Дети Высокого Неба

Дети Высокого Неба.

Твердь ощутимо дрогнула, кружки на столе подпрыгнули, расплескав содержимое, кувшин качнулся, опасно накренился, но Крайс успел подняться и удержать его. Вильди вздохнул, посмотрел на окно. Небо скрылось за грязно-серыми тучами. Уже несколько дней дышалось тяжело и часто, что на Тверди, что над нею. По всем приметам получалось, что сырой сезон начнется раньше обычного. Скоро ветреные, сухие дни сменятся на сырые или дождливые. О полетах придется надолго забыть. В короткие промежутки между дождем и холодной моросью Небо так и не очистится от туч. Любой ветер завязнет в них, а без ветра сил крылана надолго не хватит. Пик сезона ветров закончился давным-давно. И даже те, кто не летал в самые ветреные дни, теперь вспоминают о них с печальным вздохом. Только дикие и бешеные летают в любую погоду. Но к ним не один итун даже близко не подойдет. Дикие умеют обходиться без итуна, а бешеные всегда одиночки. К счастью, и тех, и других осталось мало, и многие молодые крыланы их не видели, хотя и начали подниматься в Небо. Даже над Твердью трудно встретить дикого или бешеного летуна. К счастью для молодых крыланов, что летают низко и медленно, большекрылые любимцы Неба едва замечают их, не считая соперниками. Но сегодня счастье изменило многим: Летун на Тверди — это не тоже самое, что высоко над нею. А злой и раздражительный летун...

— Серый или черный, как думаешь?

Вильди покосился на болтуна и сделал знак "близкая опасность". Хорошо хоть, что у Крайса хватило ума не назвать прозвище, которое большекрылые терпеть не могли. За такими словами очень быстро следовала серьезная трёпка, и отделаться несколькими сломанными костями считалось большой удачей. Летуны Высокого Неба редко давали себе труд выяснить, кто именно их оскорбил — доставалось всем сидящим за одним столом, а иногда — и в одной комнате. А если обиженный летун вдруг изменялся, не выходя из комнаты, то от всего дома оставались только обломки.

— Лучше бы черный, — шепнул Вильди, сделав вид, что занят содержимым кружки.

— Да уж, дикари умеют притворяться глухими, — Крайс повторил слова наставника, рисуясь перед Пайли.

— Жить надоело? — Рамус тоже держал кружку двумя руками и даже голову не поднял, чтобы посмотреть на глупого новичка. Но всем сразу стало понятно, насколько он недоволен учеником.

Крайс зябко повел плечами и быстро сел на место. Если дикие слышат так же, как летают, то недовольство учителя легко понять. Но ведь надо же как-то показать девушке, что уже избавился от детского пуха и даже начал обрастать чешуей.

Дверь распахнулась, впустив холод и сырость в комнату. Кто-то большой и громоздкий протиснулся в узкий для него проем. В комнате сразу стало очень тихо. Входя, новый гость сильно нагнулся, чтобы не стукнуться о низкое для себя "небо". А когда выпрямился, медленно и осторожно, оказалось, что потолочные балки почти касаются его головы.

Пайли посмотрела на старших, потом на молодого крылана, который мог стать ее напарником. Мог бы! Если бы был молчаливее и умнее. Так страшно ей еще никогда не было.

У летуна Высокого Неба были желтые глаза, серая кожа и два костяных валика на голове. Вот только чешуя явно отливала черным.

Смесок!

Дитя бешеного и дикой. Опасней существо трудно придумать. Многим за всю их долгую жизнь везет не увидеть такого ни разу. Она вот увидела. И прожила-то всего ничего, даже еще не поднималась над Твердью... И что делать, если смесок подойдет ближе? Он же учует ее страх! А страх подхлестывает изменение, страх провоцирует нападение, страх...

Летун прошел мимо, не задерживаясь, сел за дальний стол и повернулся спиной к стене. Сверток, что казался маленьким в его руках, бережно положил рядом на лавку.

Хозяин гостевого дома появился возле стола очень быстро. Вроде бы шел из своего угла, как обычно, улыбаясь знакомым, кивая приятелям, не просил расступиться тех, кто поднялся до появления летуна, да так и остался неподвижным, чтобы не привлечь внимание опасного гостя, но когда тот выбрал стол и уселся, то перед столом уже стоял хозяин гостевого дома. Желтые и карие глаза встретились, в одних не было гнева, в других — страха, только внимание и ожидание.

— Мяса! Много!

Голосу гостя было тесно в этой комнате. А ведь она самая большая во всем поселении.

Бутар кивнул и направился к двери на кухню. Этого летуна он видел первый раз, но спрашивать, чем тот будет расплачиваться, не стал. Только самые молодые и слишком уверенные в своих силах, рисковали раздражать голодного летуна глупыми вопросами. Заканчивались такие разговоры всегда одинаково: искалеченные и мертвые тела на развалинах гостевого дома. Даже если опасный гость ничего не заплатит, а поест и уйдет — это окупится много раз. Всегда найдутся те, кто захочет увидеть место, которое большекрылый покинул, никого не убив. А, зайдя в гостевой дом, глупо сразу уходить из него, как и глупо сидеть за пустым столом. А вот будет ли куда приходить и за чем сидеть, зависит теперь от хозяина дома. И от того, сколько мяса для летуна много.

Едва дверь кухни закрылась, как четыре пары глаз уставились на хозяина гостевого дома. И Бутар ответил на молчаливый вопрос словами бешеного:

— Мяса! Много! — И добавил уже тише: — Подам сам.

Четверо помощников, такие неподвижные еще мгновение назад, забегали по кухне, накладывая на два каменных блюда куски всевозможного мяса. Были здесь и тушки зеленой ящерицы, завернутые в пряные листья, и задние ноги горной козы, и ребра водяной живульки, и вырезка со спины молодого толстобрюха, сдернутая с вертела и уложенная на три свежайшие лепешки, тут же впитавшие ароматный жир. А из кипящего котла вытащили самого большого мохнонога и раскололи его панцирь. На всякий случай. Чтобы гость не облился горячим соком. Кому понадобилось столько еды, и кто сидит в большой комнате, это на кухне узнали еще до возвращения хозяина. Вот и работали быстро, без разговоров и непременных шуточек. И в помощь хозяину и отцу никто не напрашивался, хотя обычно в гостевую комнату выскакивали все по очереди. И Бутар им не препятствовал, но только не сегодня. Кто знает, какое мясо предпочитают летуны по вечерам. Так что не стоит молодняку показываться на глаза такому гостю.

Ловко подхватив нагруженные блюда — самые большие, какие нашлись в доме, Бутар направился к дальнему столу, привычно выбирая короткую и безопасную дорогу среди столов, столиков, лавок, табуретов и посетителей, которые вели себя тише обычного. Не было привычного многоголосого гула, никто не вставал со своего места, чтобы объяснить едокам за соседним столом, что они слишком громко болтают или, наоборот, слишком тихо сидят — не иначе подслушивают. Все гости вели себя очень тихо и старались не делать резких движений. Рассказы о бешеных ходили самые невероятные, а вот сколько в них правды — проверять не хотелось никому. Все задумчиво потребляли еду, не желая привлекать внимание не только хозяина дома, хотя некоторые давно бы уже потребовали добавки, но даже с соседями по столу общались в основном знаками.

Привычно отслеживая, что там творится по бокам и на пару шагов впереди, чтобы успеть изменить движение, если кто-то вдруг вздумает подняться и куда-то пойти, Бутар дошел до стола опасного гостя. Слегка шевельнув блюда, отчего те столкнулись между собой и негромко брякнули, поставил еду на стол и сделал осторожный шаг назад. Гость недовольства не выразил. Пока не выразил. Но и приниматься за еду сразу не стал. Смотреть в лицо летуну Бутар посчитал неразумным, хоть тело гостя выглядело расслабленным и даже сонным, но его руки оставались под столом, а на что способны когти бешеного, и что для них столешница из водного дерева... Додумать хозяин дома не успел, гость заговорил еще раз:

— Ликамору есть?

— Да, ширококрылый.

— Два кувшина. Больших.

Руки летуна по-прежнему под столом, еда стоит нетронутая, но уйти, выполняя заказ, уже можно. Теперь повернуться к гостю спиной — не оскорбление.

Дойти до кухни Бутар не успел. Входная дверь распахнулась и, едва первый из новых гостей переступил "твердь", раздался громкий, уверенный голос:

— Большой стол, горячий ужин и самое теплое место на ночь!

Бутар стоял и смотрел, как в гостевой дом друг за другом входят двое бескрылых, чужак, трое крыланов из семьи Синих, двое диких и кто-то еще, самый низкий из всей компании, и завернутый в непромокаемый плащ. Крыланы бережно несли какой-то груз.

— Проходите к камину, там самый большой стол и самое теплое место, — далеко отходить от кухни Бутар не стал, но и оставаться на месте не рискнул — таким гостям много уважения не бывает, хотя много внимания они тоже не любят. — Ужин скоро будет.

Когда новые гости направились к камину, Бутар открыл дверь кухни, а потом так же тихо закрыл ее за собой. И, уже в окружении привычных запахов и звуков, позволил себе закрыть глаза и привалиться спиной к двери.

— Так плохо? — выдохнул Скари, подойдя совсем близко.

Еще днем старший сын был бы наказан за такую вольность, но когда в опасности Дом, тут уж не до мелких нарушений. Если Небо будет милостиво, то сын получит за всё и сразу, а пока Бутар выдохнул ему в самое ухо:

— Еще двое диких, — и уже громче добавил: — Ужин для девятерых за стол у камина. И два больших кувшина ликамору. Самых больших. И пробку не сбивать!

— Это для него? — Скари почти прижался к отцу, чтобы посторонние не услышали вопроса. Но, увидев недовольный оскал, отступил на дозволенное расстояние.

— Шевелитесь лентяи! — рык хозяина слышен и за дверью. — А к камину пойдем вместе. Когда я вернусь, — опять тихо, только для старшего. Младшие и так напуганы. А пламя любит обжигать испуганных.

— А если?..

Вот и старший задергался, недовольно заметил Бутар, а будь у того что-то в руках — обварился бы или разбил.

— Тогда пойдешь сам. И... постарайся дожить до утра.

Хотя тут старайся, не старайся, а на все воля Неба и летающих высоко.

И ведь неизвестно, кто опаснее — два молодых дикаря или один, битый Небом бешеный.

Твердь для всех, Небо для крыланов и летунов, Высокое Небо только для летунов.

Это известно всем с самого рождения. С этим живут всю жизнь, с этим умирают. Умирают и надеются родиться вновь. Бескрылые надеются в следующей жизни получить крылья, крыланы — подняться в Высокое Небо. А летуны? О чем мечтают большекрылые перед смертью?

Ветер ломал крылья, рвал и заворачивал их за спину. Высокое Небо гневалось и разило синими и фиолетовыми копьями всё, что было внизу. Море вздрагивало от каждого удара, проваливалось внутрь себя в одном месте, и вздымалось мутно-пенной громадой в другом. Скалы тоже получали удары, стонали и грохотали, но в слепой ярости своей отвечали ударом на удар тому, кто был ближе к ним — морю. А оно — милосердное и безжалостное, ласковое и жестокое, терпеливое и беспощадное — принимало все удары, поглощая и растворяя их. Куски скал обваливались, исчезали под водой, острые пики и края скал, не облизанные еще ветром и морем, тянулись к небу и ранили его.

Самый высокий пик — Клык Демона — приближался быстро и неотвратимо. Сломанные крылья уже не держали тяжелое от дождя тело и оно, кувыркаясь, падало на скалы. Камни были совсем близко — крылом достать, если бы крылья удалось развернуть и наполнить силой... И в этот миг сине-фиолетовое копье соединило Высокое Небо, падающее тело и Клык Демона. Зажглось новое маленькое солнце.

— Ты такой смерти хочешь себе, летун?

Глаза почти ослепли от боли, уши оглохли и уже не слышали шум ветра, грохот разваливающихся скал, рев беснующегося моря. Боль и тишина заполнили измученное тело. Отвечать было нечем. И некому. А был ли вопрос? И нужен ли ответ?..

Высокое Небо безгранично и равнодушно. Что для него крохотная искорка, что сгорает внизу, между тучами и камнем. Что для Него тысячи искорок, что мерцают еще ниже, вспыхивают и гаснут, чтобы через миг вспыхнуть уже в другом месте и опять погаснуть. Ничто не вечно: ни твердь, ни море, ни камень, даже солнце — и то когда-нибудь погаснет. Только Высокое Небо вечно и бесконечно. Что ему чьи-то мечты и чье-то проклятие. Разве великому есть дело до мелкого? До ничтожно малого? Есть?.. И какое?..

Высокое Небо гневалось... Высокое Небо?.. Нет! До Него еще дальше, чем до икому есть дело до мелкого?лятие.о. что ь, даже солнце — и гаснут, чтобы через миг вспыхнуть уже в другом местСолнца. Не Высокое — просто Небо. Где есть место крыланам и летунам, темным тяжелым тучам, сильному и опасному ветру, чей порыв может сломать крыло, завертеть тело в смертельном танце, а может и подбросить вверх, подальше от опасных скал, ревущего моря и огромных ярких копий небесного огня. И на той, не достижимой прежде высоте, все внизу казалось не таким, каким виделось раньше. Твердь и ветер, скалы и вода — не сражались, а играли в интересную игру. Создавали новые узоры, формы и звуки. Они творили, а не разрушали. Они не были злыми или добрыми, они подчинялись другому Закону, у их Игры были другие Правила, не понятные и не известные ни бескрылым, ни крыланам, ни летунам. Но ведь кто-то же придумал эти правила, создал закон... Кто-то много сильнее и выше скал, моря, тверди, ветра... Кто-то, о ком страшно даже подумать. Да и нужно ли думать о ком-то летуну, чьи смятые крылья вдруг развернулись, наполнились силой, сделались больше и шире, чем когда либо. Чтобы радоваться, не нужно думать, достаточно парить, впитывая тепло и свет всем телом.

— Такой ты жизни хочешь, летун?

Скари дождался отца и вместе с ним пошел к столу возле камина. Еды для гостей было много, уходить и возвращаться пришлось три раза, у Скари уже дрожали руки, когда он потянулся за большими тарелями, полными еды. Отец мрачно посмотрел на него, сказал: "Возьмешь вино", и сам поднял тяжелые тарели. Кувшинов было три и еще девять кружен для арисму. Хойла нанизала их за ручки на шнурок, завязала его узлом "Здоровье и Сила" и повесила связку Скари на шею. Носить по два кувшина в руке он умел, но эти были большими и тяжелыми. Один еще можно было удержать гостевым хватом, а вот от двух рука почти сразу задрожала.

— Бери грузовым хватом. И локти упри в бока.

Держать сразу стало легче. Отец знал, что советовать. Когда с разгрузкой приходилось торопиться, Бутар подвешивал по кувшину на палец и так шел к винному подвалу, а там вешал кувшины на крюк одним движением, быстро и красиво. А кувшины-то не маленькие! Маленькими занимались помощники и младшие. Скари уже разрешалось брать средние кувшины, но по одному в руку. "Дорасти сначала!", — говорил обычно отец, когда он пытался взять больше. И вот дорос! Доверили! Только вот страшно и совсем не радостно почему-то. Привычно пристроился за спиной отца, держа расстояние в полтора шага — и не влезет никто между подавальщиками, и остановиться всегда можно, не столкнувшись с впереди идущим. Сегодня посетители тихие, очень тихие, особенно те, что появились до Бешеного. За столом у камина тоже шума намного меньше, чем могло быть. И разговаривают в основном бескрылые, крыланы налегают на еду, а вот дикие к еде почти не притрагиваются. Зато сели так, что одному видно бешеного, часть комнаты и входную дверь, а второй посматривает на дверь кухни и часть комнаты перед ней. Самый низкий гость сел за камином и почти затерялся в тени. Только глаза поблескивают из-под капюшона.

