Они с Алленом вместе поступали в Университет — правда, Марк был на два года старше. Подружились они на почве беззаветной любви к рыцарям и к Королю Артуру непосредственно — именно о нем Аллену досталось рассказывать на экзамене, и Марк, слышавший его ответ, безошибочно распознал родственную душу. "Людоеды узнают друг друга по улыбке", как гласит пословица. Марку на экзамене повезло куда меньше — ему, увы, выпало говорить о деятельности третьего Президента после Реформации... В итоге Аллен поступил в Университет, а Марк — нет, но дружба осталась. Кажется, Аллен был единственным, кто имел ключи от Марковской крепости и знал этого парня без его масок — благородным, очень замкнутым и очень ранимым артуровским рыцарем... "По документам" Марк никогда рыцарем не был — наверно, из-за своего дурацкого принципа таить то, что любишь, от других. А может быть, слово "рыцарь" было для него слишком идеальным, чтобы смириться с "новым рыцарством" в джинсах и футболках, без Короля, с пометками в личной карте и взносами... Как бы то ни было, вместо всего этого провалившийся на экзаменах Марк ушел в солдаты. Наверно, решил, что такая профессия ему подойдет более другой. А может, опять думал о рыцарстве. Солдат из Марка получился устрашающий — с его без малого двумя метрами роста и широченными плечами; здесь пригодились и неизменные шутки, за которые он получил репутацию самого храброго и непрошибаемого парня в своей роте. Такие часто улыбаются с рекламных листов контрактной военной службы — "Люблю Родину, служу Республике. Дело для настоящих мужчин!" А потом его подразделение по приказу Президента отправилось на войну...

Это была не совсем война — просто подавление какого-то очередного "горского бунта". Горцы все время бунтовали — без малого двести лет они все не могли ужиться с Республикой, хотя в этой вялотекущей войне иногда случались перерывы — лет по пять, десять, даже тридцать как-то раз. Кто был прав, кто виноват, и чем, собственно, недовольны эти самые горцы — Марк толком никогда не знал. На этот раз было какое-то выдающееся, какого давно не случалось, "нарушение перемирия", прибавьте еще "религиозные волнения" — горцы ведь, по Алленско-Марковскому выражению, в большинстве своем "сарацины". Вот с этими самыми сарацинами Марк и поехал воевать, на прощание обнявшись с Алленом на вокзале, и пропал на полгода, правда, прислал несколько невразумительных писем с просьбой передать родителям, что он в полном порядке. А потом бунт был вроде как подавлен, и Марк вернулся домой — живой, даже ни разу сильно не раненый, но чего-то он там в горах насмотрелся, чего-то, о чем не принято рассказывать за чаем — разве что за бутылкой водки. Чего-то, что вынудило его по приезде сказать: "Хватит с меня! Я бросаю это дело к Темным", и остаться без своих сержантских погон, без работы и без университетского образования в однокомнатной квартире в самом центре города. Странно только, что после этого он все же остался прежним Марком.

