Новатерра-2. Часть 1. Целитель

— Определённо, вашество, вы потеряли зрение и осязание, — усмехнулась Алина, по обыкновению сокращая генеральский титул 'ваше превосходительство' до ироничного 'вашества'. — Раздевать мне уже совершенно нечего.

— Я заметил...

— Да ну! Способен ещё, слава тебе яй... Эй, быстренько лапы похотливые прибрал! Не слышишь, ребёнок в наш вертеп царапается?

— Ребёнок, — улыбнулся Александр. — Делать ему больше нечего! Ей...

Первым на лоджию, урча, влетел громадный черномазый пёс, любимый гетманский ньюфаундленд, по кличке Дэн, и тут же бросился к хозяевам. Вернее, между ними. Ещё вернее, попытался броситься... А после неудавшейся попытки — заработав по лоснящейся морде — устроился на широченном кожаном диване. Валялся как... как собака, порыкивал и, вероятно, думал: 'Давайте, веселитесь, злыдни! Почувствуйте хотя бы, каково нам, псам, на ковриках...' Плюс ко всему наверняка цинично матерился, с него станется. Не зря ведь философы-циники Древней Эллады, собиравшиеся на холме Киносарг (Зоркий Пёс) близ Афин, в глаза звались собаками — простыми, близкими природе и лишёнными каких-либо условностей. Ну, ладно, пёс, а вот хозяева...

Ну, а хозяева его, посмеиваясь, но уже не над барбосом, несколько секунд тянули паузу. Первым не выдержал гетман.

— Эй, бедная родственница! Чего жмёшься у почек?!

— Где жмусь, па?! — раздался голосок из-за приотворенной двери балкона. И показались глаза!

...Глаза. Глаза. Глаза. Огромные, сияющие, колоссальные глаза с оттенком явного непонимания в небесно-васильковой просини. И только после уже вышла сама 'ребёнок'. Юная дева несказанной красоты. Ангел, едва достигший совершеннолетия, стыдливо укрывающийся облачками золотых волос. Богиня совершенства. Чудо. Фея. Топ-модель. Алёнушка...

— Папаня старых фильмов насмотрелся, вот и сорит теперь заношенными афоризмами, — подмигнула 'ребёнку' Алина. — Доброе утро, малыш! Входи, кушать тебя сегодня не станем.

— И то сказать, — пожал плечами Александр. — Не каждый же Божий день... Привет, Алёха! Как тебе спалось?..

Вот уже два месяца девушке спалось отлично. С тех самых пор, как Александр и Алина спасли её, назвали дочерью и приняли в свою семью, по существу, дали ей третью жизнь. Первая — детская, счастливая и безмятежная — оборвалась Тем Самым Утром, Утром Страшного Суда, когда над обречённым миром распростёрла крылья Бледная Чума. Вторая же... Четыре первых года из последовавшей дюжины Алёна провела со спасшимися мамой и отцом в стылой охотничьей заимке посреди тайги, и жизнь у них, казалось девочке, вот-вот наладится, но как-то в осень на заре пришли разбойники... Её, почти замерзшую, голодную, отчаявшуюся, дрожавшую от страха, нашёл за много километров от места трагедии охотник Павел Никоненко, привёл в общину 'Город Солнца', что основал на берегах Печоры некий питерский интеллигент, отдал на воспитание старой монахине с бывшей учительницей из Москвы. Еще четыре года для Алёнушки прошли в сырой землянке за освоением закона Божия и курса средней школы. Подросшая, она всё не могла понять, почему бабушки не разрешают ей гулять до того, как опустится ночная темень, да и то выпускают ненадолго лишь тогда, когда сами осмотрятся в затихшем к ночи стойбище. Однажды любопытное создание, что называется, решило 'выйти в свет'. При свете дня... И наступила тьма! На долгие четыре года — юность новой жизни. В которой были только злая похоть мерзостных насильников, бесчестие, глумление над беззащитной девочкой-подростком, боль, стоны, слёзы, пустота и мрак — холодный, гробовой, непреходящий, ей казалось, вечный. До самого конца. Довольно близкого её конца...

