Ба! Вирхофф!

Ба! Вирхофф!?

Приличные люди книг не пишут, а умные их не читают!

Соломон Рауф, михирь* мутный.

"Попаданец — литературный герой (реже героиня), с легкой? руки автора, перемещенный в другое время, перпендикулярное (где все раком) измерение, чуждую уму и сердцу вселенную или попросту к бабаю на.. . Очень далеко, мягко выражаясь. Согласно морфемики ,,попаданец", ничто иное как интернациональное слияние русского слова ,,попа" и английского ,,dance" (дэнс) — танец. По смыслу — человек танцующий, т.е. крутящий задом, чтобы выбиться в люди и при этом не попасть на румяный х... . Отсюда и взаимоотношения героя с окружающим миром. Под лозунгом ,,Безродные бомжи — кадровый резерв монархии" чего он, герой (или героиня), только не вытворяет!? Нагло быкует, вытирает руки о знамена традиций и сморкается в хоругви морали. Спаивает шампанским Его Величество, спит с Ее Величеством, не спросясь лезет Их Высочеству в пи.... пирожницу (сладкоежка!). Учит наследных принцев ботать по фени, таскает их по борделям и притонам, а потом по венерологическим лечебницам и криминальным разборкам. Обладает дюжими педагогическими способностями. Сколотив шайку, бандгруппу или армию, в три дня, максимум в пять, обучает их научному мордобою с присвоением черных поясов по мародерству. Плюсом к сказанному, Попаданец отличается высокими материальными запросами. Ниже (по рангу), чем на принцессу у него не стоит, меньше (по титулу) чем под графа она (героиня) не ляжет. В общем и целом Попаданец сознательно отравляет жизнь всему королевству, иногда целой империи. Демонстративно нарушает все тамошние статьи уголовного и административного кодекса. Словом, ведет себя как лицо джигитской национальности, попавшее в Первопрестольную и уверенное — ему ничего не будет! В худшем случае дадут титул барона, а не угомонится (с чего бы угоманиваться?) герцога. И женят на самой расприсамой деве, как будто загодя, для него супостата, сбереженную в чистоте и заботе. Если говорить о героине (не путать с волшебным зельем!), ей достанется влюбленный нецелованный придурок, с мягкими руками массажиста и врожденными талантами суперлюбовника. Ко всему прочему по пути достижения заветной цели, он (или она), легко и непринужденно, играет на гитаре, поет песни, спит с женским (мужским) полом, изводит орков, кумится (от кумовство) с эльфами, перепив браги, пилотирует на драконах породы Факенвульф, шутя облапошивает в ,,Поле Чудес" и ,,Что? Где? Когда?" черных магов, выбив зубы вампирам, глумливо подначивает несчастных: Отсасывать-то вы можете! Как правило, наш парень (или дева) бьется с всеобъемлющим вселенским Злом, устраивает баталии с соседним государем-козлом, на свое усмотрение перекраивает границы землеустройства и миросостояния. За свои выкрутасы, в смысле подвиги, герою (или героине) везде фуршет, титулы, власть, депутатская неприкосновенность и королевские пи... пирожницы."

Большущий словарь современнейшей фантастики.

0-1.

Еловая лапа, вослед, дружески хлопнула меня по плечу. Не огорчайся, рано или поздно приедешь. Куда денусь, но хотелось бы быстрей. Понукаю Сивку. Та недовольно фыркает: ,,Кормил бы, так как ехать хочешь." — ,,Милая, я тебе овса насыплю по самое брюхо и вместо воды кофеем поить буду." — ,,Чем-чем?" — ,,Ну, не кофеем, вином." — ,,А! Другое дело. А чего раньше таким щедрым не был?" — ,,Так-то мы от дома ехали, а сейчас домой." — ,,Брешешь насчет вина?" — ,,Самую малость. Поторопись милка!" — ,,А маникюр на копытах сделаешь?" — ,,Сделаю." — ,,А лак цветом какой? Мандарин? Или Оранж?" — ,,Какой скажешь!" — ,,А накладные?" — Будут!" — ,,А кельтский орнамент?" — ,,Нанесем." — ,,А кольцо в ноздрю?" — ,,Проколем." — ,,А в пупок?" — ,,Это вульгарно! Ты же порядочная кобыла!" — ,,Хочуууу!" — ,,Ладно." — ,,А подковы?" — ,,Никелированные с золотыми гвоздями." — ,, И еще ленты цветные в гриву и седло из волчьей шкуры, и конюшню рядом с твоей спальней." — ,,Скажи еще спать со мною ляжешь." — ,,А что? Мужчина ты видный..." — ,,Ну, ты...!" — ,,Во-во! Все вы жеребцы одинаковые! Только обещать горазды!" — ,,Прибавь ходу! — ,,Не на паровозе Сапсан, чтобы быстро ехать. Не нравится, слазь!"

Нет, крыша у меня не поехала. И Сивка понятное дело молчала и рысила довольно-таки бодро. Домой! Домой! Домой! разносилась по округе дробь ее копыт. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди и бежать вперед и вприпрыжку. Домой! Домой! Домой! Даже птицы вокруг пели одну и ту же песню. Самую душевную, самую лучшую. Домой! Домой! Домой!

Дорога пошла на очередной поворот. У обочины теснятся молоденькие ели, загораживая обзор. Ну, сейчас! Сразу за ними! Подсолнуховое поле! Полееее!

Объезжаю ельник. Ни шиша! Это надо же сколько леса вокруг Роша!? Который час еду и не кончается. Доберусь, прикажу автобан проложить! Или весь вырублю и на освободившемся месте картошку посажу.

Новый поворот и опять напрасные ожидания. Ох, достали елки-палки. Нет на вас китайцев, уже бы и пеньки вывезли и спичек напилили!

Наконец-то между деревьев мелькнуло желтое пятно. Душа обмирает. Боюсь ошибиться, потому больше не загадываю. Непроизвольно сдерживаю дыхание. Ну! Ну!

Действительно поле! Подсолнухи на нем, что густые конопушки на лице. Яркие! Веселые! А пахнут как? Ну, как? Как? Солнцем! Солнцем пахнут! Ветер колышет огромные соцветия и те приветливо кланяются. Два пугала раскинули рукава дырявых рубах и тянутся обняться со мной! Какие люди!

У меня улыбка до ушей. Дома! Дома! Не сдерживаюсь, развожу руки для объятий. Здорово, братаны!

— Стой! Стой! Стой! — выпрыгивает с обочины на дорогу какой-то старикашка. — Ишь, разогнался! Скорый больно! Поворачивай оглобли, милок.

Сивка послушно останавливается. Непонимающе смотрю на деда. Росточка невеликого. Телосложением хлипкого. Одет в полотняные штаны. Просторная рубаха на выпуск, до середины бедра. Подпоясан веревкой. Лицо.... Ну, какое у старика лицо! Морщинистое. Глаза.... Вот еще только в глаза мне ему смотреть! Что он, девка?

— Тебе чего? — спрашиваю я. Рука подбирается залезть в кошель. Настроение такое, подставит шапку-ушанку, насыплю полную по вязки. Но это только настроение. С финансами, как и всегда — мелочишка бренчит.

— Не чего, а кого?

— Ну, кого? — поправляюсь я и выуживаю серебряную полумарку. Не отстанет, весь кошель отдам, только бы с дороги убрался.

— Деньгами-то не сори. Ишь богач выискался.

— Тебе хотел подать.

— А я милостыню не просил, — сердиться старик.

— Слушай, говори чего надо и отваливай, — зашипел я на деда.

Лес кончился, пешеходы под транспорт бросаются. Так я и до Камплеты в Рош не доберусь. А потом решетку опустят. Сюрприз сорвется. Какой сюрприз если под дверями торчать будешь? Можно конечно в ,,Рыцарской чаше" отсидеться, но ведь не бездомный по чужим углам скитаться. Да и надоело, признаюсь. Охота уюта, домашних булок и много еще чего о чем вслух не принято говорить.

— Отвалить я не могу потому, как тебя и дожидаюсь. И не один день тут времечко мое малое что осталося коротаю, — вздохнул дед и запричитал. — Сколько ден тебя жду! Семечек мешок, не меньше, извел. Под лопушком спал, лопушок подстилал, лопушком подтирался нужду справивши...

Я потянулся к мечу. Уж если доброму слову не внемлет...

— Ээээ! Ты, мессир кастелян, сабельку не тронь, — враз прекратил канючить старик. — Если я здесь, стало быть, не за просто так. Не от нечего делать тут валандаюсь. Йонге меня послала.

— Молодая?

— Ишь! Вспомнил, — старик прищурил лукавый глаз. — Старая конечно...

Я тяжко вздохнул. По Йонге. Понятно, не по старой. Ей-ей, само получилась.

— Так чего тебе? Прямо говори, — потребовал я и пояснил старому, чтобы понял. — Тороплюсь я. Ждут меня.

— Эх, парень! Если я начну перечислять, кто тебя ждет и в список заносить, бумаги не хватит. Мессир Верман ждет тебя, дожидается. А чтобы не скучно дожидаться, двух товарищей привез из Хейма. Те, что любят языки развязывать молчунам. У них и инструменты есть. Подступятся, на пяти языках заговоришь. По-человечьи, по-птичьи, по-собачьи, по-рыбьи и еще по-каковски скажут. Слепой поведает об увиденном, а глухой слово в слово повторит услышанное. Дон Феера очень тебя ждет. Каждый час на дорогу выходит, из-под руки вдаль смотрит. Где мил-дружок сердешный, кастелян здешний? Что-то не поспешает?! Скоро ли прибудет? — старик сунул Сивке черный сухарь с солью. — Разговор у него к тебе. Серьезный. Да.... У Вермана два помощника, а у Феера таких помощников шестеро, не считая охотничьих псов на беглых каторжников натасканных. Знаешь, сколько он за твои старые башмаки отвалил? Десять марок. Уважает он тебя сильно. Ох, уважает! О жрицах лучше промолчу. Они хуже всяких собак по округе рыщут. Страху от них! Вся деревня ходит ниже травы тише воды. В церкву по три раза в день бегают. В коем веке у попа доходы выше чем в трактире! Мессир Карди тоже о тебе справлялся. К Йонге заглядывал, на пуху просил погадать. Когда, мол, объявишься.

— Ну что? Погадала?

— Станет она зря дефицитный ингредиент изводить. Да еще для кого? Олуха расфуфыренного. Другим бережет.

— И кто эти другие?

— Уж поверь, имеются.

Не вселенская ли подлость?! До дома лига, а я не могу доехать из-за каких-то гадов.

— А чего собственно им надо?

— Проздравить с возвращением. Прибыли, — скривился дед. — С запозданием правда, но прибыли!

Есть такое дело. Припозднился я. Не по своей вине, правда. После того как работодатель сунул мне в руку свой меч и что-то произнес, меня будто в чернильнице утопили. Вокруг черным черно, вязко, в голове гул и паршивоооо! Думал, живым в ад откомандировали, возглавить восстание Второго Круга*. Или законсервировали и отложили про запас до лучших времен, когда герой снова понадобится. Геройское ремесло оно конечно перспективное, но мало прибыльное. Все больше по шее. В будущем глядишь, что и перемениться. В лучшую для героев сторону.

Когда оклемался.... Тишина, покой, лежу обернутый в белые покровы. Никого нет. Неприятная мысль — отгеройствовался? Но чувствую, сердце бьется, нос свербит, охота пить. Потом появились кахины Аэхе. Натирали мазями, поили отварами. Вставать запретили. Чтобы, значит, наблюдать ход лечения, приставили сиделку. Лет двадцати. В шелковую робу обряженную. Что есть она, что нету. Я понимаю, у медичек профессиональная мода, с голыми ляжками к пациентам приходить. Зато все признаки выздоровления прослеживаются. Такой подъем и стояние организма — столб обзавидуется! На момент выписки, оказалось никого из наших в округе давно нет. Ни парней моих, ни Вселенской армии. Мир со всеми. Старики вокруг меня и так и эдак кругами. Думал, Орден Дружбы Народов навесить хотят. Оказалось, желали чтобы остался у них. Не согласился. Раз войны нету, на дембель пора! А дембелю что главное? Отожраться, отоспаться, вина глотнуть да поеб....ться! Вот я и рванул без оглядки, упущенное время нагонять. Короче ехал-ехал и вот тебе здрасти. На последней версте засада!

— Старый, — рыкнул я на него. Руку на эфес. Покрашу как морковку на корейский салат!

— А что старый? Я принародно не хлестался, мол, вернусь за шкатулкой отправлюсь. Было? Было. Обещался достать? Обещался.

— Так ведь не им обещал!

— А какая разница? Кто тебя за язык тянул? Надоть за базаром следить!

— И что теперь делать? — честно спросил я старика. У самого одна мысль, может не вполне здравая, но других нету, вперед и будь что будет!

— Что-что. За ней и поедем. За шкатулкой, — дед сыпанул в сторону пшенички. Сразу слетелись синицы, славки и прочая птичность.

— Прямо сейчас?

— А чего откладывать!

— А как же Рош? — вырвалось у меня.

— А что Рош? Стоит себе. Чего ему сделается. Месс Итта хозяйство справно держит. Как ты отбыл, приказала решетку не поднимать, в знак того что хозяина нет. Никаких гостей не принимает. Даже этих, дружков твоих, на порог не пустила. В трактире живут У Счастливого Папаши.

— Что-то я не припомню такого трактира.

— Давненько знать не был в Лидже. Раньше-то он назывался Рыцарская чаша. А после того как Марта ребетеночка родила...

— Марта? От кого? — удивился я. На нее здоровья надо, что у ледокола!

— От кого. От самого фогта. Теперь он там за главного.

— Кто за главного?

— Фогт бывший. Барклей.

— Шутишь?

— Пост бросил, жене имущество оставил и как настоящий мужчина, в одних кальсонах, из семьи ушел. Теперь в трактире мышкует. Хозяйствует.

,,Вещие сны вижу!" — ужаснулся я и еле сдержался не поплевать через плечо.

От всех этих разговоров хмарь на сердце. Все шиворот на выворот! Всем надеждам капут. Думал, приеду, в горячей бадье пыль дорожную смою, отъемся, отосплюсь, все минутки, что врозь с Иттой были, наверстаю, не одной не пропущу. А получилось?

— Долго собираешься глазами лупать? — вернул меня к проистекающей действительности старик. — Ждешь, может приметит кто?

— Да не нужна мне шкатулка! — вырвалось у меня с отчаяния.

— Не нужна она ему, — возмущенно всплеснул руками дед. — Ключик имеется, куда ехать знаешь. Чего выкобениваешься?

Вот старый зануда... В одном прав и ключ при мне, и адрес известен. Так ведь не до соседней деревни смотаться! И за день не обернешься и за два. Такая безнадега...

— Эх, была бы моя воля?

— Книжек начитался? Воли ему! Всякая воля заканчивается у ворот тюрьмы, — старик показал на пальцах решетку. — Или у алтаря в церкви, — ,,надел" на палец обручальное кольцо.

— И как же я поеду?

— Сам. Безо всякого к тому принуждения, — деловито произнес старик. — Хочешь на лошадке, а можешь и пешочком пройтись. Я вот, например пеший.

Дед обошел меня по кругу, поглаживая и похлопывая Сивку по бокам. Ехать или нет, решать следовало безотлагательно. Ехать желание отсутствует, а не ехать, отговорок-то никаких таких существенных нет.

— Мне бы мази лавандовой, — вспомнил я. — А то нечем (горькую — это мысленно произнес) щеку мазать.

— Не знай, я зачем тебе мазь, так и здороваться перестал. Мужик, а рожу мажет. Сперва рожу, а потом что смазывать будет?

— Я про мазь, — и ткнул пальцем в шрам.

Старик заверил.

— Йонге выдала. Трехлетний запас.

"Предусмотрительная ведьма," — психанул я, исчерпав арсенал откосов.

— Неплохо было бы Волчат кликнуть, — внезапно приходит мне другая светлая мысль.

— Кликни.

Я аж расцвел. Вот и повод в Рош заявиться! Пусть и не под фанфары побед и грохот барабанов.

Старик ни с места. И только тут до меня дошло. Какие Волчата! Ополоумел? Если Верман и Феера за меня возьмутся, парни обязательно вступятся. И начнется! Одно дело счастливое будущее Родины отстаивать, другое — частный крестовый поход. К тому же договоренность с Небесами была разовая, второй круг может закончиться кровью. Как ни крути, пусть лучше в Роше сидят.

— Так что? — спросил дед с хитрой улыбочкой. — Кликать будешь?

— Поехали, — пробурчал я. — Не хватало Столетнюю войну развязать.

Старик подхватил с обочины свою котомку.

— Нечего пацанов впутывать. Сам наячился, сам и отдувайся.

— Весточку бы послать, что живой. Так и так, далее геройствует, — проронил я.

— Не беспокойся. Хоть ты и пропавший безвестно, однако в Лидже никто не верит, что ты окончательно и безвозвратно сгинул. Зря, что ли говорят, из любой воды сухим выйдешь, всякий огонь зассышь. А уж отыскать, кому дать в свою трубу вальс Мендельсона подудеть, тебе раз плюнуть!

— Еще что про меня дурные языки чешут?

— Разное.

— А детали?

— Сплетни они и есть сплетни, — дед поправил поясок. — Не к лицу мужчине их пересказывать.

— Дыма без огня не бывает, — напомнил я ему народное присловье.

— Тогда тем более промолчу.

Видя мое мрачное настроение, дед, перескакивая с пятого на десятое, принялся рассказывать о делах в Лидже и Роше.

Джако и Тим, Итта им разрешила, набрали новых курсантов. В нашу школу теперь хотят попасть все сопляки маркграфств. Даже из Геттера есть желающие. Конкурс двести человек на место. Это даже больше, чем в МГИМО! Быть Рошским Волком сейчас модно. Первый выпуск нарасхват!