Стук тарелей друг о друга перед тем, как поставить их на стол. Ни на шаг раньше, ни на полшага позже. Гости успели отвлечься от разговора, запретного для чужих ушей, сдвинули пустые тарели в сторону, освободив место для полных, а кто-то ухватил последние лакомые кусочки, лепешкой подчисти еще одну тарель. Хозяину дома не приходится мешать гостям, а тем не нужно долго терпеть постороннего рядом со своей едой.

"Аккуратность, внимательность, порядок и осторожность — если одного из этих крыльев у тебя нет, ты не взлетишь, — так иногда говорил отец, когда у него появлялось разговорчивое настроение. — Пускай они летают над Твердью, а твое Небо здесь — в большой комнате. Научишься летать — заменишь меня, нет — останешься помощником". Скари привычно кивал, замечая, что младшие тоже слушают и кивают, и не придавал особого значения словам. Он — старший, а мелкие пока еще вырастут!.. У сестры даже пух выкатываться не начал. А сегодня вот увидел отца в большой комнате и понял, что так, как он, еще долго "летать" не сможет.

К счастью, стучать кувшинами друг о друга не пришлось. Не с грузовым хватом проделывать такие трюки. А может и с грузовым можно, надо будет узнать потом у отца. Если дом переживет таких опасных гостей.

Пустые, грязные тарели быстро сложили в стопку, та утвердилась на руке Бутара. Вроде бы качни слегка рукой — все посыплется, но с таким грузом хозяин дома мог и Поклон Ветру станцевать. И танцевал, когда его очень просили. И ничего не уронил и не разбил ни разу.

Скари только подошел к столу, а Бутар подцепил средний кувшин за свободное грузовое ушко, потянул на себя, помогая сыну поднять тяжесть над столом, чуть довернул кисть, отчего гостевое ушко оказалось напротив дикого, и легко опустил кувшин на стол. С двумя остальными кувшинами Скари справился сам. Как и с кружками. Быстро сдернул с шеи шнурок, сильно, но осторожно качнул его, отчего кружки собрались вместе, повиснув донышком вниз. Поставить сразу пять кружек легко, труднее семь или восемь, а вот девять... Одна качнулась на краю, Бутар подставил коготь, беззвучно стукнул по донышку и кружка осталась на столе. Разрезать и вытянуть шнурок — дело простое и быстрое. Одно движение когтями и разрезанный шнурок можно намотать на запястье. Еще одна тарель успела опустеть, и Скари прихватил ее вместе с двумя лежащими кувшинами. Еще один кувшин тоже скоро положат на стол, но кто же станет торопить гостей и крутиться у них за спиной. Невежливо это и опасно. Пусть гости разобьют лучше кувшин, если он им мешает, чем голову хозяина дома. Или его глупого помощника, которому еще растить и растить крылья для "полета".

На кухню они вернулись вдвоем и, уже закрывая дверь, Скари услышал:

— А кто может долететь до Илутаси?

В каждом гостевом доме есть камин. А напротив камина всегда висит карта островов. Рамус видел разные карты. Чем богаче остров, тем красивее карта в гостевом доме. Бывают карты из чешуек рыб и панцирей морской живности, бывают карты из разных пород дерева, из высушенных цветов и плодов, из кожи мясных ящерок, из веток винных кустов, из красивых камешков, что любят покупать бескрылые чужаки. Эта карта была выполнена из шнурков, завязанных хитрыми узелками. Если присмотреться, то можно заметить не только горы на острове, но и посадочное место, и гостевой дом, и дома поселения... там, где они есть. Над каждым островом имеется место для шипов-приглашений, а ниже — название острова, для того, кому оно нужно, кто не может отличать острова по виду. Те, кто не умеет читать и отличать, в гостевые дома не заходят — нечего им здесь делать. А вот тех, кто не может сам добраться до соседнего острова, в доме видят часто. Но такой глупый вопрос здесь слышали впервые.

— Кто может долететь до Илутаси?

Зачем может понадобиться кусок камня, на котором даже гостевого дома нет, Рамус понять не мог. За один перелет туда не добраться. А спать на лету не каждый может. Тот же, кто может, не захочет лететь в такую даль. Зачем трудить крылья отсюда, если можно перелетать с острова на остров, отдыхать в гостевых домах и добраться до Илутаси, если уж так понадобилась эта мертвая скала. Быстро такое не получится, но куда торопиться? Илутаси простоял с самой Войны и еще постоит, если Великое Небо того пожелает.

— Чей это шип?

А этот вопрос заинтересовал уже многих. Кое-кто даже повернул голову в сторону карты, из тех, кто не сидел к ней лицом.

Над ближайшими к Мюнаси островами торчали чешуйки-приглашения. Кое-где поодиночке, а над большими островами — две, а то и три. Привычное зрелище, таким никого не удивишь. Хочешь лететь, выбираешь чешуйку, договариваешь с крыланом, платишь за его еду и лети! А вот увидеть шип где-то дальше никто не ожидал, и к карте особо не присматривались. Есть крыланы, готовые лететь на соседний остров, или на ближайший от соседнего, нашелся бескрылый, желающий переправить груз, сообщение или себя — сговорились в цене, простились с Твердью и поздоровались с Небом. А уж как оно их примет, зависит только от Неба. И вдруг кто-то заявляет, что готов лететь на окраину Архипелага. Со средины и почти на окраину! Хвастовство не принято среди крыланов. Небо не любит хвастунов. Если сказал, то делай, не можешь сделать — молчи. Хвастун, как и глупец, расплачивается не только своей кровью. Его жизнь не бывает долгой, а смерть — легкой.

В большой комнате гостевого дома собралось много гостей. Крылатых и бескрылых. Почти все знали друг друга. Несколько новичков, только ставших на крыло, появились с наставниками. Тот и с остальными познакомит, и в полет поднимет, пока молодой ищет собратьев по крылу. Летать одному — большой риск. А кому он нужен? Жизнь не купишь, а мертвые за себя уже заплатили.

Вот и еще одну стаю принесло встречным ветром. Их место вокруг Нуриласси и южнее. Но Ветер изменчив и непредсказуем — не всегда крылья несут, куда ими машешь. Вот отдохнут прилётные и вернутся к себе. Если Ветер будет попутным, а Небо — добрым. Может, и еще кого-то занесло, аж с окраины! Как только выжили, бедняги, и как крылья выдержали? Может, и потеряли кого из стаи, а то и один всего добрался — такое тоже помнит этот дом.

— Так чей это шип?

Чужак, что зашел вместе с летунами, выдернул чешуйку из карты и вертел в пальцах. А что ее вертеть? Ни рун, ни особых меток на ней нет. Каждый крылан и с закрытыми глазами узнает свою чешуйку, бескрылые отличают их только по цвету, а для чужаков все чешуйки на одну иглу. Вот и ходит этот между столами, показывает, спрашивает, а его дальше посылают.

Пайли с нетерпением ожидала, когда чужак подойдет к их столу. Очень уж любопытно посмотреть на чешуйку того, кто видел край Архипелага. Говорят, что есть еще и другие Тверди. Вдруг тот крылан видел их. Пусть не долетал, но хотя бы видел! Послушать бы, что он расскажет, ведь интересно же... Хорошему итуну надо много знать и помнить. Если крылан заснул в Небе, итун отвечает за две жизни.

Чужак подошел к столу, положил чешуйку на свободное место и спросил недовольным голосом:

— Ваша?

Рамус и Крайс молча покачали головой. Это получилось у них так похоже, будто оба из одного Гнезда.

— Это шутка такая?! Я уже всех обошел, вы последние!

— Покажи ему, — велел Рамус, и достал свою чешуйку. Она оказалась меньше чужой, и прилипать к ней не стала. Чешуйка Крайса тоже ни с какой не слиплась. — Убедился? Таким не шутят. И от своего не отказываются.

— Но как же так? — чужак удивился, даже глаза больше сделал. — Я же у всех спросил! И все отказываются. А мне очень надо!

— Не у всех. — Пайли и сама не знала, зачем вмешалась. Но если уж начала говорить, то надобно закончить. И пусть наставник смотрит неодобрительно, но молчать она не будет. И не только потому, что захотела помочь — ей по-прежнему любопытно до дрожи в пальцах! — Есть еще два стола, где ты не спрашивал.

— Это ты меня за наш стол отсылаешь?! — разозлился чужак. — Я там всех знаю — не наше это!

— Тогда остается только один стол, — улыбнулась Пайли. Инут не должен злиться и пугаться, злому и пугливому нет места в Небе.

Чужак покосился туда, где сидел смесок, похоже, задремавший после еды, и тихо сказал:

— Что-то не похож он на крылатого...

— А он и не крылан, — засмеялась Пайли.

Сытый летун, конечно, не так опасен, как голодный, но даже сытого станет будить только тот, кто совсем не дорожит жизнью.

— Прости, уважаемый, мою ученицу, — вмешался Вильди, делая знак "Опасность" и "Молчание". — Она еще не умеет правильно шутить. К сожалению, мы ничем не можем тебе помочь. А ты, глупая, думай, что говоришь, — добавил он, когда чужак отошел подальше. — Мы слишком близко от... — и снова знак, теперь уже "Большая опасность", — чтобы так шутить. Ты разочаровала меня, ученица.

Так стыдно Пайли не было уже очень давно. Кажется, еще в первый сезон, когда ее только привели к наставнику, она допускала такие глупые ошибки.

— Простите, я только хотела... — договорить она не успела.

Оказывается, в этой комнате было два глупца — чужак, не дойдя до своих, вдруг резко развернулся и направился к столу бешеного.

— Это твое?

Узкая длинная чешуйка легла между кувшином и полупустым блюдом.

Очень многие в этой комнате забыли, как надо дышать, когда летун поднял голову и открыл глаза.

— Чего тебе? — похоже, что большекрылый еще не совсем проснулся.

— Я спросил...

— Я слышал, что ты спросил. Дальше что?

Чужак переступил с ноги на ногу. О найме договариваются не так и не с теми, но прекратить разговор — это позволить остальным смеяться над собой. Им и так весело...

— А мне и надо дальше. Отсюда дальше и побыстрее. Вот я и подумал...

— Давай сюда, — недовольный чем-то собеседник протянул руку и длинный шип сам прыгнул к нему. — А ты пойди, подумай еще.

И глаза с узким зрачком будто толкнули просителя от стола.

Небо бывает разным. К этому привыкаешь и все равно удивляешься, увидев новое обличье Неба. Сегодня Вильди удивлялся особенно часто. "Если ты увидел дикого и пережил встречу с ним — на тебе благословение Неба. Если ты встретился с бешеным и остался жив, дети станут завидовать твоей жизни!" А если встретил летунов на Тверди и еще не известно, переживешь ли ты эту встречу... А если один из большекрылых оставляет свой шип в карте... И кто видел летуна, что занимается работой крылана?.. И кто слышал о таких летунах прежде? И останется ли кто-то в живых, кто видит и слышит сегодняшний разговор?.. "Бескрылый нанимает бешеного для перевозки!" Еще вчера за такую шутку могли намять крылья, а на Тверди побить так, что шутник надолго разучится говорить. И свои, крыланы, побили бы, не дожидаясь, пока шутка долетит до большекрылых. А сегодня... Сколько же ликов у Неба!

Чужак, так не похожий на бескрылых Архипелага, и бешеный, опять воткнувший свой шип-приглашение в карту. Быстрое, едва заметное движение руки, и пальцы летуна свободны, а над Арласси торчит узкая чешуйка. Остров небольшой, но гостевой дом на нем есть. Вот только и дом, и двор при доме, и даже все поселение могут уместиться в этой комнате. Сам Вильди на Арласси не был, но с теми, кто туда летал, разговаривал. "Плох тот итун, кто не сможет разговорить камень и переслушать море". Так говорил маленькому Вильди его наставник, этому же Вильди учит своих учеников. Из Пайли тоже получится хороший итун, если научится быть осторожнее — слушать и спрашивать она уже умеет.

— Арласси?! Ты летишь на Арласси?! — обрадовался чужак, останавливаясь перед картой. — Так ведь мне туда... — и он потянулся к шипу.

— Уже не лечу, — бешеный шевельнул пальцами, и чешуйка вернулась к хозяину.

— Почему?

— Я передумал.

— Тебе не нужны деньги?

— У меня достаточно, чтобы заплатить за еду.

Чужак так и не отошел от карты. И все в комнате слышали эти глупые и опасные вопросы. И очень многие притворялись, что уже спят и ничего не видят. А назойливый чужак будто не чувствовал, что "ветер крепчает" и скоро начнет ломать крылья всем.

— Достаточно?.. Разве денег бывает достаточно?.. — чужак все-таки отошел от карты, шагов на семь, но говорил громко, будто стоял за стеной дома. И вид у чужака стал такой, словно он стукнулся о "небо", когда входил в комнату. — Не... нужны... деньги... А что тебе нужно?

— Поесть, выпить и отдохнуть, — бешеный ответил и закрыл глаза.

— А ты что, сильно устал? Такой здоровенный крыломах и вдруг устал! Очень смешная шутка! Ха-ха-ха! — и чужак оглянулся, ожидая, что все остальные начнут смеяться.

Вот только никто почему-то не смеялся. В комнате стало так тихо, что слышно было, как шуршит одежда на теле чужака.

— Да что это с вами?! Что здесь происходит?!

"Вернись к своему столу, глупец, и спроси попутчиков, может они объяснят тебе до того, как у большекрылого закончится терпение". Так подумал Вильди, но говорить не стал. Он первый раз видел такого терпеливого летуна, и только Небо знает, какое слово или движение сломает это терпение. "Иди, чужак, пока Твердь носит тебя, а Небо терпит. Иди, пока живой. Мертвым уже никуда не надо".

— Ну, и как мне заставить этого лентяя взлететь? — сказал чужак, вернувшись к своему столу. — А может, он летать разучился? Если столько жрать и спать — любой разучится. Может, поучить, как следует, чтоб делал свою работу, а не...

Один из диких протянул руку к горлу болтуна и сжал пальцы.

— Сядь и замолчи. Пока нас тут всех...

Но предупреждение немного запоздало. Никто не решился встать из-за стола и остановить чужака, пока тот бродил по комнате. И болтовне его помешать не успели. А болтал он так громко, чтоб и в дальнем углу, где дремал бешеный, было слышно. Вот и доболтался...

В стол у камина воткнулся узкий серый шип, побольше того, что торчал в карте. Пальцы чужака, теперь уже молчаливого чужака, за чью шею продолжал держаться дикий, почти касались шипа. Оба черных летуна переглянулись и посмотрели на бешеного. Вслед за одним шипом могли прилететь еще два. Или не только два. И совсем не обязательно они воткнутся в дерево. Вызов на Поединок допускает и не такое. А победил тот, кто жив, а не тот, кто прав.

— Так куда ты там хотел долететь? — подниматься из-за стола большекрылый не стал.

Дикие переглянулись еще раз. И один убрал пальцы от горла чужака, а второй отодвинулся к стене, вместе с табуретом. Похоже, всеобщего поединка не будет, а защищать наглого болтуна — глупо и недальновидно. Небо для тех, кто летает, а Твердь... она всех примет. Полет ведь разным бывает. Как и посадка.

И Небо чужое склонялось над ним.

Чужая Твердь носила его...

