Дети Высокого Неба

Солнце взошло. Море успокаивалось, сделавшись похожим на разозленного зверя. Гнев и ярость покинули его, врага тоже больше нет, но память о гневе все еще бродит в крови, вызывая глухой рык и нервную дрожь шкуры. Море недовольно ворчало, тянуло к Небу тяжелые лапы с белопенными когтями, тянуло лениво, не стремясь дотянуться. А если кто-то и окажется под лапой, то уже по своей неосторожности, а не от ловкости охотника. Зверь пока не охотится, он отдыхает и продолжается злиться, совсем немного, но усталому летуну хватит с избытком.

Море и Твердь играют с ним, перебрасывая друг другу. Никому эта добыча не нужна, чтобы спорить и драться из-за нее, но немного поиграть можно. Не часто бывает такое развлечение. Не из-за бревна же спорить, что болтается недалеко от берега. Волны то подбрасывают его под самые корни деревьев, то опять утаскивают в воду, отступая от крупных камней, покрытых темной мокрой шерстью. О посадке на такую Твердь нечего и думать. Тут не только ноги — все кости можно переломать. А повыше, там, где не достают волны, места для посадки тоже нет — обрыв, а сразу за ним копья деревьев. Упасть и не подняться — можно, сесть и остаться живым... Уж лучше садиться на воду, подальше от такого берега. Еще и огонь перестал гореть. Звал, манил к себе, заставлял отдавать последние силы и вдруг... а ведь до него оставалось совсем немного.

Бешеный в последний раз огляделся, собираясь лететь вдоль берега, и... опять увидел огонек. Точнее, уже два. И намного ближе, чем ожидал.

Немного в стороне от обрыва и ствола дерева, которое волны разбивали о камни, из Моря вздымалась стена воды и пены. А вот за этой стеной стоял бескрылый чужак и размахивал двумя факелами. Тверди под ними не было видно, только длинные, низкие волны прокатывались от водяной стены, облизывали ноги и живот чужака, и уползали под деревья. Там тоже не было Тверди для посадки, но бескрылый стоял и подавал сигнал. Один из первых сигналов, которому учат всех крылатых. "Вниз, вниз, вниз!"

Садиться на незнакомую Твердь — всегда риск, а вот садиться на невидимую...

Он свернул крылья сразу над водяной стеной, когда понял, что не сможет перелететь ее. Чужое ли Небо обмануло или он сам не заметил, что летит так низко... Но подняться уже не было сил. Не каждый сможет подняться, свернув крылья перед посадкой. Он мог... раньше... теперь поздно.

Вода ударила в грудь, в лицо, навалилась сзади, выдавливая последний глоток воздуха. Боль в спине и в пояснице. Он еще успел порадоваться, что врезался в водяную стену, уже свернув крылья... еще один удар по ногам и вдруг тяжесть со спины куда-то подевалась. Под ним были волны, длинные и широкие, они лениво ползли к чужаку, что держал факелы над собой. Рот бескрылого открывался, но голоса слышно не было. Стена воды и пены рычала совсем рядом, за спиной. До чужака оставалось шагов восемнадцать, но тело неумолимо валилось в Море. Он и не пытался удержаться — не получится, измениться тоже не пытался — для этого нужны силы и высота, ни того, ни другого уже не было. Если бы мог, он бы засмеялся — до чего же глупо все получилось: пережить Танец с Ветром и захлебнуться возле берега, рядом с чужой Твердью. Шестнадцать шагов. Если опустить руку, то можно коснуться волны. Он зачем-то удерживал тело ровно, будто продолжал парить. Четырнадцать шагов. Он догоняет высокую волну и скоро ляжет на нее грудью и животом. Двенадцать шагов. Живот и грудь уже мокрые, но вода еще не захлестнула лицо. И он в последний раз смотрит туда, где стоит чужак с факелами. Вот только факелы больше не горят. Их нет. И чужак ближе, чем ожидал. Между ними шагов пять или шесть. А так ошибиться с расстоянием он не мог. На шаг, крайне редко — на два, но ведь не на пять же шагов! Чужак опять открыл рот, замахал руками. Но волна уже навалилась на спину, потащила вниз и вперед. Он закрыл глаза, отдавая свое тело Морю, и уходил почти счастливым. Ошибки не было — чужак не стоял на месте, чужак двигался вперед, к нему!.. И как все-таки глупо заканчивается...

