Кукушонок

Два, или три раза мы повторили набег на заросли, пока не наелись от пуза. Пора было собирать лакомство для домашних, тогда, может быть, уши не надерут. Мы набивали корзины сладким позабыв всё на свете, пока нас не привлёк какой-то шорох. Когда мы обернулись, бежать было уже поздно. Девочки упали, и заплакали, да все были на грани того, чтобы разреветься. Один я держался молодцом. Ровно до той поры, пока это чудовище не зарычало, или что оно там делало. Признаюсь сразу, я хотел сбежать, бросив всех. Это не красит меня как человека, но лучше описывает тот ужас, который смотрел на нас. Как только он зарычал, я думал, что обделаюсь. На нас смотрело нечто, более всего напоминающее гигантского ленивца мегатерия. Высотой зверюшка была метров в шесть, и я сильно сомневался в её исключительной травоядности.

У плана побега было несколько препятствий. Мы сильно объелись, и бегуны из нас были бы аховые. Плюхнувшись на задницу, я стал ближе к каменному топору. Инстинктивно схватил его, и начал одну из эпичнейших битв в моей жизни. Ленивец думал, что со мной сделать. Я же не знал зачем, я взялся за этот проклятый топор. В конечном счёте, я размахнулся, закрыл глаза, и швырнул его куда-то в сторону мегатерия. Рёв боли, или ярости был мне ответом. Мегатерий рванул ко мне, вдохнул у самой моей головы воздух, резко замер, и скуля, бросился бежать. Поле боя осталось за мной, так что формально я был победителем. Это очень обрадовало бы меня, если бы не дрожь в руках и ногах.

Мы не кинулись сломя голову домой. Вместо этого дети чинно собрали требуемое количество стеблей, привели себя в порядок, нашли мой топор, и двинулись назад, поклявшись никому не рассказывать о случившемся. Совершенно напрасная предосторожность: детские тайны весьма недолго остаются тайнами. Уже через несколько часов родители знали о случившемся всё. Решено было хорошенько нас выпороть. Я не стал бороться за права детей, да и пороли меня, как полоумного и героя, в двойном ослабленном режиме. Сидеть было больно, но можно. Пригодился один из отваров травницы. С ним жизнь и вовсе пошла на лад.

Пришлось признать, что истории про Чёрную топь — правда, если не от начала и до конца, то по большей части. Гигантские твари жили на болоте и рядом с ним, болото хранило в себе самые разные ценности и сокровища. Калин-цвет изменил меня настолько, что мной можно было пугать шестиметровых чудищ. А ещё я понял, почему никто в деревне не заболел. Вся зараза во мне сдохла ещё на болоте, когда меня первый раз колбасило. Я сидел за столом, черкал в бумагах, и грыз травянку.

Подвиг мне задним числом засчитали. Матери спасённых детей стали по одной приходить ко мне с чем-нибудь вкусненьким. Я не стал скромничать, да и не поняли бы здесь этого притворства. Еды мне натаскали на неделю, не меньше. В относительно благодушном состоянии я начал придумывать, как организовал бы несколько рейдов на болота. Я истреблял чудовищ гигантскими арбалетами, ловил их в ямы и силки, охотился на них с дротиками и пиками. Исключительно на бумаге. Честно говоря, желание лезть в болота было настолько незначительным, что я не сунулся бы туда ни за какие коврижки.

Мне очень повезло в этот раз. Нельзя рассчитывать на везение каждый день. Между тем я влез в водоворот страстей и событий, о которых не мог даже догадываться. Не знаю, что бы я сделал, если бы узнал. Может быть убежал бы из деревни куда глаза глядят. Но я сидел за столом, подложив под зад сена в мешковине, писал в дневнике, и думал, что смогу месяц-другой готовиться к будущим решительным действиям. Святая простота.

Ночью пятого дня. Т.е. технически это пятый день.