Песня о летуне-изгнаннике. Старая, довоенная и почти забытая. О черных в ней пелось или о серых — теперь уже и не узнать. Давно это было, а те, кто помнили, или хоть что-то знали, уже обнялись с Твердью. Но о ком в этой песне точно не пелось, так это о крыланах. Не с их крыльями становиться изгнанником. Даже летуну понадобится несколько дней и ночей, чтобы добраться до чужой Тверди. Если подняться в Небо с самого края Архипелага, подняться так высоко, насколько хватит сил и крыльев, то ее можно увидеть, эту чужую Твердь. Увидеть, но не долететь. Да и кому она нужна, чужая?.. Никто не знает, что там творится после Войны. И никому это не интересно. Даже раньше, когда Тверди были ближе и больше, когда Архипелаг еще не обзавелся мелкими островами, даже тогда к чужакам редко летали. А те, кто летал, говорили, что Небо и Твердь там другие — холоднее и неприветливее. Что нечего летуну делать там, где трудно развернуть крылья, где Ветер слабый и ленивый, где Твердь покрыта таким густым лесом, что самой Тверди под ним не видно.

Давно это было, так давно, что никто и не помнил...

Ветер крепчал и сердился. Таким сильным и постоянным он бывал редко. Но если кто-то становился его добычей, то уже не возвращался. Ветер уносил свою добычу за край Архипелага и где-то там, над морем, оставлял надоевшую, изломанную игрушку. Живую или мертвую — про то ведало только Небо. Никто не возвращался после танца с Холодным Ветром. Никто не рассказывал, каким делается Море, когда над ним танцует Холодный Ветер. О невиданной красоте и мощи огненных копий, что вонзаются в Море раз за разом. Об огромных водяных горах, что вырастают из Моря, тянутся к Небу, и рассыпаются тяжелыми, сверкающими обломками, и трудно поверить, что эти большие темные глыбы — не камень, а вода. Вода, которую разозлил Ветер. Вода, которая снова станет мягкой и привычной, когда успокоится, когда забудет обиду, когда простит Холодного Танцора. А как рассказать о рассвете, что усмиряет разыгравшийся Ветер, успокаивает Море, делая его невыразимо красивым, даже в гневе. И кажется, нет уже ничего, что может испугать измученное тело. Или обрадовать. Или подарить надежду. И радость, и надежда — слишком тяжелый груз, чтобы принять его. И только гордость летуна, последнее, что осталось, когда закончились силы, не позволяет свернуть крылья.

Когда ты перестаешь летать, ты становишься бескрылым. А их и без тебя много под Небом. Ты не для того родился с крыльями, чтобы топтать Твердь. Пусть она возьмет твое тело, но крылья отдай Небу. Оно их тебе дало, ему и верни.

Отец не искал наставников, он сам учил и наставлял. Делами учил и жизнью своей. И последним своим полетом, в который отправился с Холодным Ветром. А через пять сезонов сын бешеного тоже встретился с Холодным Танцором. И не слабость закружила его в танце, а сила. Слишком сильным вырос сын бешеного и дикой — он слово "осторожность" считал оскорблением.

Ветер любит играть с гордыми и сильными глупцами. Их можно долго ломать. У молодости четыре крыла — гордость, сила, смелость и уверенность. У старости тоже четыре крыла, но немного другие — и только гордость остается неизменной.

Это он понял после долгого, очень долгого танца, когда увидел рассвет над Морем, и чужую Твердь, что оказалась не такой уж и далекой.

Но радость и надежда — слишком тяжелый груз для усталых крыльев.

— Позволит ли большекрылый вернуть ему его шип?

Бешеный приоткрыл глаза, посмотрел на выговорившего почти ритуальную фразу Вызова. Достаточно изменить одно слово и... Но сказать эти слова должен совсем другой. Летуны не дерутся в бескрылыми. Особо наглых и неосторожных убивают на месте, остальных — не замечают. Твердь принимает всех: и летунов, и бескрылых, и неосторожных чужаков, рожденных под другим Небом. Теперь этого чужака не выпустят из-за стола, а бескрылый, самый старый из них, пришел сказать слова, за которые могут убить. И никто не вступится, не остановит убийцу — его обидели, он в своем праве. Его обидели — он отомстил. Столько раз, сколько потребовала его обида. Это знают все, кто сидит за столами, и ждет. Это понятно и тем, кого нет в комнате. Только чужак еще ничего не понял. И не поймет, если бешеному не хватит одной смерти, чтобы накормить обиду. Дикие не станут вмешиваться, они уйдут раньше, чем смерть доберется до их стола. И никого не возьмут с собой, кроме груза и пассажира. Им нет дела до чьей-то обиды и чьих-то жизней. И до чужака им больше нет дела. Раньше он был полезен, теперь он не нужен. Как не нужен пустой кувшин. А уцелеет тот к концу обеда или рассыплется осколками по Тверди — это едокам не интересно.

— Позволю, — и серая, с черными когтями ладонь, легла поверх стола.

Бескрылый ожидал других слов. Или действий, которым не нужны слова. И вдруг... Будто увидел разрыв в сплошном ковре облаков, а в разрыве — долгожданную Твердь. Теперь только вниз, а там будь, что будет!

— Прими и прости.

Осталось положить черно-серый шип на край стола, острием к себе, и ждать. Все решится очень быстро. Твердь внизу слишком мала — второй попытки не будет.

— Принимаю.

Шип повернулся на столе и оказался в руке хозяина.

Посадка удалась с первого раза. Осталось переждать дождь и дожить до утра.

— Тебе нужна моя жизнь, большекрылый?

— Я сыт, старик.

Глаза летуна почти закрыты, голос тих, спина опирается о стену. Молодые летуны так не сидят, даже после большого перелета, даже уставшие и голодные. Этот был сыт, силен и молод — таких чешуек не бывает у старых летунов. Но он сидел, как старик, говорил, как старик, и смотрел, как старик, чей последний полет почему-то не стал последним.

— Тебе нужна кровь чужака, большекрылый?

— Она чем-то лучше твоей?

— Нет.

— Тогда не нужна. Я пил ликамору.

Теперь можно поклониться и уйти. Обида спит, смертей не будет. Вот только все тогда станет напрасным. И этот разговор, и страх, и готовность принять смерть. И снова придется лететь в облаках, без надежды на посадку.

Старый крылан затерялся в тумане.

И приняло Море тело его.

Место свободно теперь в караване.

Молча помянут братья его.

— А позволит ли высоко летающий спросить? — и бескрылый старик коснулся пальцами стола.

Разбиться можно не только об Твердь. Но лететь в тумане и даже не попытаться спастись... и спасти других... Крыланы редко летают в одиночку.

— Спрашивай.

А теперь, как с Тверди в Море!

— Твой шип в карте — это ведь не шутка?

Желтые глаза больше не прячутся под веками. Зрачок широкий и вытянутый — в дальнем углу мало света, а бешеные могут летать и ночью. Что им до сырых облаков и внезапных туманов — они выше, много выше этого!

-Таким не шутят, старик.

Обида спит, но она может проснуться. И уже не чужак будит ее.

— Твоя обида — моя кровь, большекрылый.

Усмешка. Едва заметная и... понимающая.

Не должны молодые так улыбаться, не должны! Что же ты встретил там, в высоте, кому отдал свою молодость и ярость, за что и зачем?..

Ничего этого бескрылый не мог спросить и не спросил. А мысли... Даже если Небо научило летуна читать их... Пустой кувшин нельзя разбить дважды.

Бескрылый поднял голову и посмотрел в лицо бешеного. Глаза в глаза. Желтые напротив темно-серых.

— Моему каравану нужна сила твоих крыльев... летун, — и улыбнулся, увидев ответную улыбку.

Еще одна ритуальная фраза. Так принимают в стаю нового крылана. А еще почти такими же словами купцы скрепляют договор со старшим каравана.

— Куда отправляется твой караван, и какой груз он несет?

Глаза бешеного смеялись. Не было веселья в этом смехе.

Холодный Танцор улетел. Море успокаивалось, забыв обидчика. Бесконечно долгая ночь закончилась. И он остался один, между Морем и Небом. Живой все еще.

А крылья вдруг отяжелели. И каждый взмах отдавался болью в груди и в пояснице. Долго парить не получалось — потоки Ветра то скручивались в тугие комки, в которых так легко запутаться и потерять высоту, то прижимались к самым волнам, срывая с них пену и брызги. Играть с потоками весело, когда полон сил и полет только начался, а Твердь еще недалеко, и с нее видят бесстрашного и неутомимого летуна. Но, когда полет почти закончен, когда сил осталось меньше ломаной чешуйки, когда Твердь то появляется, то опять исчезает среди волн, а сами волны почти дотягиваются до крыльев... или это крылья уже цепляются за волны?.. Почему бы не свернуть их? Кто увидит и кто осудит? Кто осмелится судить летуна?! Некому видеть и некому судить, кроме Высокого Неба и... себя. И неизвестно, какой из судей строже.

И крылья опять делают взмах, пытаясь парить там, где надо лететь. Но летают крыланы, а летуны парят. Так было и так будет. Вот только трудно парить там, где это невозможно. Где никто не увидит и не поможет. Некому помогать. Тот, кто подставлял свое крыло, давно отправился в последний полет. Летуны часто парят в одиночку. Когда становятся одинокими. Не просто найти того, с кем можно разделить радость парения и восторг единения. Твердь скупа на такие подарки. А Небо... оно слишком высоко и бесстрастно, чтобы снисходить к мелким и хрупким, чья искра жизни гаснет, едва вспыхнув.

Многие думают, что летуны — одиночки. Что помощь может оскорбить их. Может. Если о помощи нужно просить, или если она приходит непрошенная, когда не нужна. Когда гордости и силы много, когда надежда рядом и дразнит, и смеется, и...

А когда не остается ничего, даже надежда затерялась где-то среди волн... Когда осталось только тело, еще живое, которое почему-то не хочет умирать. Не боится, а не хочет... Глаза видят недоступную Твердь, но нет на ней места для посадки. Деревья, деревья и еще деревья. Тянутся к Небу, теснят друг друга, машут голыми ветвями, угрожают обгорелыми вершинами... Лес похож на реку, у которой видно только один берег, и ветер над этой рекой густой и тяжелый, как теплое вино. "Тело достанется Тверди или Морю, а крылья отдай Ветру..." Но так не хочется отдавать крылья такому ветру! Уж лучше утопить их в Море! Или отдать бескрылому. Но где искать бескрылого среди чужой Тверди? А море вот оно, рядом, внизу. Осталось только прервать парение и...

Крылья сделали еще один взмах. В груди давно уже поселился комок огня. И еще один загорелся между лесом и морем. Крошечная искорка. Она горела и не гасла. Трепетала под ветром, мерцала теплым огнем, какой увидишь в камине гостевого дома. Странная, непонятная и притягательная. Глаза уже не выпускали ее из виду, а крылья несли тело к этой искре. И она становилась больше и ярче. Если огонь горит, то он кому-то нужен. И не только тому, кто зажег его. Огонь, как Твердь, примет любого. Любого, кто рискнет подойти к нему. Чтоб согреться или сгореть. Твердь тоже не всегда бывает ласковой, но принимает всегда и всех. Ей нет дела до того, живой ты или мертвый, крылатый или бескрылый... Она слишком велика, чтобы замечать такое. И не ее в том вина, что живые и мертвые так недолговечны.

Ветер стучал в окна, скрипел ставнями, пытаясь сдернуть их с крюков, ворваться в комнату, перевернуть светильники, смахнуть на пол посуду, растерзать одежду гостей, выплеснуть огонь из камина... Холодный Танцор любит пошутить, но его шутки понимает и ценит только он сам. И радуется он своим шуткам тоже в одиночку. Бешеные так похожи на Холодного Танцора, что многие считают их его детьми. Этот бешеный вел себя непривычно, и этим пугал еще больше. Когда Тверь качается, как Море, а вода взлетает к небу, подобно облакам — крылатым и бескрылым нет места среди таких игр.

Самые пугливые гости, что сидели близко к двери, рискнули покинуть комнату и поискать места для ночлега в других домах. Не всякий решится выйти за дверь в такую погоду, но оставаться под одной крышей с летунами, желающих мало. За первыми "смельчаками" потянулись другие. К концу вечера гостей в комнате оставалось совсем мало, и только те, чей стол оказался близко к столу летунов. Бешеный дремал в своем углу и, вроде бы, никого не замечал. Вроде бы... Но всем известно, что летуны могут подолгу не спать, а еще — они лучше всех видят и слышат. Зачем беспокоить отдыхающего летуна, лучше уж тихо досидеть до рассвета, а потом рассказывать, рассказывать... Потом, если бешеный проснется в хорошем настроении и уйдет, не взяв чью-то кровь.

Пайли тоже никуда не пошла, хоть наставник и показал, что можно тихо уйти, пока бешеный занят разговором. Уйти и пропустить все интересное?! А потом слушать других и жалеть, что ушла... И Пайли отказалась, тоже молча. Она ведь давно изучила все знаки, еще до первого своего полета. Там, в Небе, чаще говорят пальцами, чем языком. Не всегда голос можно услышать, а вот слепых крыланов в их караване нет. Пайли осталась, и вслушивалась, всматривалась в чужую беседу, стараясь делать это незаметно. Наставник злился, но помешать не мог. Он сидел спиной к бешеному и старался лишний раз не двигаться. На пальцевую речь Пайли не обращала внимания, ругаться на ней почти невозможно. А говорить вслух наставник не будет, как и уводить ее из-за стола. Если бы мог, то давно бы увел и сам ушел.

Крайс сидел рядом с Вильди и жутко завидовал Пайли — она видит столько интересного! Надо будет потом расспросить... если будет это "потом". Сидеть неподвижно становилось всё тяжелее. И не пошевелишься лишний раз! Рамус как сложил пальцы в знак "Замри!", так и держит его весь вечер. Даже ест одной рукой. Крайс тоже ел осторожно и без охоты, будто каждый кусок брал с чужой тарелки, хозяин которой мог хорошенько наказать наглого воришку. Никто не запрещает пушистикам доедать после гостя, когда тот наелся и ушел, но таскать с полной тарели!.. Наказывают за такое долго и больно. А если разносчик тарелей уже не пушистик, то... Вот Крайс и давился каждым куском, ожидая, что шип или коготь вот-вот воткнутся в спину. Слушать, о чем бескрылый говорит с летуном, он не мог. Кровь так шумела в ушах, что Крайс почти оглох. Еще и разговор был тихим, будто говорили на курайту. А может, и говорили, тогда их и в двух шагах не услышишь. Тайная речь для тайных разговоров. Все старшие караванов умеют так говорить. А что умеют летуны, знает только Небо. Вот разговор с чужаком и не захочешь слушать, а услышишь. И много раз пожалеешь, что услышал. Повезло тем, кто ушел раньше. Если дошли живыми до других домов, то спят теперь и ни о чем не думают. А если не дошли... Море или Твердь примут их тело. Все равно они счастливчики — для них все закончилось, а вот для него даже и не думает еще кончаться. Скорей бы уже! Сил нет сидеть неподвижно. И не встанешь, не пересядешь к стене — за столом только четыре табурета. Да и мешать разговору не годится. Все равно, что мешать чужой посадке. За такое и свои могут крылья над Морем обломать. Чтобы умер не сразу.

Пайли заерзала на своем месте. Она прикрыла глаза и склонилась над кружкой, пряча счастливый блеск от ненужных свидетелей. Бескрылый прошел мимо стола — Крайсу даже голову не пришлось поворачивать, чтобы его увидеть — устроился возле камина, что-то сказал сидящим рядом. Болтливый чужак дернулся и один из диких тут же схватил его за горло.

Рамус шевельнул рукой, что так долго была неподвижной, и знак "Замри!" сменился знаком "Вниз". Вильди усмехнулся, заметив удивление Крайса, осторожно отодвинул тарель и положил голову на стол, умостив ее в кольце рук. Молодой крылан недоверчиво посмотрел на наставника, дождался еще одной усмешки и разрешающего кивка — скорее намека на движение — и с огромным облегчением распластался на столе. Для него всё закончилось! Можно "вниз" и отдыхать.