— Может, ты прекратишь меня трясти?

— Я думал, ты еще спишь.

— А посмотреть?..

— И получить ножом в глаз?

Привычный разговор. Давно понятный и принятый между ними. И нож давно не появлялся в руке бескрылого при внезапном пробуждении, и летун привык, что кто-то чужой доверяет ему свой сон, как и он доверяет кому-то.

Никогда такого не было среди летунов? А кто знает, что было, а чего не было среди них? Бешеные не любят болтунов, дикие разговаривают редко и кратко, а Небо... оно знает всё, но всегда молчит.

В комнате было тихо. Те гости, что остались в ней, спали или притворялись спящими. Только за двумя столами началось осторожное шевеление. За столом у камина не только проснулись, но и начали завтрак, а вот за столом бешеного о завтраке еще и не думали. До пробуждения чужака. Его появление сильно удивило тех, кто проснулся, и тех, кто вроде бы еще спал. Длинный тюк, что пролежал на лавке с вечера и до утра, вдруг стал еще одним гостем. А почему бешеный принес его — даже не привел! — спросить никто не решился. Не любят летуны, когда им задают глупые вопросы. Умных вопросов летуны тоже не любят. Спокойных и терпеливых, как этот смесок, среди них мало. Да и кому какое дело, с кем или с чем заходят летуны в гостевой дом?! Главное, чтобы после ухода большекрылых, дом устоял на месте, а гости остались живыми. Или хотя бы часть гостей. Чтобы было кому разнести вокруг, кого они видели, с кем сидели в одной комнате, и "как большой и дикий смотрел на всех, раздирая стол огромными когтями..." А если на каком-то столе остались несколько глубоких царапин, то очень многие пожелают увидеть их и посидеть за тем-самым-столом!

Бутар убрал пустые тарели со стола серого летуна, а когда принес заказ, то увидел еще одного гостя. Слушать, о чем гость болтает с бешеным, не стал — безопаснее притвориться глухим и забывчивым, если это не касается заказа и платы за него. Новый гость тоже захотел позавтракать, ничего особенного не потребовал, только еда должна быть пожиже, а питье погорячее. И никакого вина — ему сегодня еще лететь! Как вино может помешать полету, этого Бутар не понял, но спрашивать не стал. Делать ему больше нечего, как думать о причудах чужаков, тут свои бескрылые иногда такого пожелают!.. А мясная похлебка, свежие лепешки и бодрящий взвар — это просто и быстро. Даже готовить ничего не надо, только открой котлы и налей в маленькие горшочки, а горшок потом засунь в толстый мешочек, чтобы гость — упаси Небо! — не обжегся. Да и самому так легче нести, и остывает варево медленнее. Не все ведь любят хлебать холодное, а к утру в комнате становится прохладнее. Еще и те, кто с вечера ушел к соседям, начали возвращаться и напустили холода. Утро здесь не бывает теплым, а после вчерашней ночи, когда Ветер едва не раскатал дом по камушку... Вот и камин пришлось разжечь, хоть утром это редко делается, котел для похлебки самый большой достать и, еще не известно, хватит ли всем желающим. А те начали заглядывать уже на рассвете. Самые осторожные заглядывали и уходили, а за ними проснулись другие — посмелее и поглупее. Откроют дверь, станут на "твердь" и думают... А холод-то идет! Кто-то закроет дверь перед собой, кто-то — за собой, пустующие столы потихоньку заполнялись желающими поесть, что в другое утро непременно порадовало бы Бутара. Но никакая плата не вернет ему жизнь, если большекрылые гости проявят недовольство. Вернее, когда проявят... А то, что без недовольства не обойдется, Бутар не сомневался. Ведь он и сам был недоволен! И, если бы мог, то хорошенько отругал кого-нибудь или побил. Вот только драться с гостями глупо, особенно с такими или в их присутствии — они ведь и присоединиться могут! — а помощники вели себя тихо и предупредительно. Будто мысли читать научились. Конечно, всегда можно найти, к чему придраться, но лучше дождаться ухода опасных гостей. Вот и пришлось выставить Скари наружу. Пусть стоит у входной двери и приветствует всех желающих войти. Заодно и предупредит, каких гостей они имеют счастье принимать в своем доме — вдруг у желающих появится совсем другое желание. А те, у кого не появится, станут сразу закрывать дверь за собой и будут меньше пялиться на летунов, надеясь увидеть их спящими. Не приведи Небо, если кто-то из большекрылых пожелает заснуть в его доме! Тут и с крыланами не всегда просто — молодые иногда изменяются во сне, а там, где просторно двуногому, четырехкрылому не развернуться. Где и как спят летуны, Бутар не знал, и узнавать не хотел.