Граф Орёл просматривал письма. В первом из них дурёха из деревни Заболотной спешила обрадовать графа, что у него нашёлся двенадцатилетний сынок. Граф думал даже рассердиться, но крестьянка сочинила такую запутанную историю, что её впору было ставить в королевском театре. Он стал читать историю, как пьесу.

Акт первый. Вот мать мальчика запрещает Алне говорить о том, кто истинный отец героя по имени Замгри. Мальчик вырастает, думая, что его папу скушали на болоте. Далее драматическая сцена. После смерти матери от тяжёлой болезни ребёнка берёт на обучение кузнец, и мальчик начинает потихоньку осваивать ремесло. Ещё один драматический момент: кузнец умирает внезапной смертью, и герой бросается в болота.

Второй акт был мистическим. Замгри выживает на болотах, проходит сквозь Чёрную топь, и встречается с грязнухами. Те одаривают его, отпускают живым, но не в своём уме. Полоумный герой пробирается сквозь болота, и возвращается в деревню. Мальчик добрый и почтительный, но старая Ална не сможет вернуть его. Мальчику нужен хороший маг, и она решается нарушить обещание.

Далее предполагался третий акт, в котором глупый граф Орёл прибегает за чужим ребёнком, лечит его у лучшего столичного мага, чтобы узнать все таинства выращивания свиней. Граф уже думал о том, что такую глупую бабу надо примерно наказать, но взгляд его уткнулся в следующее письмо.

Из той же Заболотной писал староста. И о том же мальчике. Он не утверждал, что деревенский дурачок Замгри его сын, и на том спасибо. Но слух, что мальчик пропал на неделю, а потом вышел из болот со странными находками подтверждался. Этот самый Замгри и правда потерял память, но староста не сказал, что он был идиотом.

Граф Орёл отвлёкся. Мальчик, выживший на болоте. Дело принимало скверный оборот. По закону он был обязан отдать его герцогу, или королю: кто первый прознает. Это было грустно. С проводником на болоте егеря могли добыть что-то ценное. Несколько ходок, и казна графства заметно потяжелеет. Знать бы только, что он на самом деле приглянулся Хозяйкам Топи.

Ещё одно письмо из Заболотной было совсем свежим. Тот же староста сообщал о сегодняшних новостях. Стало понятно, почему на ночь глядя в замок послали верхового. История подтвердилась самым неожиданным способом. Глупые деревенские дети полезли в болото, наткнулись на Скрежетателя, едва не умерли от его когтей, и только Замгри спас их. Не такой уж он и сумасшедший, если смог отогнать Скрежетателя. Тварь страшная даже для конного рыцаря в латном доспехе. Его когти не пробивают сталь, но проминают её. Если же коготь попадёт на место, прикрытое кольчугой, или найдёт щель в сочленении, тогда от тела рыцаря мало что останется.

Терять такой куш не хотелось совершенно, и граф Орёл стал перечитывать письма, думая о разных лазейках. Объявиться после стольких лет, и назвать себя его отцом? Это было бы глупо, никто бы не поверил, и его слабоумие только усложняло дело. С другой стороны, если он усыновит деревенского мальчика, оставшегося сиротой, да ещё и калеку... Сплошная забота о подданных. И уж точно ни герцог, ни король не смогут отобрать у отца сына. Эта уловка оставляла в его руках очень ценный ресурс. Если подумать, то парень стоил всей проклятой Заболотной, а если он научится добывать для него деньги, то граф расщедрится, и включит его в список наследников. Когда убогий растеряет удачу вместе с частями тела, его не выбросят на улицу. Он будет ещё долго смердеть в залах замка.

День шестой.

Утром меня разбудили удары в дверь. Долбили сильно, с некоторой хозяйской уверенностью. Открыв дверь, я увидел очень крупных мужчин в доспехах и с оружием. Один из них, что стоял ближе всех ко мне, выглядел настоящим одноглазым разбойником. Никогда прежде я не видел таких серьёзных и жестоких черт лица, такого расстрельного взгляда:

— Ты Замгри, — он не спрашивал, а утверждал, загоняя свой взгляд мне под подбородок, как отточенную сталь.