Сам я тоже оказывается в большом почете. Гюнцевский университет зарезервировал за мной кафедру педагогики, геополитики и стратегии. В Хейме, в мыльнях на Маршальском поле, вывесили мемориальную доску. Здесь мылся и терся сам Лех фон Вирхофф. Цену ломят ой-ёй-ёй! а от клиентов отбою нет! В Лектуре собрались ставить мне памятник. Но не на площади, а во дворе тюрьмы. Вот, мол, каких высот достигают наши бывшие зеки! В Акхараме переименовали одну из башен Мегера. Я даже не стал спрашивать как. Что-нибудь:

На воду бросает тень

Князя Леха залупень!

Слушая рассказ старика, прикинул. Получается, уж много событий пропустил.

— Насколько я припозднился? — осторожно спрашиваю.

— Полгода, — отвечает он.

Я остановил Сивку. Блядство! Что же получается? Весь мир по мне успел поминки справить и денег на моем имени нагреть, а мне? А я? Опять босой, с сумой и на дороге?

— Лекарь Эйхлер помер, — добил меня старик.

— Как помер? — удивился я.

— Два дня взаперти сидел, песни пел. Потом затих. Когда дверь открыли, уже окоченел. Вроде как с перепою. Но поскольку человек ученый решили от болезни.

— Понятно, — заключил я. Стало быть стратегическое открытие получения сивухи свершилось! Так скоро и в космос полетим, немного осталось.

Опять же, вспомнил сон. Если так дальше пойдет... Конкурент обеим Йонгам. И старой, и молодой.

,,Ладненько," — отринул я невеселые мысли. — ,,Этим позже займемся."

— Мельничихины дочки никак замуж не выйдут.

— Женихов нет? — спросил я, представляя необъятных Камазу и Белазу.

— Как нет. Есть. И жених, и отец будущий. Тока он в Роше отсиживается.

— Дешам? — припомнил я похвальбу Волчонка. Припомнил, и аж до слезы ему посочувствовал. Не бабы, а одна треть Уральских гор!

— Он самый. Сразу и жених и отчим им будет. На всех троих один! Мельничиха тоже от дочек не отставала.

Я в удивлении покачал головой. С мамашей как раз половина Урала будет!

— В общем, каков батька, таков сын, — философствовал старик. — Натворили Волчата дел. Как только на войну отбыли, те девки, что неудачно попрощались и не помнят с кем именно, к Йонге ходили гадать, отчество уточняли. Ну, а кто при памяти прощался, имечко будущему дитенку выбирали. Лешек, вот, не плохое имя.

Я покосился на старика. На понт берешь?

— На всякий случай, дед Еня меня зовут, — представился старик. — Если сказать чего захочешь. Или спросить. Чтоб не экал.

За спиной осталось подсолнуховое поле. Впереди лес, который я так торопился проехать. Только теперь он казался мне немым. Птицы не пели, ветки не шумели. Дятел долбил барабанную дробь на сухостоине. Как на эшафот провожал.

— Ты не переживай. Быстро обернемся. Декады две туда, две обратно.

Ага. За дверь вышел, высморкался и вернулся.

— Я об этом и не переживаю, — соврал я деду.

— И о месс ничего такого не думай. Бабе ежели, что про любовь в голову стукнет, будет ждать хоть тысячу лет.

— Надеюсь, быстрей получится обернуться.

Тысячу лет геройствовать? Увольте! За ипотеку рассчитываться срок и то в два раза меньший отводят.

— Загадывать не будем, — погрозил неведомо кому дед. — Примета дурная.

— Куда едем-то?

— В Скар.

— Мыльня там хоть есть?

— Насчет мыльни, не получится. Йонге строго заказала тебя туда отпускать. Мол, такому помывщику только в открытых водоемах или речке. Опять же, без присутствия русалок и наяд. Ну, еще из колодца можно. Под присмотром.

— Еще чего мне под надзором делать?

— Много чего. Ты не волнуйся, я подскажу.

— Успокоил.

— В Скаре снарядимся. Купим фургончик, — излагал Еня план нашей экспедиции.

— А фургончик на какой ляд? Верхом быстрее.

— Во-первых, там он дешевле станет, во вторых в Зельфе или Дрежене постараемся прибиться к торговому обозу. Так оно спокойнее. Это ты здесь, в маркграфствах, в Геттере и у ашвинов герой, а в Бакье таковых насчитывается девятьсот девяносто девять на тысячу...

Что такое Бакья я и без него знал. Те же маркграфства помноженные на Близзен, но в них хоть какой закон действовал, а в Бакье всяк себе хозяин у кого меч подлиннее, да солдатских морд за спиной побольше собрано.

—... К тому же запросто, можно попутчиков подбросить. За умеренную плату. В общем, поскольку я к тебе приставлен по хозяйственной и организационной части, мне видней.

— Импресарио, бляха-муха, — выругался я в сердцах.

— Потихоньку до Скара доберемся, — успокаивал Еня. — А там помчимся быстрее ветра.

Я поглядел на деда. Куда это он быстрее ветра собрался мчаться?

— Однако мессир кастелян, вам бы следует меч свой прибрать от посторонних глаз, — посоветовал Еня. — Самих вас не признают, а вот меч запомнят. Зачем лишняя нервотрепка?

Во! Еще и разоружиться предлагают.

— Я привык.

— Оно конечно военному человеку без булата нельзя. Мы тебе другое прикупим. Попроще. Дюсак или фальчион.

— Лучше кочергу, — пробурчал я и оглянулся в отчаянной надежде увидеть хоть желтинку подсолнухового поля. Поздно!

—Эх, времена настали, — с досадой вздохнул дед Еня. — Мужики? Чуть от дома отойдут, заблудиться бояться. Измельчали нравом. Готовы возле бабьего подола век просидеть. Хвостом за ней ходить, в рот заглядывать, а в свободную минуту кружева к ихним панталонам пришивать. А потом самим панталоны те и носить. Замаранным наружу! Тьфу!

— Едем ведь! — возмутился я дедовским комментарием. — Мне не оттого досадно, что я куда-то еду. А то, что по чьей-то прихоти. До этого я сам решал, ехать или нет. Вот ты думаешь, откуда я такой красивый и высокий? Пришел ко мне один тип и говорит, не желаешь ли проехаться, размяться? Я мог согласиться, а мог отказаться. Но согласился.

— И кто же это нам такую подляну устроил?

— Есть один гражданский и в рясе.

— Понятно, — дед поправил котомку на плечах. По виду в ней разве что дым. Плоская и обвислая.

— А мне не понятно чего это тебя в провожатые определили? — поинтересовался я у деда.

— Лучше бы девку какую, сисястую, да не вредную, — угадал дед Еня мои предпочтения.

— Конечно лучше.

— Тока сдается мне, ты бы от Лиджа дальше ближайших кустов не отъехал.

— Стал бы время тянуть. Жди!

Некоторое время мы путешествовали молча.

— С седла бы слез, — проворчал дед. — Приморилась лошадка. Да и неудобно, я пеший, а ты верховой. Подумают люди тесть с зятем бредут куда-то.

— И куда это они бредут?

— А куда их теща и дочка послали. В тридцать три дыры, вместе взятые.

— Не плохое направление...

В происходящем со мной было что-то неправильное, несправедливое. Складывалось впечатление, чьей-то дурной волей погнали меня на второй круг. Я опять на дороге, опять у меня спутник и опять передо мной поставлена хитрая цель, надобность достижения которой не понятна. И еще. Сам себе я напоминал плохо подготовленного боксера. И первый раунд уже проиграл.

— Ты вот обмолвился, меня не признают? Откуда такая уверенность? — спросил я у деда.

— Йонге сказывала вещица у тебя имеется. Она и помешает узнать. Только если ты сам кого окликнешь или ты крайне нужен человеку. Лично ты, — и повторил. — Крайне и лично ты.

Из всего, чем я владел, подобной способностью мог обладать либо меч Грам, врученный мне работодателем, либо ключ Форэ. То, что старуха не соврала, поверил сразу. Есть истины воспринимаемые инстинктами.

Светило солнышко, тропинка ложилась под ноги. Лес то редел, то густел, закрывая небо ветками сосен и елей.

За Старыми Пожогами начинались холмы. Я все дальше и дальше от Лиджа, от Роша и гражданской размеренной жизни, которая так часто мне снилась. Видать у меня не все сны вещие...

0-2

Скар это большая деревня с амбициями стать в светлом и недалеком будущем городом. И перспективы на то имелись. Слева от въезда, желтеет свежеструганным деревом новенькая виселица, рядышком с ней помост, на помосте кедровая чурка в обхват. В чурку воткнут дорогущий мейский топор с отполированным лезвием. И плаха и топор зримое олицетворение правосудия. Другое олицетворение, конопляную веревку, сперли. Оставили болтаться на перекладине жалкий обрывок. Ничего святого у людей не было, нет, и не скоро заведется.

Въезд в Скар перегораживал шлагбаум. Два упитанных алебардиста строго поглядывали за въезжающими, а третий, мытарь с огромной жестяной кружкой, гнусаво тянул.

— Не забываем въездную! Въездную не забываем! Оплачиваем!

Народ, а впереди нас человек двадцать, торгаши на возах, трое конных, прочий безлошадный и бестранспортный люд, безропотно совал мытарю кровные, получая взамен кусок шкуры с синеватым оттиском магистрата.

Самое удивительное, буквально рядом, в Скар можно попасть по другой дороге и там никаких шлагбаумов и мытарей.

— Обязательно в очереди толкаться? — спросил я деда Еню.

— Так пропуск.

— И что с ним делать?

— В городской мыльне скидка, в бордель скидка, — простодушно перечислил он.

— Так мне туда нельзя, — напомнил я ему.

— Вот башка пустая! — всплеснул руками дед. — Забыл!

— Придется скидками воспользоваться, — подмигнул я краснощекой девицы, высунувшейся из соседнего фургона. Честное слово не девица, а утешение моим греховным наклонностям!

Красотка свекольно зарделась, колыхнула вздохом грудь и вроде, как застеснявшись, спряталась. Тут же высунулась другая голова. Всклокоченная и церберская. Папенька блюл дочернюю честь.

— Чего тебе? — прорычал он на меня.

— От тебя ничего, — успокоил я родителя.

Папенька свекольно— застенчивой девицы недовольно нахмурился. Так-то и ничего?

Еня бросил две монеты и заполучил два пропуска.

— За лошадку отдельно, — напомнил мытарь.

— А она ни в мыльню, ни к местным жеребцам не пойдет, — отшиваю наглого крохобора. Я, конечно, люблю всякую скотинку. Можно сказать вырос на передаче ,,В мире животных", но так далеко моя любовь не распространялась.

Едем дальше. Опять свеклощекая. Потупила глазки, скромно закусила верхнюю губу. Может и не совсем плохо, что я опять в герои зачислился? Погеройствую еще малость. Узнать бы, где она остановится.

Светлый облик девы сменяет патлатая ,,башка".

— Вы на какой случай на мою дочерь таращитесь? А? — буравит он меня подозрительным родительским взглядом.

— На случай её невъебенной красоты, — ответил я не в меру бдительному папаше.

Услышав мои слова, дочерь ,,башки" оперлась задницей о тент. Ткань натянулась, выявляя шокирующие объемы.

— Я, можно сказать, млею с неё, — приложил я руку к сердцу.

Девица усилила нажим. Тент трещал, едва сдерживая нагрузку. Повозка приняла крен от смещения центра тяжести. А ,,тяжести" эти вызывали искреннее желание ими попользоваться. В лучших традициях немецких кудесников порнухи.

Дед Еня решительно пресек мои провокационные разговоры.

— Извините любезный, спешим мы, — попрощался он с ,,башкой".

Отъехав, дед высказал мне претензию.

— Вы бы, мессир кастелян, не разменивались по мелочам.

Это он о свекольнощекой? Ни фига себе мелочи. Не обхватить, не унести!

— Сами виноваты. Домой на побывку не пустили, да еще неслыханную епитимью наложили! Ни в мыльню, ни в бордель не ходи!

— Правильно Йонге предупреждала, — закачал головой дед, не особо осуждая.

На улицах Скара как и обычно в деревне, бродят гуси, плещутся в низких корытах утки, шастают под надзором гордых петухов пестрые куры. Полно коровьих лепешек. Отбившийся от стада козел готовит террористический акт. Нагнул рога, копытит землю, метет бороденкой. Жертва стоит к нему задом, опершись на забор и треплется с соседом.

Миновали базарчик. Торгуют кто чем. Молочным, яйцами, овощами. Покупатели лезут пальцами в крынки, пробуют густую сметану. Ковыряют творог, корчат рожи — кислый! Хлебнув молока, с удовольствием вытирают белые усы. Ругаются, мелочатся и просто дерут глотку в свое удовольствие.

Тут же крутятся пацаны. Напихав в штаны кукурузных ,,волосьев", орут во всю глотки.

— Кому рассады! Кому рассады.

Взрослые их проказам лыбятся. Некоторые в качестве дисциплинарного воздействия норовят вытянуть вдоль хребта хворостиной. Пацаны о том знают и потому лезут в основном к девкам-погодкам.

— Рассады! Рассады! — и выдергивают из штанов, кукурузные ,,волосья".

Смышленые барышни, озорников обзывают дураками и корчат рожицы, грозят пожаловаться. Младшенькие несмышленки весело носятся с озорниками за компанию. От дурной детской заряженности на баловство. И что это за бестолковость? Игры должны развивать. Я где-то читал или слышал, самая полезная игра для мальчиков городки. Для девочек — ,,классики". Учатся сдвигать и раздвигать ноги, вовремя поворачиваться передом и задом. Видно в Скаре с новаторской педагогикой дело обстоит плохо. Все по старинке.

Настроение у меня на удивление хорошее. Да и не привык нюни пускать.

— Чей-то ты повеселел? — подозрительно косится Еня.

— А я не из тех, кто бабьи панталоны носит, — отвечаю ему. — А вот пожру, так и спеть могу.

Дед осенился крестным знамением. Сперва себя, потом деревню. Храни вас Небеса!

— Гостиница недалече, остановимся, — указует мне старче. — Прозывается У Дударя. Говорят кормежка и место приличное.

— У Дударя так У Дударя, — соглашаюсь я.

Свернули в переулочек. Через забор богато свисают яблоки. Не стесняясь, рву. Нет такого закона, запрещающего герою, чужие яблоки есть.

Гостиница напоминает женскую общагу городского медучилища, из моего позабытого прошлого. Обшарпанная и кособокая, за мутными стеклами ни занавесок, ни цветов. Помниться старшие и познавшие опыт други описывали место своих любовных хождений как Волшебный дворец. Хрустальные чертоги, божественная еда, сладкоголосые ангелы, с которыми хорошо и не хлопотно, ибо изучение медицины гарантирует от залетов и трихомоноза. О сей благостной обители, товарищи твердили мне денно и нощно, совращая с истинного геройского пути. Совратили. По прибытию в Эдем я был шокирован! Облезло, замусорено и серо. Гурии курят и дуют пиво. Большинство страшней иллюстраций из энциклопедии мифических существ. А речь их преисполнена некультурными словесами.

Тогда я был жутко разочарован. Теперь же досадливо хмыкнул.

Во дворе гостиницы обстановка срочной эвакуации, колготня, суета и паника. Постояльцы с руганью и причитаниями разъезжаются. Хозяин понуро стоит по середине бедлама , беспомощно разводит руками, безмолвствует и хлеб-соль мне на встречу не несет.

— Стряслось чего? — забеспокоился дед.

— Если нет, то стрясется, — честно предупредил я.

— Вы бы мессир бывший кастелян поосторожней с людями, — попросил Еня.

— Целоваться со всеми буду, — скептически отнесся я к его совету.

— Народ, он не виноват, что вам опять геройствовать выпало.

— Кто не виноват, того не трону, — пообещал я вгрызаясь в яблоко. Сладкий вкус приятно растекся во рту.

— Хочется верить, — усомнился дед и отправился узнать, что стряслось. Не в предчувствии ли моего нежданно негаданного появления происходит эвакуация населения?

— Беда какая? — спрашивает Еня хозяина.

Владелец ,,У Дударя" обводит печальным взглядом съезжавших клиентов и произносит сакральное.

— Мессир Мозес... Неприятности...

Э, любезный! Неприятности только-только прибыли! На меня смотри!

Хозяин смотрит и ему становится совсем худо. Выбирая меньшее из зол, он склоняется к поджогу своего имущества и суициду.

— Мессир Мозес, — передал мне ответ дед Еня.

— Хоть Кинг Конг, — заверил я, слез с лошади и без страха вошел внутрь.

В зале безлюдно. За одним из столов сидит угрюмый бык, сунув морду в глиняный стакан.

— Занято тут, — пророкотал он и предупредил. — Всё занято.

Знакомый тип людей. Или денег мешок, или папа судья, или где-нибудь поблизости штук двадцать прихлебаев.

— Для меня свободно, — не воспринимаю предупреждения. По оконцовке таких встреч, если не из него, то из меня бурость выбьют. Хорошо бы не с зубами вместе.

Подобных мессиру Мозесу никто не любит. Никто! Уверен даже родная мама на что уж ведьма! и та его стесняется. И есть с чего! Она думала, с клоуном миловалась, а он на самом деле так выглядел. Губы лепешкой, нос залупехой, щеки арбузом, брови сапожной щеткой, усы кошачьи, один глаз черный, другой вообще ненашенский. В смысле не монголоидный, не негроидный, не европеоидный и даже не арийский. Инопланетный глаз. Навылуп и гадостный. Сынок весь в папашу. Один в один. Ковенант, а не сынок!

— У вас что? Самообслуживание? Тогда вам дороже выйдет! — гаркнул я хозяину.

Тот боязливо просунул голову в дверь.

— Подать чего мессиру?

— Занято говорю, — грохнул кулаком Мозес.

Хозяин замер в нерешительности идти или нет.

— Горло промочить, — потребовал я, не обращая внимания на клоуна-ковенанта.