Пайли быстро отставила кружки и последовала примеру этих двоих. Очень хотелось поговорить о том, что она видела, но едва девушка повернула голову и открыла рот, как Вильди щелкнул ее по носу. И говорить сразу перехотелось. Сделалось так стыдно и обидно, что слезы навернулись на глаза. А тут еще пальцы наставника сложились в знак "Молчи!" А ведь она и не собиралась много болтать, совсем чуть-чуть... только сказать... потом еще спросить...

Так, в слезах, девушка и заснула, не заметив, что Крайс уже спит, и перед ним нечего стыдиться, а наставники... они и не такое видели.

Солнце взошло. Море успокаивалось, сделавшись похожим на разозленного зверя. Гнев и ярость покинули его, врага тоже больше нет, но память о гневе все еще бродит в крови, вызывая глухой рык и нервную дрожь шкуры. Море недовольно ворчало, тянуло к Небу тяжелые лапы с белопенными когтями, тянуло лениво, не стремясь дотянуться. А если кто-то и окажется под лапой, то уже по своей неосторожности, а не от ловкости охотника. Зверь пока не охотится, он отдыхает и продолжается злиться, совсем немного, но усталому летуну хватит с избытком.

Море и Твердь играют с ним, перебрасывая друг другу. Никому эта добыча не нужна, чтобы спорить и драться из-за нее, но немного поиграть можно. Не часто бывает такое развлечение. Не из-за бревна же спорить, что болтается недалеко от берега. Волны то подбрасывают его под самые корни деревьев, то опять утаскивают в воду, отступая от крупных камней, покрытых темной мокрой шерстью. О посадке на такую Твердь нечего и думать. Тут не только ноги — все кости можно переломать. А повыше, там, где не достают волны, места для посадки тоже нет — обрыв, а сразу за ним копья деревьев. Упасть и не подняться — можно, сесть и остаться живым... Уж лучше садиться на воду, подальше от такого берега. Еще и огонь перестал гореть. Звал, манил к себе, заставлял отдавать последние силы и вдруг... а ведь до него оставалось совсем немного.

Бешеный в последний раз огляделся, собираясь лететь вдоль берега, и... опять увидел огонек. Точнее, уже два. И намного ближе, чем ожидал.

Немного в стороне от обрыва и ствола дерева, которое волны разбивали о камни, из Моря вздымалась стена воды и пены. А вот за этой стеной стоял бескрылый чужак и размахивал двумя факелами. Тверди под ними не было видно, только длинные, низкие волны прокатывались от водяной стены, облизывали ноги и живот чужака, и уползали под деревья. Там тоже не было Тверди для посадки, но бескрылый стоял и подавал сигнал. Один из первых сигналов, которому учат всех крылатых. "Вниз, вниз, вниз!"

Садиться на незнакомую Твердь — всегда риск, а вот садиться на невидимую...

Он свернул крылья сразу над водяной стеной, когда понял, что не сможет перелететь ее. Чужое ли Небо обмануло или он сам не заметил, что летит так низко... Но подняться уже не было сил. Не каждый сможет подняться, свернув крылья перед посадкой. Он мог... раньше... теперь поздно.

Вода ударила в грудь, в лицо, навалилась сзади, выдавливая последний глоток воздуха. Боль в спине и в пояснице. Он еще успел порадоваться, что врезался в водяную стену, уже свернув крылья... еще один удар по ногам и вдруг тяжесть со спины куда-то подевалась. Под ним были волны, длинные и широкие, они лениво ползли к чужаку, что держал факелы над собой. Рот бескрылого открывался, но голоса слышно не было. Стена воды и пены рычала совсем рядом, за спиной. До чужака оставалось шагов восемнадцать, но тело неумолимо валилось в Море. Он и не пытался удержаться — не получится, измениться тоже не пытался — для этого нужны силы и высота, ни того, ни другого уже не было. Если бы мог, он бы засмеялся — до чего же глупо все получилось: пережить Танец с Ветром и захлебнуться возле берега, рядом с чужой Твердью. Шестнадцать шагов. Если опустить руку, то можно коснуться волны. Он зачем-то удерживал тело ровно, будто продолжал парить. Четырнадцать шагов. Он догоняет высокую волну и скоро ляжет на нее грудью и животом. Двенадцать шагов. Живот и грудь уже мокрые, но вода еще не захлестнула лицо. И он в последний раз смотрит туда, где стоит чужак с факелами. Вот только факелы больше не горят. Их нет. И чужак ближе, чем ожидал. Между ними шагов пять или шесть. А так ошибиться с расстоянием он не мог. На шаг, крайне редко — на два, но ведь не на пять же шагов! Чужак опять открыл рот, замахал руками. Но волна уже навалилась на спину, потащила вниз и вперед. Он закрыл глаза, отдавая свое тело Морю, и уходил почти счастливым. Ошибки не было — чужак не стоял на месте, чужак двигался вперед, к нему!.. И как все-таки глупо заканчивается...

— Может, ты прекратишь меня трясти?

— Я думал, ты еще спишь.

— А посмотреть?..

— И получить ножом в глаз?

Привычный разговор. Давно понятный и принятый между ними. И нож давно не появлялся в руке бескрылого при внезапном пробуждении, и летун привык, что кто-то чужой доверяет ему свой сон, как и он доверяет кому-то.

Никогда такого не было среди летунов? А кто знает, что было, а чего не было среди них? Бешеные не любят болтунов, дикие разговаривают редко и кратко, а Небо... оно знает всё, но всегда молчит.

В комнате было тихо. Те гости, что остались в ней, спали или притворялись спящими. Только за двумя столами началось осторожное шевеление. За столом у камина не только проснулись, но и начали завтрак, а вот за столом бешеного о завтраке еще и не думали. До пробуждения чужака. Его появление сильно удивило тех, кто проснулся, и тех, кто вроде бы еще спал. Длинный тюк, что пролежал на лавке с вечера и до утра, вдруг стал еще одним гостем. А почему бешеный принес его — даже не привел! — спросить никто не решился. Не любят летуны, когда им задают глупые вопросы. Умных вопросов летуны тоже не любят. Спокойных и терпеливых, как этот смесок, среди них мало. Да и кому какое дело, с кем или с чем заходят летуны в гостевой дом?! Главное, чтобы после ухода большекрылых, дом устоял на месте, а гости остались живыми. Или хотя бы часть гостей. Чтобы было кому разнести вокруг, кого они видели, с кем сидели в одной комнате, и "как большой и дикий смотрел на всех, раздирая стол огромными когтями..." А если на каком-то столе остались несколько глубоких царапин, то очень многие пожелают увидеть их и посидеть за тем-самым-столом!

Бутар убрал пустые тарели со стола серого летуна, а когда принес заказ, то увидел еще одного гостя. Слушать, о чем гость болтает с бешеным, не стал — безопаснее притвориться глухим и забывчивым, если это не касается заказа и платы за него. Новый гость тоже захотел позавтракать, ничего особенного не потребовал, только еда должна быть пожиже, а питье погорячее. И никакого вина — ему сегодня еще лететь! Как вино может помешать полету, этого Бутар не понял, но спрашивать не стал. Делать ему больше нечего, как думать о причудах чужаков, тут свои бескрылые иногда такого пожелают!.. А мясная похлебка, свежие лепешки и бодрящий взвар — это просто и быстро. Даже готовить ничего не надо, только открой котлы и налей в маленькие горшочки, а горшок потом засунь в толстый мешочек, чтобы гость — упаси Небо! — не обжегся. Да и самому так легче нести, и остывает варево медленнее. Не все ведь любят хлебать холодное, а к утру в комнате становится прохладнее. Еще и те, кто с вечера ушел к соседям, начали возвращаться и напустили холода. Утро здесь не бывает теплым, а после вчерашней ночи, когда Ветер едва не раскатал дом по камушку... Вот и камин пришлось разжечь, хоть утром это редко делается, котел для похлебки самый большой достать и, еще не известно, хватит ли всем желающим. А те начали заглядывать уже на рассвете. Самые осторожные заглядывали и уходили, а за ними проснулись другие — посмелее и поглупее. Откроют дверь, станут на "твердь" и думают... А холод-то идет! Кто-то закроет дверь перед собой, кто-то — за собой, пустующие столы потихоньку заполнялись желающими поесть, что в другое утро непременно порадовало бы Бутара. Но никакая плата не вернет ему жизнь, если большекрылые гости проявят недовольство. Вернее, когда проявят... А то, что без недовольства не обойдется, Бутар не сомневался. Ведь он и сам был недоволен! И, если бы мог, то хорошенько отругал кого-нибудь или побил. Вот только драться с гостями глупо, особенно с такими или в их присутствии — они ведь и присоединиться могут! — а помощники вели себя тихо и предупредительно. Будто мысли читать научились. Конечно, всегда можно найти, к чему придраться, но лучше дождаться ухода опасных гостей. Вот и пришлось выставить Скари наружу. Пусть стоит у входной двери и приветствует всех желающих войти. Заодно и предупредит, каких гостей они имеют счастье принимать в своем доме — вдруг у желающих появится совсем другое желание. А те, у кого не появится, станут сразу закрывать дверь за собой и будут меньше пялиться на летунов, надеясь увидеть их спящими. Не приведи Небо, если кто-то из большекрылых пожелает заснуть в его доме! Тут и с крыланами не всегда просто — молодые иногда изменяются во сне, а там, где просторно двуногому, четырехкрылому не развернуться. Где и как спят летуны, Бутар не знал, и узнавать не хотел.

Утро холодное и ветреное. Конечно, с тем холодом, что был ночью, не сравнить, и ветер стал намного тише, но крыланы в такую погоду не летают. Вот все трое и замерли на краю обрыва, смотрели на Море и восход. Первое солнце уже давно поднялось, а второе только-только выбиралось из-за горизонта. Самое удачное время для взлета. А если лететь на встречу солнцу, то итуну работы меньше. Итуны тоже стояли недалеко от обрыва, кутались в теплые куртки, поправляли капюшоны, которые пытался сорвать ветер. Прятать лицо под маску никто не стал — не принято это на Тверди, тяжелым будет полет — а без маски капюшон защищает слабо. Сколько ни завязывай его, холод все равно заберется внутрь, выстудит голову, шею, спину. Еще один бескрылый стоял рядом с бешеным и довольно щурился. Ветер трепал его волосы, играл неподвязаной курткой, а чужак... будто и не чувствовал холода. Хотя маска, ремни и теплый хэтай у него были. Все, что положено итуну, чей крылан летает в холодных местах. Вот только какой итун может быть у большекрылого? Да и зачем ему итун? Никогда о таком не слышали, не видели никогда такого. А летуна, согласного нести чужой груз, кто прежде видел? А диких, готовых лететь рядом с бешеным?.. Война сильно изменила мир, сделала из привычного, что-то незнакомое и неизведанное. Кто-то изменился вместе с миром, кто-то остался прежним. К лучшему или к худшему эти изменения, только Небо знает. А оно промолчит, как всегда.

Груз, все три тюка, увязали в один еще в гостевом доме. Тюк получился много больше, чем способен удержать крылан, ну так не крылану его теперь нести. Старый итун мог и не выходить из дома, как и многие другие, кто остались в поселке. Но те подглядывали из любопытства, а он... Он привык водить караван и выполнять то, что обещал. Невыполнимых обещаний никогда не давал, в опасные дела не совался, даже за большую оплату, заказчик всегда был им доволен и вот... Не смог, не справился, подвел. И пусть не по своей вине — с Холодным Танцором только безумцы танцуют, но все равно — подвел! А теперь надо убедиться, что свою часть работы он сделал хорошо, что замена надежна и справится с работой. Теперь уже своей работой, ведь караван останется на месте, и лететь сможет не сегодня и не завтра. А заказчик ждать не хочет. Они готовы доплатить, готовы рискнуть, но убраться с острова. Многим известен их путь и, чтобы удачно завершить дело, им нельзя останавливаться.

Дикие стояли чуть в стороне, не смешиваясь с караваном, и не приближаясь к серому летуну. Он первым поднимется в Небо, а за ним уже и они. Его груз больше и тяжелее, их — легкий и привычный. Сомневаться, что бешеный справится со своим грузом?.. Глупо. Кто же сомневается, что утром нужен восход. Вот только захочет ли солнце выбраться из облаков или до самого вечера будет прятаться за ними, тут уж никто не угадает. И никто не заставит солнце выглянуть из облаков. Нет такой силы, и никогда не было. А если когда-нибудь появится, то мир рухнет, рассыплется, как рассыпался Архипелаг. В ту Войну применялись страшные силы, но и они не пытались пересилить солнце.

Серый подошел к обрыву, качнулся, стоя на краю, и начал ложиться на воздух. Ноги еще держались за Твердь, а тело уже менялось. Вот появились два больших крыла, за ними еще два, поменьше. Тело и голова вытягивались, пасть наполнялась зубами. Глаза сделались большими и узкими, только цвет их остался прежним. Ноги оттолкнулись от Тверди и перестали быть ногами. Но тело не рухнуло к воде, не замахало крыльями, пытаясь удержать высоту. Крылья развернулись еще больше, поймали прядь Ветра, вцепились в нее, и уже Ветер поднимал летуна, а не сила крыльев.

— Красиво, — сказал Ликос, один из черных.

— Красиво, — согласился второй. — Только опасно так близко от Тверди играть с Ветром. И не каждый сможет...

— Ты сможешь. И я...

— Нет. Ни ты, ни я не будем так рисковать.

— А он может?..

— Он может. И умеет. И почти не рискует. Ты видел, какие у него крылья?

— Крылья, как крылья, — Ликос подошел к обрыву, но прыгать не стал. Он — второй. Пока еще второй. Но Митар недолго будет впереди...

— Вот отрастишь себе такие же, тогда и будешь спорить со мной.

Митар опять поучает. Надоело!

— Я же не бешеный! Откуда мне взять такие крылья?!

— И я всего лишь дикий летун, — напоминает Митар, будто такое можно забыть.

— Только очень осторожный, — фыркнул Ликос.

Но собеседник ничего не ответил — прыгнул с обрыва, раскинув руки и стараясь ровно держать тело. Когда оно начало заваливаться, изменился, не разворачивая крылья во всю ширину. Над морем трудно парить, а взлететь можно и на узких крыльях.

Когда Митар поднялся над площадкой, Ликос тоже прыгнул вниз. Он еще изменялся, когда бешеный подхватил свой груз и опять взмыл в Небо. Когда он парил, тень от крыльев бешеного накрывала посадочную площадку и часть поселка.

Очень хочется спать. Но стоит закрыть глаза и опять придет тот сон. Который так часто приходит, что увидеть его еще раз совсем не хочется. Те, кто говорит, что летуны никогда не видят снов, ошибаются так же, как и те, кто говорят, что летуны вообще не спят. Они спят, и сны видят, кто-то редко, кто-то чаще, а некоторые и рады бы не видеть, но не получается. Небо каждому дает свой талант и не спрашивает, кому какой. Кто-то может подняться в Высокое Небо, а кто-то способен удержать летуна на высоте, когда Небо начинает дышать. С Тверди это дыхание кажется очень красивым: воздух и облака сияют разным цветом, переливаются и мерцают всевозможнейшеми оттенками, за один только взгляд на них многие рисовальщики отдали бы руку или ноги. Но тому, кто попал в дыхание Неба, очень трудно остаться живым. То, что с Тверди слышится слабым треском и шорохом, на высоте оглушает. А еще летун совсем по-другому видит все, когда парит. Он слепнет и глохнет в дыхании, и счастье тому летуну, кто успеет вырваться под чистое Небо. Или под спящее, как говорят бешеные. Они поднимаются выше всех и знают, какая тишина бывает там, наверху. Но эта тишина живая и очень чуткая, и не дай Небо потревожить того, кто дремлет там, наверху.