Утро холодное и ветреное. Конечно, с тем холодом, что был ночью, не сравнить, и ветер стал намного тише, но крыланы в такую погоду не летают. Вот все трое и замерли на краю обрыва, смотрели на Море и восход. Первое солнце уже давно поднялось, а второе только-только выбиралось из-за горизонта. Самое удачное время для взлета. А если лететь на встречу солнцу, то итуну работы меньше. Итуны тоже стояли недалеко от обрыва, кутались в теплые куртки, поправляли капюшоны, которые пытался сорвать ветер. Прятать лицо под маску никто не стал — не принято это на Тверди, тяжелым будет полет — а без маски капюшон защищает слабо. Сколько ни завязывай его, холод все равно заберется внутрь, выстудит голову, шею, спину. Еще один бескрылый стоял рядом с бешеным и довольно щурился. Ветер трепал его волосы, играл неподвязаной курткой, а чужак... будто и не чувствовал холода. Хотя маска, ремни и теплый хэтай у него были. Все, что положено итуну, чей крылан летает в холодных местах. Вот только какой итун может быть у большекрылого? Да и зачем ему итун? Никогда о таком не слышали, не видели никогда такого. А летуна, согласного нести чужой груз, кто прежде видел? А диких, готовых лететь рядом с бешеным?.. Война сильно изменила мир, сделала из привычного, что-то незнакомое и неизведанное. Кто-то изменился вместе с миром, кто-то остался прежним. К лучшему или к худшему эти изменения, только Небо знает. А оно промолчит, как всегда.

Груз, все три тюка, увязали в один еще в гостевом доме. Тюк получился много больше, чем способен удержать крылан, ну так не крылану его теперь нести. Старый итун мог и не выходить из дома, как и многие другие, кто остались в поселке. Но те подглядывали из любопытства, а он... Он привык водить караван и выполнять то, что обещал. Невыполнимых обещаний никогда не давал, в опасные дела не совался, даже за большую оплату, заказчик всегда был им доволен и вот... Не смог, не справился, подвел. И пусть не по своей вине — с Холодным Танцором только безумцы танцуют, но все равно — подвел! А теперь надо убедиться, что свою часть работы он сделал хорошо, что замена надежна и справится с работой. Теперь уже своей работой, ведь караван останется на месте, и лететь сможет не сегодня и не завтра. А заказчик ждать не хочет. Они готовы доплатить, готовы рискнуть, но убраться с острова. Многим известен их путь и, чтобы удачно завершить дело, им нельзя останавливаться.

Дикие стояли чуть в стороне, не смешиваясь с караваном, и не приближаясь к серому летуну. Он первым поднимется в Небо, а за ним уже и они. Его груз больше и тяжелее, их — легкий и привычный. Сомневаться, что бешеный справится со своим грузом?.. Глупо. Кто же сомневается, что утром нужен восход. Вот только захочет ли солнце выбраться из облаков или до самого вечера будет прятаться за ними, тут уж никто не угадает. И никто не заставит солнце выглянуть из облаков. Нет такой силы, и никогда не было. А если когда-нибудь появится, то мир рухнет, рассыплется, как рассыпался Архипелаг. В ту Войну применялись страшные силы, но и они не пытались пересилить солнце.