Один Господь тогда не отвернулся от страдалицы. Ежевечерне направлял к ней ангела-хранителя в образе белоснежного красавца лебедя, поддерживал тлеющий фитилёк надежды, самообладания и веры, внушил вождю мысль перебраться в тёплые края, указал путь... Тот самый путь, где на яру над мутноватой речкой Равой застыл могучий белый конь. И всадник восседал на нём. И вышел он, победоносный. И чтобы победить. И стало так! И началась ещё более новая, третья жизнь Алёнки...

...А разом и новая жизнь всей гетманской семьи. По той причине, что и сам 'победоносный всадник Апокалипсиса', и спасённая им девушка с первого взгляда — первого слова, первого жеста, первого прикосновения — воспылали друг к другу нешуточным чувством. Далеко не дочерним. Отнюдь не отеческим...

А что же 'ма' Алина? Ничего не замечала? Да, тот самый случай! Она мгновенно раскусила Александра в те дни, когда он сам ещё не до конца — даже не до начала! — разобрался в своих чувствах к молодой дикарке...

Затаила злобу? Вряд ли, это не в её характере...

Смирилась с Неизбежным? Только не Алина!..

Что же тогда?

Гетман не знал. Жена была для него женщиной, так и не понятой за много лет, за всю вторую жизнь. Знал лишь одно — любовь к ней не исчезла, даже не дала едва заметной трещинки, однако рядом с нею выросла ещё одна, столь же высокая, святая, беззаветная Любовь. Он так и называл их, когда были вместе, — мои Альки...

Впрочем, гетман даже самому себе ни в коей мере не пытался как-то объяснить создавшееся положение в семье. И уж тем более не собирался обсуждать сложившуюся ситуацию с кем-либо за её, семьи, границами. В своё же в оправдание считал, дескать, после Чумы незримо изменились сами люди — жить стали много ярче, чувствовать острее... Бог согласился с Александром. Подтвердил. Не осудил его. Даже одобрил. Ну, и слава Богу!

— Слава Богу, па, спалось замечательно, — ответила красавица, однако без особого энтузиазма. — Доброго вам утра!

— Да, не мешало бы, — задумчиво проговорил гетман. — Чтобы доброго...

Бродяга-витязь на распутье здорово подпортил ему утреннее настроение. Ему, 'сове'! Казалось бы, куда уж дальше портить... Он крайне редко видел сны, но если уж эллинский бог Морфей Гипносович являлся гетману, то уводил либо в Армагеддон войны, либо в зверинец с жуткими ублюдками, либо... на почту. За известием. Обычно столь 'благим', что — спасу нет. Без вариантов!

С минуту гетман отрешённо размышлял. Над лоджией повисла пауза. Примолкла вопреки обыкновению Алина. Алёнка, опираясь локотком на парапет балкона, глядела вроде бы на 'па' и 'ма', но в то же время и куда-то вдаль, в известное лишь ей одной таинственное Зазеркалье.

— Утро всегда доброе, — наконец произнесла она чуть слышно, лишь губами.

Но гетману почудилось, будто все небесные тела сошли с орбит и в грохоте вселенских реактивных двигателей понеслись к Земле. Через его, Полковника всея Руси, больную голову...

— Новое Утро всегда доброе, па, хотя бы потому, что Оно наступило, а значит, Мир пока не провалился в тартарары.

— В Тартар, — поправил он, пристально глядя на девчонку, — в Нижний Мир, в царство мёртвых.

— Да, в царство мёртвых, — мягкие черты лица Алёнки обострились и окаменели. — В царстве мёртвых очень много свободного места...

Гетман содрогнулся — сквозь наметившийся зной на него явственно повеяло могильным холодом. И тишина на лоджии стала невыносимо тягостной. Без вариантов... Нет, соврал! Возможно, даже круче — тягостно невыносимой...

На счёт приёмной дочери, в части, касающейся простоты юной дикарки, ни гетман, ни жена его особенных иллюзий не питали — за лето нынешнего, двенадцатого по счёту года эпохи Новатерры насмотрелись и наслушались такого, что...