Крыланы тоже иногда попадают в дыхание, но почти все летают с итаном, что может быть глазами и ушами крылана, а в некоторых случаях еще и мозгами. Иногда дыхание бывает таким громким, что напоминает Зов, и тогда можно заблудиться в безоблачном Небе или измениться, позабыв что до Тверди еще полдня полета. На бескрылых дыхание действует не так, и тумана они боятся меньше — их глаза по-другому видят. Ни один бескрылый еще не заблудился в тумане и не перепутал Твердь с Морем, а вот с крыланами такое иногда случается, даже когда он становится двуногим.

Небо дало летунам силу, крыланам — крылья, а бескрылым — глаза. Так шутят сами крыланы, когда летунов нет рядом. Те очень не любят, когда кто-то шутит над их крыльями. Ведь крылья летуна совсем другие! Они несут своего хозяина, пока в них есть сила. Не та сила, что наполняет тело, после куска мяса и кружки вина. Эта сила идет из живота, она не бывает большой и быстро расходуется. Летуны берут свою силу дыханием, собирая ее среди Высокого Неба. Эта сила бывает большой и огромной, горячей и едва теплой, мягкой и колючей. И какую силу получит сегодня летун, он не знает, пока не встретится с ней. И сколько ее пожелает влиться, тоже неизвестно. Может быть глоток, а может столько, что тело сгорит или взорвется от избытка силы. Все летуны узнают о разной силе еще до того, как покинут Твердь, но "не развернув крылья, не узнаешь, какая сила тебя ждет". Отец или наставник мог многое рассказать и о многом предупредить, но принимать Силу каждый летун должен сам. И не только в первый раз, но и в каждую встречу с Небом. И любая из этих встреч может стать последней.

Очень хочется спать.

Сила вливается с каждым глотком, мягкая и прохладная, наполняя тело легкостью и умиротворением, распрямляя крылья во всю ширину и длину. Парить — это прекрасно и радостно, а парить с закрытыми глазами...

Волна ударила в спину, придавила ко дну, потащила по камням. Если бы мог, он бы засмеялся: глупо, как же глупо всё заканчивается! Он выжил над Морем и в танце с Холодным Танцором, а камни и вода убьют его в десяти махах от Тверди. Чужая Твердь отказалась принять его. На что ей обессилевший летун? Она и не видела таких раньше. А если видела, то очень давно, и успела уже забыть.

Тело изменилось, стало двуногим, избавилось от крыльев, что только мешают в воде. Но Море не желало отпускать его. Оно было здесь другим, непривычным, а вода слишком тяжелой и липкой. Совсем не такая вода колыхала его возле родной Тверди. Сложить крылья, упасть в Море с большой высоты, схватить зубастой пастью рыбу, вынырнуть, измениться и наслаждаться добычей, покачиваясь на волне уже двуногим. Отец любил так охотиться и его приучил к свежепойманой, почти живой добыче. Можно было и не изменяться, но в Море сила исчезала еще быстрее, чем на Тверди. Море живет совсем другой силой, как и Твердь. И не дело тому, кто смотрит в глаза Высокому Небу, брать силу Моря или Тверди. У Неба свои дети, у Моря — свои. И только Твердь принимает всех. И живых, и мертвых, и не совсем живых, и не совсем мертвых. А Море... море принимает то, что Твердь не заметила или потеряла. Она щедра и не злопамятна, она забудет и простит, подарит и...

Вода ударила его о камень, смяла ребра, полилась в горло...

— Ты уверен, что это не птица?

— Здесь нет птиц.

— Тогда, что там летит?

— Подожди, посмотрю. У тебя не глаза, а сплошное недоразумение. И как ваша раса только выжила с ними?

— А-а-а! Старик, больно же!

— Убери руки, не три глаза! Мог бы уже и привыкнуть...

— К боли нельзя привыкнуть.

— Ну, тогда реагируй не так бурно. Если бы тебя услышали, подумали бы, что я издеваюсь над тобой.

— А что, не издеваешься?..

— И в мыслях не было. Я всего лишь улучшил твое зрение. Совсем немного. К сожалению, этот эффект долго не продлится.

— К сожалению?! Ты, наверное, хотел сказать "к счастью"?

— Да какое уж тут счастье — жить полуслепым...

— А какое счастье в том, чтобы видеть каждую чешуйку на морде этого птеродактиля? Я и так очень неплохо себя чувствовал. Или ты хочешь, чтобы я кошмары стал видеть по ночам?

— Во-первых, он не птеродактиль, а летун серый...

— Ты еще добавь "обыкновенный".

— Не перебивай старших. Во-вторых, если ты со своей работой кошмаров не видел, то здесь тем более не увидишь. И нечего хвастаться своей тонкой душевной организацией. Этого у тебя нет, не было и не будет.

— И откуда ты такие слова знаешь? Я и не понял-то половину.

— Это ты про что пошутил?

— Про организацию, про тонкую душевную организацию!..

— Вот поживешь с мое, тогда и понимать начнешь.

— Когда старик не может что-то объяснить, он начинает попрекать всех остальных молодостью.

— Объяснить я могу, но посчитать, а потом рассказать, в скольких книгах и радиопередачах упоминается о душе... Знаешь, я лучше восходом полюбуюсь.

— А что им любоваться? Этот, который не птеродактиль, всё своей тушей перекрыл.

— Мудрый способен любоваться океаном, глядя на каплю воды.

— Тогда скажи, мудрый ты наш, как этот может лететь? У него же крыльев нет.

— Есть у него крылья, есть. Без крыльев летуны падают. Но если я перестою твои глаза еще раз, чтобы ты смог увидеть его крылья, боюсь, что потом ты ослепнешь.

— Боишься? Всё настолько серьезно?

— Серьезней, чем ты думаешь. Среди вас попадаются разумные с очень хорошим зрением. Встречаются и те, кто способен видеть энергию. Но встречаются крайне редко. Думаю, их меньше сотни на всю вашу планету. Настоящих, а не тех, кто притворяется, будто что-то видит. Ты в их число не входишь.

— А научиться?

— Одного желания мало. Нужна еще другая нервная и душевная организация. Ни того, ни другого я у тебя не наблюдаю.

— Вот и хорошо.

— И что в этом хорошего?

— Мне очень повезло. Если бы ты вдруг что-то такое во мне заметил, то захотел бы развивать и улучшать. И, скорее всего, без моего на то разрешения. А мне оно надо, такие мучения?

— Не видел ты настоящих мучений! Вот когда меня...

— И видеть не хочу! Слышать, кстати, тоже. Ты меня и так интересными впечатлениями по самые брови залил.

— Так еще места сколько осталось!..

— А этим местом я буду думать, как помочь нашему красавцу с посадкой. Почему-то мне кажется, что он пойдет на вынужденную.

— Тебе не кажется. У вас совместились эмоциональные векторы и образовался общий канал...

— А проще можно?

— Можно. Только потом. Я еще не до конца просчитал все возможности...

— Короче, мудрый...

— Ощущать эмоции другого разумного, влиять на них... Это большая редкость среди крылатого народа, а уж ты никак не можешь принадлежать к их...

Он вздрогнул, дернувшись всем телом.

— Что, опять тот сон?

— Да.

Он очень не любил этот сон. И разговоры о нем не любил. Но лучше говорить, чем опять заснуть, и опять увидеть... И знать, что кто-то чужой говорит о нем, и решает, жить ему или умереть. Не Высокое Небо, а бескрылый чужак решает это за тебя! Ведь крыланы, чтобы выжить, отдали свои мозги и волю бескрылым. Чем же он лучше крылана, если тоже...

Думать о таком не хотелось, и вспоминать, и в который раз представлять, что было бы, если бы он сделал по-другому. А ничего не было бы, останься он в тот день на Тверди! Ни полета, ни танца, ни встречи... Или никого не было бы, не прими он непрошенную и нежданную помощь. Чужак, может быть, и остался бы жив, а вот он... Тут без "может быть" ответ всегда получался один и тот же. И он давно смирился с ним, вот только сон...

— И что ты об этом думаешь?

— Ничего. Мое дело лететь и нести груз.

— И с каких это пор такие пустяки мешают тебе думать?

— С тех самых, когда меня стали сопровождать дикие.

— А они тебе чем помешали?

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы дикие переносили груз?

— Не слышал.

— А перевозили пассажиров?

— Что-то я тебя, крылатый, не пойму...

— Все ты понимаешь. Только признаваться не хочешь.

— И почему это ты так решил?

— Ты не похож на глупого. Хотя и бескрылый.

— Думаешь, с нашим заказом что-то не так?

— Не думаю. Знаю.

— А со мной знанием поделиться?..

— Ты лучше за высотой следи. И за направлением. Я ведь ничего не вижу!

— Да слежу я, слежу. Все в порядке. Мы еще не падаем.

— И не упадем, пока у нас такой груз.

— Да что с этим грузом не так?! Ты еще на первой стоянке сам не свой был. А теперь и вообще...

— А что, мне надо было во все горло кричать, что мой груз — невылупившиеся пушистики летунов? Знаешь, что с нами сделали бы за такое?..

— Не знаю, и узнавать не хочу.

— Я тоже не хочу, Крис.

— Рил, ты думаешь, дикие не знают, что ты несешь?

— Знают. Но то, что я тоже знаю — этого они могут не знать.

— А что такого в этих пушистиках?

— Крис, там не пушистики, там еще яйца. Детенышей я бы не смог унести.

— Почему?

— Потому, что только мать или отец способны справиться с едва вылупившимся летуном. По крайней мере, у серых — так.

— Может, у черных по-другому?

— Сомневаюсь. А еще я думаю, что кто-то разорил несколько Гнезд. И если хоть один из родителей уцелел — нам не позавидуешь.

— Нас будут искать?

— Скорее всего — уже ищут. И очень скоро найдут.

— Почему? Мы оставляем какой-то след?

— Если я, чужой, слышу малышей, то родитель слышит их еще лучше.

— А если избавиться от них? От груза...

— Крис, я скорее от тебя избавлюсь.

— Прости, если я что-то не то сказал.

— Знаешь, как часто летуны стоят Гнездо? Раз или два в жизни. Малышей может быть один-двое и совсем уж редкость — трое.

— Но вы же долго живете...

— Живем. Но нас мало. И не все встречают крылатую половину. А у бескрылых рождаются только бескрылые.

— Значит, летим дальше?

— Летим. С такой охраной — нам не скрыться. А убивать их я не стану. Можно повредить груз.

— А пассажиры тебя не волнуют?

— Нет. Мне нет дела до храмовника и его неразумной жрицы.

— С чего ты взял, что...

— Видел, пока ты спал. Они на каждой стоянке устраивают служение.

— Кому?

— Ты их не знаешь.

— А ты?

— Слышал от отца. Сам не встречал.

— Это не опасно? Сектанты бывают разными. Некоторые и сожрать тебя могут. Живым.

— Эти жрать не будут. Убить могут, если им помешать, а так... Те, кто гонятся за нами, куда опаснее этих наивных.

— Ты хотел сказать "сумасшедших"?

— Ну, безумцами называют нас иногда. Когда думают, что мы не слышим. А эти чужаки — наивные. По-другому не скажешь. Представляешь, они верят, что если долго и настойчиво звать, то он вернется, и вернет всё, что было прежде.

— Он — это кто?

— Хранитель, кто же еще? И ведь многие верят в эту глупость. Даже у нас.

— Сомневаюсь, что можно вернуть то, что было.

— А ты не сомневайся! Прошлое вернуть нельзя. Даже если кому-то хочется. Всё меняется. Яйцо покидает тело матери, пушистик разрушает яйцо, а потом выбирается из Гнезда, покидает Твердь, устремляется в Небо. Всё меняется, всё! К лучшему или к худшему, но прежним не остается. А эти хотят затолкать малыша в яйцо, а яйцо обратно в мать. Глупые и наивные! Таких только пожалеть можно.

— И ты их пожалеешь, когда они придут тебя убивать?..

— Крис, я-то не глупый и наивный. Ты тоже.

— Возможно. Хотя в чем-то мне их жалко. Думаешь, это они утащили яйца?

— Не они. Но по их просьбе. А вот место под новое гнездо выбирали они.

— Почему, они?..

— А мы не воруем чужих яиц. Прятать негде. Да и мест для Гнезда осталось немного.

— Что, мало островов?

— Островов много, но не каждая Твердь годится для Гнезда летуна. Это только крыланы могут гнездиться почти везде. А бескрылых любой клочок Тверди устроит, где можно поставить дом.

— Я не знал об этом.

— А зачем тебе знать? Или другим? Летуны не любят говорить о таком. Если Гнездо не согрето дыханием неба, пушистик не вылупится. Надеюсь, храмовники нашли подходящее место.

— А если нет?

— Тогда я их убью и вернусь в свое Гнездо. Оно еще теплое. Одному малышу хватит.

— А остальные?

— Не знаю. Но всех не обогреешь. Надо спасать того, кого можно.

— Ты прав, Рил. Но знаешь, мне очень не хочется, чтобы нам пришлось выбирать.

— Знаю. Лучше, когда нет выбора?

— Тогда еще хуже. Когда не свернуть, не изменить. Ладно, большекрылый, летим вперед, а там будь, что будет.

Небо дышало. Трое летунов пробивались сквозь рев ярчайшего огня, который распадался на множество лезвий-чешуек, то вновь сливался в огромное широкое крыло Великого Летуна, способного смахнуть весь Архипелаг одним только шевеление крыла, и даже не заметить этого. Как многие не замечают росу на сломанном ими цветке. Иногда рев огня сменялся шумом и грохотом. Это невидимое небесное море разбивало свои волны о невидимую небесную твердь. А где-то внизу Холодный Танцор играл с настоящими волнами настоящего Моря. И найти хоть кусочек Тверди, пригодный для посадки, дело очень не простое. Вся надежда на Криса. Он как-то справился в прошлый раз, когда сильный ветер пронес их мимо Нокаси, и еще раз, когда Китураси оказался занятым — там пара черных устроила Гнездо и готова была убить любого, кто только приблизится к острову. Крис говорил, что может не спать две ночи подряд, если ему дадут подремать хоть немного днем. Рил и не собирался будить надолго — только уточнить, правильно ли они летят, может, глотнуть еще комок-другой хорайлы. Но, едва Крис открыл глаза и сообщил, что с курсом все в порядке, а неумеренное потребление пищи портит фигуру, как Небо вздохнуло. Про сон и еду пришлось забыть. Кому-то — про сон, другому — про еду. Вдох оказался очень большим. Рил пока не чувствовал усталости и парил легко, почти не тратя сил, но быть слепым и глухим он не любил. Особенно так долго. А пользоваться привычным зрением и слухом среди дыхания — все равно, что летать под водой или питаться камнями. Что и как видит Крис, и видит ли хоть что-нибудь... об этом даже думать не хотелось. Да и какие мысли могут быть у летуна в Небе, когда ни парить, ни падать не желательно. "Твердь. Где же эта Твердь?! Куда садиться?"

— Митар, я ничего не вижу! Митар, ты где?

— Я тебя вижу, Ликос. Я чуть выше. Поднимись на три взмаха.

— Где бешеный? Я не вижу его!

— Я вижу. Поднимайся, Ликос. Три с половиной взмаха.

— Я поднимаюсь!

— Нет, Ликос, не туда! В другую сторону поднимайся! Вверх на пять взмахов!

— Я вижу. Я поднимаюсь. Ты только глянь на эту красавицу! Ох, какие у нее задние крылья!.. Она посмотрела на меня! Она...

— Ликос, там никого нет! Поднимайся...

— О! Здесь еще две! Митар, они хотят познакомиться с нами! Лети сюда!

— Ликос! Поднимайся! Куда ты?! Безумец!.. Туда нельзя! Вернись!

— Рил! Рил! Один черный падает!

— Ты хочешь, чтобы и мы упали?

— Там внизу горы. Он разобьется!

