прежде, чем столкнуться со своим визави, я успел бросить взгляд на соломенную конницу франков. Верно говорят, что надеть доспехи еще не значит стать воином. Слуги и конюхи, впервые взяв в руки длиннодревковое оружие, совершенно не умели его держать, и копья болтались из стороны в сторону. Мало того, в тщетной попытке поразить противника первым, новоявленные "рыцари" норовили держать оружие за нижнюю часть древка, чтобы выставить наконечник как можно дальше вперед. Напрасные надежды! Баланс копья при таком хвате заметно смещался, и шансы новоиспеченных конников попасть на полном скаку в объект атаки стремился к нулю.

Соперник-рыцарь внушал мне опасение, так как явно был опытнее меня в копейных схватках. Однако, я не собирался дать ему возможность блеснуть своим искусство, благо у меня, в отличие от прочих всадников, имелась возможность маневра. Пользуясь тем, что слева оставался большой промежуток, и мои извороты не мешали соседям, я послал коня в сторону, при этом делая вид, что целюсь противнику в голову. Тот, кажется, поверил, и приподнял шит повыше. Но в последний миг перед сшибкой я, улучив момент, поменял хват на свободный и, скорректировав направление удара, резко выбросил копье вперед, намереваясь проткнуть франку ладонь, которой он сжимал древко. В эту эпоху у копий еще не появились щитки, защищавшие кисть руки, и мой замысел увенчался успехом. Промахнувшись совсем немного, я угодил наконечном в запястье, тем самым сбив супротивнику прицел. Что еще приятнее, мое копье, зацепившее кольчужный рукав рыцаря, успело стащить его с седла прежде, чем повернулось у меня в руке и выскользнуло из стальных колечек брони.

Едва одолев супостата, я бросил управление конем и оглянулся назад, не сомневаясь, что умное животное само обогнет постамент колонны, не столкнувшись с препятствием.

Сваленный мною рыцарь, несмотря на жесткое падение, активно шевелился. А вот противнику Прони, скакавшему с другой стороны колонны, повезло меньше. Он еще как-то держался на коне, но из его спины торчал окровавленный наконечник копья. Ох и лих боярин! Пока я надсадно справлялся со своим визави, Василий Дмитриевич походя управился с супротивником, а теперь, натянув поводья и вздыбив коня, выхватил клевец, намереваясь проломить кому-нибудь шлем.

Уцелевшие после сшибки латиняне, доскакав до рядов пикейщиков, ощетинившихся железом, спешили развернуть скакунов и пробивались к своим, сопровождаемые вослед градом стрел. Среди франкских коней не было ни одного, у которого бы из попоны не торчали стрелы, да и всадникам немало досталось. Один из таких подранков попытался проскочить поближе к постаменту, чтобы за ним укрыться от обстрела, и мне не повезло оказаться на его пути. Правда, драться противник не собирался. Заметив, что я обратил на него внимание, он прильнул к лошадиной шее и вонзил шпоры в бока несчастного животного. Еще пара мгновений, и латинянин промчался бы мимо, но у меня в руке было копье, и я решительно пустил его в ход.

Правда, с такого неудобного ракурса, да еще когда цель перемещается с большой угловой скоростью, попасть длинным кавалерийским копьем в голову противника почти невозможно. Поэтому я предпочел просто ткнуть древком под ноги лошади, словно простой жердью. Не успевший взять разгон скакун споткнулся, выбив копье у меня из рук, но не свалился на бок, и живо поднялся на ноги. Но и я не мешкал, поспешив извлечь из ножен длинный меч. Хватит уже шепотков у меня за спиной, что боярин-де, какой-то благой. Дескать, он даже в самой кровавой сече так и норовит вражин пощадить. Такая "слава" уместна для святых, а для военачальника скорее минус.

Встав на стременах, я, как учили в школе исторического фехтования, лихо рубанул сверху вниз, добавляя в замах силу плеч и спины. Именно таким мощным ударом, с вложением в него всей массы тела, древние богатыри перерубали бесдоспешного противника от плеча до пояса, а у обороненого разрывали кольчугу, нанося смертельную рану.

