Ба! Вирхофф!

— Отказала, — догадался я. Никакие баснословные суммы тут не помогут и не спасут. Женщины они душой и сердцем против подобного исхода. Бессемейный или разведенный отщепенец для них вызов общественной морали, и дурной пример женатикам! Ходит счастливый, никто ему не указ, никакая ему не хомут. А как же семья? Ячейка общества?

— А он с дури возьми и брякни, мол, с Хелли только вы и могли справиться.

— Это точно, — согласился я, вспоминая нашу с ней первую любовь.

— Вот за это месс Итта его и выгнала.

За правду стало быть пострадал. Вот сколько раз повторять людям, правду надо говорить подальше отбежав. Чтобы не досталось потом правдолюбцу по горбу за эту самую правду.

Привал окончен. Я полеживаю в фургоне, подсунув под бока мешки с травой, покусываю соломину. От нечего делать вытаскиваю из заветного загашника ключ. Обыкновенная железяка, в прошлой жизни, такие назывались мебельными. Только на этом зубчиков больше. Цепочка тонкая, серебряная. И вот из-за этого нас послали в тридцать три дыры?

— Скорее бы уж доехать, — вздыхаю я.

Дед слышит мою реплику.

— Скорее не скорее, а приедем. В Бакье путь хоть беспокойный, но если на рожон не лезть и никаких фортелей не выкидывать, доберемся. А вот Перевал та еще забота.

— А нам любое море, море по колено! А нам любые горы по плечу!* — посмеиваюсь я над дедом.

— Горы горам рознь.

— Что? До неба достают?

— Почему до неба. Обыкновенные. Не самые высокие, но и не забор, не перелезешь.

— Так в чем загвоздка?

— В чем? В ком. В троллях окаянных.

Я даже подпрыгнул. В моем понятии тролль от слова троллейбус. Морда шире лобового стекла, улыбка сродни бамперу.

— Все у них по традициям, по заветам предков, — рассказывал Еня. — Если что затолдычили, на сторону не заворотишь.

— Ты уж давай сразу и про драконов. Но только предупреждаю, если с драконихами я еще смогу договориться, считай с пятнадцати лет этим только и занимаюсь, то с драконами вряд ли. Никаких полетов! Ни на малых, ни на больших высотах!

Дед глянул на меня. Какие драконы?

— Ты отдыхай, отдыхай. Вчерашнее в тебе не выходило, не выветрилось.

Отдыхай! Отдохнешь тут! Оркхи, эльфы, гномы! Теперь выясняется и тролли в списке действующих лиц! Весь набор для геройств и свершений! Во, житуха!

Убираю ключ на место. Не завтра понадобиться.

Дорога ложиться меж холмов поросших чахлым кустарником. Разглядываю желтушное небо. А чего в нем? Оно такое как вчера, как сегодня и будет таковым завтра и послезавтра тоже. Спокойным и рассудительным. И все равно ему, что едет в повозке человек, страдающий с похмелья, чьи надежды разбиты в прах. И едет он от дома, а не домой, как мечтал!

Сбоку показалась крыша трактира. Над трубой качается дымок. Приветливый, манящий. Заходи путник. Отдохни, посиди, успеешь ехать. Дед Еня глянул на трактир, потом на меня.

— Некоды нам рассиживаться да гостеваться за каждым столом.

— Рули, — говорю я ему, успокоить.

Трактир это такая штука от одного отъедешь к другому прибьешься. Рано или поздно.

За дальними полями, свернули на Малый Низовой тракт. Нас обгоняли верховые. Такие же заполошные неслись навстречу. По малиновым подсумкам легко признать гонцов.