— Есть кайрюс, мускат, пино... — хозяин бочком-бочком, под недобрым взглядом сына клоуна и ведьмы, прошмыгнул за стойку.

— Мадеры! — отклонил я вышеназванное в пользу крепости.

— Мадеры.... — скривился Мозес. — А не упадешь?

Это он мне! Понимаете! Жертва инопланетного зачатия, вопрошает меня, не упаду ли я от выпитого?

Я посмотрел на него. Сразу ему в рог въехать или обождать пока мадера кровь разогреет. Нет, думаю не поймет. Твердолоб и долб....еб.

— Хотите спор, — предлагаю я. Можно конечно обойтись с ним грубо. Но как никак я все же фон и князь, и даже временами граф и кастелян. И кроме того я нынче добр. К добру ли только доброта моя?

— Спор? — оторвался он от стакана, моргая одним, более-менее, земным глазом.

— Винная дуэль, — на ходу придумал я. — Пьем, пока кто-то из нас не свалится под стол. Кто упадет, тот платит за выпивку и шлюху.

Я еще только произносил первый слог, а эскорт-услуги тут как тут. Как говориться не всякие кобылы лошади. Некоторые женщины. Но о вкусах не спорят. Тем более сие сокровище задаром.

— Заметано? — мое пренебрежение Мозесом, как противником огромно. Парень, я пью с момента сотворения мира. И даже раньше. До сотворения начал. Видишь что получилось? Не мир, а белая горячка!

Дирижируя хозяином как большим симфоническим оркестром, быстро сорганизовал поле битвы.

— А где еда? Где жаренная курица, антрекот? Где сервировка? — зыркал по столу инопланетным глазом мессир Мозес. Он тревожился и было от чего!

— Только выпивка! — ошарашиваю я противника.

— А мясо? — заволновался Мозес.

— Мальчик, это винная дуэль! Лимонад пей в школе.

Подобрев, я велел оставить одно яблоко, которое разрезал пополам.

Хозяин принес две кружки. Самые лучшие, что у него имелись.

— Издеваешься? — наехал я на него. — В такой таре только пиз...е пить подавать. Настоящую тащи. Одной хватит.

Перепуганный хозяин принес посудину, которую я с чистым сердце отнес к категории детских горшков.

В сухом остатке, если можно так сказать, перед нами стояла тарелка, в ней кружища и по обок здоровенный кувшин с мадерой.

— Ты наливаешь мне, я — тебе. Что прольешь, пьешь из тарелки. Кто первый сожрет закусь (я дал ему форы, пододвинув большую! половинку) тот проиграл.

— Это все? — вкрадчиво спросил он, указывая на яблоко.

— Все как есть, — заверил я. На парня жалко смотреть. Так и хотелось похлопать его по жирной щеке и ободрить — не раскисай! Но... Сынок, тебе еще мыльные пузыри попой в тазике пускать, а ты вздумал с мужчиной тягаться! И в чем? Ты самоубийца, честное слово!

— Начинаем? — жалобно спросил Мозес, трясясь на лавке.

— Нет еще, — ответил я и, схватив на лету жирную муху, шмякнул об стол.

Мозес подозрительно покосился на распластанное насекомое, величиной с фалангу большого пальца.

— Это Вжик*, — назвал я третьего участника дуэли, налил вина и бросил муху в кружку. — Доставай и пей. Кто забудется и заглотит Вжика, тот тоже проиграл.

— Странные правила, — "прижал уши" Мозес. Мне показалось, он уже навострился бежать.

— Главное честные.

Дуэль пошла согласно принятых условий. Наливаешь, бросаешь муху. Соперник муху достает, выпивает, наливает тебе, бросает муху и так по кругу. Тяжко? Битте!* вот яблочко! Понюхать или грызнуть. Но не наглеть!

Когда почали вторую, в зале собрался народишко. На нас делали ставки, девица томилась в нетерпении. Дед Еня качал головой, но не лез. Дуэль это, прежде всего, вопрос чести!

Третий круг пошел медленней, с остановками и паузами. Мозес напоминал штангиста. Тщательно готовился к каждому подходу. То подтягивал ремень, то ослаблял, вытирал руки платком, промокал пот, долго прицеливался взять кружку.

Если Вжик сперва пытался улететь, то осознав привалившее ему счастье, оставил всякую мысль о побеге. Он плавал в кружке брассом и нырял в глубину. Когда его бросали в вино, в воздухе делал перевороты и входил в жидкость по всем правилам прыжков с трамплина, без брызг и плеска. При попытке его достать, отбивался.

В очередной раз, на четвертом ведре, Мозес забыл достать Вжика и засосал его с мадерой, потом опомнился и выплюнул. Разобиженный грубым обхождением Вжик полез, вернее полетел, в драку.

— Осторожней с приятелем, — предупредил я взбеленившуюся муху. Наш Зеленый Шершень заложив вираж, врезал Мозесу в глаз.

— Он меня зрения лишил!— замахал руками тот, едва не слетев с лавки.

— А ты не залупайся! — предупредил я мессира.

Вжик пошел на второй заход. Гул его крыльев напоминал работу реактивного двигателя. Спасаясь, Мозес распластался на столешнице.

— Лежачих не бить! — погрозил я Вжику.

Муха злобно пронеслась над макушкой Мозеса.

Сделав пару кругов, Вжик обессилено упал на стол.

— Мир? — спросил Мозес затаившись.

— Мирррр, — прожужжал Вжик подползая к кружке.

— Угостить надо, — подсказал я передрейфившему оппоненту.

— Эй, трактирщик! Чего мухи любят? — заорал Мозес.

— Говно, — не подумав, брякнул хозяин.

— Неси. Тарелку, — расщедрился Мозес. — Для друга ничего не жалко.

Хозяин опешил, замерев с полотенцем в руках.

— Не, говна не надо, — останавливаю хозяина. — Его и так тут хватает, — и криво улыбаюсь Мозесу.

Тот попытался уразуметь фразу, но не смог. Нахмурился. И все равно не всосал сказанного.

— Так нести или нет? — переспросил хозяин. Гаду все едино чего на стол поставить, лишь бы денег урвать.

— Мед давай.

— Меду! — заорал радостный Мозес. — Вжику!

Все кончилось очень плохо. При очередном разливе, паскудный Мозес впав в забытье схватил кружку и выжрал вино вместе с мухой. После чего сверзься под стол.

Опершись на кулаки, я поднялся над пораженцем.

— Смирно, суки тыловые! ВэДэВэ гуляет!

Ко мне тут же подскочила дождавшаяся своего часа шлюшка. Снимай штаны — давай знакомиться!

— Подожди, — отстранил я её. — Я сейчас.

Вывалился во двор. Земля двигает горы, горы болтают небо, солнце долбится об горизонт. Такое ощущение плыву. Пару раз сглотнул. Куда? На выход? Лежать сказано! Это я мадере.

Пересек двор. Мне так показалось... Самый короткий путь не есть прямой, вот я петлял. Добрался до нужника. Слить отработку. Остановился шагов за ... много.... Мда. Узкое место. Пришлось действовать с расстояния. Я не то, что в очко сортира попасть не мог, в распахнутую дверь! Я же говорил. Земля двигала горы, а горы болтали небо. В общем, всех штормило. Но меня меньше остальных.

Над ухом упоминают мою совесть.

— Вспомнили! Вместо совести у меня выросла одна штука, — ответил я и повернулся. — Можете посмотреть, как бы она была велика, если бы была. В смысле совесть.

Последнее что помню, меня куда-то ведут, укладывают. Стаскивают сапоги, штаны и прочую амуницию. Блаженно нежусь, ощущая теплое касание и настырное приставание. Мне щекотно и я смеюсь.

— Долго твой огарок мусолить? — слышится недовольный голос откуда-то снизу. Огарок? Это она про совесть? Что ей ответить? Увы, мадам, вам не разжечь костра любви. Из искры не раздуть вам пламя. Оооо! Стихи пошли... Все, все, все.... Спать... Спать... Спать...

0-3

Воспринимаю себя высушенной воблой, брошенной в пустой ящик. Меня трясет. Трясет и колотит о дно и стенки. Своими ребрами чувствую каждую доску, каждый сучочек, каждую занозу на деревяшке.

В такт тряске, в распухшей башке, звенит незатейливая мелодия.

Как остаток прошедшей нирваны,

В организме усталость и сушь.

И сдыхает на старом диване,

Человек, гражданин, зять и муж...

Если бы на диване...

...Прошло минут пять или десять, прежде чем я осознал, лежу в повозке, а повозка тихо катит по дороге, отсчитывая колесами каждую колдобину. Колесам что? Каково моим ребрам!? Первая мысль, меня похитила краснощекая девка. Нет вру. Первая мысль, где раздобыть глоточек воды или чего получше. А вот после желания смочить нутро и пришла мыслишка — я в загребущих руках свекольнощекой крали и теперь патлатая башка будет требовать звать его отцом. От такой перспективы почувствовал к себе жалость. Появилась бы и слеза, но откуда влаги взяться в обезвоженном теле.

... А вчерась пир горой и веселье!

А вчерась песни звонко лились.

И не думал никто про похмелье...

На хер думать, коль все зашибись...

Подремал. Открываю глаза. Надо мной тент порченый дырами. В головах возница, легонько помахивает прутом. Меня везут. Уже то хорошо, не вперед ногами. Задрать голову повыше, просто не реально. Боюсь, отломится от иссохшей шеи и отвалится. На время затихаю, пока геройский организм отвыкший от алкогольных безумств переборет мандраж. Для улучшения самочувствия подремал еще с часок. Очнулся. Никуда не едим. Поднимаю руку, цепляюсь за борт и приподымаюсь. Бадамммм! Бадамммм! Долбит кровь в виски. Ой, как нездоровиться! Затихаю на дне повозки, шепча нелицеприятности в свой адрес. Даю зарок (в который раз?) не поступать с собою так нехорошо.

Просыпаюсь. Можно сказать самоизлечение произошло. Не совсем конечно, но.... Хочется вздохнуть с облегчением. Повторяю покаяние. Ни в жизнь! Ни глотка! Или герой или алкаш! Выбор здесь и сейчас. Трусливое ,,я" сразу ищет компромисса. Нельзя ли пятьдесят на пятьдесят. Герой не проститутка. И вашим и нашим не пойдет.

— Ну-ка, сынок, глотки! — отвлекает меня дед от внутренней борьбы.

Сразу канули в небытие обеты, клятвы и обещание. Организм замер в ожидании возрождение. Глотаю с кружки. Таким глыком только верблюд в пустыне воду пьет. На полведра. Раз, второй, по запаре третий!

,,Ой, горько!" — запоздало взвыло сознание. Иссушенные рецепторы вовремя не донесли мерзкий вкус. Не просто горько, а ГОРЬКО! Все горько! И питье, и жизнь, и судьба, и остальное!

— Ты чего? — отплевался я от четвертого глотка. — Решил добить?

— Конечно не благородная мадера, — язвительно произнес дед Еня, — но поможет.

Такое ощущение проглотил ежа. Задом наперед. Комок продрался по горлу к кишкам. Ударило в пот. Я задышал, перебарывая рвоту.

— Сейчас отпустит, — успокоил дед и добавил. — Я думал ты покрепче в коленках будешь.

"Он думал! А я вот такой, какой есть! Не нравится, другого ищите!" — злился я. Злился, но как-то без энтузиазма.

Пока я вылеживался в фургоне в качестве багажа, дед успел развести костерок и чего-то там сварганил.

— Похлебай вот горячего, — подлез Еня с закопченным котелком. — На человека станешь похож.

— А сейчас что? Нет?

— Сейчас?... — дед тактично не нашелся с ответом.

От одного запаха варева организм встал в ступор, а от вида еды желудок скрутило в бараний рог. Благо в нем почти пусто. Так, бякнул разок.

— Уйди дед, — попросил я вежливо.

— Если водички желаешь, вон ручеек, — указали мне дорогу. А то не найду. В таких ситуациях включается внутренняя биолокация. Вода изыщется даже в пустыне Кара Кум.

Я отправился поправить жидкостно-солевой баланс. Глянулся в отражение. Не зря считается, не похмелившиеся они и есть зомби.

После того как я припал к чистым водам, ручей по-моему обмелел на треть.

Когда вернулся, дед все-таки подсунул мне кастрюлю. Я вяло черпал хлебово.

— Ты сынок больше так не геройствуй, — попросил дед. — Побереги себя...

Издевается что ли?

—... Я ить к твоим переживаниям с понятием отношусь. А воспитывать тебя Лешек мне как-то неудобно. Взросленький уже.

Хотелось огрызнуться на сынка и на Лешека, но сил нету. Мне бы в партер, поваляться.

— Но ничего. Как говориться жить-то надо, — резюмировал он мое похмелье.

— А выбор есть? — согласился я.

В Скаре, пока я пребывал в беспробудном алкогольном отрубе. Дед продал боевую Сивку, добавил деньжат и купил фургон и тягловую лошаденку. Так что часть пути я неосознанно или лучше сказать в бессознательном состоянии, но проделал.

— Надо было в Роше сразу фургон у Иохима взять, — бурчал я. Сивку жалко. Умнейшая была коняга. Пусть с неумеренными запросами, но как-никак боевой друг... подруга. — Сейчас бы не тратились.

— Так нету Иохима.

— А куда делся?

— Никуда не делся. Не служит он в Роше.

— В честь чего?

— В честь бабы своей Хелли.

—???

— Через нее все и вышло. Ей какой мужик требуется? Чтобы кровать в щепки, матрас в клочья, и крыша шаталась. Или мебель скакала. Она говорит: ,,Я на мужчине должна себя чувствовать как опытный ездок на необъезженном скакуне". А Иохим какой скакун? Вяленький. Это у молодого яйца по кулаку, всей деревне хватит. А в его годах? Одна видимость болтается. Все больше тянет погреться у бабьей задницы. А ей такой мерзляк, зачем? Она его уже Меринком величала. Уездила, с лица сошел. Бежать пытался, поймали, в лоно семьи вернули. Эх, верно говорят, жена не башмак с ноги не сбросишь. Иохим с отчаяния у месс Итты разрешение на развод просил. Взятку предлагал. Сто имперских золотых.

— Отказала, — догадался я. Никакие баснословные суммы тут не помогут и не спасут. Женщины они душой и сердцем против подобного исхода. Бессемейный или разведенный отщепенец для них вызов общественной морали, и дурной пример женатикам! Ходит счастливый, никто ему не указ, никакая ему не хомут. А как же семья? Ячейка общества?

— А он с дури возьми и брякни, мол, с Хелли только вы и могли справиться.

— Это точно, — согласился я, вспоминая нашу с ней первую любовь.

— Вот за это месс Итта его и выгнала.

За правду стало быть пострадал. Вот сколько раз повторять людям, правду надо говорить подальше отбежав. Чтобы не досталось потом правдолюбцу по горбу за эту самую правду.

Привал окончен. Я полеживаю в фургоне, подсунув под бока мешки с травой, покусываю соломину. От нечего делать вытаскиваю из заветного загашника ключ. Обыкновенная железяка, в прошлой жизни, такие назывались мебельными. Только на этом зубчиков больше. Цепочка тонкая, серебряная. И вот из-за этого нас послали в тридцать три дыры?

— Скорее бы уж доехать, — вздыхаю я.

Дед слышит мою реплику.

— Скорее не скорее, а приедем. В Бакье путь хоть беспокойный, но если на рожон не лезть и никаких фортелей не выкидывать, доберемся. А вот Перевал та еще забота.

— А нам любое море, море по колено! А нам любые горы по плечу!* — посмеиваюсь я над дедом.

— Горы горам рознь.

— Что? До неба достают?

— Почему до неба. Обыкновенные. Не самые высокие, но и не забор, не перелезешь.

— Так в чем загвоздка?

— В чем? В ком. В троллях окаянных.

Я даже подпрыгнул. В моем понятии тролль от слова троллейбус. Морда шире лобового стекла, улыбка сродни бамперу.

— Все у них по традициям, по заветам предков, — рассказывал Еня. — Если что затолдычили, на сторону не заворотишь.

— Ты уж давай сразу и про драконов. Но только предупреждаю, если с драконихами я еще смогу договориться, считай с пятнадцати лет этим только и занимаюсь, то с драконами вряд ли. Никаких полетов! Ни на малых, ни на больших высотах!

Дед глянул на меня. Какие драконы?

— Ты отдыхай, отдыхай. Вчерашнее в тебе не выходило, не выветрилось.

Отдыхай! Отдохнешь тут! Оркхи, эльфы, гномы! Теперь выясняется и тролли в списке действующих лиц! Весь набор для геройств и свершений! Во, житуха!

Убираю ключ на место. Не завтра понадобиться.

Дорога ложиться меж холмов поросших чахлым кустарником. Разглядываю желтушное небо. А чего в нем? Оно такое как вчера, как сегодня и будет таковым завтра и послезавтра тоже. Спокойным и рассудительным. И все равно ему, что едет в повозке человек, страдающий с похмелья, чьи надежды разбиты в прах. И едет он от дома, а не домой, как мечтал!

Сбоку показалась крыша трактира. Над трубой качается дымок. Приветливый, манящий. Заходи путник. Отдохни, посиди, успеешь ехать. Дед Еня глянул на трактир, потом на меня.

— Некоды нам рассиживаться да гостеваться за каждым столом.

— Рули, — говорю я ему, успокоить.

Трактир это такая штука от одного отъедешь к другому прибьешься. Рано или поздно.

За дальними полями, свернули на Малый Низовой тракт. Нас обгоняли верховые. Такие же заполошные неслись навстречу. По малиновым подсумкам легко признать гонцов.