Булатная сталь засвистела, торжествуя победу, но латинянин, оказавшийся совсем еще безусым мальчишкой, внезапно отпрянул, и мой меч со всего замаха обрушился на лошадиный затылок, почти отрубив коню голову. В горячке боя я даже не сразу понял что произошло, и лишь почувствовал, как под мечом что-то подалось и хрустнуло, а потом меня вдруг забрызгало кровью. Пока я соображал, что делать дальше, парнишка кубарем соскочил на землю, хотя какая земля, тут все мощеное, и задрал к небу руки. Его смуглое лицо, полускрытое большим утиным носом венецианского шлема, буквально позеленело от страха, но он все-таки смог вспомнить несколько греческих слов и внятно попросить пощады.

— Вон мой оруженосец, — указал я на Егорку, уже спешащего к сверзнутому плюмажному рыцарю, валявшемуся неподалеку, — ему сдайся.

Пленный итальянец мой греческий понял, и ринулся поднимать рыцаря, полуоглушенного падением. Егорка помощь принял охотно, однако же, от комментариев не удержался:

— Ну и милостивый же у нас воевода, — без малейшего одобрением к моим действиям бурчал порученец. — К чему нам столько пленных, коли выкупа с них не взять. Ладно ихний полководец, он чего-то рассказать может. Но вот этот отрок ни на что не годный. А вот его комонь дорогой был, такого жалко губить.

Мне и самому было досадно из-за загубленного скакуна. Однако объяснять, что я действительно хотел убить человека, но промахнулся, было как-то неловко. Да и недосуг слушать ворчание поручика. Сражение требовало постоянного и твердого руководства.

Впрочем, сражение по сути уже закончилось. Простые коноводы, которыми франки подменили рыцарей, не сумели выдержать одного-единственного натиска. Большинство из них уже пали, а уцелевшие старательно избегали боя. По всему форуму носились в беспорядке всадники, так что игемон Феодор распорядился прекратить стрельбу, дабы ненароком не зацепить своих. Найдя взглядом горниста, я поднял руку вверх и покружил ею над головой, а после указал на восточную арку. Тотчас рожок затрубил отход, и наша тяжелая конница нехотя стянулась на исходные позиции, уступая поле боя царице полей. Конная дружина хоть и разгромили противника наголову, но должна была привести себя в порядок. Кого-то вышибли из седла, у кого-то в пылу схватки перерезали уздечку, или же лопнул шнурок, держащий поножу на кожаной подкладке, к тому же большинство ратников лишилось копий. Да и солнце еще не светит в глаза супостатам, так что можно пока собрать пленных, заодно оказав им первую помощь. Мы же не варвары какие-то.

Мельком я глянул и на своего пленного. Без своего огромного плюмажа на шлеме он оказался совсем невысоким, и ростом не дотягивал даже до Прони, хотя и был такой же кряжистый, как боярин. Кольчуга так туго обтягивала его широкие плечи, что казалось, вот-вот лопнет. Седые волосы рыцаря коротко пострижены, а взгляд ну очень неприятный. Не то чтобы злой, или пронзительный, просто такой, что не хочется встречаться с ним глазами.

Нобиль казалось бы смирился с поражением, уготованным судьбой, и равнодушно посматривал на своих подчиненных, лежащих там и сям в пыли на давно не метенном форуме. Хотя, чего их жалеть. Они же не благородные.

Приметив, как мой супротивник спокойно вертит головой во все стороны, я разочарованно вздохнул. Это не регент. Мне точно известно, что у барона де Кайо в одном неудачном для него сражении было пробито горло, но к своему счастью он попал в плен, и греческий лекарь сумел вылечить императорского свояка. Барон после излечения от смертельного ранения лишь стал немного хрипеть и с трудом двигал шеей.

Наклонившись, пленный сдернул кольчугу, затем снял стеганный поддоспешник, и позволил Егорке осмотреть свои раны. Впрочем, кроме синяков, никаких повреждений у него не нашлось. А вот второму рыцарю, в приметной черной кольчуге, не поздоровилось. Он сумел прорваться вперед, но потом под ним убили коня а самого засыпали стрелами и сулицами. Этого нобиля первым потащили к врачу, приготовившему под колоннадой несколько койко-мест и разложившему свои инструменты. Лекарь осторожно выдернул из плеча пациента дротик, а затем, не снимая с него кольчуги, и лишь расширив прорехи в броне, принялся удалять из ран обломки стрел.

