Скрытые параллели

Сгусток... ещё не тьмы, но уже — сумрака.

Так ли это было, или лишь померещилось, но Хантер не стал раздумывать: бледное пламя взъярилось, сорвалось с острия меча и ударило в точку на пару дюймов ниже короны. Туда, где вновь зажёгся маленький, совсем не страшный красноватый огонёк.

Последующие события воспринимались с трудом, словно непрерывность-связность мира разлетелась на отдельные фрагменты. Или, другое сравнение, словно киноплёнку порезали на кадры и некоторые из них — неудачные? — выбросили, а некоторые стали рассматривать снова и снова.

Слева — гротескная фигура, не столько страшная, сколько нелепая, распластанная на фрагменты фигура нависает над Сноу. Фигура местами сливается с Пологом Тьмы, а местами — выступает: изломанная, обострённо-контрастная.

Ле ФФей — рядом с Хантером — целит в коронованного: на яростно выгнутом луке — сразу две солнечно-ярких стрелы.

Тварь с короной каким-то образом "ухватилась" за луч света, вонзившийся в глаз-огонёк, и вытягивает его из себя, словно простую сталь. Обеими лапами.

Всполох огня: сразу несколько стрел вонзаются в тварь, нависающую слева.

Две стрелы — стрелы Ле ФФей — бьют венценосного: одна — в руку, другая — в "глаз".

Многоцветная, тяжкая, как девятый вал, вспышка-волна...

Вновь — словно кто-то решил ещё раз посмотреть на фотографию — венценосный пытается вырвать оружие Сноу...

Стоп! А почему на мече нет бледного пламени? Почему когтистая лапа направлена в грудь? Близко, слишком близко...

Следующий кадр — вид сверху. Сноу вморожен в воздух, как рыба в лёд насквозь промёрзшего озерца. До земли-дна — футов шесть-семь.

"А здесь — глубоко..."

Неуместная мысль. Вялое удивление.

Новый кадр — вид с земли: он, Сноу, медленно-медленно, как воздушный шар, дрейфует по воздушным волнам. Рядом, заполняя полмира — венценосный. Нависает волной-лавиной: ещё миг — захлестнёт-раздавит.

Острая, множественно-раскатистая, как эхо, боль в плече.

Крохотная фигурка капитана Пруста — рядом с...

Следующий кадр — многоцветный хаос дозвёздного неба и...

И всё.

Тепло...

...луч солнца сквозь обжигающе, терново-колкое ледяное кружево.

Очнись! Открой глаза!

Пауза.

Другой голос:

Хантер Сноу, почему вы спите на работе?

Сноу, сквозь туман забытья:

Не смеши меня, Марсель. Смеяться... больно.

Акопян:

Ничего. До свадьбы заживёт. Вставай, а то твоя девушка плачет.

Хантер:

Что?!!

— Он скоро придёт в норму, капитан. Пусть ещё немного полежит и встаёт.

— Благодарю, Густав. Вы хороший врач.

— Спасибо, капитан, но, в данном случае — не за что. Какой из меня целитель, с третьим-то уровнем? Так, диагноз поставить... Да он и пострадал не столько от удара и падения, сколько из-за эмпатического болевого шока.

— Шока? Поясните.

— Это всё из-за тесной связи с макото. Противник метил в Ле ФФей, но она отбила, и удар, рикошетом — вдоль каналов связи — задел Сноу. А сейчас она же его и лечит: яд и лекарство — одно.

— Эй, помогите мне сесть, — прошептал Хантер. — Голова кружится...

Чьи-то сильные руки подхватили его, приподняли над землёй как ребёнка...

В голове тренькнуло, как будто кто-то случайно задел и тут же придавил колокольчик...

Отпустили...

Спина упиралась во что-то упруго-тёплое, равномерно вздымающееся и опадающее.

Успокаивающие, отгоняющие морозную боль волны тепла...

Лишь секунд через десять до Сноу дошло, что он сидит, привалившись к мягкому боку одного из котобусов.

Прошло ещё несколько минут. Разговоры других людей куда-то отдалились, словно они вышли в соседнюю комнату, но дверь закрыли неплотно: отдельные слова, сказанные чуть громче других, долетали, но разговор в целом было уже не понять. Да он и не стремился к этому. Он ловил, впитывал, как мартовский снег, щедрые потоки тепла и света, льющиеся с небес... И боль таяла, убегала прохладными ручейками...