Нам в корму пристроился купчишка с двумя возами барахла, за ним горшечник, доверху набивший телегу расписной керамикой. Двое благородных не спеша трусили следом. Какой-то торопыга, понукая лошадок, подрезал нас на повороте. Справные кони тащили возок, тот только подпрыгивал. Напылили, не прочихаться! Мысли мои невеселы. Я конечно герой, каких поискать по белу свету. И в пяле был и в мяле, но не тянет меня больше на геройства. Охота просто дома побыть. Дома!? Ходишь себе по комнатам в махровом халате и ночном колпаке и ругаешься с кухаркой. Суп не наварист, а кофий простыл. Давно просишь сварганить пирогов или булок, а ни того ни другого не подают. Тяжко вздыхаешь и щупаешь себя за пузо. Отложения сала давно испортили волчью поджарость. На лошадь взберешься только с крыльца. Жена вечно что-то вяжет, сопливые наследники дерутся друг с другом и бегут жаловаться на синяки. Где это все? Нету. Не нагеройствовал. Даже сала на пузе. Не говоря уже об остальном. Да и будет ли когда? Герой он как дятел. Долбиться-долбиться, долбиться-долбиться, а ни сам, ни его потомки в павлиньих перьях не щеголяют и в золотых клетках не живут.

И еще.... Неутешительный, но справедливый вывод. Конечно хорошо в любом споре сказать последнее слово, только дороже потом не станет? Не ляскнул бы дурным языком про шкатулку, сидел бы сейчас в Роше... А Итта..., а Йонге...., а Верман.... Тьфу! ты пропасть. Вот и получается, одни меня дома дожидаются, другие в трактире караулят (сам бы век просидел в таком дозоре), а я вот тут в тряской повозке катаюсь.

Идиллический пейзаж разнообразится крышами домов.

— Отдохнем в скорости, — пообещал дед. А взгляд хитрый. Не отлежал еще бока парнишка? Не отлежал! Илья Муромец тридцать с гаком вылеживался и ничего, здоровей стал.

Деревня называлась Зельф, по-здешнему Бородачи. Умеет народ прозвание дать. Бородатых в деревни никого. Все хари бритые.

Постоялый двор нашли без труда. Еня пристроил транспорт, я помог распрячь лошадку.

Зашли в зал. Народу не очень много, но и не пусто. Еня заказал грибного супа, бараньих ребер и по кружке вина. Так, кампотец для бойскаутов. Здоровье мое можно-таки сказать восстановилась и потому смысла поститься никакого нет. Возле деда крутиться кот. Дед ему из своей порции то мясца кинет, то сальца. Благодарное животное треться об ногу, потом садится рядом на лавку. Покормил, теперь потешь! Дед чешет ему за ухом. Кот урчит и щуриться.

— С собой берем? — спрашиваю Еню.

Удивительная способность приманивать живность. То коты к нему липнут, то птички, то собачки. И для всех у него припасено. То кусочек, то шматочек.

На мои слова кот недобро мявкнул и убежал. В попутчики к такому как ты? Увольте. Шкура дорога. В случае чего, другой не выдадут.

Потом дед куда-то запропал, а когда объявился, доложил.

— Я тут пассажиров взял. Нам веселей, да и помощь.

Первым представил полного мужчину неопределенных лет.

— Соломон Рауф, — назвался тот. — Энциклопедист, естествоиспытатель и практик.

Лицо энциклопедиста хранило печать признания заслуг на перечисленных поприщах. Синяк оттенял правый глаз.

— Путешествуете? — интересуюсь я у энциклопедиста. Не всякий раз в попутчики творческие люди попадаются.

— В поисках новых горизонтов применения практических навыков, — тяжко вздохнул Рауф.

— А старое место что? Перестало обеспечивать творческий рост и приток знаний?

Рауф потрогал синяк.

— Не сошелся во мнениях с бургомистром по моральной проблематике.

Эдак учено завернул. Стало любопытно, что за моральная проблематика. Кто-кто, а я в моральных вопросах общепризнанный авторитет. Помниться в Мюррее.... Почти диссертацию защитил.

— И в чем разногласия?

— Как вы знаете, — приосанился Рауф, — нынче в большом ходу и всеобщей моде различные приспособления, предназначенные оградить жен от грехопадения во время долгого отсутствия их мужей.

— Ты проще выражайся, — посоветовал я ему. Уж в грехопадениях я дока и кладезь неисчерпаемый!

— В общем, я конструировал и продавал пояса верности. Причем не безуспешно. Мои конструкции отличалось надежностью. Сто процентная гарантия! — с гордостью заявил практик.

— Такой не бывает.

— А у меня стопроцентная. Никакой угрозы браку.

Я припомнил ,,Всякую Всячь", лавку в Гюнце. Там таких приспособлений — что конь наеб! Модельный ряд длинней чем у Тойоты.

— Так вот, кроме обычного ассортимента, я предлагал покупателям дополнение в виде шлема верности.

Дед удивленно вздохнул. Что люди творят? Что творят?

— Бургомистр, весь его магистрат и некоторые несознательные горожане высмеяли мое новаторство, — желчно произнес Рауф. — Дескать они о своих женах так плохо не думают.

— От чего же сразу плохо, — усмехнулся я.

— И я о том же! И я о том же! — разгорячился Рауф. — Но суть в том, я оказался прав в своих стремлениях всесторонне оградить семьи горожан от порока.

— И за это тебя выперли?

— Правду никто не любит. Особенно если она касается тебя самого.

—То есть бургомистра.

— Именно, — вздохнул практик. Как-то подозрительно вздохнул. Не пробовал ли он продемонстрировать важность своего изобретения? На бургомистерше? Вполне возможно.

Меня Рауф устраивал. Разве что немного раздражала его привычка, почесав в паху тут же чесать нос. Зашибися пахнет пися? Не токсикоман ли?

— Опасное у вас занятие было, — посочувствовал я естествоиспытателю.

— Не опасней прежнего.

— А прежде чем занимались? Сводничеством?

— Нет. Продавал средство от преждевременной утраты интереса к противоположному полу.

— Возбудитель? — уловил я смысл мудреной фразы.

— Да, для мужчин и для женщин.

— А что есть разница?

— Конечно. Вы же не захотите, чтобы у вашей зазнобы сиськи на вас встали.

— Упаси Небо! — отшатнулся я.

Второй из пассажиров — мальчишка. Чумазенький, вихрастый и рыжий пацаненок, с засохшей соплей под носом.

— Меня Виком зовут, — бодро выпали он.

— А его-то куда несет? — спрашиваю у Ени.

— Тетка отправила в Майл, к матери. Денег на дорогу дала. Так он до Зельфа добрался, в лавке конфет купил и сожрал за один раз.

— Два дня животом маялся, — вздохнул малец. На хитрой рожице ни тени раскаяния.

— Чего? Слиплось? — спросил я.

— Не, наоборот.

— Что же мессиры. Добро пожаловать на борт, — протянул я руку умнику. Тот с чувством его пожал.

Пацан тоже влез поручкаться. Взрослый.

— Это все? — спросил я старика. — Можем ехать?

— Еще двое подсядут на самом выезде.

— Тогда тронулись, — скомандовал я. Шут с ними с пассажирами. Может оно и правду веселей.

Третьим пассажиром, вернее пассажиркой оказалась спелая тетка. Спелая в смысле и форм и возраста. Когда и капризов меньше и запросы умеренные.

— Будет хоть кому поварешку держать, — проворчал я, переглянувшись с дедом.

Она вопросительно глянула. Только поварешку? Дед утвердительно кашлянул. Только. Тетка немного расстроилась, но не настолько чтобы отказаться от поездки в нашем обществе.

Звали её Гутти, и возвращалась она из гостей в упомянутый уже Майл.

— За парнем присмотрит, — погладил по голове пацана Еня.

— Не маленький, — взбрыкнул обиженный Вик.

Гутти с ним была полностью согласна. Она бы с удовольствие нянчилась и присмотрела за кем другим. За мной, например.

На выезде из деревни к нам присоседился мятого вида мужичек. Он чем-то мне напомнил Гелча, рошского пройдоху с честными глазами.

Ехать ему было недалеко, до Кроппа, а он следующий в нашем вояже. Мужика звали Мартин и возвращался он с войны. Где он воевал, я уточнять не стал. Судя по амуниции, служивый как есть копейщик. Мужичек вел себя скромно. Сидел на задку фургона и все больше помалкивал. Когда фургон замедлял ход, спрыгивал и шел рядом, словно подбадривал лошадку.

— Домой? — спросил отставного солдата Рауф.

— Домой, — вздохнул Мартин.

— По женке, наверное, соскучился, — умилилась Гутти и покосилась на меня. Весьма двусмысленно покосилась.

Лошаденка тащила фургон. Медленно и упорно. Колеса вязли в песке, перекатывались по ухабам, подпрыгивали на камнях. Вместе с нами так же медленно тащилось время. Лично у меня было такое чувство, едем полдекады. Может потому что солдатик наш домой возвращался, а я наоборот отдалялся. Мартин светлел ликом, радостно шмыгал носом, иногда улыбался сам себе. Я смурнел, в голове бродили всякие безобразные желания. За которые по головке не погладят. И по голове, впрочем, тоже.

— Места тут сказывают неспокойные, — предупредил меня дед Еня, когда вползли на пригорок.

Открывшийся пейзаж никаких опасений не внушал. Просторы! Много света, зелени и цветов.

— Разбойник на разбойнике, — подтвердила Гутти. — Черный Крол, потом Куманек. Он к стати из ваших, из бывших, — укорила она Рауфа.

— Что значит из ваших, из бывших?

— Тоже книжки читал, потом сбрендил.

Рауф закатил очи. Скажете! Естествоиспытатель это естествоиспытатель. Ученый человек. Оторвать крыло — полетит ли? Отрезать ногу — побежит ли? Заглянуть в задницу — темно ли? Опыт, он как известно сын ошибок трудных.

— Бешеная Жанка еще, — подсказал Вик.

— Вот-вот, Бешеная Жанка, а туда дальше, за реку, Матушка Бона.

— Что же их власти не прижучат? — поинтересовался я.

Ответила Гутти.

— Уж третий год собираются в поход. Денег пропили уйму, а дальше кабака не отъедут. Планы составляют.

— Это называется засада, — вставил ученое слово Рауф и почесав внизу, почесал нос. Не пробрало. Повторил.

— И что? Сильно докучают?

— Сильно не сильно, а непорядок, — признала Гутти. — Лишнее беспокойство. Торговым людям особенно.

— Мы не торговые, нам боятся нечего.

Рауф удобней уселся на своей кошелке. Видать кое-что скопил, торгуя своими изобретениями.

— И я так думаю, — вздохнула Гутти. — Вона сколько мужчин едет.

Слева поля, справа поля. Никаких тебе живописных руин или деревьев украшенных висельниками. Все ухожено и чисто. Я вздохнул. А вот подсолнухового поля нет.

Через час сменил Еню. Дед прилег. Гутти чтобы не мешаться пересела ко мне.

— Ты руки-то не распускай, — и так придвинулась, я едва с козел не слетел. Так и ехал, обжигаясь об её горячущую ляжку.

Кропп это уже город. С одной стороны ров с водой и лягушками, с другой стена поднимается. По всей видимости какими-то гастарбайтерами сложенная. Ни одной одинаковой амбразуры, ни одного одинакового зубца. Если приглядеться, темным камнем выложено — Джамшут 1501г. За воротами, правда, чисто. Над крышами домов блестит золотой фиксой ратуша с курантами. В небесах летают голуби. Памятник маркграфу Буду стоит как в снегу, весь засранный.

— Спасибо за компанию, — поблагодарил копейщик и спрыгнул с задка. Одернул одежку, сбил пыль со штанов и решительно направился в первый же двор. Судя по тому, что калитка настежь и перекошена, мужской руки в хозяйстве давно не имеется. Не успел солдатик и десятка шагов сделать, навстречу ему прекрасная мадонна катила свое девятимесячное пузо с торчащим пупком.

— Ой, что это? — замер мужичок в растерянности.

— И что это? — баба встала подбоченись и не впуская возвращенца.

— Дык не пойму чей-то, — повел плечами мужик, заходя то слева, то справа. Толи рассчитывая прошмыгнуть, толи приглядываясь к огромной округлости бабьего живота.

— И чего ты не поймешь?

— Кажись в тяжести! — мужик на себе показал женин объем.

— Он не поймет! Он не поймет! Кажись! — баба схватила мужичонку за шиворот. — Само собой все происходит, так что ли? И этот! — баба тыкала пальцем в высыпавшую из дома ребятню. — И этот! И этот! — Их штук десять, всех возрастов и размеров. — Наделал и смылся.

— Я?

— Нет, я! Где тебя старого носило?

— На войне был! — мужик смахнул скупую мужскую слезу. — Кровь лил за правое дело. Страдания претерпевал... Лишения...

— А я за какое дело страдаю? — Баба поперла на мужика пузом. — Чуть послабление и вот тебе. Где был, спрашиваю?!

— Так говорю на войне! Сто городов прошел, сто смертей видел. Все об тебе и детях думал.

— А ты знаешь сколько их? Детей-то?

— Как сколько? — обиделся мужик. — Девяяяять, — неуверенно произнес он.

— Девять? А десять не хочешь! Вот с одиннадцатым хожу. Девять видите ли! А ты знаешь, что твой старшой на девок уже заглядывается?

— Так на то и девки, на них заглядываться. От того и жить радостней, — виновато улыбнулся мужик.

— Ага. Обхохочешься. Он у тебя к Сумне бегает. Она его бесстыдству учит.

— И я к ней ходил, — не видел ничего зазорного в проступках сына мужичок.

— Ей семьдесят! Старуха!

— Дак пиз..а херу всегда погодок.

— А Милица? Её пацаны за титьки щупают.

— Какие у неё титьки? Ей лет-то сколько?

— Вот сколько?

— Лет?

— Да, лет!

— Ну, Сеону пятнадцать, ей стало быть двенадцать.

— А Дёмка?

— Дёмка еще, — приплюсовал мужик неуверенно.

— Но-но, ты не выдумывай, не выдумывай, воитель!

— Так я и ничего.

— Ничего! Тринадцать ей. И титьки растут и днями женскими мается.

— Ой-ей-ей, бедненькая.

— Бедненькая будет, когда с таким, вот дураком свяжется, который шляется неведомо где и домой приходит реже, чем Ардатскую репу развозят.

— Я ж на войне был, — выпятил мужичок хилую грудь.

— На войне был. Да, вы готовы хоть на войну, хоть Великому Змею в задницу, тока бы не в дому быть. А еще лучше вино глыкать в шинке и разговоры разговаривать. Вот от ваших разговоров сплошной бардак на свете. Ни порядку, ни достатку и дети сиротами растут.

Чем их перепалка закончилась, не знаю. Скорее всего, амнистией. Ну, покачает баба свои права, они ж без этого не могут. Если прекрасная половина человечества мужика морально не изнасилуют, в мозг не выеб..т, день для них зря прошел. А так Восьмое Марта и подарки.

0-4

Остановиться пришлось в ,,Дорожной Шленде", больше негде. Заведение выглядело крайне запущенным, неопрятным. Хозяин под стать своей недвижимости. Зачуханец. Рубаха не стирана как пошили, морда кривая и неумытая.

Судьба выбора не предоставила, потому довольствовались тем, что имелось. Впрочем, нам от Комплеты до септы переждать и снова дальше. Поскольку мест в трактире несмотря на непрезентабельность не хватало, устроились в сенном сарае. Только мне, как кастеляну сняли комнату в пристройке за кухней. Тешить клопов благородной кровью. Денег владелец заломил, словно сдавал Прадо вместе с экспонатами.

Покатушки на свежем воздухе, в фургоне и компанией, крайне способствуют аппетиту. Потому определив лошадку поспешили за стол. Самый дальний, никому не мешать. Заказали тушеную капусту с крольчатиной, овощей, отварного мяса, ну и по глоточку здешнего пино. Вик уплетал харч, весело болтая ногами, и косился на деда Еню. В ногах у деда крутилась лохматая собачонка и он скармливал ей хлеб, обмакнутый в подливку. Собачонка поскуливала и мотала хвостом. Как только он не оторвался от такого мотания?

Рауф в задумчивости жевал капусту, рассматривал каждую ложку. Что есть пища? Витамины, минералы, жиры, углеводы, канцерогены, волосы кухарки и хорошо если с головы, отрезанный ноготь, вываренная тушка мухи, остов таракана схожий со шкваркой.

— Думаете, взаправду капуста способствует росту женской груди? — едко спросил я его, отвлечь. Больно умно выглядит для такого места. Неприлично.

Мой вопрос услышала Гутти, подозрительно глянула на Рауфа и черпнула из миски. Побольше. С горкой.

— Нет, клетчатка никак не влияет на рост молочных желез, — по-научному ответил Рауф.

Гутти ничегошеньки не знала о клетчатке, но догадалась — брехня про капусту. От разочарования у нее и аппетит пропал.

Ко времени народ стал подтягиваться в угол у окошка. Барды в таких краях не в диковину. Попеть-поиграть, публику потешить. Ошибался я. Невзрачный шибздик вещал народу о прошедшей войне с кланами.

— Лесу в той стороне нет. Вернее есть, но мало и редкий. Все больше степь, а еще хуже пустыня. А в пустыне голее голого. Песок, камень и ящерицы. А там где мы шли так и вовсе местность, всем пустыням пустыня. Один песок. А жарища! Птицы с небес падали крылья опалив.

Слушатели мотают головами. Ай-яй-яй! Бабы вздыхают. Ужас!

— И вот мы по этой землице топали, чуть ли не две декады.

— К Песочным горам, — влез в повествование кто-то из слушателей.

Тот не намерен делится славой повествователя.

— Это Вальсеновская армия перла к Песочным горам. У них обоз, жратва, маркитантки, — шибздик стрельнул глазками на близь сидящую молодку. Та повела загорелым круглым плечиками. Не секрет для неё, чем упомянутые особы в обозе промышляют и какая от них солдату польза и радость.

Мне его слушать не обязательно. Я там был и ничего нового он не расскажет. Удивительно только, не успеет закончится война, объявляются былинные герои и легендарные личности, шастают по городам и весям, разнося рассказы и баллады о своих и чужих геройствах. Сейчас такой и пудрил мозги народишку.