— Ты поедешь с нами.

Я ничего не понимал, кроме того, что мне не стоит спорить с ними. Но выторговать себе хоть лишний вздох стоило попытаться. В сумраке я заметил Алну, несколько других селян, и понял, что меня не похищают бандиты. Возможно, дело было даже хуже, но пока стоит хоть что-то сделать:

— Мне надо собрать вещи.

— Не нужно, в замке тебе дадут новые вещи, крестьянский хлам там никому не надобен.

— Господин Денкель, у него есть вещи из болота. Может быть, стоит собрать их, — встряла в разговор Ална:

— Я пока помогу ему собраться, а Вы откушайте. С ночи ведь в седле, и не спали вовсе.

Одноглазый Денкель ухмыльнулся:

— Сейчас есть некогда. Вещи помоги ему собрать, а поесть нам с собой дайте. Рыцарь в седле рождается, в седле живёт и помирает. Так в седле и поедим.

Ална схватила меня за руку, и потащила в дом. Пока мы собирались, за нами смотрел один из солдат. Ална начала быстро шептать мне на ухо:

— Запомни, Замгри, твой настоящий отец — граф Орёл. Я написала ему письмо, и его люди повезут тебя в замок. Не робей, отец тебя не бросит, но и не дерзи ему. Ты для него пока ещё холоп, вот проверят тебя на волшебном камне, тогда может признает. Не бойся, к отцу едешь, не к тварям болотным на ужин. Человек он хороший, люди его не лютуют. Справедливый он.

Она поцеловала меня в лоб и разревелась. Я сунул в рюкзак пару кусков хлеба и пучок местного лука. К этому моменту рыцари разобрали припасы, их командир приторочил рюкзак к седлу, сел на коня, и посадил меня перед собой. Солнце только готовилось выбраться из-за горизонта, окрашивая весь мир в дикое сочетание цветов. Ехали мы молча, а я думал.

Когда в дверь только постучались, и мордовороты пришли по мою душу, я уж решил, что моя песенка спета. Бросят меня в тюрьму за нарушение какого-нибудь запрета на сбор синей травянки в сезон цветения бабочкокрыла, или сожгут на костре за выход из болота с недостаточно восторженным образом мысли. Несколько секунд и слов отделяли ужас страшной неопределённости от неясности туманной перспективы.

Рыцари были элитой общества. Они были рослыми и крепкими, у них была добротная одежда, их лошади не походили на рабочий деревенский скот, поражая силой и красотой. А уж сколько на них было железа... В сравнении с жителями Заболотной рыцари жили в другой эпохе. Средневековье во всей его красе оказалось намного гнуснее, чем придуманные пасквили и рассказы о разнообразных феодальных ужасах. Плохо здесь было не то, что могло произойти, а то, что случалось постоянно, и считалось нормой жизни. Бесправие.

Когда-то давно меня учили, что на смену рабовладельческому строю древности, когда большая часть работников — это имущество, приходит средневековье. И средневековье — это время, когда свободные люди подневольно трудятся. Теперь мне кажется, что это просто усовершенствованная версия рабовладения, более рабовладельцу не надо думать о пропитании, одежде и крове для раба. Его работник — свободный человек, пусть сам себе всё достаёт. Труд ничуть не изменился. Раба стали несколько меньше урабатывать, чтобы он жил и работал подольше. Теперь забота о неспособном более к труду рабе ложилась на плечи его родственников. А от вредных мыслей крестьянина, или ремесленника всегда спасало бесправие.

Заболотная осталась за спиной, и я мог насладиться истинной пасторалью. На холмиках пасся скот, в долинках крестьяне выращивали овощи и зерно, радостные крестьяне счастливо улыбались проезжающим рыцарям. Стоило нам проехать, как лица крестьян разительно менялись. Те, кто стояли подальше от дороги, даже не думали корчить верноподданнические рожи. Их жизнь была тяжёлой, и эти защитники-грабители делали её только тяжелее. Деревни их были намного богаче, чем Заболотная, но ярмо феодализма висело и над ними тяжким грузом. Крестьяне трудились в поте лица, отдавая время и плоды своего труда феодалу в обмен на сомнительные обещания.