Нам в корму пристроился купчишка с двумя возами барахла, за ним горшечник, доверху набивший телегу расписной керамикой. Двое благородных не спеша трусили следом. Какой-то торопыга, понукая лошадок, подрезал нас на повороте. Справные кони тащили возок, тот только подпрыгивал. Напылили, не прочихаться! Мысли мои невеселы. Я конечно герой, каких поискать по белу свету. И в пяле был и в мяле, но не тянет меня больше на геройства. Охота просто дома побыть. Дома!? Ходишь себе по комнатам в махровом халате и ночном колпаке и ругаешься с кухаркой. Суп не наварист, а кофий простыл. Давно просишь сварганить пирогов или булок, а ни того ни другого не подают. Тяжко вздыхаешь и щупаешь себя за пузо. Отложения сала давно испортили волчью поджарость. На лошадь взберешься только с крыльца. Жена вечно что-то вяжет, сопливые наследники дерутся друг с другом и бегут жаловаться на синяки. Где это все? Нету. Не нагеройствовал. Даже сала на пузе. Не говоря уже об остальном. Да и будет ли когда? Герой он как дятел. Долбиться-долбиться, долбиться-долбиться, а ни сам, ни его потомки в павлиньих перьях не щеголяют и в золотых клетках не живут.

И еще.... Неутешительный, но справедливый вывод. Конечно хорошо в любом споре сказать последнее слово, только дороже потом не станет? Не ляскнул бы дурным языком про шкатулку, сидел бы сейчас в Роше... А Итта..., а Йонге...., а Верман.... Тьфу! ты пропасть. Вот и получается, одни меня дома дожидаются, другие в трактире караулят (сам бы век просидел в таком дозоре), а я вот тут в тряской повозке катаюсь.

Идиллический пейзаж разнообразится крышами домов.

— Отдохнем в скорости, — пообещал дед. А взгляд хитрый. Не отлежал еще бока парнишка? Не отлежал! Илья Муромец тридцать с гаком вылеживался и ничего, здоровей стал.

Деревня называлась Зельф, по-здешнему Бородачи. Умеет народ прозвание дать. Бородатых в деревни никого. Все хари бритые.

Постоялый двор нашли без труда. Еня пристроил транспорт, я помог распрячь лошадку.

Зашли в зал. Народу не очень много, но и не пусто. Еня заказал грибного супа, бараньих ребер и по кружке вина. Так, кампотец для бойскаутов. Здоровье мое можно-таки сказать восстановилась и потому смысла поститься никакого нет. Возле деда крутиться кот. Дед ему из своей порции то мясца кинет, то сальца. Благодарное животное треться об ногу, потом садится рядом на лавку. Покормил, теперь потешь! Дед чешет ему за ухом. Кот урчит и щуриться.

— С собой берем? — спрашиваю Еню.

Удивительная способность приманивать живность. То коты к нему липнут, то птички, то собачки. И для всех у него припасено. То кусочек, то шматочек.

На мои слова кот недобро мявкнул и убежал. В попутчики к такому как ты? Увольте. Шкура дорога. В случае чего, другой не выдадут.

Потом дед куда-то запропал, а когда объявился, доложил.

— Я тут пассажиров взял. Нам веселей, да и помощь.

Первым представил полного мужчину неопределенных лет.

— Соломон Рауф, — назвался тот. — Энциклопедист, естествоиспытатель и практик.

Лицо энциклопедиста хранило печать признания заслуг на перечисленных поприщах. Синяк оттенял правый глаз.

— Путешествуете? — интересуюсь я у энциклопедиста. Не всякий раз в попутчики творческие люди попадаются.

— В поисках новых горизонтов применения практических навыков, — тяжко вздохнул Рауф.

— А старое место что? Перестало обеспечивать творческий рост и приток знаний?

Рауф потрогал синяк.

— Не сошелся во мнениях с бургомистром по моральной проблематике.

Эдак учено завернул. Стало любопытно, что за моральная проблематика. Кто-кто, а я в моральных вопросах общепризнанный авторитет. Помниться в Мюррее.... Почти диссертацию защитил.

— И в чем разногласия?

— Как вы знаете, — приосанился Рауф, — нынче в большом ходу и всеобщей моде различные приспособления, предназначенные оградить жен от грехопадения во время долгого отсутствия их мужей.

— Ты проще выражайся, — посоветовал я ему. Уж в грехопадениях я дока и кладезь неисчерпаемый!

— В общем, я конструировал и продавал пояса верности. Причем не безуспешно. Мои конструкции отличалось надежностью. Сто процентная гарантия! — с гордостью заявил практик.

— Такой не бывает.

— А у меня стопроцентная. Никакой угрозы браку.