— А чего же вы не с армией шли? Гуртом сподручней и батьку бить, — дивятся слушатели.

— Армия армией, — деловито произнес шибздик и закрутил головой. Ему поднесли от общественности кружку вина. — Особое поручение исполняли, — он рукой изобразил крутой бакштаг*. — Мы в Марджад шли.

Интересно, кто там еще кроме нас мог в Марджад идти, если местонахождение города кроме меня не знал никто. Я присмотрелся к сказителю. Жрать горазд, а меч держать или копье ни прыти, ни мощи нет. Подобных ему даже в обоз не очень брали и маркитантки их игнорировали.

— Нам это армия вот где, — стукнул шибздик себя по шее. — Проку, парады ходить и только.

Тут я с ним, пожалуй, согласен.

— Вальсен ничего, с головой мужик, — вступились за военачальника.

— Там много толкового народу было. И Вальсен, земля ему пухом, и Грюз, и сенешаль Дуайт. Много. Но это я вам скажу мелкий масштаб.

Шибздик взял кружку, встал.

— В знак уважения и памяти, — проговорил он дрогнувшим голосом.

Мне стало любопытно. Что за личность им командовала, коли его простой солдат так любит.

Сказитель выпил, постоял понуро. Какая-то баба всхлипнула, не выдержав трагического момента.

— Ну, да ладно, — выдохнул шибздик облегченно и сел.

Народ заерзал по лавкам. Ничто так не подогревает интерес к рассказу как интрига ожидания. Даже я уши развесил.

— У нас свой командир был. Величина вселенская! Сам Вирхофф! — чуть ли не выкрикнул рассказчик.

Стискиваю зубы придержать отпадающую челюсть. Я???

На секунду показалась, народ выкрикнет виват! и кинется меня качать. Я даже весь внутренне поджался. Виват не кликнули, обниматься и качать не полезли. Все только и делов, кто зашикал, кто заохал, кто головой закачал, кто через плечо поплевал.

— Ох, и лютый мужик! — продолжал шибздик, картинно схватившись за голову. — Зверь в обличии человеческом. Во всем! А у ж вино пить! Что лошадь воду! Корыто вылакает — мало! Да еще обругает. Дескать, с этого и поссать не тянет.

Мужики в восхищении переглянулись. Уважаем!

— Война для него, что для путного рыбака плотва. Забава. А вино хлестать вроде карасиков таскать. Баловство. Он до крупной рыбы был охоч. До щук!

Шибздик нарочно произнес ,,щук" с присвистом. Получилось нечто среднее между ,,щук" и ,,сук".

Народ понял его как надо, оживился. Мужички загадочно ухмылялись, слушательницы беспричинно рделись, приосанивались, сдвигали коленки. Похоже мои геройства на поле брани никого не привлекали, а вот адюльтерные похождения волновали всех. И стар, и млад, потянулся к рассказчику поближе за подробностями. Ты, мол, не таи правду, все как есть рассказывай!

— Стояли мы перед походом в Артанире. Так он каждый день в бордель ходил. А бывало и по два раза на дню. Ему имперцы уже и жриц подогнали. Сорок девок. В соку, на взводе. А ему все мало.

— И он со жрицами путался?

— Это я хоть в церкви засвидетельствую. Жрицы хоть повадкой и схожи с мужиками, но все одно не мужики. На три предмета меньше, на одну дырку больше.

— Какие такие предметы?

— Два кока и колбасы вот сколько, — пошутил шибздик, не скупясь, похлопал себя по предплечью.

В зале гогот и веселье.

— Управился-то со жрицами? — спросил рассказчика хрыч лет ста. Вот-вот только и осталось порно прослушивать. Смотреть, зрение кончилось.

— Еще к местным похаживал, за добавкой.

Еня успокаивающе похлопал меня по руке.

— Чай брешет про тебя?

В бесцветных дедовских глазах светилось мудрое лукавство.

— Это еще что! — распалялся шибздик. — Заловили мы Радку Хулуга. Покрошили все его две тысячи отборных ашвинов...

— Ох, ты! Крови-то сколько!

— Как капусту нашинковали. Воронам и клевать не пришлось, порезано на порции. Самого Радку мессир Вирхофф прямо на полном скаку, — шибздик изобразил на лавке как я сижу на лошади. — От макушки до яиц, — рубанул воздух ладонью. — Хаа! Развали, как отмахнулся от какой тополиной пушины, — поудобней устроился и продолжил. — Так вот с Радку гарем его был.

"Гарем?!!" — предвкушали мужики. — "Попались, дырявые! Контрибуцию с вас! Натурой! И в топку, и в поддувало и в вытяжную трубу!"

"Ах! Гарем!" — млели бабы. — "Одалиски, опахала, опочивальни, объятья, омары, Омар Хайямы."

После его слов я понял, будь у них мой портрет, поставили бы первым лицом в иконостасе.

— Все полста супружниц, — объявил шибздик счет жертв моего сексуального террора. — А девки в том жарком климате голые ходят. Так чуть-чуть тряпицей обернуться. И удивительно? от жары у них никогда голова не болит и мужу завсегда любезность и почтение, — он поднял палец вверх. Внимание! — По всем жизненным вопросам. И любой момент для решения возникших мужских потребностей подходящим находят.

Мужики зароптали. Везет окаянным в такой благословенной земле жить! Кто-то с досады ударил шапкой об пол. Ну, есть же счастливые местности!

— В гареме, старых или уродливых нету, — вещал мой биограф. — Все молодые, ядреные. Вирхофф, на них как зыркнет и прямо туже на кровавом поле среди не остывших тел врагов и товарищей приказал разбить шатер. И как гаркнет! — бабы аж с лавок от испуга повскакивали. — Заводи по пять штук! Не терпел он волокиты в таком вопросе.

— Это они мастерицы, — зашумели мужики. — Время тянуть, увертки придумывать!

— Ой, да вы к женщине никакого подходу не умеете совершить. Грубияны вы, — отвечали Несравненные и Прекрасные.

Вик оторвался от еды.

— Вот бы нам такого учителя, — возмечтался пацан, очарованный байкой. — А то учиться неинтересно.

Пока шум да гм, шибздик опрокинул вторую общественную порцию.

— Ну, дальше, дальше то что? — требовали продолжения.

— Что с гаремом, — рыдает чей-то голос, не в силах прибывать в безвестности.

Такие прямо страсти. Почище, чем Дом-2. В зале воцарилась тишина. Даже кран в бочке перестал капать.

— Управился, — констатировал шибздик.

По залу облегченный выдох. Не подвел герой! Молодца, стало быть!

— Эх, нам бы вашего Вирхоффа, хотя бы на денек, — в томлении произнесла одна из слушательниц и повела взглядом по залу. Я рыпнулся мужика оборвать, но услышав её слова, притворился глухим и в угол забился. Вдруг признают.

— Правду что ль про тебя говорят? — пристал ко мне дед. А самому весело. Вот-вот рассмееться. Я бы тоже поржал, если бы не про меня хуйню несли.

— Про что говорят? — спрашиваю.

— Про гарем?

— Правду, — нагло соврал я.

— Мда... история, — не поверил Еня. — Отчего это хорошее, всегда в прошлом?

Взгляд Гутти прилип ко мне и приобрел мечтательное мерцание, сродни огням маяка. И маяк это усиленно манил меня в свою гавань. А ,,гавань" у нее будь здоров. Не ужи, чем у Марты.

В сущности, рассказом мужика можно гордиться. В умах народа я таким и предстал, каковым хотят выглядеть геройские парни. И в памяти народной таковым уже и останусь. Получается, ничего достойного я в жизни и не совершил, только и делал, с блядями путался.

— А каких он больше предпочитал беленьких или чернявых?

— Все равно каких. Но девок не трогал.

— Как так? — изумились мужики.

— Жалостливый, — завздыхали бабы.

— Они, говорил, ничегошеньки не умеют и удовольствия от них мало. А ему, мол, такую найдите, чтобы страстию жгла.

— И что есть такие? — закрутили головами мужики.

— Ой, да полно, — чуть не в голос ответили слушательницы.

— Такую лярву отыскали! Ужас! У нее секель, что на ноге большой палец! — глаголил шибздик. — Армейский гарнизон извела и весь комсостав. Так и ту укатал.

— Силен, — восхитились мужики.

— Мдааа, — мечтательно вздыхали бабы.

— А ты мил человек кто при нем был. При герое? — не вытерпел я его басен.

— Я дружек не в тылу вшей чесал, бока отлеживал, а ординарцем служил. Имею личную благодарность от него. Устную.

— Ординарцем? — переспросил я. Еня на меня с укором посмотрел. Пусть бы человек трепался. Людям в удовольствие. — По особым поручениям?

— Да уж поверь, не за красивые глазки паек получал, — снисходительно произнес шибздик. Окружающие поддерживая его зашикали на меня.

Для них он тоже герой.

— А слыхивал он того, — говорю я с нескрываемым злорадством. — Ординарцев-то.

— Чего того? — вылупился сказитель.

— Так ведь лучше нет влагалища, чем очко товарища!

Мужики заржали, стекла дрогнули. Бабы прыснули и замахали руками фу! срамотень, какую сказал!

— Ах, ты...! — задохнулся от гнева шибздик и поднялся во весь свой метровый рост. — Я там грудью на стрелы и мечи шел, а ты про меня тут такое, — орал он, однако вступить в ближний бой за свое доброе имя не спешил. Проигрывал мне и в весе, и в наглости и в желании сцепиться. Видно чувствовал трепло, достанется.

Сойтись поближе нам не позволили. Вернее предложили мне (мне!?) убраться и не мешал ратному человеку вещать жестокую правду о герое и любимце народа.

Как же?! Взял и ушел. Я не я, если рассказчику, за брехню морду не сворочу!

Но все началось без моего пособничества и как обычно с пустяка. Все великое начинается с пустяка.

В Шленду, еле перекинув ноги через порог, вошел расхлюстанный мудила. Улыбка кривая, взгляд с прищуром, с ним человек пять братков.

— Ша! Что за сходняк, хуиголовые? — вихляясь, шествует он на тоненьких кривеньких ножках.

С виду, соплей перешибешь, а видуха — весь мир в кармане!

— Кто это? — шепчет Рауф.

— Филяй, — отвечает Вик. — Недавно откинулся.

— И много мотал? — спрашиваю знатока блатной жизни.

— Полгода, — завистливо произносит пацан.

Есть такое дело среди публики побывавшей в отсидке. Чем меньше срок, тем больше гонору.

Однако гонор Филяю не помог. Не успел местный крестный отец ущипнуть чью-то аппетитную попу, обидчивая баба подала сигнал к действу.

— Наших бьют!

Народишко, возбужденный героическими рассказами, отзывчиво всколыхнулся. Так был дан старт всеобщему мордобою. Мастевым пришлось несладко. И пришлось бы горше, но всяк восстал на всякого!...

Чья-то вставная челюсть упала мне в тарелку и вцепилась в котлету. Хозяин челюсти прилетел за нею, собирая кружки на столе.

— Исфините, — застеснялся он и забрал челюсть вместе с котлетой.

Не прошло и минуты, челюсть снова шлепнулась, на этот раз в капусту.

— За добавкой? — спросил я беззубого бойца.

— Шпасибо, было вкушно, — вежливо признал тот, вставляя зубы на место.

О стену ударила и повисла кровавая сопля. Меня брезгливо передернуло.

Мимо мелкими шажками прошел Филяй. Он таращил глаза, раздувал щеки и нес в жменях свои яйца. Эдак его приложили!

Кем-то долбили в стену, сыпалась штукатурка и дребезжали стекла. Костлявого мужика в третий раз выбросили в окно. Он возвращался и непременно со штакетиной. Мушкетирование оканчивалось одним и тем же, оружие отбирали, ломали о хребет фехтовальщика и выбрасывали прочь. Мужик настырно лез обратно.

Рассвирепевшая баба рванула ворот платья. Под платьем не тельник, кружевной лифчик. Но все равно здорово!

— Всех порежу! — дико выла ,,флотская" и взмахнула ножом.

В ответ взмахнули лавкой...

Праздник жизни проходил без меня! Жизнь объявила мне бойкот. Даже в драку не взяли! Обидели до глубины души!

"Раз так," — психанул я и хлопнул дверью. Так хлопнул, ручку оторвал. Такая досада разобрала.

А тут еще Соломон Рауф со своими рассусоливаниями о бренности жития.

— Согласитесь, не справедливо, славные деяния кастеляна Вирхоффа на фронтах войны забудутся, а помнить будут только его шашни с девками. Удачливость, гениальность, выигранные войны... Пшик! Величие героев в их пороках, а не в их талантах.

Чтобы он сказал, узнай, что Вирхофф это я!

Пропади оно все пропадом! В сердцах, я зашвырнул в оторванную ручку на крышу сарая, и направился со двора.

— Вы куда? — опередил мой уход Рауф.

— Пойду мемуары писать.

Практик сочувственно покачал головой.

— Приличные люди книг не пишут, а умные их не читают.

Ну и что теперь делать? А?

— Тогда спать пойду, — сплюнул я. — Солдат спит, служба идет.

Походя умылся в бочке, на углу огорода для полива гряд. Вытерся рукавом рубахи и отправился баиньки. Как оказалось, в комнате меня ждали. Ждала. Гутти.

— Я вот спросить хотела...

Конечно, спросить меня можно, но для этого не обязательно раздеваться до сорочки.

— Спрашивай, — разрешаю я, пытаясь, настроится на нужный тон. Дурацкие байки совсем выбили из колеи.

— Отчего это мессир Лех взгляд у тебя ... такой...

— Какой такой?

— Ну, такой, когда мужик с милкой расплюется и она его до себя не допускает. Не то, что погладить, — она провела по груди и бедру, — или подержаться, или полотенце в мыльню принести не позволяет. Даже спит под другим одеялом. Тоскливый взгляд у вас.... И огненный.

Еще не лучше. Теперь у меня взгляд оказывается тоскливый и огненный.

— Тоскливый от того что не приласкан, а огненный..., — и так медленно спускает лямку сорочки с плечика.

Я конечно и покруче стриптиз видывал...

...Барышня, приняв на спор из дула пол литра, шагает по столу, наступает в заливное и топчется в холодце. Под хлопки и посвист начинает раздеваться. Скачет на одной ноге, топчет тубу с горчицей, стреляя ею в телевизор. Швыряет бюзик* на люстру, колготки на шкаф, а труселя в аквариум. Взмахивает одной нагой и садится на шпагат в шпроты. Встает, роняя шпроты, что бомбы из бомболюка. Поскальзывается в винегрете и упадает пластом в нарезку, окрошку и салат-оливье. Не лицом, а всем телом. Горошек, лучок, яйцо и майонез чудесным салютом во все стороны на новые обои и гостей. Орут тост, все пьют и закусывают, слизывая салат с тела шоу-гелз. Я хорошо знал дамочку. Потому предпочел обойтись без закуски. А шпроты с той поры не ем. Может их так и коптят...

Скрипнула дверь, меня обошел дед Еня и заслонил своей спиной. Скала нравственности на страже моей морали.

— Ты сынок сходи-ка, пройдись. Тебя чего-то Рауф кличет.

Гутти с осуждением посмотрела на старика. Не впутывался бы ты старче в молодецкое дело.

Дед распутал веревочку, поддерживающую его штаны. Те скользнули и он из них попросту вышел. Оставшись в одной рубахе. Глаза Гутти удивленно округлились.

Чего же это она узрела? Пожарный гидрант? — изумился я. Рубаха закрывала деда чуть не до колена. Это же ого-ого! Или даже иго-го?!

— Лешек, сынок, ты иди, иди. Незачем тебе на такое непотребство смотреть.

Я пятился, не спуская глаз с Гутти. Я с нее она.... ну скажем так с деда... Дамочка побледнела и заволновалась. Сильно.

Дед двинулся в наступление.

— Старый..., — машет она на него руками. — Старый! — И пятится. Только далеко ли? Комната не Курский вокзал. Шаг-другой и уперлась в стену.

Наступление продолжается...

— Старый! — замотала Гутти головой предупредительно и зарозовела от волнений и предвкушения впечатлений.

Быстренько выскочил во двор, слыша за спиной:

— Старый! Старенький! Старинушкаааа....!

Сделав круг по двору, отправился в сарай к Рауфу.

— Чего она орет. Умирает что ли? — спросил меня Вик, увлеченно строгая деревяшку.

— Умирает, — согласился я его наивности.

Однако пацан не был так наивен как казалось.

— Под ним?

— Оргазмирует, — пояснил Рауф любопытному. — Следствие предварительных ласк и прелюдий. Завершающий момент коитуса.

"Следствие размера," — мысленно перебил я естествоиспытателя. Но при пацане как такое скажешь? Вон уши навострил!

— Вы бы мессир энциклопедист мальца похабщине не учили, — усовестил я Рауфа.

А как его усовестишь ежели вой на весь двор.

— Ничего себе малец? — возмутился Рауф. — Штаны со сна оттопыриваются.

— Это от несознательности, — заверил я ученого.

— Чего это я несознательный. Сознательный, — обиделся малец. — Ёб... — и не договорил, поправился. — Любовь и все такое. Прочее.

Прочее... Поколение Next. Таблицу умножения повторить не смогут, а уж как дети получаются, знают с точностью посекундного хронометража.

Дед вернулся в сарай часа через три.

— Ты что её наизнанку выворачивал? — спросил я его.

Еня молча сел на лежак. Вздохнул с сознанием выполненного долга. Тихо произнес.

— Ишь ты... Думал уж совсем остарел. Ан нет, живехонек, — и довольно рассмеялся.