Зато изменилось многое вокруг него, и Марк себе частенько напоминал обломок кораблекрушения. Работать он мог, но не знал, где еще нужны необразованные бывшие солдаты с прекрасным голосом. Голос у Марка и впрямь был прекрасный, и на гитаре он играл потрясающе; по этому поводу он часто высказывался в том духе, что если будет умирать с голоду — пойдет с гитарой на городской рынок, встанет там в камуфляжной куртке с треснутой тарелкой у ног — и за час станет миллионером... Но до этого пока не дошло, хотя еды в бывшей бабушкиной квартире частенько не водилось. Впрочем, ее приносили друзья. Это были здоровые ребята со покалеченными на войне телами и — заодно — душами, один вернулся домой без руки, у другого — шрам через все лицо и слепой сморщенный глаз, у третьего к дождю адски болело колено, четвертого за время отсутствия позабыла и бросила его девушка... Они приходили, выпивали принесенные с собой бутылки, заставляли Марка петь своим чудным голосом с ними ужасные песни типа "И позабыть мне не дано, как пули подлые визжали, и мы с тобой в грязи лежали..." или "Come on, hold on, Shut up and creep, Such fellows as we`re Are rather good to live..." Еще они поминали других таких же ребят, которые могли бы с ними пить сейчас, если бы не лежали в могилах, а потом они все оставались ночевать и ввели традицию, что к Марку без выпивки (ну, и без еды) гости не приходят, а потом с утра у Марка болела голова и в душе было грязно и воняло, как на помойке, будто с войны недостаточно вернуться, чтобы она оставила тебя в покое... Аллен этих "боевых друзей" боялся и старался с ними не встречаться, но сегодня у Марка вроде бы не было намечено подобной встречи, и Аллен, нимало не сомневаясь, нажал кнопочку звонка и не отпускал до тех пор, пока за дверью не послышались тяжелые шаги "специфического друга".

Окошко дверного глазка слегка затуманилось, и ворчливый голос сказал из-за двери:

— А, это ты, сэр Аллен Прожорливый, известный потребитель чужой еды! Показывай, что принес, или ноги твоей не будет в моем достойном жилище, старый негодяй.

Мария с сомнением посмотрела на Аллена, и сильное желание уйти отразилось на ее выразительном лице. Тот поднял к глазку отвратительный "Ароматный" гостинец и пнул дверь ногой:

— Марк, прекрати трепаться и открывай! Я не один, со мной дама.

Дверь распахнулась, и огромный, коротко стриженный хозяин в удивительно драных штанах пропустил гостей в прихожую и учтиво поцеловал Марии ручку, чем ее немало удивил. Вообще-то, кажется, предсказание Аллена о том, что Марк ей "ужасно понравится", не спешило сбываться, но сам он не мог этого отследить, поскольку не переставая читал. Вскоре гости уже сидели за круглым кухонным столом, и свежепоставленный чайник шипел на плите, а Марк рылся в буфете, вполголоса проклиная бабушку, которая куда-то подевала все приличные бокалы. Мария удивленно подняла брови, не понимая причин столь глубокой непочтительности к старшим, и Марк вежливо объяснил ей, что лишь отдает бабушке должное, ибо она — самое настырное и невежливое привидение из всех, ему известных, вдобавок у нее еще и клептомания. Этот экскурс в спиритологию, увы, не прибавил Марии симпатии к новому знакомому.

— Марк, — сказал Аллен, перелистнув последнюю страницу баллады и наконец пробуждаясь для реальной жизни. — Оставь бокалы в покое, пусть будут чашки, неважно. Мы с Марией пришли не пить, а говорить... об очень важных вещах. Кое-что случилось.

По выражению лица Аллена его друг понял, что явно не все в порядке... и вопреки обыкновению молча сел. Посмотрел посерьезневшими серыми глазами на их торжественно-ошеломленные лица. Аллен положил сцепленные руки на стол, рядом с возвышающейся бутылкой, и почувствовал набегающий прилив утреннего отчаяния, перемешанного, как ни странно, с вдохновением. (Переэкзаменовка? — пронеслась у него в голове чуть слышная мысль). Мария неожиданно положила руку ему на плечо.

— ... А потом позвонила Мария и сказала, что нам нужно встретиться.

— Я же не могу говорить на кругу Ордена, — вдруг тихо перебила она. — Понимаешь, я не состою в "Копье"... я просто по пути зашла к мужу. И случайно застала этот... разговор. А потом ты ушел — очень быстро, я думала, ты останешься хотя бы на тренировку, и после мы сможем...

— Да ты что? — оторопело спросил Аллен, поняв, что она извиняется. — Конечно... Понятно... Я ничего и не подумал... Так вот, мы, значит, встретились, и она показала мне книгу. Вот эту балладу. Я тебе клянусь всем, чем угодно, что я ее раньше не читал. Хотите, поклянусь на Библии?