Я припомнил ,,Всякую Всячь", лавку в Гюнце. Там таких приспособлений — что конь наеб! Модельный ряд длинней чем у Тойоты.

— Так вот, кроме обычного ассортимента, я предлагал покупателям дополнение в виде шлема верности.

Дед удивленно вздохнул. Что люди творят? Что творят?

— Бургомистр, весь его магистрат и некоторые несознательные горожане высмеяли мое новаторство, — желчно произнес Рауф. — Дескать они о своих женах так плохо не думают.

— От чего же сразу плохо, — усмехнулся я.

— И я о том же! И я о том же! — разгорячился Рауф. — Но суть в том, я оказался прав в своих стремлениях всесторонне оградить семьи горожан от порока.

— И за это тебя выперли?

— Правду никто не любит. Особенно если она касается тебя самого.

—То есть бургомистра.

— Именно, — вздохнул практик. Как-то подозрительно вздохнул. Не пробовал ли он продемонстрировать важность своего изобретения? На бургомистерше? Вполне возможно.

Меня Рауф устраивал. Разве что немного раздражала его привычка, почесав в паху тут же чесать нос. Зашибися пахнет пися? Не токсикоман ли?

— Опасное у вас занятие было, — посочувствовал я естествоиспытателю.

— Не опасней прежнего.

— А прежде чем занимались? Сводничеством?

— Нет. Продавал средство от преждевременной утраты интереса к противоположному полу.

— Возбудитель? — уловил я смысл мудреной фразы.

— Да, для мужчин и для женщин.

— А что есть разница?

— Конечно. Вы же не захотите, чтобы у вашей зазнобы сиськи на вас встали.

— Упаси Небо! — отшатнулся я.

Второй из пассажиров — мальчишка. Чумазенький, вихрастый и рыжий пацаненок, с засохшей соплей под носом.

— Меня Виком зовут, — бодро выпали он.

— А его-то куда несет? — спрашиваю у Ени.

— Тетка отправила в Майл, к матери. Денег на дорогу дала. Так он до Зельфа добрался, в лавке конфет купил и сожрал за один раз.

— Два дня животом маялся, — вздохнул малец. На хитрой рожице ни тени раскаяния.

— Чего? Слиплось? — спросил я.

— Не, наоборот.

— Что же мессиры. Добро пожаловать на борт, — протянул я руку умнику. Тот с чувством его пожал.

Пацан тоже влез поручкаться. Взрослый.

— Это все? — спросил я старика. — Можем ехать?

— Еще двое подсядут на самом выезде.

— Тогда тронулись, — скомандовал я. Шут с ними с пассажирами. Может оно и правду веселей.

Третьим пассажиром, вернее пассажиркой оказалась спелая тетка. Спелая в смысле и форм и возраста. Когда и капризов меньше и запросы умеренные.

— Будет хоть кому поварешку держать, — проворчал я, переглянувшись с дедом.

Она вопросительно глянула. Только поварешку? Дед утвердительно кашлянул. Только. Тетка немного расстроилась, но не настолько чтобы отказаться от поездки в нашем обществе.

Звали её Гутти, и возвращалась она из гостей в упомянутый уже Майл.

— За парнем присмотрит, — погладил по голове пацана Еня.

— Не маленький, — взбрыкнул обиженный Вик.

Гутти с ним была полностью согласна. Она бы с удовольствие нянчилась и присмотрела за кем другим. За мной, например.

На выезде из деревни к нам присоседился мятого вида мужичек. Он чем-то мне напомнил Гелча, рошского пройдоху с честными глазами.

Ехать ему было недалеко, до Кроппа, а он следующий в нашем вояже. Мужика звали Мартин и возвращался он с войны. Где он воевал, я уточнять не стал. Судя по амуниции, служивый как есть копейщик. Мужичек вел себя скромно. Сидел на задку фургона и все больше помалкивал. Когда фургон замедлял ход, спрыгивал и шел рядом, словно подбадривал лошадку.

— Домой? — спросил отставного солдата Рауф.

— Домой, — вздохнул Мартин.

— По женке, наверное, соскучился, — умилилась Гутти и покосилась на меня. Весьма двусмысленно покосилась.