0-5

Сон меня не брал. Тишина меня не баюкала, запах травы не расслаблял, похрапывание Рауфа не релаксировало. Я и ворочался, и устраивался поудобней, и считал слонов, слоних и слонят. Все без толку. Нет сна! А раз нет сна, в голову начинают лезть мысли. Байки шибздика.... Жаль не придумано такого ластика в своем прошлом кое-что отредактировать. Было бы здорово! Раз! и светлый ангел с милым ликом, а не бог весь кто с чумазой рожей. Однако меня сильней донимали слова сказанные дедом Еней. Все хорошее в прошлом. Маршалси, Амадеус, Форэ, Дерек, Ваянн многие они в прошлом. И мне их не хватает. Сейчас не хватает. И чем дольше буду жить, тем больше будет не хватать. Такая вот аксиома. Недостаточности.

В конце концов, я устал от дум и ворочанья. Под хозяйское цып-цып! меня и срубило.

Проснулся от шума. Не обычного, который будит тебя, когда проспишь, а тревожащего. Во дворе ненужная суета и перебранка. Очень похоже на митинг. Не в мою ли честь? В сарай проскользнул Вик. Вид подозрительный. Как у нашкодившего кота. Подозрения оправдались. Он давно поднялся и успел ,,загнать хорька" в огород. Притащил за пазухой морковки, свеклы, в мешке упер большой кочан капусты и с полведра яблок. Хотел улей утянуть, но пчелы надо же? почему-то кусались!

— Что там? — спросил его Рауф, оторвавшись от черчения на земляном полу. Рисунок напоминал большую летучую мышь. Дельтаплан? Зачем дельтаплану лапы? Или это портрет Бэтмана?

— Черный Крол пожаловали. Шмонают приезжих и хозяина.

— Ох, ты святые небеса! — подхватился дед и шустренько выскочил за дверь, на ходу подвязывая штаны.

Пришлось и мне подыматься. Первая мысль добраться до повозке. Мешок с мечами там остался. Вот что мирная жизнь делает с человеком. Голым хожу. То есть безоружным. Величать оружием тупой как валенок тесак, что раздобыл мне дед Еня язык не повернется.

Во дворе солнышко. Впрочем, оно присутствует здесь круглогодично и круглосуточно. Поют птички. Чего не петь? Пшено по земле рассыпано, корки хлебные разбросаны, даже остатки рыбного пирога под забором валяются. Поодаль навозная куча. Ройся! Довольно хрюкают свинушки. А чего не хрюкать? Налита водица, еда в корытце. В огород дверь не закрыта. А в огороде брюква, морковь, свекла и лужища грязной воды! Лайф в кайф. Да и не они тут главные свиньи. Свиньи как раз весь двор и заполонили, шныряя промеж телег и приставая к приезжему люду. Лезли в котомки, торбы, сумки, мешки. Только в мотню не заглядывали. Но и до этого додумаются. Что приглянулось без стеснения тянут себе. Один, обесстыжив совершенно, зажал в зубах колесо колбасы. Руки оказались заняты награбленным добром. Другой попросил бывшего хозяина вещей поддержать мешок. Не удобно экспроприированное добро складывать. И тот держал!?

Народец у Черного Крола разношерстный. Человек пятнадцать босота с паперти, пяток конокрадов, двое многоженцев. Остальные, с десяток, толковые парни. За босотой присматривал сам Крол. По мне так не Крол, а боров. Нашим свинюшкам родня. Обрюзгший, засаленный, с реденькой бородкой и кукольными круглыми глазками. Боров одним словом. За десятком присматривал пикар. Его я сразу определил и по бригандине и по выправке. Другой вопрос что он делает в такой компании.

Дворовая возня меня не слишком волновала. У меня всей поклажи мешок с мечами, тетрадкой Амадеуса и коробкой с сунжаром. Тетрадка вряд ли кому понадобится, сунжар тоже, а мечи такие, что нигде не продашь, поскольку никто в здравом уме и не купит. Оружие именное, а владельцев знают, чуть ли не в лицо. Заполучив такой меч, похвалиться не сможешь. Сразу привяжутся, за какие заслуги даден? За дорожные грабежи оркхским булатом точно не награждают. В коллекцию приобрести? Не похвалишься. Спросят, откуда и кто продал? Мечи сии не продаются. Оркхи, насколько знаю, больше на продажу оружия не делают. Некому. Так, что незаконное владение мечами высокой пробы, верный способ огрести большущие проблемы.

Как бы там ни было я пробирался к нашей повозке. К оружию ближе — сердцу спокойнее. Рауф вертел головой, куда бы засунуть свой баул, дабы избежать досмотра. К нему уже направился таскар. Ремесленник с большой дороги не плохо поживился. Изо всех карманов торчали тряпки, горлышко бутылки, сало, завернутое в бумагу и огурец.

Вежливо сторонюсь.... В телеге, на охапке сена чинится сексуальное насилие. Обхваченный руками и ногами кроловец никак не высвободиться из жарких объятий жертвы. Страстные поцелуи не дают ему дышать. Он уже посинел и задыхается. На губах пена.

Под шумок, самозваный ординарец великого Вирхоффа, перебросил через забор плотный мешок с трактирным добром и юркнул меж выбитых штакетин. Оставив клок штанин на гвозде, оглянулся. Поймав мой уничижительный взгляд, прикрыл дырку рукой — не забыл про очко! и исчез с поля зрения.

Юную троицу я заприметил не сразу. Вернее заприметил, но значения не придал. Троица в отличие от босоты Крола действовала слажено. Молодые и хваткие. Любого опытного за пояс заткнут. Выцелив из общей суматохи жертву посолидней, пристали. Насколько я понял, торгаш возвращался домой налегке, распродав весь товар. Вещей имел баул да котомку.

— Показывай чего везешь!

Слух резанул знакомый голос. Я замер. Показалось?

Торгаш сдержав возмущение, отказался.

— Сами посмотрим, — предупредили его.

Голос определенно знаком! Я повернуться. Волчонок!? Олл!? Именно он и разговаривал с торгашом. В черной кожаной куртке, в облегающих штанах, пояс в серебряную клепку. Вылитый Робин Гуд. Только деяния его радости людям не приносили.

— Слышь Волк, чего ты с ним канителишься? — крикнул Оллу кроловец, потроша купчика. Тот стоял беспомощно хлопая глазами. Ему было жалко вещей, которые таскар отбирал себе. — Двинь в зубы, сразу зашевелится. Мой-то видишь, не шелохнется. Чует гнида, вякнет, враз клыки выхлестну, — кроловец показал зажатую в кулаке свинчатку.

Торгаш подтянул поближе баул и прижал к себе.

— Нету у меня ничего для вас, — затравлено произнес он.

— Посмотрим, — заверил Олл и сходу двинул торгаша в печень.

Тот сжался, скрючился, но баул не выпустил.

— Тут детям, подарки, — простонал он, еще крепче вцепляясь в свой сидор.

— А он тоже еще дите! — пошутил кто-то из кроловцев. Олл зло глянул на шутника и как следует приложил купца. Разбил губы в кровь.

— Выворачивай барахло! — скомандовал Волчонок, и тут же добавил с левой.

Торгаш ослабил хватку, но не выпускал баул. Может гостинцы вез, может вещь какую купил в хозяйство, может денег припрятал. Отдавать не хотел. Рискнул лишиться жизни из-за барахла.

— Выворачивай паскуда! — орал на него Олл.

К торгашу подскочили подручные Волчонка. Этих я не знал. Но судя по тому, как действовали, кое-чему Олл их обучил. Замелькали кулаки, заохал-заахал торгаш, получая чувствительные удары.

Баул он отдал. Иначе бы забили.

— Сразу бы так. Глядишь, морда бы уцелела.

Тому все равно, он следит, как лезут в вещи. Олл резко ударил еще раз. В челюсть. Торгаш клацнул зубами и откинулся назад.

— Вали падлу, Волк! Вали! — подбадривал его кроловец. Таскар сгреб отсортированную поживу и потащил в трактир.

Олл прицелился добить и ждал пока торгаш придет в себя. Вытрет кровь, проморгается. Сам Волчонок в мешки не полез. Наверное, считал ниже своего достоинства в тряпье копаться. Его дружки быстро извлекали из багажа детские платьишка, большую игрушку. Торгаш не врал, вещи предназначались детям.

Волчонок чуть отступил, выбирая дистанцию. Нокаут, ничего не подозревавшему противнику, обеспечен.

— Оставь человека, — вмешался я.

Олл резко повернулся. В глазах злость и решимость. Привык, чтобы ему не перечили. Он уже к этому привык!

— Ты чего там вякнул? Дойдет и до тебя очередь.

Но видно решил подавить бунт в самом зародыше и пошел ко мне, наматывая на кулак кусок тряпки. Козонки не сбить.

Ускорившись на последнем шаге, Волчонок и ударил. Попытался ударить. Я уклонился. Волчонок провалился вперед. Съездить бы ему, как следует. Рука не поднялась.

— Дерешься ты плохо, Олл. Хуже чем по чужим сумкам шаришь.

Волчонок отпрыгнул, но слова мои расслышал.

— Повторишь Олл?

Я пытался быть спокойным. Как-никак это мой воспитанник. Пускай такой вот урод, но мой. В моем сознании, всплыл двойной бой у Большой Ступени и безнадежный рейд на Марджад. Безнадежный... и Волчата... Волки... заклавшие свои жизни ради победы. В обмен на что заложил ты свою, Олл? Скажешь? Не усовестишься?

— Мессир Вирхофф? — узнал меня Волчонок и растерялся. Я не позволил ему обрадоваться. Шагнул и схватил за отвороты куртки.

— Вся наука по карманам шарить у мужиков? Такая наука? Этому научился? Задавить бы тебя прямо здесь.

Никто ничего толком не понял. На рожах удивление, а потом злорадство. Волк проиграл! Надо же!

— Мессир Вирхофф? Мессир Вирхофф? Это вы? Вы?— только и произносил Олл раз за разом, пытаясь заглянуть мне в глаза.

— Давай, Олл! Своим коронным! Давай! — подзуживали его кроловцы, очевидно не раз наблюдавшие лихость Волчонка в драке. Раздались хлопки в предчувствия зрелища. Пикар не упускал из вида ни одного нашего движения. Меч доставать не спешил. Слушал наш разговор. С интересом слушал.

Я отпустил Волчонка и повернулся. Только два шага и я у повозки. Меч... С черной руной Грам. Он мне нужен.

— Мессир Вирхофф, это вы? — загородил мне дорогу Олл.

— Я Вирхофф? Карманы вывернуть?

Волчонок покраснел от стыда. Уже не плохо. Совести побольше, чем у меня.

— Эй, Пим, помоги мальчишке, — проорал Крол. — Видишь, не по волчьим зубам боец.

Здоровенный детина, вышел со второго ряда, отбросил не доеденный кусок. Обтер руки о штаны, с хрустом повел плечами. Здоровья у Пима на десятерых.

Делаю шаг. Остается еще один. Я успею. Мне не зачем волноваться.

Пим отличался житейским здравомыслием. Раз противник не торопится бежать, значит следует обеспечить себе больший перевес в схватке. Он на всякий случай отцепил от пояса чекан.

Олл оглянулся на Пима и встал, прикрыть меня.

— Место освободи, коли кишка тонка, — пробурчал Пим.

— Сейчас увидим, у кого какие кишки, — огрызнулся Олл и вытянул меч.

Пацаны сопровождавшее Олла, тут же оставили потрошить барахло и, не сговариваясь, присоединились к нему.

— Буза! — кликнул своих Крол. — Непорядок парни. Буза!

Кроловцы зашевелились, с неохотой оставляя промысел и подтягиваясь к центру двора. Стало тесновато.

— Ты чего взбеленился? — недоумевал Пим.

Он едва успел отпрянуть, уходя от выпада Олла. Клинок чиркнул по одежде, не дотянувшись до горла.

— Руку тверже, — посоветовал я ему. — И зря не махай, не позорь Ваянна. Бьешь, значит бей. Их тут вон сколько, умаешься.

Олловы пацаны покосились на мои слова. В глазах нескрываемое уважение и решительность не отступить. Они не отступят.

Делаю шаг к оружию и, не глядя, нашариваю мешок.

— Прямо Глисонское противостояние, — расхохотался кто-то из таскаров.

Смех тоненький, гаденький. Сам весельчак в задних рядах. В бою всякое случается. Лучше уж подальше от передовой линии.

Рядом треснуло сухое дерево, и к нам присоединился дед Еня. В руках обломыш оглобли.

— Языком то не мели, о чем не знаешь! — в сердцах произнес дед.

Крол развеселился. Ох, и боец из тебя, старый! Просмеялся, махнул пикару. Приступай. Мне тут восстание ни к чему.

— Ты много знаешь, — прохрипел пикар. Взгляд у него нехороший. Если до этого был любопытствующий, то теперь злой.

Его парни ловко охватили нас в кольцо. Хлипенькое, но не упустят. Знают что делают. Придется впрягаться.

"Это тебе не в гареме сунул-вынул," — припомнил я вчерашние баллады.

На сердце пусто. Никаких переживаний. Развязал вязки, растянул горловину.

— Ты бы отошел дед, — тихонько попросил я.

Еня не обратил на мои слова внимания.

— А чего мне знать, — заворчал дед на пикара. — Вот так же против гюйров стоял, как против тебя сейчас стою.

— Не путаешь, старый? — выкрикнул кто-то со смешком. — С памятью как? Порядок?

— Не путаю. С ополчением был, — пояснил Еня, прилавчиваясь к дрыну. — У моста. И сыны мои со мной стояли.

Пикар полинял в лице. Злоба ушла, осталось растерянность.

— Это когда? — тянет речь пикар.

— Перед отступлением. Мы к мосту подошли, из-за леска, а капитан Дарешка войско свое стал отводить на другой берег.

Пикар резко, гарда клацнула, вбросил меч в ножны.

— Они уходят, — произнес он низким срывающимся голосом.

— Ты чего? — вылупил на него глаза Крол-боров.

— Сказано они уходят. Все вернуть что взяли, — орал пикар. В голосе не гнев — боль, обида и стыд. Он повернулся к деду. — Не отступали мы отец. Драпали. Спасибо тебе. И сынам твоим спасибо, — и в пояс поклонился старику.

Никто не посмел ослушаться. Все что забрали, вернули. Тем из кроловцев кто воспротивился, ясно дали понять, их вонючие жизни не дороги никому на этой земле.

Крол побледнел от гнева, но ничего поделать не мог. Против пикаровских его ребятишки луговая трава против косы.

Двор оживился движением. Люди, вдохновленные внезапным спасением, стремительно разъезжались. Не дай бог передумают, как тогда обернется?

Собрались и мы. Быстро как могли. Вик юркнул в фургон и наблюдал за двором в дырочку в тенте. Гутти проявив сноровку, не стесняясь, подобрала подол и, блеснув ляжками, заскочила следом. Дед Еня осуждающе скривился. Что скажешь? Баба есть баба.

За Гутти в повозку загнали Рауфа.

— А ты чего тянешься? — рассердился на меня дед.

Только подождав меня, сел сам.

— Пошла родимая! Пошла! — подгонял Еня лошадку, но хлыстом не разу не приложился.

Олл увязался провожать. Шел обок фургона, придерживаясь рукой.

— Я ведь с вами хотел в поход, в разведку. Подрался. В каталажку засунули. Я их просил, мол, отпустите, вернусь, хоть повесьте. Нет, и слушать не стали. А всего-то одному гаду в морду въехал. Барончику..., — сбивчиво рассказывал Олл. — Чуть-чуть опоздал. На денек. А потом никуда и не взяли. Сказали вы без приказа ушли, — и едва улыбнулся. — Я так и знал, что вы вперед них пойдете...

Он косится на мой медальон.

— А у меня такой отобрали...

Обойдется без моих сочувствий. Не маленький.

— А как там Джако? — пытается разговорить меня Волчонок. Ему важен этот разговор.

— В Роше командует, — отвечаю я. Как ни зол, а все-таки мой парень. А по жизни всякий может споткнуться. Главное не упасть. Подниматься тяжелее. Да и не многие поднимутся.

— Вместо вас!? — восхитился Олл. Его переполняет радость. Обыкновенная радость. От того что встретил меня, оттого что может поговорить о своих. Мы из одного логова! Это до сей поры часть его сущности. Лучшая часть. Несмотря ни на что.

Киваю. Так и есть.

— А Ален? Он как? Он из нас первый на мечах. Его капрал Ли хвалил. И Ваянн. Обещал, помирать будет, клинок ему свой отдаст.

Они дружили. Олл и Ален. Не то чтобы не разлей вода, но Олл из немногих, кто сошелся с молчаливым парнем, желавшим всем сердцем воевать и отдавшим свое сердце за взгляд черных глаз. Что рассказать, тебе Олл? Соврать?

— Погиб Ален. И капрал. И Ваянн. И Линье.

Волчонок останавливается, провожает меня долгим взглядом. Ему не вериться в услышанное. Сам бы не верил сколько жил на белом свете. Да вот беда, был я там. Был.

Олл делает шаг, второй. Переспросит? Нет. Останавливается. Не хочет, не может услышать еще раз моих слов.

Да, Олл, Волки, даже если они из одного логова, гибнут. Они не заговоренные. Нет, к сожалению. А война. Война она свое забирает всегда. Худших, лучших.... Лучших чаще. Тех, кого любишь и кто тебе дорог... дороже дорогого... почему-то обязательно первыми.

— Вот так вышло парень, — прощаясь, говорю ему.

Или самому себе....

0-6.

Лошадка без понуканий тащит наш фургончик. Переезжая ручей, не потянулась мордой хлебнуть холодной водицы. Животное, а понимает, неприятности имеют способность повторяться. Так что лучше убраться подальше. Вот и торопится скотинка. Однако лошадь не Т-90, рано или поздно пристанет. Тем паче никто особенно пешком идти не старался. Дед Еня правил, Гутти смирненько сидела рядом с ним. Они в полголоса переговаривались. Рауф листал талмуд с чертежами и формулами. Наверно по рассеянности держал его низом вверх, а может талант у него и образование, все равно как книгу читать. Их что с начало в конец, что поперек читай, толку мало. Вик из солидарности тоже уткнулся в какую-то брошюру. Я глянул. Не про Любовные Ристания ли? Слава богу, нет. А то сильно ушлый. Про таких говорят, на муравейнике деланный.