— И чем я могу ему помочь?

— А чем вы помогаете в таких случаях?

— Ничем.

— Рил, я серьезно. Этот крылатый разобьется, если ты ничего не сделаешь.

— Крис, я ничего не могу сделать. Я его не вижу.

— А если бы увидел?

— Ты можешь показать мне то, что внизу?

— Да. Только ненадолго и... ладно, это не важно.

— Договаривай. Неважного в Небе не бывает.

— Я не знаю, как ты себя будешь чувствовать после отката. И как я буду...

— Нет!

— Что?..

— Я не хочу смотреть. И помочь не смогу. Он должен сам...

— Сам он, похоже, может только падать.

— Значит, он упадет.

— Рил, тебе нужна его смерть?!

— Нет! Мне все равно — парит он в Небе или лежит на Тверди. Мне нечем его подхватить — у меня все хваталки заняты. Груз я не брошу. Ты хочешь, чтобы я бросил тебя?

— Знаешь, если подумать, то мне тоже все равно — летит он или лежит. Мир твоему праху, парень. Или ты думал, что я соглашусь?..

— Не думал. Я все равно не собирался тебя бросать. Не среди дыхания.

— Вы убили его! Я знаю — убили!

Девушка бегала от одного летуна к другому, взмахивала руками, будто могла отрастить крылья и полететь туда, где остался Слышащий Хранителя. Ее дело — звать и надеяться, что зов услышат. А вот выбрать место, где зов могут услышать, сказать, насколько хорошо и громко она звала, и когда надо звать в следующий раз, и с какого места — всем этим занимался мудрейший Утарли. В Храме он был одним из трех лучших слышащих, работать с ним мечтали почти все девушки-зовущие. Только четыре девушки, что постоянно работали с Туксари и Маар-Асси, кланялись третьему Голосу хранителя не так низко, как остальные.

И вот Утарли исчез вместе с крылатым чудовищем, которое еще несколько дней назад несло ее, Нисасору.

— Вы могли его спасти, могли! Я знаю!

Девушка в очередной раз топнула ногой. И опять на нее никто не обратил внимания. И никто ничего ей не ответил. Кажется, ей и не собирались отвечать. И Нисасору кричала все громче и громче. И чем дольше она кричала, тем страшнее ей становилось. Она здесь никто, и никому не нужна. Она одна, вдали от Храма и без Слышащего ничего не сможет. И никто не будет ее искать — в Храме достаточно девушек, готовых служить и повиноваться. А место Третьего Голоса очень скоро займет Четвертый или Пятый. Вот если бы с гнездом получилось с первого раза. Или хотя бы со второго...

— Мы должны лететь! Искать! Нельзя сидеть и ничего не делать!

То из чудовищ, что несло груз, посмотрело на нее одним глазом, но даже не подняло голову от внушительного тюка, с таким ценным, а теперь уже бесполезным грузом.

— Вы... вы трусы и предатели! Все трусы и все предатели!

Но и этот крик ничего не изменил. Всё так же лежали на камнях чешуйчатые твари, чьи уродливые зубастые морды не могли вызвать ничего, кроме отвращения. Все так же спал чужак, у которого не было ни чешуи, ни крыльев, ни клыков. Как он мог подчинить себе огромное чудовище, Нисасору не представляла. Она каждый раз содрогалась, когда приходилось подходить к летуну и позволить ему коснуться себя. А тот как-то догадался о ее страхе и отвращении, и начал издеваться над ней. И не на земле, где можно было пожаловаться или отойти в сторону. Высоко над землей жаловаться некому, когда тебя перебрасывают с одной лапы в другую, и делают вид, что вот-вот уронят. А этот чужак даже спит в обнимку со своим чудовищем! Прижался к его брюху и спит. Он всегда засыпает, как только чудовище садится на землю. И спит долго, очень долго! И никто не пытается его будить. А когда Нисасору, кажется, на втором еще привале предложила растормошить соню, Утарли увел ее подальше от стоянки и сказал, чтобы она даже приближаться не смела к колдуну. Их дело, конечно, не терпит отлагательства, но они находятся среди дикарей, а те очень мало ценят жизнь. И свою, и чужую. Особенно чужую.

И Нисасору убедилась, как Слышащий был прав.

Проснувшись, он по привычке, ничем не выдал своего пробуждения. Не открывая глаз, прислушался, пытаясь сообразить, что изменилось в мире, не появилось ли чего опасного лично для него, Криса Тангера. Личное — первично. Это в любом мире срабатывает. Общество, даже из двух существ, начинается из "я" и "остальные". Или не начинается. Но "я" все равно остается. Если будет осторожно при пробуждении, во время сна, ну и между ними.

Спать, прижавшись спиной к чему-то теплому, Крис научился не так давно и уже в этом мире. Еще стал принюхиваться при пробуждении. Тоже привычка из этого мира. Почему-то в том, родном, в ней не было необходимости. И нюх тогда у него был послабее. Все-таки мир, где на сотню человек приходится одна машина, заметно грязнее мира, где этих машин пока еще нет. Из транспорта, местное население предпочитает ноги, и не только свои, кое-где используют корабли, а в некоторых местах даже крылья — иногда наемные.

Спине было тепло. Тело расслабилось и отдохнуло за время сна. Исчезли тупая головная боль и резь в глазах. Открывать их пока не хотелось, да и не требовалось. Ничего важного и неотложного не предвиделось. Рил тоже отдыхал и кормиться, похоже, не собирался. Та еда, что летун перехватывал в воздухе, притупляла чувство голода. Сам полет выматывал намного сильнее. Да еще в таких условиях. И угораздило Рила принять заказ! "Не смог отказать", — пусть он это кому другому скажет. Скорее всего, любопытно ему стало, еще и покрасоваться захотелось перед черными. Мол, сморите на меня и восхищайтесь — никто так не может, а я могу. Ну и что, что не сам, а с помощью бескрылого чужака. Крылья-то все равно мои, а чужака и за груз можно выдать или за дорожный запас. Легкий завтрак на рассвете или закате, когда под тобой полкилометра высоты — это так романтично! Вот и дохвастался, довыделывался перед черной красавицей...

Тело за спиной чуть заметно шевельнулось, намекая, что пора просыпаться. Почему-то одна только мысль о сне, в обнимку с бескрылым Рилом, вызывала чувство острого неприятия. А вот сон рядом с крылатым Рилом никаких неприятных мыслей не вызывал. Будто под боком у коня задремал. Хоть летун и побольше четырехкопытного друга будет, но под боком у крокодила Крису спать не доводилось. Бог миловал.

Трудно поверить, что, похожая на помесь стрекозы с крокодилом, тварь, безногая и шестирукая, имеет хоть что-то общее с крупным человекоподобным существом, покрытым мелкой чешуей разной формы и размера. И число конечностей у него тоже редко отличается от привычного.

— А зачем мне четыре руки там, где я могу справиться двумя? — ответил как-то Рил на невысказанный вопрос.

Это было еще в самом начале знакомства, когда многое замечается и воспринимается острее и вызывает повышенное любопытство.

— Таким меня создало Небо! — вот еще один из любимых ответов летуна.

Даже Хранитель не желал много рассказывать о нем, когда Рил был рядом.

— Они были до нашего прихода. Возможно, местные. Или воспользовались природным порталом. Сами на контакт не шли. Мы тоже не... нарывались. Нам с ними нечего было делить. Как теперь?.. не знаю. Мир меняется.

Где-то рядом спала Черная и постанывала во сне. А чуть дальше плакала бескрылая девушка. Горько и безутешно. Похоже, плакала давно и уже не на показ.

— Что дальше?

— Не знаю, — черный летун дернул спиной.

— Ты же старшая!

— Только в Небе. На Тверди всё решал Ликос.

— И ты доверяла ему такое?!

— А что делать?! — Митар опять дернула спиной, но крылья не хотели разворачиваться. Слишком много сил она потратила, чтобы удержаться в Небе. А когда Ликос захлебнулся дыханием... Брат слишком любил риск, но то, что допустимо на Тверди, в Небе может убить обоих. Вот они и договорились еще в свой первый вылет, кто кого ведет, где и когда. Ликос повиновался ей в Небе, всегда и везде, она же никогда не оспаривала его решений на Тверди, даже опасных. Так было интереснее жить. Вот только последняя идея Ликоса оказалась слишком опасной, и Митар не понравился болтливый чужак, которого заслушался брат. Но привычка "не спорить с братом!" все решила. Надо было менять привычку или оставаться одной. Привычка осталась — брата больше нет. И не известно, Море или Твердь получили его тело.

— Думать, кому и что доверяешь! — Серый летун был недоволен. Девушка, которая ему понравилась, оказалась не так умна, как хотелось бы. А дело, в которое он ввязался ради нее, теперь давило неподъемным грузом.

— Я думаю в Небе! А на Тверди все сложно, непонятно и так часто меняется!..

— Ты хоть знаешь, какой у меня груз?!

— Да, Ликос сказал мне, когда чужого не было рядом.

— А он говорил, где взял это?

— Да, — черная поерзала на камнях, устраиваясь поудобнее, и всем видом показывая, что слишком занята, чтобы смотреть на собеседника.

— А как он их получил? Это он тебе говорил? Или вы добывали их вместе?

— Я... я оставалась в Небе, а... а туда он ходил с чужаками. Я... я не видела, что они делали там... внизу.

— И сколько раз они ходили?

— Четыре.

— А почему тогда только три яйца?

— Один раз было уже поздно.

— И ты знаешь, что это значит?! — Бешеный дернулся, зашипел. Бескрылый, что спал возле него, недовольно зашевелился, но так и не проснулся.

— Догадываюсь. Один чужак остался там. Их старший очень злился.

— Это тот, кого нес вчера Ликос?

— Да.

— А зачем ты только поменялась с ним?! Оставила бы прежний груз, и мы бы знали, что делать дальше. А эта бескрылая то кричит, то плачет — никакого толка от нее.

— Ликосу понравилось ее пугать. В последний раз она чуть не упала.

— А ты пожалела ее и вмешалась.

— Вмешалась! Он действовал неправильно. В Небе.

— На Тверди он тоже ошибся...

— Нет! Он не мог!..

— За нами гонятся. И уже давно. Думаю, за вами тоже гнались. Или ты не заметила?

— Я... я не знаю. Мы часто меняли место и направление. А когда не успели на корабль, то... чужак почему-то очень злился, а Ликос смеялся. Ему всегда весело, когда кто-то злится. Или дерется. Я... не знаю, что там случилось.

— Они взяли единственное яйцо. Или полезли в Гнездо не одиночки и кто-то выжил. А теперь выживший догоняет нас.

— Может быть, не догонит?..

— Когда его зовут изо всех сил?.. Мы ведь сидим на месте. Я же не знаю, куда лететь. А ты?

— И я не знаю. А что же делать?!

— Это я у тебя спрашивал.

— Но я не знаю! И не знала!

— Спокойно. Я знаю, у кого можно спросить. И с кем посоветоваться...

— Да, да, — кивала девушка, с опаской поглядывая на чудовищ. — Есть особое место. Тайное и надежное. Его знает... знал Третий Голос, — Нисасору не собиралась говорить имя Слышащего. Даже, если его уже нет среди живых. Нельзя доверять имя колдуну — это знают даже дети.

— И где это тайное место?

Страшным и опасным колдун не выглядел. Но это ничего не значит. Колдуны выглядят так, как сами захотят. Этот вот хотел казаться молодым и заботливым. Предложил еды, питья и непромокаемое покрывало, чтобы не сидеть на голых камнях. Но все равно колдунам нельзя доверять! И врать им нельзя. И правду им говорить опасно...

Нисасору совсем запуталась. Лучше бы она погибла, а Утарли остался жить. Уж он-то разговаривал бы с колдуном по-другому! Да колдун и подойти бы к нему не посмел! Ведь не подходил же все эти дни, а тут... Третьего Голоса нет, защитника нет, страшный колдун рядом, чудовища тоже близко!.. Такие только пасть откроют и... была Нисасору — нет больше Нисасору! Даже одному не хватит поесть.

Девушка сжалась в комок и заплакала. Тихо и безутешно.

— О чем ты с ней говорил?

Крис сел рядом с серым летуном, прижался спиной к теплому, чешуйчатому боку, откинул голову, подставляя лицо ветру и солнцу. Черного летуна рядом не было — охотился на берегу. Или охотилась. Крис так и не научился правильно изъясняться. У Народа Неба не было особых слов, которые обозначали летуна-мужчину и летуна-женщину. Оба летуны, а мужчина или женщина и насколько им это интересно — с этим они разбирались сами — Небо в такие мелочи не вмешивалось.

— С девушкой? Она почти ничего не знает. Старший, похоже, всё держал в секрете. Лететь надо куда-то на континент, а вот где там искать "тайное и особое место", этого она не знает. Дорогу к храму она тоже не знает, если тебе интересно.

— А ты хочешь навестить этот храм? — серый летун шевельнулся, изогнул шею, чтобы лучше видеть лицо собеседника. Хотя собеседником его называть неправильно. Горло летуна, если он остается крылатым, не предназначено для разговора. А голова не предназначена для того, чтобы ею много и долго думать. Короткие мысли-команды легко принять и понять, а вот длительные разговоры и философские размышления ничего, кроме раздражения, не вызывали. Если велись в Небе. На Тверди длительность беседы уже не вызывала гнев и неприятие, а если закрыть глаза и подставить крылья солнечному теплу, то чужая речь даже успокаивала и начинала нравиться. Но, похоже, это относилось только к речи бескрылого напарника.

— Не в этой жизни.

Вот еще один ответ, который Рил научился понимать далеко не сразу. Зато, когда научился и стал им пользоваться... изумление собеседников доставляло ему огромное удовольствие.

— Так что нам с тобой придется подумать и о девушках, и о грузе, — сообщил Крис, не открывая глаз.

Посторонний наблюдатель мог бы решить, что эти двое — и летун, и его двуногий груз — дремлют, пригревшись под солнышком.

— Девушки?..

— У нас их две, если ты забыл. Она крылатая, другая бескрылая. Что делаем с ними?

— Можем взять с собой, можем оставить здесь.

— И что ты предлагаешь?

— Я уже предложил, — Рил понял, что Крис недоволен ответом, но вот почему недоволен — этого сообразить не смог. Да и не хотел долго соображать.

— Ладно, с этим вопросом разберемся потом, прежде поговорим с девушками. На тебе крылатая.

— Нет, — фыркнул летун.

— Чего "нет"?

— Ничего нет. И девушки на мне нет. Никакой. Я бы заметил, — иногда бескрылый напарник вел себя так глупо, будто только что вылупился.

— И не будет. Если ты не поговоришь с черной.

— О чем?

Вот за такие вопросы Крису Тангеру хотелось иногда кого-то убить.

— Узнай, хочет она остаться здесь или полетит с тобой.

— Куда "со мной"?

— Про "куда" будем думать, когда точно решим лететь. А то вдруг ей тут так понравилось, что она и сама останется и тебя уговорит.

— Нет.

— Что "нет"?

— Не уговорит.

— Почему? Тебе не нравится черная?

— Нравится — не нравится... о таком думают бескрылые. Их много — им можно. Летунов мало. Если я вижу девушку, и она от меня не улетает, значит, я нравлюсь ей, а она — мне.

— Тогда, почему "не уговорит"?

— Не сможет, не умеет.

— Летать умеет, а говорить... — удивился Крис.

— Не говорить — думать! — Рил разозлился непонятливости бескрылого. — За нее думал брат. Иногда.

— Тот, что разбился?

— Да.

— А кто думал за него? Когда он не думал...

— Она.

— Уникальная семейка! Или у вас все такие?

— Не знаю. За отца мне думать не приходилось. Он тоже за меня не думал.

— Он у тебя был черным или серым?

— Серым. По мне же видно!