Всё началось в июне месяце. В рамках устоявшейся традиции — с войны. Самые новые из русских казаков перехлестнулись тогда с рыцарством, не менее, чем они сами, новым, — Орденом Бессмертия, грозным, воинственным, доселе никому не ведомым противником. Гетман, естественно, возглавил отмобилизованное войско Новороссии и за короткий промежуток времени настолько был измотан стычками, диверсиями и потерями, а в большей степени — таинственностью, окружавшей каждый шаг врага, что чудом вообще заметил высадившийся на берегу 'десант' — горстку убогих странников, гостей из отдалённых 'северо́в'.

А те и впрямь были убогими. У Бога. Под присмотром. Не все, конечно. Лишь Она...

И снизошёл тогда Господь до разговора с Александром через ангела-посланника, что называется, из молодых да ранних ангелочка в образе нахального, болтливого, игривого и ласкового спаниеля. И даровал Господь ему, полковнику, простому человеку, хоть и выборному гетману, больше того, атеисту, титул Воителя Господня, Своего Бойца. Борца со Злом. Ангела праведного мщения. Стража Порядка и Добра. Но главное — Хранителя. Хранителя Её. Его Алёнки... Ведь именно Она, Алёнушка, возможно, что единственная в целом свете, могла предчувствовать, наступит Завтра или нет...

— Что вы за люди, не пойму! — стряхнув оцепенение, воскликнул гетман. — Одна ни свет ни заря насчёт подвигов ратных толкует — а то давно не воевали, да, моя хорошая?! — другая смерть пророчит. Как в анекдоте: так что же, доктор, я умру?! Всенепременно, батенька! Может, хоть похожу ещё? Ну, разве только под себя.

— Прости, па... — съёжилась Алёнка.

— Ой, да ну тебя! — с улыбкой отмахнулся он. — Ладно, раз уж утро вашими молитвами всё-таки наступило... Подъём!

И чуть было не встал. Благо Алина удержала покрывало на его не в меру обнажённом торсе.

— Ещё ребёнку не хватало утреннего ню папаши! Большой казачий стриптиз под управлением народного артиста России Александра Гетмана. Хоть бы натянул эти... как их... эполеты!

— А мне скрывать особо нечего, — со звучным хрустом потянулся Александр Гетман.

Супруга же хихикнула, чуть приподняла пальчиком лёгкую ткань, покачала головой и заговорщицки переглянулась с девушкой.

— Да, верно! Кто бы мог подумать!? Практически нечего. Наберут в гетманы всякого... этого, как его? Мамочка-а-а!!!

Делая вид, что бреется сегодня утром с особенным тщанием, гетман уже не менее четверти часа разглядывал себя в огромном зеркале ванной комнаты. Не верьте злобным оппортунистическим инсинуациям о том, что, дескать, зеркало — удел прекрасной половины человечества, ибо не менее прекрасная половина смотрится в него и дольше, и внимательнее, и намного чаще. Хотя и смотрится в нём поскромнее первой, без особенного сексуального подтекста. По крайней мере, Александр никакого секс-эппила в своём до половины обнажённом отражении не находил. Гетман себе и гетман, ничего из ряда вон, среднего роста, веса, возраста, телосложения, средней курчавости густых каштановых волос, средней длины... хм, усов. Длина того, о чём отдельные распущенные личности могли подумать, тоже, в общем-то, средняя, хотя супруга утверждает — не на что смотреть. Наберут, дескать, всякого... По объявлению. Наверняка ведь шутит. А не то дошутится!

Обычный гетман. В чём-то даже симпатичный. А точнее, импозантный. Не 'мужик', не 'гражданин', не 'дядька', не 'братуха', не 'товарищ', не 'зайка ва-аще', даже не 'мен' (а то, не дай Бог, 'мэн'). Скорее — 'милостивый государь'. На удивление хорошо сохранившийся к своим сорока двум годам — без совершенно лишних седины, морщин, залысин, дряблости. Хотя... Раз, будучи отнюдь не в тонусе, гетман вот так же пригляделся к собственному отражению внимательнее, чуть прищурился и обнаружил под глазами столь густую паутину мелких складок, что грудь заныла, словно дверь несмазанными петлями, и так вдруг захотелось врезать зеркалу литым десантным кулаком! Увы, как некогда сказал один из персонажей Ярослава Гашека, цена тому — дерьмо. Безжалостному Времени кричать 'Остановись!' бессмысленно и самым зычным командирским голосом, Оно продолжит вековечный бег, от всей души плюнув на ваши пожелания. Без вариантов. Важно, чтобы при этом вашим собственным биологическим часам какой-нибудь заклятый друг не дал команду 'Стой! Стреляю!'...