И всё же здешние виды были намного приятнее прежних. Дома были больше и аккуратнее, было какое-то единство облика. Я решил, что это связано с большей плотностью населения и его платёжеспособностью: при строительстве чаще пользовались услугами профессионалов в этом деле. Поля были похожи на лоскутное одеяло. Тут клочок одного крестьянина, а там другого. На этом фоне выделялась земля феодала. Крупные ровные куски лучшей земли с лучшими растениями. В средневековье не нужно иметь большого ума, чтобы держать людей под контролем, достаточно несколько раз в год объезжать свои земли.

На окраинах я замечал работников грязных профессий: кожевенников и красильщиков. Их скорее чувствуешь носом, чем замечаешь. В деревнях были отдельные мастера разных профессий, или скорее опытных в чём-то любителей. Большую часть времени, они работали в поле, как и вся деревня, занимаясь ремеслом от случая к случаю. Постепенно, поля слились в единое море зеленого, жёлтого, оранжевого, синего, пурпурного и фиолетового. Среди этого моря торчали островки отдельных рощ и лесов, но их было совсем немного. Лес стеной жался ближе к горизонту, прячась от недоброго взгляда лесоруба.

Мы поели. Рыцари ели ту же простую пищу, что и все крестьяне, только разбавляли её большим количеством вяленого мяса и запивали все водой с привкусом уксуса из кожаного бурдюка. Я тоже сгрыз свои запасы и хлебнул воды. Мяса мне не предлагали. Кони устали сильнее людей, и все попытки ускориться заканчивались безрезультатно. Мы ехали почти шагом. Рыцари решили сжалиться над животными и повели их в поводу. Денкель ругался на дурня-конюха, не давшего сменных лошадей. Мы шли, поднимая облачка желтоватой пыли.

Через час, или около того, утоптанный грунт сменился камнем. Мы снова сели верхом, и с этой высоты я увидел серое пятно города Хегль. Город рос в размерах, но из-за высокой стены я видел только крыши самых высоких зданий. Никакого посада за стенами не было. Мы проехали мимо, и у моих сопровождающих резко испортилось настроение. Я даже догадывался почему: скорее всего из-за местного аналога магдебургского права. Только усилием воли я смог не улыбнуться. Стена производила впечатление своей монументальностью: в ней было не меньше восьми метров, и она была сложена из аккуратных каменных блоков тёмно-серого цвета, скреплённых раствором. Думаю, даже для артиллерии такие стены стали бы определённой преградой.

Разминувшись с вольным городом, рыцари затянули песню. Такой унылой средневековой попсы я не ожидал. Песня была очень долгой, возможно, из тех бесконечных песен, которые иногда напевают в пути. Когда этим чувственным мужчинам с лицами головорезов надоело плакать о жизни, они спели пару песен пободрее. Мне показалось, что эти песни им просто ближе по духу: все они рассказывали о том, как круто и весело воевать. Я же рассматривал окрестности и продолжал сравнивать.

Скажу честно: результат был не в пользу графа Орла. Если земли вокруг города Хегль были в прекрасном состоянии и выглядели примерно одинаково ухоженными, то владения феодала разнились друг от друга весьма значительно. Граф забирал себе лучшие крестьянские земли, заставлял работать на них бесплатно, но не мог соперничать с городом в результатах. Для меня это стало первым знаком того, что у графа большие неприятности. Если всё пойдёт так и дальше, то город и феодал неизбежно схлестнутся в драке за нечестно нажитое. Сколько бы я не пытался, я не мог заставить себя болеть за команду графа: все мои симпатии были отданы трудолюбивым бюргерам. Сам же я был заочно зачислен в силы графа, и это не могло радовать. Надо было сбежать в город ещё несколько дней назад.