Смотрю на тянущийся позади нас пейзаж. На золотые поля, залитые щедрым солнцем. Тепло, светло, а я хочу зимы. Представляете, не к душе мне эта благодать. Хочу снега и морозов.

Сколько бы не ехать молчком рано или поздно завяжется разговор. Найдется самая пустяковая причина его начать. Надоедливая муху, тряская дорога, дождик, старая сплетня... Мало ли. Главное, каждому предоставят слово. Выскажешь ли свое суждение или выдашь чужое за собственное, его примут, поддержат, оспорят, не согласятся или осмеют. Полный плюрализм!

Рауф отложил фолиант, почесал внизу, потеребил нос. Вздохнул. Поморщился. Может мыться пора?

— Вот вы давича мессир Лех грозились мемуары писать...

— Это я погорячился, — признаю ошибку.

— А сами-то как книгам?

— Предпочитаю где бумага помягче, букв поменьше, а картинок побольше.

Рауф поманил Вика и забрал у него брошюру.

— Вы мудры, — похвалил меня энциклопедист. — А некоторые, по молодости лет, тратят драгоценное время на.... , — и Рауф принялся читать*.

...Ты суди хоть так, хоть сяк,

Вещь хорошая кабак!

Вот устало, входишь внутрь,

Сразу чарку подают.

Выпьешь, крякнешь как гусак,

Особливо натощак.

Глядь по глядь — кругом народ,

Кто напился, а кто пьет.

Пьют, скажу все без разбору,

С закусоном или без,

До соплей иль до позору,

Для сугреву иль по спору,

В общем, пьешь, коли залез!

Пьет боярин чин по чину,

Аж, икает всем нутром,

Заедает осетром,

И косится на купчину,

Здоровенного мужчину.

А купчина парень хват,

Без закуски лупит, брат!

Кружек десять опрокинул,

И ему все нипочем!

Да купчине не почину,

Что б валятся под столом.

— Это что? Реклама злачных мест? — спросил я удивленный чтивом.

— Мемуары некоего Глуза Сарандина.

— В одном он прав. Без кабаков не обойтись. Тем паче они на каждом углу.

— Конечно! Обедать где? — влез в разговор Вик. Ему горело поучаствовать во взрослом споре на равных.

— Дома питаться не пробовали молодой человек? — строго выговорил ему Рауф.

— Дома дрянью всякой кормят. То каша на молоке, то суп овощной.

— А в кабаке?

— Там весело, — резонно заметил Вик. — И шашлык.

— Это да, — согласился полный сарказма Рауф и продолжил чтение.

Босота вовсю гуляет!

Пляшут, весело орут!

Тут ребята не зевают,

Того гляди чего сопрут.

Тот сидит без выходного,

Пропил все, что смог пропить,

Но не хочет уходить!

Раз уж масть ему идет,

Он хозяина зовет,

И грозится, что пропьет,

Хочешь руки, хочешь ноги

Или лысину в пуху!

Или то, что там в паху!

Словом коли деньги есть,

В кабак смело можно лезть.

— Про деньги — справедливо! — отдал я должное наблюдательности рифмача.

Вик победно глянул на Рауфа. Получалось я на его стороне.

— А нет ли там чего-нибудь о благородном обществе, о рыцарях и прекрасных месс? — попросил я энциклопедиста.

Он нашел.

Уж обедня миновала,

Все утихло, улеглось.

Все, от крыши до подвала,

Забавлялись, чем моглось.

Графский повар молодой,

Лечит тестом геморрой.

В светском обществе у дам

Случился подлинный бедлам.

Юный паж за рубль двадцать

Дает за яйца подержаться.

Фрейлин Нюра тет-а-тет,

Графу делает минет.

В столицу тянет так молодку,

Вот и тренирует глотку.

Стоны старого скопца,

Повергают в слезы камень.

Он ведь банщик

Моет барынь!

И заходится тоской

От судьбинушки лихой.

— А чего? Нормально, — заявил Вик.

— Надо говорить темная вещь, — подучил я его.

— Простите, не понял? — навострился Рауф.

— Темная. От слова тема.

Вик мне подмигнул. Рубишь в жизни, старый!

Я чуть с повозки не выпал. Старый?! Хотя для него Тутанхамон и есть. Или младший брат Тутанхамона.

— А дальше про любовь, — предупредил Рауф, перелистывая страницу.

— Лучше не надо, — отказываюсь от услуг чтеца.

— Подумаешь, новости — скорчил обиженную мину Вик. — Нам школьный дворник уже давно про все рассказал.

— То есть ты теперь во взаимоотношениях полов человек подкованный. Может нас просветишь? В сходстве и различиях.

— Люди они, что пиво в кеге, — приосанился Вик. — Только о женщинах судят по плотности, а о мужиках по градусу.

Гмм... Верно подмечено, ничего не скажешь.

Рауф счел возможным подкрепить разговор подходящей цитатой.

...У неё такая грудь

Ну не грудь, а просто жуть!

Будто... О! Два каравая

Опрокинул кто-нибудь!

Ну, а попа! Мать родная!

Что обнять!? Не обойти!

Ох, братва с ума сойти!

Белотела, белокожа,

Правда, конопата рожа.

И такая бородень

Прикрывала ей мандень!

Охо— хо.... Не к худу ль вспомнил?

— Ты бы лучше гербарий собирал, читарь, — посоветовал я пацану.

— А мне в школе на лето задали, — заметил мне Вик.

Есть, есть у учителей манера испортить людям отдых. Летом погода, рыбалка, гульбища, игрища, а они тебе — прочитать Анну Каренину и сделать выводы. А какие выводы? Не ходите по железнодорожным путям. Там и знаки весят на каждом столбе. Или о чем думал Болконский подъезжая к дому Ростовых. Да о чем он мог думать? О том же что и поручик Ржевский. О скользком рояле.

Рауф вернул книжку Вику. Перехватил посмотреть. Я конечно в свое время с большим удовольствием изучал ,,Луку Мудищева", чем ,,Евгения Онегина", а рассказик ,,Баня" (или ,,В бане", не помню уже) не в пример занимательней истории любви Ромео и Джульетты, так что слишком порицать Вика не имел морального права.

Листнул пару страниц, прочел размышления автора.

...С неба дождик мелко сеет,

Сырость тянется с низин.

Кто спит с бабою своею,

Кто чужой приладил ,,клин".

Кто в пуховую подушку

Потихонечку сопит.

Кто в трактире за кадушкой

Беспробудно пьяный спит.

Кто с молодкой на свиданье

Тешит бойкий язычок.

Ну, а кто в судьбе печальный

Лечит йодом трипачек.

И чему научит такая книга, попав в руки сопливого пацана? Ничему. Или у мамки денег украдет на геройские дела или, разбив копилку, которую собирали всей семьей с момента его рождения, завалит в бордель. И там на всю катушку. Хорошо если обманут и будут два часа голову дурить, а если к делу допустят?! Такие таинства откроются! Всем педсоветом страны потом не переучить!

— Хорошо, что не Любовные Ристания, — резюмировал я наш диспут.

— Пройденный материал, — снисходителен к моей отсталости Вик.

— Меня утешает, что у вас пока нет интернета, — вернул я книгу владельцу. — Куда бы тогда от грамотеев вот таких бежать?

— А что это? Интернет?

— Это картинная галерея, куда переехали бордель, помойка, библиотека и школа.

— Элитная гимназия, — опечалился Вик. Из простонародья в высшие учебные заведения не берут. По расовым и сословным соображениям.

— Самые безобидные из книг — поварские. От них только жрать охота. А в остальном нейтральные, — озвучил свой взгляд на проблему чтения и досуга Рауф. К его мнению стоило прислушаться. Как никак ученый человек. Голова!

— Кстати Соломон, вы что-нибудь знаете о троллях? — спросил я новатора науки. Кризис в беллетристики меня не волновал.

— А что интересует?

— Хоть что-то.

— Живут обособленно в Каргских горах. Численностью примерно тысяч двадцать душ. Быт традиционен для горских народов. Воинственны. К друзьям и гостям хлебосольны.

— Ну, это я и без вас знал. Особенности есть?

— Не конкретный вопрос.

— А вы не конкретно и отвечайте.

— Семь кланов. Каждый чем то отличен от другого.

— Я про тот, что на Перевале.

— Очень суровые люди. Воины. Верховную власть олицетворяет женщина. Деспина. Но только олицетворяет.

— Имя что ли?

— Нет, титул. Царица то есть. Замуж её не выдают, чтобы из клана никто не возвысился больше других. Наследника, а лучше наследницу рожают от стороннего человека.

— То есть? — насторожился я подробности.

— То есть отцом наследника, гипотетически, может сталь любой прошедший испытание.

— Любопытненько, — буркнул я и глянул в сторону деда. Умолчал или не знал?

— Гулящая она, — ввернул представитель читающего поколения и поразил жизненной мудростью. — Дети должны знать своих отцов! — В довершение показал кулак, — и помнить их руку.

Осталось только констатировать — устами тинэйджера...

— Я вот тебе сейчас язык наколю! — пригрозила Гутти на слова мальчишки.

Испугаешь его этим. Как же.

— Вы туда собираетесь? — опять уткнулся в талмуд Рауф.

— Мимо проеду, — не раскрыл я секрета своей миссии.

— Очень любопытное место. К нему с другой стороны подходит небезызвестный Разлом. Тролли его называют его Йони*.

Тут уж я рассмеялся. Если Разлом это Йони то тогда мне точно туда!

Рауф опять вник в чертежи, Вик поглядывал на дорогу, грызя яблоко. Я краем уха ловил разговор Гутти и деда. Не слова, интонации. Щебечут как парочка влюбленных.

Странный он. Дед в смысле. Зовет меня то сынком, то Лешеком. Трясется как над малым дитем. Лучший кусок мне норовит отдать, поплоше коту или собаке, что останется себе. Вроде и не надоедает, а все где-то рядом, помочь, подать, поддержать. Я вспомнил происшествие в Шленде. Защитник... Стало совестно. Путешествую с человеком почитай декаду, а ничего о нем не знаю. Кто он? Что он? Видать судьба не пряник, на старость лет по дорогам мотается, а не внукам сопли вытирает.

Устроили привал. Дед разложил костерок, Гутти повесила котелок кипятить. Над лужком растекся аромат наваристого супца. Может мужчины и лучшие повара, но от женской руки харч привычней. У мужика в рецептуре любого блюда главное условие какое? Немытые руки! Малова-то для деликатеса.

Поели в молчании. Вик умчался гонять бабочек, Рауф залез под повозку вздремнуть, Гутти отошла помыть посуду. У костра остались я и дед.

Он сам со мной заговорил. Раздумчиво и трудно. Ворошил то, что зарекся когда-либо тревожить.

— Я в Лидж сразу после тебя пришел. Гляжу дома ладненькие, порядок на улице, никто не безобразит, трактир справный. Хорошая деревня. Богатая. Скрипач вот только.... Огляделся, куда постучаться... Бабулька через забор на меня смотрит. Поздоровался. Спросил как урожай. Она хвасталась, а сама все на дорогу смотрела. Глаза мокрющие, вроде как проводила кого.

— Было дело, попрощались мы с ней, — вспомнил я наше расставание.

— Я в деревню по тракту пришел из Марбурга.

— А я по тракту отъехал в сторону границы.

— Разминулись. Поспрашивал про то, про сё. Она женщина с пониманием.

— Что есть, то есть, — опять вставил я реплику.

— Поинтересовался, может в замок служка требуется. Я и сапожничать могу, и плотничать, и к прочей работе руки лежат. Она мне говорит, сейчас в замок не пустят, поскольку хозяин, то есть вы, только отбыли на войну, а вот ей самой помощник требуется.

"Схитрила," — подумал я. Без всякой паскудной мысли подумал. Честно.

— Женщина она в летах, сама не управляется. Платить мне не сможет, но столование и ночлег обеспечит. Я и согласился. Остался.

Голос у старика стал тише.

"Значит, идти некуда было," — почему то решил я.

— Она в замок, чуть ли не каждый день ходила. К хозяйке. К месс Итте. В сильном беспокойстве прибывала.

Память ( и склероз её не берет!) слово в слово повторила наш последний разговор с Иттой.

"Ладно Феера, я твою подляну как в банке храню, дивиденды тебе собираю. Припомню и Лидочку и Бюдда."

Не то чтобы сильно хотел его крови. Своя дурость меньшей казалась.

— Потом вроде ничего, устоялось. Месс пару раз к ней наведывалась.

— Гадали небось, — отчего-то повеселел я. На кого можно гадать как не на рошского кастеляна-остолопа.

— Понятно. Меня сразу на огород вроде пугала, никого не подпускать, а сами чего-то шепчутся.

— По камышу наверное гадали.

— Было и такое.

— Вернусь, такую мелиорацию устрою, камыша за сто верст не отыщется.

— Оно конечно можно и так, — согласился дед.

— И чего хоть нагадали?

— Они скажут? Мне нагадали тебя встретить и предупредить.

Помолчали.

— Из Глиссена я, — продолжал дед. — Сапожник. Лавку держал. Сынки помогали. Старший, Вилька, толковый, башковитый. Его купец Аксим к себе обещал взять в обучение и к делу пристроить. Марко, средний, ничего себе, разумный парень, красавец. В невестах полгорода ходило. Жена им больно гордилась, — старик довольно улыбнулся. — Младший, Лешко, поскребыш, тот непутевый. Ох, и хлебнули мы с ним! Ох и хлебнули. Озоровал курвец. Где, какая каверза случилась, он там закоперщик. Я его вот этой рукою, — старик показал раскрытую натруженную ладонь, — Каждый день драл. Не путевый был...

Остерегся я вопросы задавать. Не станет человек, ни с того ни с сего, дом бросать.

— Погибли, — продолжил Еня без принуждения. — Все. И толковый, и разумный. И Лешко, непутевая головушка. В войну полегли, — голос старика дрогнул. — Оно понятно. Кому дом свой от врагов защищать, как не мужикам? Дом защитили, а жить в том дому некому. Стало быть и нету дома. Потом и жена померла. Вот я и пошел по свету.

Старик достал из кармана сухарь, растер в руке. Какая-то птаха, серая и невзрачная, безбоязненно слетела клевать. Дед посвистел-подразнил вертлявую птицу.

— Тока сынок от себя не уйдешь. Хоть ноги в кровь сбей, хоть тысячу сапог сноси, хоть несчетно лиг пройди. Не сбежишь от памяти. А и без нее никак. Совсем уж пусто будет. Я иной раз человека в толпе увижу сердце обомрет... Вдруг думаю ошибка какая, вдруг кто из моих ребят..., — и повторил имена сыновей. Как позвал. — Вилька там или Марко, Лешко ли...

Вы хоть что про меня думайте, а иной раз без ста грамм (и обойдешься ли ста граммами?) этой жизни не пересилить, не перетерпеть. И память свою хоть на часок не задавить. Будет сука нудеть без продыху и покоя. По себе знаю...

Отдохнули и тронулись. В низинке коровки пасутся, барашки блеют. Песик спит в тенечке. Волчок из кустов поглядывает, время выжидает. Вознаградится хищное терпение, потому как пастушок в одних сапогах гоняется за пастушкой одетой только в одуванчиковый веночек. Пастораль сердцу радостная!

За бугром как в сказке завиднелась деревенька. Ухоженная. Домики что кубики в детском конструкторе. Яркие, разные.

Не успели вывернуть на центральную улицу, с другого конца люд разночинный на лошадях гарцует. Гармонист гармошку рвет, что Геракл пасть немейскому льву. Тройка пылит, в бубенцах и в лентах.

— Свадьба что ли? — привстает дед с козел.

— Жанка, — определил Вик принадлежность лихих.

— Лучше свернуть, — забеспокоилась Гутти.

— Конечно лучше свернуть, — поддержал её Рауф. — Не зачем на конфликт нарываться. Обострение личностных отношений прямой путь к всеобъемлющей конфронтации. А отсюда рукой подать к унижению личностных достоинств, попранию прав и лишения гражданских свобод.

— Это ты чего? С испугу? — спросил я новатора от науки.

— Анализ складывающейся ситуации предполагает обострение...

— Как бы у тебя понос не обострился от грамотности, — рассердился дед, но лошадку в проулок поворотил.

— Что за Жанка? — спросил я спутников. Они местные, должны знать.

— Боевая, — произнес пацан. — Мужиков любит.

Эка новость! Нас все любят, пока замуж не выйдут. Потом начинаются курсы выживания среди людоедих.

— У нее тридцать три бойца, — поведал Вик о живой силе противника.

— Не девки? — уточнил я. А то, как бы хорошо вышло. Нас в тридцать три дыры послали, а и вот они! Все тридцать три!

— Шалапутная, — отмахнулась Гутти. — Собрала мужичков. Мнит себя принцессой. Кого выпорет, кому мошну растрясет, но почем зря не злобствует.

— Уже не плохо, — подивился гуманности бандерши.

Переулок вывел на площадь с колодцем. На другой стороне, в старых липах, прятался трактир.

— Удачно свернули, — подзудил я Еню.

Тот сердито махнул кнутом. Больше на психику тягловой силе давил, над ухом щелкнул.

Не успели въехать во двор, следом тройка. Топоту, звону, свисту, гиканья на целый казачий хор. Гармонист вжарил ,,Марусю". Раз-два-три калина, чернявая дэвчина, в саду ягоду рвала.... Или что-то в этом роде.

Тут к встрече явно не готовы. Ни красной дорожки, ни цыган с гитарами. К нам приехала родная, месс Жанка дорогая!

Спустив ножку с облучка, гроза закона спрыгнула на землю. Выглядела правда потасканной. От гарной дэвчины перло перегаром и дешевой цветочной водой. Над губой мушка. Декольте — пуп видно, а смотреть особо не на что. Не по размерам панорама.

— Здесь отдыхаю! — приказала она и обвела тусклым взглядом окружение.