Окончив наконец постылое бритьё, гетман поморщился, разглядывая множественные порезы, втёр в раскрасневшиеся щеки ароматный гель, а после сбрызнул их шикарной туалетною водой. Изысканной. Изысканой для гетмана-правителя среди трофейного имущества... По совести сказать, станичный химик Лёва Шнайдер не так давно освоил у себя в хозяйстве выпуск благовонного — пусть где-то 'благо...', но именно '...вонного' — эрзац-продукта, который горделиво обзывал: 'духи', 'о де`колон'. Не уступают, говорил, средним отечественным образцам начала третьего тысячелетия. Вполне возможно, — соглашался гетман вслух. При этом думал: агрегатным состоянием. Хотя и крепостью, наверное, не уступают тоже, надо спросить у батюшки — станичный пастырь, ходят слухи, прикладывался к пузырькам неоднократно... Однако ароматом явно выделяются. Как куча прелого рязанского навоза посреди россыпи фиалок из Шалон-сюр-Марн...

Откуда гетманский изыск? Из Франции, благословенной родины фиалок и Мишеля Платини, канкана и 'Курвуазье', 'Коко' Шанель, Марата и 'Вдовы Клико', Рабле, Вольтера, Монтескье, Тьери Анри и 'Марсельезы'. Из дочумного ещё импорта. Потому что если чего-нибудь очень-очень хочется, а нельзя, то... можно! Можно, если ты полновластный гетман, да к тому же Страж Добра. Можно собрать войска и провести локальную спецоперацию. Адресную проверку местности по месту размещения местных криминогенных мест. С зачисткой всяких там... А также их пособников, сочувствующих, подпевал, низкопоклонников и захребетников. Которые незаконно хранят столь необходимые гетману товары, нагло переводя последние из 'ширпотреба' в 'узпотреб', а значит — террористы и не-демократы, каких свет не видывал! О чём с такими разговаривать?! Эй, швайне, хальт!

— Стой, стреляю!

— Стою...

— Стреляю!

Аналогичным побытом станичники разжились кофе, чаем, специями, телефонами и базовым оборудованием мобильной связи, кроссовками, оружием, боеприпасами, многим другим, всего не перечислишь. Упёрли среди бела дня огромные настенные часы и репродукторы на крупной прежде железнодорожной станции. Практичный гетман думал было шопнуть и локомотив со всяким-разным подвижным составом, рельсами да шпалами — особенно ему понравился тогда длиннющий семафор, — да жаль, как выражался незабвенный гражданин О.Бендер, Заратустра не позволил. В смысле, инфраструктура постчумной России: уж больно далеко тащить и с подъездным путём напряг. А не мешало бы!..

— Не помешаю? — в ванную комнату чуть слышно прокралась Алёнка.

— Вот кто никогда мне не мешает, так это ты, моя маленькая прелесть!

— А ты так классно пахнешь, па!

Девчонка, улыбаясь отражению обоих, обняла его со спины и положила невесомый подбородок на плечо. Александр тихо млел. Но всё-таки без назидания не обошёлся. Гетман Разумовский!

— Это пахнет французский парфюм, а я... хм, на самом деле, чуть похуже. А 'классно' — это ты уже у мамы подхватила?

— Ну-у...

— Пойдёшь ко дну! — он резко обернулся, подхватил Алёнку на руки и покачал над здоровенной гидромассажной ванной — тоже в своё время реквизированной у 'каких-то там...'

— Согласна и на дно, па! Только — вместе с тобой.

— Конечно, вместе со мной! Тебя одну страшно выпускать даже на нашу единственную станичную улицу — во-первых, такую красавицу могут украсть, а во-вторых, ты, как губка, впитываешь...