— Не хотим.

— Я тебе верю, — одновременно откликнулись его друзья. Какие у них большие глаза, подумал Аллен, просто в пол-лица. Почему я раньше никогда не замечал, что у них такие большие глаза? Или они раньше так на меня не смотрели?

— Марк, ты лучше прочитай сам. Она недлинная. Просто тогда мне почти ничего не надо будет говорить. Ты увидишь сам, тут же увидишь, что это тот самый человек, который со мной говорил. Он настоящий, его звали Алан. Там написано "позднейшие подражания", но это ерунда. Он со мной разговаривал, он был артуровский рыцарь.

Бывший солдат пробежал взглядом по строчкам, недоуменно поднял глаза:

— "Неизвестный автор"?

Аллен только досадливо махнул рукой.

Это была история о двух рыцарях из маленького серого замка, того самого, где под крышей самой высокой башни жили ласточки, а на вересковых холмах шумел темный лес. О двух братьях, которые взыскивали Святого Грааля, и об испытаниях, выпавших на их долю в этом пути. Старшего из них звали Глэймор, и "такого имени с франкскими корнями, — как утверждало Приложение, — не встречается более ни в одной артурианской хронике, скорее всего, это выдумка позднейшего автора, пожелавшего остаться анонимным". Такие дела. А младшего звали Алан. И волосы у него были действительно светлые, об этом говорила даже баллада. Его брат действительно его убил. Это случилось в Походе Грааля, когда в схватке со своим давним врагом-родичем движимый обетом непролития крови Алан не стал против него драться и был смертельно ранен — раной из тех, что убивают долго. Тогда Глэймор его добил, избавив от мучений, и уж поверьте, дорогой Марк и милая Мария — самому Глэймору от этого пришлось куда больнее. А вскоре после того он обрел Святой Грааль и причастился из Истинной Чаши. Потом он вернулся в Камелот и еще долго жил — до самого конца королевства, а на старости лет принялся описывать стихами их поход, и делал это из памяти и любви к своему брату. Воистину, как говорил сэр Алан во сне, с ними обоими все кончилось хорошо. Только это не помешало Аллену почувствовать щекотку в глазах, когда он перечитывал последний разговор двух братьев, заглядывая Марку через плечо.

— Такие дела, — сказал Марк, закрывая книгу.

Они помолчали. Чайник уже вскипел и был выключен предусмотрительной Марией. Небо за окном стало черно-синим.

В комнате трескуче зазвонил телефон. Это был Роберт, искавший блудного брата; Марк сообщил ему, что блудный брат жив, здоров, но домой может на ночь и не прийти, поскольку у них тут важный разговор.

— Пьете, что ли? — спросил практичный Роберт, однако, понимавший, что Аллену может быть нужна некая релаксация после тяжелого дня и "всей этой истории с Граалем".

Марк оглянулся на непочатую настойку и девственно чистый, пустой кухонный стол и отозвался непределенно:

— Ну... можно сказать и так.

— Только у этого юноши завтра зачет, — предупредил Роберт, — так что ты его разбуди пораньше. Сдать он, конечно, ничего не сдаст, но пусть хоть попытается.

— Непременно, сэр, — пообещал Марк, — выгоню плетьми в шесть утра, а на ночь напою теплым молочком и спою ему десять колыбельных. Ваш малыш ("А за малыша получишь!"— пообещал с кухни Аллен) будет в полном порядке, отвечаю головой. Чьей? Как чьей? Ну, в самом деле, это уже мелочи...

Священная тишина момента была разрушена. Мария пошла звонить мужу, что задержалась в гостях и может не успеть на трамвай, а Аллен, вдохновленный речами о теплом молочке, потребовал кормить гостей. Марк заглянул в холодильник, неожиданно обрел там ранее украденные бабушкой бокалы ("Ну ладно, старушка, на сей раз я тебя прощаю!"), и вынул на свет божий нечто на блюдечке, завернутое в серебряную обертку. Это был плавленый сырок "Новость" — неизменная пища всех бедных студентов и прочих безденежных и безработных гениев. Вслед за ним явился батон самого дешевого серого хлеба с отрубями и желтоватый огурец.