Наконец Хантер Сноу открыл глаза.

Она сидела рядом — лишь руку протянуть и — коснёшься.

А между ними лежал меч. Прямой, как отрезок бесконечной черты.

Её глаза, казалось, стали огромными, заполняющими половину... то ли лица, то ли -неба. В глубине — золотистые и блёкло, предосенне зелёные — порхающие огоньки.

Мыслеречь, безжалостно-острая, как лезвие вакидзаси:

Это я виновата. Я не успела.

О чём ты? Я не понимаю.

Его удар пробил щит. Боли было слишком много. Я должна была умереть. Но я отдала часть этой боли тебе. Это...

Ты всё сделала правильно. Мы выжили. Мы победили.

Ле ФФей отвернулась, глубоко вздохнула-выдохнула... Поднялась — гибкая и прочная, как дамасская сталь...

— Постой! Мы ведь победили?

Она пожала плечами и двинулась прочь. Да, здесь, на Меридиане, макото не только выглядят, но и мыслят, и ведут себя почти как люди.

Хантер вскочил... вернее, попытался это сделать, но его повело куда-то вниз и в сторону, как самолёт, сорвавшийся в штопор. Он бы и упал, но кто-то подхватил под руки:

— Не так шустро, герой. Тебе ещё пару часов в себя приходить.

— Спасибо, Эдвард. Но что, чёрт возьми, здесь происходит?

— Да уже ничего особенного: всё закончилось.

— Так все живы или нет? Как там гусеница с ребёнком?

— Люди — живы. Отделались испугом.

— А кто...

Сноу не договорил, вспомнил: белый котобус. И ещё...

— Я рад, что вы уже на ногах, Хантер Сноу. Залезайте в седло. Немедленно.

Голос был вроде знакомый, но с какими-то странными, цельнометаллическими нотками.

Хантер обернулся.

В нескольких шагах от него над землёй возвышалось (именно так — возвышалось) нечто странное: некая переходная — от рыцаря в блистающих доспехах к циркулю — форма. На хромированном "плече" (кстати, плечо было всего одно) переходной формы восседал маленький рогатый и хвостатый человечек.

— А... простите, капитан, но что это?

Чёртик покрутил головой, топнул ножкой и исчез: раздался негромкий, как от несильного удара ладонью о ладонь, хлопок.

— Это второе тело нашего капитана, — пояснил Эдвард. — Закон сохранения массы, помнишь?

— А-а-а...

В голове у Хантера Сноу промелькнула совершенно неуместная мысль, что начальство, которое может находиться сразу в двух местах одновременно — не самое приятное явление.

— Сам в седло залезешь или помочь?

— Сам. Только поддержи немного, а то меня что-то шатает.

— Как хочешь. Только оружие не забудь.

Пока Сноу оказался на спине котобуса, прошло некоторое время. От помощи он всё же отказался и проделал путь наверх почти самостоятельно.

— Эд, а где Ле ФФей?

— Да они все там... — Эдвард махнул куда-то в сторону, — Стоячий Родник призывают.

Хантер посмотрел в указанном направлении, присвистнул. В голове вновь болезненно звякнуло.

— Не спи, Хантер. Сейчас начнётся.

Хантер Сноу почти десять лет ходил по Меридианам и повидал всякое, но то, что началось, было для него внове. Слышать — да, слышать приходилось, но лучше один раз увидеть.

Вагенбург, пусть с запозданием, но всё же был выстроен. Уже не столько для обороны (хотя... береженого бог бережёт), сколько для удобства. Конечно, Переходом это назвать нельзя, поскольку караван оставался на Меридиане, но, в то же время, пространство вокруг весьма существенно и довольно быстро менялось. Началось с того, что земля вздрогнула, вздрогнула ещё раз, будто просыпалась от дурного сна... Грязно-серый Полог Тьмы Ближней заколебался, взвихрился, словно от порыва ветра, ворвавшегося в приоткрытое окно... и вновь опал. Затем — несколько тягучих, томительных мгновений тишины.