Лошаденка тащила фургон. Медленно и упорно. Колеса вязли в песке, перекатывались по ухабам, подпрыгивали на камнях. Вместе с нами так же медленно тащилось время. Лично у меня было такое чувство, едем полдекады. Может потому что солдатик наш домой возвращался, а я наоборот отдалялся. Мартин светлел ликом, радостно шмыгал носом, иногда улыбался сам себе. Я смурнел, в голове бродили всякие безобразные желания. За которые по головке не погладят. И по голове, впрочем, тоже.

— Места тут сказывают неспокойные, — предупредил меня дед Еня, когда вползли на пригорок.

Открывшийся пейзаж никаких опасений не внушал. Просторы! Много света, зелени и цветов.

— Разбойник на разбойнике, — подтвердила Гутти. — Черный Крол, потом Куманек. Он к стати из ваших, из бывших, — укорила она Рауфа.

— Что значит из ваших, из бывших?

— Тоже книжки читал, потом сбрендил.

Рауф закатил очи. Скажете! Естествоиспытатель это естествоиспытатель. Ученый человек. Оторвать крыло — полетит ли? Отрезать ногу — побежит ли? Заглянуть в задницу — темно ли? Опыт, он как известно сын ошибок трудных.

— Бешеная Жанка еще, — подсказал Вик.

— Вот-вот, Бешеная Жанка, а туда дальше, за реку, Матушка Бона.

— Что же их власти не прижучат? — поинтересовался я.

Ответила Гутти.

— Уж третий год собираются в поход. Денег пропили уйму, а дальше кабака не отъедут. Планы составляют.

— Это называется засада, — вставил ученое слово Рауф и почесав внизу, почесал нос. Не пробрало. Повторил.

— И что? Сильно докучают?

— Сильно не сильно, а непорядок, — признала Гутти. — Лишнее беспокойство. Торговым людям особенно.

— Мы не торговые, нам боятся нечего.

Рауф удобней уселся на своей кошелке. Видать кое-что скопил, торгуя своими изобретениями.

— И я так думаю, — вздохнула Гутти. — Вона сколько мужчин едет.

Слева поля, справа поля. Никаких тебе живописных руин или деревьев украшенных висельниками. Все ухожено и чисто. Я вздохнул. А вот подсолнухового поля нет.

Через час сменил Еню. Дед прилег. Гутти чтобы не мешаться пересела ко мне.

— Ты руки-то не распускай, — и так придвинулась, я едва с козел не слетел. Так и ехал, обжигаясь об её горячущую ляжку.

Кропп это уже город. С одной стороны ров с водой и лягушками, с другой стена поднимается. По всей видимости какими-то гастарбайтерами сложенная. Ни одной одинаковой амбразуры, ни одного одинакового зубца. Если приглядеться, темным камнем выложено — Джамшут 1501г. За воротами, правда, чисто. Над крышами домов блестит золотой фиксой ратуша с курантами. В небесах летают голуби. Памятник маркграфу Буду стоит как в снегу, весь засранный.

— Спасибо за компанию, — поблагодарил копейщик и спрыгнул с задка. Одернул одежку, сбил пыль со штанов и решительно направился в первый же двор. Судя по тому, что калитка настежь и перекошена, мужской руки в хозяйстве давно не имеется. Не успел солдатик и десятка шагов сделать, навстречу ему прекрасная мадонна катила свое девятимесячное пузо с торчащим пупком.

— Ой, что это? — замер мужичок в растерянности.

— И что это? — баба встала подбоченись и не впуская возвращенца.

— Дык не пойму чей-то, — повел плечами мужик, заходя то слева, то справа. Толи рассчитывая прошмыгнуть, толи приглядываясь к огромной округлости бабьего живота.

— И чего ты не поймешь?

— Кажись в тяжести! — мужик на себе показал женин объем.

— Он не поймет! Он не поймет! Кажись! — баба схватила мужичонку за шиворот. — Само собой все происходит, так что ли? И этот! — баба тыкала пальцем в высыпавшую из дома ребятню. — И этот! И этот! — Их штук десять, всех возрастов и размеров. — Наделал и смылся.

— Я?

— Нет, я! Где тебя старого носило?