— Что это? — скривившись при виде "Новости", вскричал Аллен голосом безнадежно больного человека.

— Сырок очень питательный, — оскорбленно заметил Марк. — Наливай всем чай и не протестуй, а то я тебе его скормлю вместе с оберткой.

В кухню вернулась Мария. При виде сервировки стола она воскликнула:

— Я так и знала! — и принесла свою сумку, в которой обнаружилась упаковка котлет и коробка сухой молочной картошки. Следующим сюрпризом оказался вафельный торт.

— Ну-ка, пустите меня к плите, ребята, — скомандовала она. В отличие от Аллена, ее особенно возмутил не сырок, но огурец, и она заставила Марка его при ней выкинуть. Вскоре был готов замечательный ужин. Круглые кухонные часы показывали без пяти минут полночь, и это, увы, была чистая правда.

...Человек не может долго жить в горах. Там слишком большой ветер. Там слишком высоко, и слишком явственно присутствие ангелов. Чтобы не сгореть в постоянном благоговении, человек спускается в долину, но потом, когда к нему возвращаются силы, он берет посох и опять спешит в горы, потому что без них уже не может жить...

— А теперь, — попросил Аллен, ставя грязные тарелки в раковину, — давайте вы скажете мне, что вы об этом думаете. А я вам тоже что-нибудь скажу. Потому что кушать, конечно, очень здорово, спасибо, Мария, но если мы не придумаем, что с этим делать, у меня внутри все сгорит. Давайте говорить, пожалуйста.

И они стали говорить.

За окном разгорался рассвет. День обещал быть таким же сияющим, как вчерашний. Трое друзей сидели за столом. Бессонная ночь и горячечные разговоры сказались на них всех, но на каждом по-своему. Мария напоминала смертельно больную огромными синими кругами вокруг глаз и полупрозрачным зеленым цветом лица. Аллен приобрел внешность сумасшедшего юного наркомана, которому срочно нужна очередная инъекция. Глаза его как-то неестественно светились. Он, наверно, мог бы в темной пещере обойтись без фонарика. Один Марк не казался усталым или нездоровым: он выглядел как полный сил маньяк-убийца, вынашивающий новый жестокий план. Его утреннее лицо просто просилось на плакат с надписью "Разыскивается полицией".

— Честное слово, я за эту ночь выпила больше чаю, чем за всю предыдущую жизнь, — рассеянно катая пустую чашку по столу, призналась Мария. Марк воспринял это как просьбу и потянулся за чайником. Возражений, как ни странно, не последовало.

Они сидели на кухне. Они смотрели на бутылку. Единственным, кто хоть как-то отдал ей должное, оказался Марк — и того хватило на пару глотков.

— Отлично, — подвел он итог, мучая ножом простертый на блюдце плавленый сырок — все, что к утру осталось в доме из съестного. — Значит, намечается поход Грааля. Вот круглый стол у нас уже есть — правда, скатерть в цветочках мешает, но ее в случае чего можно и снять. А мы, значит, вроде как трое рыцарей. Сэр Марк, сэр, извиняюсь, Мария — или дэйм, если хочешь, и юный сэр...

— Пожалуйста, перестань, — дернулся Аллен, вместо четок перебиравший листы "Преданий". Мария взяла его личную карту, которая валялась на столе по неизвестной ночной причине, приоткрыла. Шестнадцатилетнее, почти не изменившееся ясное лицо улыбалось с фотографии.

— Он тебя не дразнит, успокойся. Он серьезно...наверное. Потом, разве ж плохо звучит — юный сэр Аллен П. Августин?.. Вполне подходяще для хроники, только П. мешает. Кстати, что такое П.?