Егорка уже расторопно доложил, сколько коней мы затрофеили, а про зверски убитого мною скакуна упомянул, что снял с него дорогущее сафьянное седло итальянской работы. Мне только осталось непонятно, пытался ли он меня так утешить, или же прозрачно намекал, что сам загубленный жеребец был воистину бесценен.

Но вот трофейщики отработали, солнце тем временем поднялось достаточно, чтобы ослепить вражин, и настал наш черед атаковать. Правда, наскакивать конной дружиной на сплоченного противника было пока преждевременно. Мы не могли надеяться опрокинуть его столь малыми силами, и потому я пустил вперед свою пехоту.

Наступали наши пикинеры не спеша. Отряды делали ровно десять шагов, потом тщательно выравнивали ряды, и лишь затем снова шли вперед. Торопиться нам было ни к чему, нарок еще не наступил. И Алтун-бек еще не вышел через Месу в тыл противника, и врагов следовало немного промариновать, пугая грозным видом пикейной баталии. Выученные ходить в ногу, наши копейщики делали шаг одновременно, и потому мерный топот от передвижения их сотни был громче, чем от трех неприятельских сотен, шагавших недружно.

Лучники тем временем перебежали по галереям вперед, оберегая фланги пикинеров, а с десяток стрелков спустилась на площадь и заняла промежуток между баталиями. Когда полусотни миновали постамент, наш конный отряд продвинулся за ними вперед, готовясь отбросить противника, если тот попытается ворваться в промежуток между отрядами, или же обойти их сбоку.

Но контратаки не случилось. Конечно, итальянцы уже показали, что они достаточно устойчивы в бою. Но, лишившиеся последних авторитетных командиров, латинянские сотни стали совершенно неуправляемыми. Напрасно десятники кричали своим воинам не двигаться с места. Те сбивались в кучу, словно овцы, и потихоньку смещались в сторону западной арки.

Когда от наконечников копий до рядов противника оставалось не больше трех шагов, пикинеры по сигналу плавно отвели пики назад, готовясь к удару. Тут уж нервы франков не выдержали. Когда перед твоим лицом слаженно двигаются сразу три наконечника длиннющих копий, грозную силу которых греки уже продемонстрировали, сверху сыпят стрелы, да еще изготавливается к удару настоящая рыцарская конница, боевой дух второсортной пехоты опускается до уровня подземной канализации.

Расчет на психологию оказался верным. Не дожидаясь, пока православные вновь пустят пики в дело, италийцы с оглушительными воплями бросились к своей арке, не желая пропадать зря. Пьетро с Лиховидом не кололи бегущих, и дали им время сбежать. Конечно, не из чувства ложного благородства, а тем более не изобретенной еще гуманности, а лишь опасаясь, что численно превосходящий противник, прижатый к стене, в отчаянии сможет нанести нам немалый урон.

Вытеснив всех недругов на проспект, пикейщики поменяли порядок движения. Полусотня Пьетро, располагавшаяся справа, а потому по умолчанию считавшаяся главной, перешла вперед, Лиховид вел своих вторым эшелоном, а конница шла в арьергарде. Вскоре подоспел и Феодор со всеми своими лучниками, и они заняли места на флангах.

Теперь копейщики шли уже ровным шагом, не останавливаясь для выравнивания строя, но противник все равно намного нас опережал. С высоты седла мне были видны только мелькающие спины и брошенное там и сям оружие. Мы с Проней уж было порешили, что настал час пустить конницу вдогон бегущим, но толпа латинян, до сих пор резво удаляющаяся от нас по улице, вдруг отхлынула назад.

Алтун все-таки не подвел и, пусть с некоторым опозданием, вывел своих степняков на проспект Месса. Узрев новую опасность, дезорганизованный противник даже не попытался сопротивляться, и франки бросились кто куда. А довершил разгром венецианцев один-единственный залп лучников, после которого над скопищем латинян вырос лес рук. Все италийцы, не успевшие сбежать, не сговариваясь, сдались на милость победителя.

Ну что же, можно сказать, что первый этап битвы за Константинополь окончился для латинян совершенным поражением. Но это на суше. А что там происходит с нашими кораблями?