Сноу пытался разглядеть, что именно делают макото, собравшиеся тесной группкой в центре круга, но это ему никак не удавалось. То ли глаза как то странно слезились, то ли весь мир и правда дрожал и разбегался волнами-искривлениями, как вода в чаше от ритмично падающих капель. Хорошо ещё, что слух работал без заметных выкрутасов. Хантер отчётливо, возможно даже слишком — болезненно отчётливо — слышал удары: как будто сталкивались хрусталь и сталь, сталкивались, звенели и пели, расходились и вновь сталкивались, выбивая чёткий, размеренный, но в то же время изменчивый ритм. Он всё не мог понять, что же это такое, пытался уловить некую систему, но... Но единственное что уловить смог — этот ритм не простое равномерно-колебательное движение, а некий причудливый рисунок, сложный узор вложенных один в другой метаритмов, дополняющих и поддерживающих друг друга, как части единого целого, как разнородные клетки в едином организме.

Ритм завораживал... Сноу так и не понял, где именно изменения начались раньше: то ли в воздухе, то ли на земле. Полог Тьмы то ли истаивал, то ли раздавался в стороны, открывая скрытое ранее.

— Это что же получается, — Хантер замотал головой, словно конь, отгоняющий докучливых насекомых, — получается, что мы бежим со всех ног только для того, чтобы остаться на вершине холма?!

— Может, да, а может, и нет, — откликнулся Эдвард. — Не забывай, что здесь всё не так, как на самом деле. А ещё лучше — не думай, а просто иди вперёд. Если будешь много думать, то рано или поздно окажешься в комнатке с мягкими стенами.

— Ну, спасибо. А то мне уж привиделась некая дверь с табличкой: "Оставь мозги сюда входящий".

— Так одно другому не мешает, — усмехнулся его собеседник. — Ёрш — лучшее средство от зауми. Хорошо извилины прочищает.

Тьма Ближняя расступалась всё больше и больше, и стало видно, что караван расположился на вершине округлого, чуть приплюснутого холма, поросшего невысокой и ровной, как на английском газоне, травой. Холма, очень похожего на тот, где стояли гвонфу. Не было только самих деревьев, да вместо бетона под ногами котобусов проступили... Сначала Хантер решил, что это — медово-жёлтые кирпичики, но присмотрелся и понял, что всё ещё занимательнее. По форме это напоминало чешую огромной рыбы, но по содержанию... Да, это больше походило на крупные — с ладонь — кусочки янтаря, мягко сияющие внутренним теплом и светом. Почему-то захотелось спуститься на землю и прикоснуться к ним ладонями, прижаться всем телом, слиться и застыть на века. Застыть в покое, тепле, безмятежности...

— Хантер, ты лучше вокруг посмотри.

Эдвард несильно ткнул его в бок.

Безжизненная серая равнина, окружавшая холм, наливалась, раскрашивалась в охру и багрянец, в зеленоватую, словно покрытую патиной бронзу и кружевное серебро изморози. А сквозь радостную многокрасочность виднелась паутинно-тонкая, антрацитово-резкая штриховка.

— Господи, я и забыл, как красив бывает лес осенью. Знаешь, я уже не первый раз это вижу, но...

Эдвард Табити — человек в теле то ли доисторического ящера, то ли гигантской водомерки — не закончил фразу, лишь судорожно вздохнул. И добавил по латыни:

— Audi, vidi, sile.(3)

— Да, — односложно ответил Сноу.

Лес не то чтобы вырастал из земли, нет, его образ проявлялся, проступал, как проступают образы на листе фотобумаги. Хантер знал, как это бывает: один из знакомых увлекался фотографией, но предпочитал делать всё по старинке, как в XX веке.

Серый Полог окончательно сгинул, растворился, словно кусочек сахара в кипятке, во Тьме Дальней, окружающей пятачок светлого леса: непроницаемой, неразрушимой, вечной. И от неё явственно — хотя и непонятно, чем и как воспринимаемым, — веяло ощущением запредельной тоски и одиночества. Веяло стылой ноябрьской хмарью и беспросветностью. Смотреть на тёмный купол совсем не хотелось, но, куда ни глянь, везде он — на заднем плане. Разве что тупо пялиться себе под ноги, или периферическое зрение отключить. А что, это мысль — об отключении. Может здесь и такое возможно?

— Держись, Сноу. Сейчас немного потрясёт.