Серый подошел к обрыву, качнулся, стоя на краю, и начал ложиться на воздух. Ноги еще держались за Твердь, а тело уже менялось. Вот появились два больших крыла, за ними еще два, поменьше. Тело и голова вытягивались, пасть наполнялась зубами. Глаза сделались большими и узкими, только цвет их остался прежним. Ноги оттолкнулись от Тверди и перестали быть ногами. Но тело не рухнуло к воде, не замахало крыльями, пытаясь удержать высоту. Крылья развернулись еще больше, поймали прядь Ветра, вцепились в нее, и уже Ветер поднимал летуна, а не сила крыльев.

— Красиво, — сказал Ликос, один из черных.

— Красиво, — согласился второй. — Только опасно так близко от Тверди играть с Ветром. И не каждый сможет...

— Ты сможешь. И я...

— Нет. Ни ты, ни я не будем так рисковать.

— А он может?..

— Он может. И умеет. И почти не рискует. Ты видел, какие у него крылья?

— Крылья, как крылья, — Ликос подошел к обрыву, но прыгать не стал. Он — второй. Пока еще второй. Но Митар недолго будет впереди...

— Вот отрастишь себе такие же, тогда и будешь спорить со мной.

Митар опять поучает. Надоело!

— Я же не бешеный! Откуда мне взять такие крылья?!

— И я всего лишь дикий летун, — напоминает Митар, будто такое можно забыть.

— Только очень осторожный, — фыркнул Ликос.

Но собеседник ничего не ответил — прыгнул с обрыва, раскинув руки и стараясь ровно держать тело. Когда оно начало заваливаться, изменился, не разворачивая крылья во всю ширину. Над морем трудно парить, а взлететь можно и на узких крыльях.

Когда Митар поднялся над площадкой, Ликос тоже прыгнул вниз. Он еще изменялся, когда бешеный подхватил свой груз и опять взмыл в Небо. Когда он парил, тень от крыльев бешеного накрывала посадочную площадку и часть поселка.

Очень хочется спать. Но стоит закрыть глаза и опять придет тот сон. Который так часто приходит, что увидеть его еще раз совсем не хочется. Те, кто говорит, что летуны никогда не видят снов, ошибаются так же, как и те, кто говорят, что летуны вообще не спят. Они спят, и сны видят, кто-то редко, кто-то чаще, а некоторые и рады бы не видеть, но не получается. Небо каждому дает свой талант и не спрашивает, кому какой. Кто-то может подняться в Высокое Небо, а кто-то способен удержать летуна на высоте, когда Небо начинает дышать. С Тверди это дыхание кажется очень красивым: воздух и облака сияют разным цветом, переливаются и мерцают всевозможнейшеми оттенками, за один только взгляд на них многие рисовальщики отдали бы руку или ноги. Но тому, кто попал в дыхание Неба, очень трудно остаться живым. То, что с Тверди слышится слабым треском и шорохом, на высоте оглушает. А еще летун совсем по-другому видит все, когда парит. Он слепнет и глохнет в дыхании, и счастье тому летуну, кто успеет вырваться под чистое Небо. Или под спящее, как говорят бешеные. Они поднимаются выше всех и знают, какая тишина бывает там, наверху. Но эта тишина живая и очень чуткая, и не дай Небо потревожить того, кто дремлет там, наверху.

Крыланы тоже иногда попадают в дыхание, но почти все летают с итаном, что может быть глазами и ушами крылана, а в некоторых случаях еще и мозгами. Иногда дыхание бывает таким громким, что напоминает Зов, и тогда можно заблудиться в безоблачном Небе или измениться, позабыв что до Тверди еще полдня полета. На бескрылых дыхание действует не так, и тумана они боятся меньше — их глаза по-другому видят. Ни один бескрылый еще не заблудился в тумане и не перепутал Твердь с Морем, а вот с крыланами такое иногда случается, даже когда он становится двуногим.