— Да? Как скажешь. Надеюсь, не все черные такие умники...

— Не знаю. Я на черных мало обращал внимания. А серых еще не встречал.

— Ладно, Рил, что делать, понятно? Ты говоришь с черной девушкой, я — с белой, потом встречаемся и сообщаем друг другу, что выяснили.

— Понятно.

— Теперь с грузом... что будем с ним делать? Если улетаем, то пустые или нет?

— С грузом нас найдут.

— Если найдут, что с нами сделают?

— Будут убивать.

— Рил, а ты подраться хочешь?

— С кем и за что?

— А убивать?

— Зачем? Крис, меня же никто не трогает!

— Понятно. Успокойся, Рил, я просто так спросил. Значит, так и решили: если улетаем, то груз лучше оставить.

— Нет!

— Что "нет!"?

— Груз ценный, нельзя оставлять.

— Рил, ты уж определись. Или груз ценный, или опасный.

— Опасный. И ценный.

— И за него могут убить?

— Могут.

— Рил, ты хочешь, чтобы тебя убили?

— Нет.

— И я не хочу умирать. Так что...

— Крис, они тоже не хотят умирать.

— Те, кто за нами гонится?

— Нет. Те, кого я несу.

— Так в чем проблема? Оставляем груз... подожди, выслушай! Гонятся ведь за грузом, я правильно понял?

— Да.

— Ну вот, мы оставляем груз здесь и улетаем. Те прилетают, находят свою пропажу и улетают обратно. Или, думаешь, нас будут искать, мстить?..

— Нет. С яйцом искать и мстить не будут. Яйцо понесут в Гнездо.

— Ну вот, все живы и счастливы.

— Нет.

— Что "нет"?

— Не все. Остальные умрут.

— Подожди, Рил. Я чего-то не понял. Ты же сам сказал, что за нами гнаться не будут. Так?

— Не будут, — подтвердил летун.

— Так почему же мы умрем?

— Не мы! Совсем не мы!

— А кто? Девушки? Так мы позовем их с собой.

— Нет!

— Почему "нет"?.. Рил, чем тебе девушки помешали?..

— Не помешали.

— Значит, все в порядке? И никто здесь умирать не будет?

— Мы не будем. И девушки не будут. Те, кто останется. Они умрут без Гнезда.

— Фу-ух. Кажется, понял, что ничего не понял. Ты же сказал, что их заберут...

— Не их! Его! Одно яйцо! Останутся еще два!

— Почему? Что нельзя забрать все три сразу?

— Нельзя! Чужое. Его не примет Гнездо. Или ему Гнездо не понравится. Или те, кто в Гнезде... Или слабое Гнездо, только на одно яйцо...

— А вот теперь понял. Спасибо. Значит, улетим, вернемся и будем ждать, пока прилетят за остальными?

— Не прилетят, Крис. Некому прилетать.

— Это тебе твоя красавица сказала?

— Сказала. Она не смотрела, чем занимался брат внизу, но одно Гнездо они покидали очень быстро. И за ними кто-то гнался. Один. Или одна. А это еще хуже.

— И какое из трех то самое?

— Не знаю. Они все живые и все зовут.

— Но дозовется только один?

— Да.

— Тогда его надо и оставить!

— Крис, ты знаешь, за кем прилетят?

— Нет. Но держать троих вместе — неразумно. Груз надо распотрошить, каждое яйцо положить отдельно, подальше от других и... не мешать счастливому воссоединению.

— Хорошо придумал. Делай.

— А ты?

— А я не буду мешать.

— Рил, я бы от помощи не отказался...

— На Тверди из меня плохой помощник. Я помогу тебе в Небе, крыльями.

— Ты мог бы измениться. А, с твоей силой и вдвоем, мы бы...

— Нет.

— Почему "нет"?

— Раз измениться я смогу, а второй?.. Откуда тут прыгать? Всё ровное, как стол!

— Прости, не подумал. Ладно, отдыхай. Я поговорю с девушкой, а потом займусь грузом. Или с ней вдвоем займемся. Совместная работа сближает...

— Ты уверен, что хочешь оставить только одно?

— Да.

— Вас же двое, — напомнил Крис.

Рил фыркнул. "Двое". Будто он мог забыть об этом. Черная летела чуть ниже и радовалась, как пушистик, которого в первый раз выпустили из гнезда. Двое... Пока двое, но вот надолго ли?

— Она слишком любит играть в Небе. Может заиграться и... А с двумя пушистиками я не справлюсь.

Кому-то надо присматривать за малышом, когда у него развернутся крылья. В первый раз одному в Небо нельзя. И во второй... и в десятый... Вот когда пух заменится на чешую, когда летун хоть что-то начнет уметь и понимать... Даже тогда за ним присматривает старший. Иногда успевает помочь, иногда не успевает. А если в Гнезде двое, а старший только один? Тогда кто-то из пушистиков не доживет до второго полета. Или даже до первого. Небо редко бывает добрым. Злым оно тоже не бывает. Оно — Небо! Огромное и бескрайнее. И ему нет дела до мелких и слабых.

— И кого ты выбрал?

— Один черный, второй смесок. Кого я мог выбрать? — Рил удивился вопросу бескрылого, но ответил, как и положено между связанными Небом.

— Тогда, зачем ты взял второго? Оставил бы на острове...

— Ты уже предлагал. Я отказался. Забыл?

— Помню, — усмехнулся Крис. — Просто решил тебе напомнить. Чтобы ты не думал, что я возьму второго на воспитание.

— Бескрылый не может воспитать крылатого. Это все знают.

— Кроме меня. И других бескрылых.

— На Архипелаге это знают все. Теперь и ты знаешь.

— Ладно, Рил, ты прав — теперь знаю и я. Что дальше?

— Дальше Китураси.

— Ты все-таки решил пристроить яйцо там?

— Да. Другого Гнезда я не знаю.

— И как ты будешь их уговаривать?

— Я не буду.

— Собираешься их как-то заставить? А нас не сожрут при этом?

Рил опять фыркнул. На этот раз недовольно. Умеет бескрылый задавать неприятные вопросы. А еще — очень глупые. Ну, как черный может сожрать бешеного?! Даже такого же черного жрать не станет. Крыло подломить, шкуру попортить — это да, а вот жрать... Говорят, что бескрылые — те, что не на Архипелаге — могут сожрать себе подобного. Но от бескрылых чужаков и не такого можно дождаться. Они часто делают такое, от чего потом плохо всем. Вот и нападать на Гнезда одиночек они придумали. Ни один летун прежде не делал такого. И вырастить где-то далеко от Архипелага новых летунов, чтобы те служили какому-то Хранителю... Будто тому может понадобиться Небо! Это надо же до такого додуматься! Да когда этих хранителей было много, и тогда они в Небо не лезли. И на Архипелаге их редко видели. Им и своей Тверди хватало. Может, и есть там где-то места, отмеченные дыханием Неба, но их не бескрылым чужакам искать надо. Те не чувствуют дыхания и Гнездо сделали не так и не там, где надо. Два раза делали — не получилось, сделали еще раз! Глупые и упрямые, как все бескрылые чужаки. И только молодые летуны, едва сбросившие пух, им верят. И гибнут по глупости. Вместе с бескрылыми глупцами. Но бескрылых не жалко — их много. А вот летунов с каждым поколением становится меньше. Отец говорил, что и смесков раньше почти не было, и гнезд одиночек было очень мало и сами Гнезда были горячее — там меньше двух яиц никогда не лежало. А ставить молодняк на крыло помогали старшие, которые не торопились с Последним Танцем. Многое раньше было не так, как теперь. Но "раньше" уже нет и не будет, а "теперь" есть. И надо брать то, что дали, а не то, что хочется. Небо не любит тех, кто отказывается от его даров. И тех, кто мешает другому получить свой дар. Не годится раскрывать пасть на два куска, если глотка всего одна. Так говорят бескрылые. А крылатые говорят по-другому: "Не унести семь тюков в шести хваталках".

А яйцо с черным летуном он отдаст. Крис придумает что-нибудь. Он умеет придумывать новое, как и те бескрылые, что живут на чужой Тверди. Ведь придумал же, как вернуть ему крылья. И тут придумает — Крис умный. А тот, кто прячется в нем, поможет. Тот — Старший, хоть и бескрылый — многое знает. Даже знает, что о нем знают, и что его ищут. И не хочет, чтобы его нашли. Когда летун не хочет, чтобы его видели, его не увидит никто, кроме Неба. Может, и у этого Старшего получится... Получилось же выбрать умного помощника.

— Кто это?

— Гархи.

— Это имя или название?

— А ты сам думать будешь? Откуда мне знать его имя?!

— Ну... ты у нас такой... многознающий. Везде бывал, всё видел...

— Не надо преувеличивать — не всё и не везде.

— Тогда почему там, где мы останавливались, у тебя всегда находились знакомые? Что-то много для случайного совпадения...

— Крис, ты точно в свою голову только ешь и спишь!

— Это ты к чему?

— К тому, что сам бы мог сообразить: в тех местах, где мы останавливались, я, конечно же, бывал раньше, и там, конечно же, могли остаться мои знакомые. Из тех, кто живет долго и осторожно.

— Так почему бы этому красавцу не быть твоим знакомым?

— Потому, что он с Архипелага!

— А что не так с этим Архипелагом? Там не любят гостей?

— Почему же?.. Любят. На завтрак, ужин и обед.

— Надеюсь, это шутка?..

— Почти.

— Знаешь... Глядя на этого... Как ты там его назвал?..

— Гархи.

— Вот именно. Так вот, глядя на него, я начинаю верить, что гостей он любит, скорее всего, сырыми.

— Вообще-то, их народ древний, но не дикий.

— Ты намекаешь, что гостя сначала разденут и обжарят, а уже потом съедят?

— Я слышал, что гархи и вареное мясо употребляли.

— А теперь?

— Да откуда же мне знать?! Я на Архипелаге никогда не был, и живого гархи вижу в первый раз!

— А не живого?

— И неживого я не видел. Крис, они живут на Архипелаге, и умирают там же.

— Но этот-то здесь!

— Вижу.

— И он вполне живой.

— С твоей помощью, во-первых. И это не надолго, во-вторых.

— А почему "не надолго"?

— Не знаю. И никто из... моих знакомых не знает. Но гархи не путешествуют по миру, не покидают своих родных мест, а еще... их детеныши не вылупляются на других материках.

— Не вылупляются?! Эти что, из яйцекладущих?

— Да. Хотя... и это точно не известно.

— А что тут может быть неизвестного? Есть курица, есть яйца, есть кошка, есть котята... Курица, по-любому, не может быть матерью котенка.

— Крис, твое сравнение мне понятно, но не всё так просто. Особенно с гархи. К тому же, мы так и не узнали, это название расы, одного ее представителя или совокупности народов, проживающих на Архипелаге.

— А их там много?

— Это тоже точно не известно. Но яйца, что удалось увидеть посторонним, были не только разного цвета, но и разного размера.

— И что, сильно различались?

— Как куриное и страусиное. Или змеиное и перепелиное.

— А их содержимое?

— Тоже было разным.

— И ни разу не нашлось подходящей наседки или инкубатора?

— Нет.

— А вот в это, старик, я слабо верю. Чтобы ваши разумники и не попытались!.. Да быть такого не может! Или они, или их ученики сюда нос совали. Иначе о гархах вообще ничего не знали бы.

— Ну... кое-кто интересовался гархи. И попытки использовать инкубатор, тоже предпринимались. И, до определенного момента, все, вроде бы, шло успешно, а потом развитие прекращалось.

— И вместо цыпленка получалось тухлое яйцо.

— А вот до этого дело не дошло ни разу.

— То есть?.. Если развитие прекращается, то...

— Крис, ты опять меряешь, привычной тебе меркой. Если в твоем мире жизнь яйцекладущих развивается по одной схеме, то совсем не обязательно, что эта схема сработает здесь.

— Ты хочешь сказать, что где-то, в разных укромных местах, лежат невылупившиеся яйца гархов, и в любой момент может вылупиться что-то...

— Всё может быть. Этот мир полон загадок и сюрпризов. Они были до нас, останутся и после нас.

— Старик, а тебе не кажется, что наш гость начинает просыпаться?

— Не кажется. Насколько я помню, о гархи говорят, что они вообще не спят. Или делают это не так, как мы привыкли.

— О, таки шевелится! И что мы будем делать с этим красавцем?

— Крис, это была твоя идея, ему помочь. Так что, не "мы", а ты будешь заботиться о нем. Если хочешь, конечно.

— А ты?

— А меня здесь нет. И никогда не было.

— И с кем тогда я разговаривал?

— А ты не разговаривал. Ты снился нашему гостю. Разговоры начнутся только теперь. Если вы не убьете друг друга при знакомстве.

Воспоминания и сны. Чужие воспоминания, которые ему, может быть, приснились. И странные сны, которые он стал видеть и запоминать. Сны никогда не снились летунам. А ему вот снятся! И все началось с того первого сна на чужой Тверди. Может быть, он первый летун, кто оставил Архипелаг, а потом смог вернуться. Пусть с чужой помощью, но все-таки вернулся. А сколько бы он прожил там, вдали, под чужим тяжелым Небом, без надежды на возвращение? Он не первый, кого унесло так далеко, но он вернулся, а вот остальные... не смогли, не захотели, не сумели... Причин может быть много, а результат всегда один — смятые крылья, высохшее, изломанное тело, что рассыпается при малейшем прикосновении. Тот, кто в скорлупе, может долго ждать начала жизни, но если крылья хоть раз наполнились ветром, они уже не смогут обходиться без Неба. Тоску по Высокому Небу долго терпеть не получится. А над чужой Твердью нет Высокого Неба, нет его силы и дыхания... Нельзя развернуть крылья под чужим Небом, и жить под ним долго нельзя. Незачем. Да и кому нужна такая жизнь?! Даже бескрылые тоскуют и задыхаются под чужим Небом. И цепляются их ноги за чужую Твердь...

Когда отец собирался в свой последний полет, он рассказал о том, что услышал от Старшего. Может быть, последнего Старшего, может быть, одного из последних, что еще жили...

Когда-то, когда мир был другим, когда над ним светило только одно солнце, Высокое Небо было везде, и летуны жили тоже везде. И Гнезда тогда были большие и горячие. Гнездо на три яйца было тогда самым маленьким гнездом. Первым! Но не последним.

Почему всё изменилось, откуда взялось второе и третье солнце, Старший не говорил. Не знал или не захотел сказать — теперь уже не выяснишь. Нет больше Старших и никогда не будет. А вот чужаки есть. Были они раньше или нет, теперь тоже не выяснишь. Рил знал, что где-то далеко, за границей Архипелага, живут другие, совсем чужие и непонятные. Знал, но увидел этих чужих и непонятных только на чужой Тверди. И хорошо, что увидел сначала одного. (Или все-таки двоих? Тот, кто разговаривает только с Крисом, умеет хорошо прятаться. Увидеть его не получилось ни разу, даже слышать удавалось крайне редко). Трудно бы пришлось, если бы он сразу увидел столько бескрылых чужаков, сколько их было на корабле. Или потом, в порту. Половину пути Рил провел в полудреме, чтобы не слышать только, о чем чужаки думают. Часто мысли и слова чужаков были разными. И это очень мешало ему. А когда дела отличались от слов и мыслей, это злило его до рычания, до бешенства! Хотелось убивать этих мелких, лживых болтунов, рвать их на куски, топтать ногами!.. И как Крис справлялся с его гневом, как удерживал от убийства?.. Почему-то на родной Тверди было легче и спокойнее, даже если он видел потом чужаков. Потом, когда вернулся, Рил перестал их слышать. Или научился не слушать, что они думают. Как давно не слышит того, кто прячется за Криса. Может быть, это Старший? Из тех, кто потерял крылья, но смог вернуться?.. Ведь старшие много могли тогда, когда мир был другим. Наверно, трудно жить в новом мире, где все, что умел, никому не нужно, а то, что нужно, не умеешь или не можешь. Но ведь он смог вернуться, смог выжить среди чужаков, может и Старший сможет научиться? Если захочет... Но захочет ли?