Их тряхнуло, едва заметно, но всё же ощутимо, как при небольшом землетрясении. Тряхнуло ещё раз, посильнее. Затем по земле — от того места, где собрались макото — побежали концентрические... да, пожалуй — волны. Этакие невысокие, по колено взрослому человеку, волны. Невысокие-то они невысокие, но весьма шустрые и крутобокие. Хантер мысленно порадовался, что он сейчас сидит на спине котобуса, а не стоит на земле: тут и в человеческой форме трудно было бы удержаться и не упасть, а не только в его нынешнем образе. А так — котобус резво перебирал лапами и пропускал волны почти незаметно для пассажиров.

Затем, а вот это момент Сноу сумел уловить, вершина холма стала неторопливо и плавно опускаться, проседать, образуя чашу с пологими, скруглёнными стенками. Процесс мало помалу ускорялся, чаша ширилась и углублялась... Минут через пять от холма уже ничего не осталось, и настала очередь осеннего леса. Деревья вздрагивали от прикосновений к корням разбегающихся валов и теряли многоцветные листья. Затем они осторожно и неторопливо переваливались через грань меняющегося пространства, и опускались, устраивались на новом месте.

До края леса — ровного, словно циркулем отмеренного — было ярдов четыреста-четыреста пятьдесят, и Сноу затруднялся определить, что именно там растёт, но... Но даже отсюда он видел, что вершины деревьев, не смотря на наклон почвы, по прежнему смотрели точно в зенит. Упрямые, однако, деревья здесь водятся. А уж похожи они вблизи на земные, или нет — пусть ботаники выясняют. Сноу родился и вырос в большом городе и в таких тонкостях не разбирался.

— А вот и Родник.

Хантер обернулся.

Макото в центре круга разошлись в стороны: последняя "волна" была повыше остальных — до пояса, и она никуда не убежала, а застыла, образовав бортик небольшого, около пяти ярдов в диаметре, бассейна. И посреди него бил фонтанчик...

Сноу присмотрелся: нет, не фонтанчик. Это походило то ли на крупную кобру, принявшую боевую стойку, то ли на знак вопроса: струя воды, толщиной с руку и длиной около ярда, изгибалась, поворачивалась то туда, то сюда, словно вглядывалась в лица макото, замерших у края бассейна. Ле ФФей чем-то привлекла внимание "кобры": она перетекла поближе к бортику, выросла, нависла над девушкой... Макото стояла спиной к Сноу и он никак не мог понять, то ли они разговаривают, то ли просто смотрят друг на друга.

Так или иначе, но через минуту "кобра" вернулась к центру круга и опала-исчезла в водах, ничем не потревожив их, словно тень.

— Глупею, — негромко проворчал Хантер. — Если они и общались, то не словами.

— Это уж точно, — буркнул в ответ Эдвард.

Хантер открыл было рот, но передумал, и не стал уточнять, к чему именно относились слова погонщика. Сказал другое:

— Эд, извини, что я "поводья" отобрал, Я...

— Да ерунда. Было, конечно, немного, больно... Ничего. Я думаю, что ты всё же поступил правильно. Хотя это не помешает капитану сделать тебе выговор за нарушение строя. Ладно, Хантер, слезай. Сейчас считать мы станем раны, товарищей считать.

Последнее предложение походило на какую-то цитату, но Сноу не стал выяснять, так ли это. Просто кивнул.

А раненых в стычке, или ещё каким либо образом пострадавших, оказалось довольно много: четверо погонщиков и несколько пассажиров отделались вывихами, ссадинами, синяками и порезами (в общем — ерундой), а вот макото... С ними всё было не столь очевидно. Физически ни один из них не пострадал, но передвигались они так, словно находились под водой: замедленно, едва заметно раскачиваясь, экономя каждое движение. Хантер знал, что это бывает после того, как израсходуешь слишком много энергии. А ведь им ещё приходится врачевать людей... А что делать? Даже маленькая ранка на Меридиане может обернуться большими неприятностями при возвращении. Хантер однажды видел, как у человека на месте свежего синяка вспух фиолетово-алый пузырь, из которого... Что именно полезло из пузыря, он так и не увидел: человека тут же засунули в капсулу-изолятор и отправили в медцентр. Говорят, он всё еще там... А что делать? От некоторых напастей лекарств не существует, и даже телепаты-целители не всегда могут помочь. Жаль только, что способность к этому открывается лишь у немногих телепатов, да и то не ниже чем у "четвёрок". Впрочем, у "четвёрок" много чего интересного открывается. Например — способность к телекинезу.