— Ну, вот и всё. Ты не передумал?

— Нет.

— Тогда смотри внимательно. Не хотелось бы, чтоб нас порвали.

— Я смотрю.

Рил вглядывался вперед и вниз. Черные не поднимаются на такую высоту, а когда они рядом с Гнездом, то ожидать можно чего угодно. Кроме радостного приема. И посадки на Китураси. Скорее всего кто-то из черных встретит гостей на дальнем подлете и... Все будет зависеть от того, отец или мать остался в Гнезде. С отцом можно договориться, это трудно, но можно. А вот мать... Хорошо, если она нападет не сразу. Если удастся хоть что-то рассказать, а ей захочется слушать. И если она умеет думать, хоть иногда. Хватит с него одной Митар. Иногда кажется, что она уже забыла о брате, и не всегда может вспомнить, куда и зачем они летели. Доверять этой забывчивой ценный груз страшно, а посвящать в план, над которым он думал вместе с Крисом, не хотелось. Еще напутает что-нибудь или неправильно поймет. Крис и жрицу не хотел доверять Митар, но тогда совсем уж не понятно, зачем черной лететь с ними. Да и обижать ее недоверием не хотелось бы. Да, молодая, да, бывают девушки и поумнее, но туда, где они бывают, Рил еще не долетал. И не скоро долетит, если все получится так, как задумано. Когда в Гнезде появляется пушистик, не стоит надолго оставлять его без присмотра. И лучше, если за Гнездом присматривают двое. Два защитника и кормильца лучше, чем один. И двоим легче. Так говорил отец. И ему было с чем сравнивать. Рил — его последний пушистик, а не единственный. Те, первые, давно уже развернули крылья и оставили Гнездо. Их матери улетели вместе с ними. И только Высокое Небо знает, где они теперь.

Далеко, там где Небо соединялось с Морем, появилось темное пятно. Волны облизывали край неба, солнце просвечивало сквозь крылья и тот, кто поднялся с Китураси, мог не заметить незваных гостей. Мог бы. Но не услышать живой груз невозможно. Пушистики чуют Гнездо и зовут родных. Того тепла, что Рил дает им, уже мало. Скоро кому-то из двох придется заснуть, а оба пушистика хотят жить. И не собираются уступать друг другу. Они ведь из разных Гнезд и даже разного цвета. Они зовут и просят. Их слышат все, у кого есть Гнездо и крылья.

С Китураси поднялся черный летун. Сделал круг над островом. Поймал прядь попутного ветра и направился в сторону низкого зеленого солнца. Где-то там были чужие, которых нельзя подпускать к Гнезду. Летун парил и высматривал угрозу. Чужие улетят или умрут. Чужих на Китураси не ждут и не примут.

— Рил, нас хотят сожрать!

— Вижу.

Еще один вираж и черный летун опять промахивается. Можно бы подняться выше, но тогда Митар останется наедине с чернокрылой. Очень злой и быстрой. Пока она пытается отогнать большего "гостя", считая его самым опасным, Митар ничего не угрожает. Если, конечно, сама ни во что не ввяжется. Главное, чтоб не подумала, что сокрыльника обижают, и его надо спасать и защищать. Трудно тогда будет спасти всех. А так хочется!

— Рил, если он отгрызет мою ногу, мне это очень не понравится!

Крис, как всегда шутит там, где надо пугаться. Где пугаются многие крыланы и бескрылые — он шутит, но почему-то совсем не понимает шуток. Двух шутников пришлось отдать Морю и одного — Тверди, только потому, что Крису не понравились их шутки. Хорошо, что те были чужаками, которых назвали глупцами, не способными общаться с крылатыми. А среди народа, желающих шутить с серым летуном и его живым грузом, не нашлось. Глупый редко становится взрослым, а если расправляет крылья, то летает очень недолго.

Еще один вираж, чтобы лишить нападающего ветра и сбросить к волнам. Жаль, если не удастся договориться. Но разговаривать чернокрылая не желает.

— Рил, сколько ты собираешься с ним играть?

— Это не он. Это она.

— А-а, это ты так ухаживаешь? Что-то вроде брачного танца? И когда ждать взаимности?

— Брошу!

— Давно пора, — угроза почему-то не подействовала. Хотя при желании, даже хорошо привязанный груз можно сбросить. И Крис это хорошо знает. — Давай, бросай! Ты же видишь, что оппонент попался невменяемый.

— Я тебя хотел сбросить.

— Если "хотел", то это хорошо.

— И что же в этом... — еще один вираж, чтобы не дать противнику ударить ребром крыла по животу, — ...хорошего?

— Успел передумать до того, как совершил ошибку, — пояснил Крис, поджимая ноги. А ведь крыло черной заканчивается на целый мах ниже! И как можно быть таким пугливым? — Рил, мне это надоело. Бросай! Или я сброшу. Мы же договорились...

— Помню. — Еще перед вылетом они все обсудили и решили, что делать. Думали и решали с Крисом — это дело для них двоих — остальным о нем знать не надо. — Подожди, я сам. Только поднимусь выше.

Так у пушистика будет шанс. И у чернокрылой. Она успеет. Если захочет.

Чужаки улетали. Она справилась и отогнала их. Она смогла. Двое летунов с грузом. Слишком много для нее. Могла и не справиться. Но она сумела — защитила Гнездо. Будь чужаки пустыми, и ей пришлось бы совсем плохо. Два летуна, один из которых намного больше нее, да еще умелый танцор с Ветром. Но они береглись, и берегли свой груз. Значит, угрожать надо грузу — и она угрожала! И смогла победить. Кто выжил и сохранил гнездо — тот победитель! А чужаки пусть ищут себе другое место. Что бы там ни случилось с их Гнездом, это они не займут!

Чужие летуны поднимались все выше, удаляясь от Китураси. Тирси еще не решалась вернуться, но уже успокаивалась и по большому кругу облетала срединную границу. Когда чужаки пересекут дальнюю, можно будет и вернуться.

Внезапный крик будто ударил Тирси в живот.

Помощи просил еще невылупившийся пушистик. И звал он любого, кто мог услышать. Любого, кто готов помочь.

И Тирси ринулась туда, к дальней границе, где серый летун потерял свой живой груз. Она мчалась, во всю ширь распахнув крылья, убрав боевые лезвия и шипы. Скользила с высоты к волнам, надеясь успеть, спасти и защитить жизнь от Моря. Спешила и даже не думала, что это чужая жизнь, а там, в Гнезде, ее ждет свой пушистик. И может не дождаться.

Тирси не думала. Она летела спасать.

А в море возле Китураси падал еще невылупившийся пушистик черного летуна. Падал и кричал.

— Ну, вот и все. С одной проблемой разобрались.

— Крис, ты уверен, что она успела?.. Может, надо было подняться еще выше?

— И что бы ты сказал своей девушке? Она и так не могла понять, чего это ты крутишься возле острова, а ее в драку не приглашаешь.

— Митар... она... ей было не слишком любопытно.

— А вот мне так не показалось. Когда ты бросил, она ведь порывалась подхватить его. Если бы ты не помешал ей...

— Если бы я не помешал, то кто-нибудь из нас погиб бы. Но из-за Митар я не успел заметить... Может, я слишком удалился?..

— Рил...

— Может, надо было подняться еще...

— Рил, прекрати. Мы несколько раз обсудили это. Ты сделал все, как надо. Ты дал им шанс...

— Крис, скажи, ты видел?..

— Нет. Мы же договорились не смотреть...

— Договорились. Но ты мог... случайно... а потом сказать, что увидел.

— Рил, хватит ездить мне по ушам. Что бы я ни сказал, ты не поверишь.

— Крис, как ты можешь?! Летуны не...

— Будь я на твоем месте, я бы не поверил. Сказал бы, что верю, но все равно сомневался бы.

— А-а... если бы я был на твоем месте, то зачем бы мне врать? Летуны не говорят друг другу неправды.

— А чужим? Или чужие — летунам? Молчишь? Вот и молчи дальше. А то мне это уже надоело. Ты и так сделал все, что мог! А положить яйцо в их Гнездо тебе бы не дали!

— Крис, если бы это был чернокрылый, мы бы могли...

— Если бы, если бы... Рил, хватит. Тебе нечем занять мозги? Тогда подумай, где высадишь нас, и как объяснишь своей девушке, почему мы не летим с вами дальше.

— Крис, ты хочешь нас оставить?! Я буду один...

— Почему "один"? Я собираюсь позвать с собой бескрылую девушку. Крылатая мне без надобности.

— Почему? Митар... она...

— Потому, что я ее боюсь.

— Хорошо пошутил, — фыркнул Рил. — Совсем как крылатый.

— Рил, за кого ты меня принимаешь? Я — не крылатый, и я не шутил.

— А я думал...

— Вот и дальше думай, где нас высадить. Только чтоб гостевой дом был не самым маленьким. А то мы оттуда не скоро улетим.

— Вы можете воспользоваться кораблем.

— Тоже вариант. Какой-нибудь порт у нас по пути будет? Главное, убраться с Архипелага, а там...

— Как ты собираешься уговаривать жрицу? Она не похожа на...

— А я ее уже уговорил. Почти. Ей некуда идти. Вернуться она тоже не может.

— У нее нет дома?

— Есть. Где-то. Но она не знает, где он. Ее увезли года четыре назад.

— И она не помнит дорогу?

— Нет. И, похоже, не очень хочет вспоминать.

— Вас, бескрылых, трудно понять. Похожи на разумных, а иногда ведете себя как едва вылупившийся пушистик. Даже еще глупее. Тот хоть путь запомнить может.

— Вас, крылатых, тоже бывает трудно понять. Но сомневаться в вашей разумности станет только самоубийца. Очень глупый самоубийца.

— Это ты к чему?

— Да вот подумалось, как бы ты себя вел, если бы познакомился с моими приятелями.

— Познакомь — узнаем.

— Не получится.

— Твоих друзей нет на Архипелаге?

— Мои друзья мертвы. Почти все. Трудно находиться рядом со мной и долго оставаться живым.

— Почему?

— Особенность у меня такая, Рил.

— Или сильные и очень настойчивые враги...

— И это тоже.

— Потому ты торопишься покинуть Архипелаг? И оставить меня одного?

— Рил, я не хочу видеть, как тебя будут убивать. Это... Я не хочу вешать на себя еще одну смерть. А тебе есть для кого жить.

— Крис, меня не так легко убить. И напугать.

— Я знаю. Но ты не бессмертный, Рил. И среди моих друзей никогда не было пугливых.

— Но жрицу ты с собой хочешь взять.

— Она мне не друг.

— Ты быстро привязываешься к другим. И сам не заметишь, как возьмешь ее под крыло.

— Поживем — увидим.

— Живи долго, Крис. Высокого Неба тебе и прочной Тверди.

— Ты так говоришь, будто уже прощаешься.

— А я и прощаюсь. Ты просил Твердь с большим гостевым домом и кораблями — вот она!

— Я ничего не вижу, кроме моря.

— Увидишь. Очень скоро. Только Крис... я не пойду с тобой в гостевой дом. И Митар не пойдет. Мы высадим вас и...

— Торопитесь к Гнезду?

— Торопимся. И... я очень не люблю прощаться.

— Спасибо за все, большекрылый. Теплого тебе Гнезда и Высокого Неба.

Эпилог.

Это одна из песен, которые приписываются Райсе Четырехлапому. Он всегда пел ее, когда просили, но никогда не признавал себя автором. А сказать, кто научил его таким чудным словам, тоже отказывался. Он отказывал даже тем, кому отказывать не принято. Сын морского бога мог быть смелее и несговорчивее многих. Хоть он никогда и не хвастался отцом, многие знали, что море любит Райсу Четырехлапого. Охотнее всего Райса пел на кораблях или возле кораблей. И море в тот день бывало тихим и ласковым.

Глоссарий.

Названия и имена.

Арисму — вино для крыланов.

Арласси — малый остров, с гостевым домом.

Архипелаг — вместе с прилегающими островами был большим гористым континентом. После Войны и переноса оказался расколот. Часть суши ушла под воду, еще часть поднялась почти до Высокого Неба и сделалась мало пригодной для жизни. От континента осталась где-то треть территории, но не все острова обитаемы. На некоторых нет даже гостевого дома — только посадочная площадка.

Бутар — хозяин гостевого дома.

Вильди — старший итун.

Высокое Небо — высота, недоступная крыланам. Отличается частыми сухими грозами и сильным, непредсказуемым ветром.

Гархи — название совокупности народов, проживающих на Архипелаге. Переводится, как "Дети Высокого Неба".

Гостевой дом — место, где прилетевшие могут поесть и отдохнуть. Содержится на средства всего поселения. Живет и работает в нем одна семья, а помощников иногда берут из соседних домов.

Илутаси — одни из островов Архипелага. Не обитаемый. На нем нет гостевого дома — только посадочная площадка: прилетел, сел, отдохнул, полетел дальше.

Итун или ийтун — бескрылый наездник или "живой груз". Помогает крылану во время перелета.

Китураси — остров с гнездом черных летунов. Закрыт для посторонних.

Клык Демона — самый высокий пик на Архипелаге. Достает до Высокого Неба.

Крайс — младший крылан.

Крылан — окрас может быть любой, кроме черного и серого. Размерами меньше летуна, слабее, летает ниже и на меньшие расстояния. Может перевозить груз или пассажира. Летают группами (караванами).

Крыланы и летуны — две ветви одного народа. Их общий дальний предок немного напоминает стрекозу. Ни перьев, ни клюва не имеют. Оборотни. Вторая форма — гуманоидная.

Курайту — особая техника речи. Разговор на курайту не слышен уже в двух шагах, и не читается по губам.

Летун бешеный — серый окрас тела и крыльев.

Летун дикий — черный окрас тела и крыльев.

Ликамору — дорогое, целебное вино из высокогорных ягод, с добавлением других ингредиентов. Употребляется, в основном, летунами. После длительных перелетов — обязательно.

Ликос — черный летун, брат Митар.

Мар-Асси — второй Голос в храме Хранителя.

Митар — черный летун, сестра Ликос.

Мохноног — панцирное морское животное, употребляется в вареном виде.

Мюнаси — остров с гостевым домом.

Небо — высота, на которой летают крыланы. Из-за частой облачности и повышенной влажности — полеты даются тяжело и на малые расстояния.

"Небо" — притолока входной двери.

Нисасору — зовущая третьего ранга, жрица в храме Хранителя.

Нокаси — остров.

Нуриласси — остров.

Пайли — девушка-итун, ученица Вильди.

Рамус — старший крылан, учитель Крайса.

Рил — серый летун (смесок).

Связанные Небом — два разумных, способные чувствовать эмоции (иногда мыслеобразы) друг друга. Такая связь на Архипелаге встречается довольно часто между вылупышами из одного Гнезда. Обычно устанавливается между крыланом и его итуном, хотя и не сразу. Крайне редко связь устанавливается после первого полета. Почти не встречается за пределами Архипелага.

Скари — старший сын Бутара.

Смесок — летун-полукровка. Получает масть отца, цвет костяных наростов — материнский.

Старшие — летуны, которые помнят мир с одним солнцем.

Туксари — первый Голос в храме Хранителя.

Хорайла — еда летуна в полете на дальние дистанции. Чаще всего применяется крыланами, употребляется с помощью итуна и, чаще всего, на лету.

Хэтай — передник для итуна. Необходим во время перелета.

Утарли — храмовник, третий Голос в храме Хранителя, Слышащий.

Октябрь-февраль 2011г.

Елена Плахотникова "Дети высокого неба"

2