Гутти не раздумывая, заслонила собой деда. Что-то новенькое? А вот меня никто не заслонил. Очи принцессы уперлись в князя и фона.

Тусклый взгляд оживился.

— Благородный? — и фыркнул что лошадь на водопое. — Барон...

— Князь, — столь же презрительно ответил я.

Взгляд её заблестел. По блядски и плотоядно.

— Ого, какая пташечка залетела.

Осмотрела-оценила меня от бровей до самых подошв сапог.

— Помещение освободить. Стол накрыть, — покрутила она ручкой в воздухе. — А вы со мной, — пальчик царственной разбойницы поманил мою княжескую персону. Оно понятно, самозваной принцессе только самозваный князь и подойдет.

— Мои спутники, — попытался я похлопотать за товарищей. — Они устали и голодны.

— Не интересуют. А отдохнуть... сарай большой.

— Хочу с мессиром Лехом, — воспротивился Вик. Шкодская мина выдавала все его думки.

Мальчишка тут же заработал оплеуху от Рауфа.

— Месс извините. Ребенок.

— Ребенок? — оттопырила губешку Жанка. Её хлопчики взялись за плети. Пороть будут. Если бы в науку, куда ни шло. От вседозволенности.

Как понял, от моей сговорчивости зависело, спустят реплику мальцу или всыпят плетей за длинный язык. Пацан, хоть и рыжий, да мясо еще на жопе толком не наросло.

Я поднялся на крыльцо и распахнул двери перед дамой. Её благодарный взгляд не поднялся выше моего пояса.

Дед отвесил пацану еще одну плюху.

— Ты уж там не особенно, — попросил Еня меня.

— По обстоятельствам, — пообещал я ему и себе.

Накрыли стол, меня усадили составить компанию. Жанка пила по-мужицки много. Словно хотела показать, что и в этом деле ни в чем не уступит мужику. Ну-ну! Не она первая, не она последняя такой дурью маялась.

— Ты не представился.

— Князь Лех фон Вирхофф, — я временно вернул себе прежнее имя. Во избежание недоразумений и эксцессов. — В империи граф Гонзаго.

— Жанна Бакьянская. Месс, — взгляд её подернулся мечтательно дымкой. — Пока.

Я приторно вежлив и галантен.

— Польщен вашим внимание.

— Откуда будете?

Распространяться о круизных впечатлениях не стоит.

— Из маркграфств, — начал я словесные маневры.

— Дыра.

— Проездом. Сам я из Геттера.

— ???

— Из Хейма.

— Вы при дворе? — в голосе пренебрежение. Мол, что такое двор императора? Вот у нас в Бакье!

— Тебя что-то интересует?

На "ты" — это сближает. Почти как французский поцелуй. Или рязанский засос.

— Там скучно, — кривится Жанка. — Балы, приемы, война... Все обрыдло... Такая скука.

Вы можете разговаривать с женщиной двадцать лет без умолку и она вас не услышит. Хоть орете ей в ухо из мегафона. А вот то, что она хочет от вас услышать, пожалуйста! Даже если вы произнесете слова мысленно. И поверьте, расслышит хорошо. Вот и сейчас, главное знать, о чем говорить. Обсуждать международное положение глупо. Экономическую ситуацию еще глупей. Искусство — вообще край над бездонной пропастью. Про рюшечки—оборочки? За это за стол не сажают. Остается только...

Мой блудливый взгляд падает в декольте Жанки.

"Ты обещал!" — вопиет моя совесть. Но памятуя сколько её осталось...

— Не знаю. Не вхож.

— Почему?

— Я грешник, — выдаю ей свою великую и заманчивою тайну. (Теперь-то уж Станиславский, обязательно пожал бы мне руку! Какая игра!)

— Все грешники, — её глаза сузились в кошачьи щелки.

— Нет. Я грешник. Я, — настойчиво внушаю ей. Девочки, и безмозглые в их числе, любят плохих парней. — Я не хожу на исповедь.

— Почему? — неровно дышит она.

— Нельзя.

Мой взгляд никак не выберется из её декольте.

Жанка навалилась на стол, сунула руку под скатерть и чего там нашарила.

— Вы интересный мужчина.

— Находите?

— Я знаю, о чем говорю!

— Ошибаетесь.

— Разве?

— Вы гладите ножку стола.

— Жизнь подлая штука, — вздохнула она разочарованно, глянув, правда ли? Интересно, о чем думала поглаживая деревяшку?

— Она полна обманов, — не спорю я.

— Мужики гадские натуры. В них нет огня.

Про огненный взгляд я уже слышал, теперь опять про него!

— Будь моим жеребцом, — последовало неожиданное и конкретное предложение.

— Заржать что ли? — усмехнулся я. Обычно пьянки, так и заканчиваются. Неприступные крепости сами распахивают ворота и принимают захватчиков на ура! А некоторых отлавливают и затаскивают насильно. — Или прикажите седлать?

— Возьми меня как вепрь, — распалилась Жанка, растягивая воротник платья.

— Как порось? — подивился я неуемной фантазии.

— Нет. Дико и безобразно.

Ну, безобразно это ко мне. Без всяких КАСКО и АСАГО.

— Потом краснеть не будешь?

— Перед тобой женщина, — она щелкнула пальчиками — внемли! — С большой... (интригующая пауза!)

— Я верю, верю! — попридержал я излияния волнующих подробностей.

— ...буквы!

Фу, ты! Прямо от сердца отлегло!

После всякой ненужной возни лежал, глядя в потолок. В организме приятная усталость, в паху приятная опустошенность. Воняло всякой гадостью.

"Прошлый раз сослался на войну," — укорил я себя. Получается, прав был шибздик.

— Ну, что дружок закручинился? — лизалась Жанка.

Покосился на девицу.

— Я не о тебе, — взгляд её скользнул вниз моего тела.

Дружок статью не блистал. Попав в её теплую руку, пустил тягучую слезу, но не воспрянул. Бесполезно. Скис дружок.

Его капитуляцию не приняли. Женщины, и этого у них не отнять, умеют добиться своего и диктовать условия. Жанка добилась и диктовала. До первой Септы.

Полуденное пробуждение: потягушки, щекотушки, помилушки — закончилось скандалом.

— Ты...ты... ты...

"Сейчас признается, что беременна от меня," — приуныл я. Рано приуныл.

— ...грязная паршивая свинья! — орала Жанка, принюхиваясь к своей подмышке.

Вот тебе раз! Мне стало интересно. Что дальше?

Она понюхала вторую. Эта никаких ассоциаций у нее не вызвала. Подергала носом.

— У меня правая ноздря не дышит! — обвинила Жанка в несусветной извращенности.

— А вторая? В порядке? — склонен я юморить.

— И левое ухо не слышит!

— Пожелания клиента — закон! — неосмотрительно брякнул я.

— Но не такие же! — она швырнула в меня моим же сапогом и выскочила, хлопнув дверью.

"Как-то все не гламурно получилось," — вспомнил я одну из наших с неё шалостей и преисполнился горьких разочарований.

— Деградирую как мужчина. Залез на чужую бабу, а переживаний на целый любовный роман!

0-7.

К парому через Малитту мы опоздали. Многоместная лохань отчалила и, покачиваясь на волнах, тихонько, удалялись к противоположному берегу. Счастливые пассажиры махали нам с борта.

— Ну что, лохи! Бывайте!

— И вам утопленники счастливого плавания, — наш им ответ.

Оставалось ждать, когда паром вернется. Насколько задержка никто точно сказать не мог. Все зависело от паромщика. Утешало, что в день, как правило, делалось два рейса. Первый убыл без нас.

Отъехали недалече, за пригорок. Травка, цветочки, бабочки. Вик без разрешения улизнул купаться. Гутти принялась готовить. В котелке над костром забулькало, по округе вкусно запахло, условно назовем, борщом. Рауф, используя свободное время, достал ступку и что-то в ней истолок. ,,Подженил" смесь зеленой трухой и мелкой черной крупкой, всыпал белого порошка, опять истолок, бурча себе под нос. Может, молился, а может чары накладывал.

Дед, разложив шильца и дратву, починял упряжь. Я лодырничал, блаженствуя под добрым солнцем. Такая расслабуха...

Спокойные мысли-мечты перескакивают с пятое на десятое. Вернусь в Рош. На белом коне, под звуки фанфар и оваций. Геройства брошу. Займусь самогоноварением. Прибыльное мероприятие! Заживу что ГАЗПРОМ с нефти. И никаких акцизных сборов.

Отрываясь от борща, Гутти из-под руки глянула на дорогу и предупредила.

— Всадники.

— Не нам одним маяться, — посочувствовал Рауф, макнул палец в зелье и пососал.

— Куманек, — заволновалась женщина через минуту. Кавалькада её беспокоила. Может напрасно? Посвисту богатырского не слышно, гармошки тоже.

Деду некогда, поглощен шорными работами, а мне лень даже головы повернуть. Вот если бы не Куманек, а кума...

...Разобиделась кума,

Что лежит она одна.

Думает, ворочиться.

Ласки бабе хочется...

Перекатываюсь на бок, посмотреть, кого к нам несет. Или выпускной в академии клоунов, или группа Kiss* в расширенном составе. Человек семь, плюс пара гражданских. Куманек вылитый Космический Туз.

— Привет честной компании, — поздоровался атаман вольных стрелков, подъезжая. Спрыгнув с седла, жадно вздохнул аромат борща. — Неплохо.

— К обеду торопились? — спрашиваю Куманька и жестом прошу отойти, не загораживать солнце. У меня моцион и мечтания.

— А что? Я бы от горяченького не отказался, — наглеет Куманек и вопросительно смотрит на Гутти.

Его поглядки Гутти не расчувствовали. Своих едоков — подолом не закрыть!

— Покорми человека, — попросил Еня. — С дороги как-никак.

Куманьку тут же налили в миску полный черпак и он, не стесняясь, принялся шумно хлебать. Ел с удовольствием, аж по бороде бежало. От восхищения качал головой.

— Ох, хозяюшка! Ох, умелица!

Зашкрябав по дну, приостановился, обтерев жир с мусала, подмигнул деду.

— Какая ебежка, такая и кормежка*? Так почтенный?

Гутти покраснела и поспешила отойти ополоснуть чашки-ложки. Гость гостем, а и самим скоро обедать садиться.

Куманек, досербал борщ, остатки выпил через край. Отдышался, посмеиваясь.

— Фууу! НаелсЯ, напилсЯ, ажно х..й поднялсЯ!*

Не очень-то мне верилось в его веселость.

— Дело какое или так, время скоротать к нам прибились? — спросил дед, очевидно тоже не питавший доверия к гостю.

— По делу, по делу, — согласился Куманек.

Из всех присутствующих дело у него могло быть только ко мне.

— У меня к мессиру предложение, — не откладывая, объяснился Куманек.

— Мессир демобилизован — раз. В контрактники не пойду — два, — сразу отказался я. Но Куманеку потребно другое.

— Служба мне ваша за ненадобностью, а вот меч... Мессир Карди рассказывал... Оружием вы владеете примечательным.

Теперь понятно, что и почему.

— Не продается, — отшиваю босяка.

— И речи о продаже не веду, — возмутился Куманек. У него и в думках нет деньгами расплачиваться. — Вы мне его подарите.

— Меч наградной. Не передаривается.

— Тогда наградите, — предложил Куманек и повернулся к гражданским. Правильно, говорю?

Понятые закивали, все верно!

— А если послать? — предлагаю свой исход сделки. — Подальше?

— Зачем же грубиянничать? Я с вами по хорошему..., — обижен Куманек, — а можно и по плохому.

— А получиться?

— Смотря с кем. Товарища вашего рыбам скормить? Запросто, — Куманек указал на Рауфа. — Опять женщины. Они создания легко ранимые. Надо только знать, куда ранить и чем. Мальчишка где-то рядом ошивается. Так что давайте договариваться. Полюбовно. И разойдемся с миром.

Пришлось из лежачего положения принять сидячее.

Опережая мой подъем, Куманек выхватил у Ени чресседельник и ловко захлестнул вокруг шеи старика.

— Так что? Договоримся? Вы мне меч, а я вам вашего папашу. Живого.

— Меч оркхский, — предупредил я, отряхивая травины с одежды.

— Вот-вот его и надо. Свидетели подтвердят, передали оружие из рук в руки, по своей доброй воле. В знак особой благодарности.

— Так просто? — подивился я наивности Куманька. Хотя кто нынче определит, кому дарен, кем и за что. Оркхских рун никто не разумеет. А у этого свидетели.

— Гони уважаемый меч. И не тяни время, — Куманек потянул чресседельник. Лицо Ени сделалось красным.

Я бегло окинул взглядом всадников. Шестеро. Понятых можно не считать. Они в драку не полезут. Пошел к фургону.

— Вы куда?

— Вы же меч просите, — ответил я.

— Только без глупостей! — предупредил Куманек строго. — Наслышаны о вашей удали. Только ныне не ваш черед верх держать.

— Сынок! Лешек! — окликнул меня дед, пересиливая удушье. — Не надо. Не трогай меч. Прошу, не трогай! Я уж пожил!

— Заткнись! — рассвирепел Куманек усиливая хват.

— Сынок! Не надо! Не смей! — задыхался дед и полуобернулся в бандиту. — Что же вы делаете! На что человека толкаете!

— Бардон! Помоги мессиру достать меч, — приказал одному из своих Куманек.

Я приподнял тент и сунул руку в мешок. Три меча. Прямо столовый набор командировочного. На все случаи и оказии жизни. Что у нас сегодня? Бандиты? Тюрвинг? Ага, их много. Тогда Хвитинг? Жаль портить хорошее оружие о дураков! Но придется. Беру первый попавшийся. Грам сам ложиться в руку.

— Живее! Прикончу твоего пердуна!

— Сынок..., — хрипел Еня из последних сил. — Не надо! Не надо меч...

Мир ухнул в пустоту. Исчез, растворился, пропал, чтобы тут же вернуться черным прибоем забвения, слизать с черного песка бытия багровую гальку. За один раз семь штук. Слизал навсегда.... Но, наверное, не это главное. Ощущение. Упоительное ощущение неисчерпаемой силы и холода....

Очнулся от того, на меня льют воду.

— Ой-ей-ей! — горевал дед, поддерживая мою голову.

Открываю глаза.

— Ох, сынок, сынок. Ох, не надо было так-то. Говорил тебе, Лешек не тронь. Не тронь. А ты за меч. Непутевый! Ой, непутевый. Ой, неслух, — причитал дед.

— Да нормально все, — пробурчал я, пытаясь вспомнить, произошедшее. Ничего. Дыра в памяти. Только черный прибой и помню.

— Я уж пожил. Что мне с этой жизни, — выговаривал дед. — А ты за меч.

Причем меч в его речи звучало так, словно я совершил невиданное злодейство. Может и злодейство, но в данном случае можно и к благим свершениям отнести.

Рядом всхлипнула Гутти.

— Что вы такое говорите.

— Цыц! — прикрикнул дед. — Воды подай.

Ощущаю свое тело. Нигде ничего не болит, даже голова. Весь цел, невредим. Кругом тишина и спокойствие. Единственное, к цветочному запаху примешан запах крови, а жужжание шмелей перебивает жужжание слетевшихся мух. Где-то рядом фыркает лошадь, трясет гривой, звенит удилами.

Приподнялся на локте оглядеться. Что же тут сотворилась по моему хотению?

Вы когда-нибудь были на базаре в мясном ряду? Тоже самое. Лихие люди не просто порублены, а пошинкованы. Ручки отдельно, ножки отдельно, ливер отдельно, мослы на холодец — поленницей в сторонке. Бестолковые головы арбузной горкой. Выражаясь языком гастрономии, ребята разделаны на стейки, вырезки, грудинку, филе и прочие мясницкие порции. Качественный сортовой разруб.

— Опять кто-то едет, — всхлипнула Гутти.

Хочу встать, но старик помешает.

— Лежи, лежи я сам, — приказал мне дед.

— Альгвасил, — определила Гутти подъезжающих.

Ржут ретивые лошади, звенит благородное железо закона. Альгвасил оглядывает поле битвы. Оглядывать там собственно нечего. Мясной ряд во все красе ассортимента. Белый как мел блюститель параграфов и уложений Бакьи, поворачивается ко мне. Одни из сопровождающих его вояка блюет, прикрываясь рукой.

— Вам нравится? — спрашиваю грозу анархии и беспорядков.

Альгвасила передергивает от негодования.

— Они, конечно, еще те твари... Были. Но и ты не лучше.

Я скорчил обиженную мину.

— Думал, вы мне благодарны. Вашу работу сделал промежду прочим.

Страж порядка развернул коня и поскакал прочь. Его бойцы только что не обгоняли отца-командира.

Позже, уже на пароме, ко мне подошел Рауф.

— Сегодня я впервые понял, самая большая загадка на свете это сам человек, — уныло признал естествоиспытатель.

— Загадка, Соломон, в другом... Вроде все мы без исключения рождаемся похожими на папин хер. Красно-синие и сморщенные. Одинаковыми рождаемся. А потом? Что с нами происходит потом? Как получается, нормальных людей и половины от рожденных не наберется? Сволочей откуда столько?

— Знать бы ответ, — вздохнул Рауф.

Мы смотрим на реку. Вода плещет о борт парома. Кружит пену, тянет течением ветки, траву, мусор.

— Там, на берегу..., — он не подобрал нужных слов, перескочил. — Все произошло очень быстро. В общем, я вас поддерживаю. Вы поступили, как и следовало поступить.

Рауф пошарил у себя в кармане и извлек не большой ключик на цепочке. Посмотрел на него с нескрываемой печалью.

— Хочу сделать вам небольшой подарок.

Я отстранился. У меня уже есть один, точь-в-точь такой. Второго Большого Непредвиденного Путешествия мне не надо.

— Возьмите. От чистого сердца! — протягивает Рауф ключик.

— Зачем он мне?

— Вы же знаете, я занимался изготовлением поясов верности. Ну и не только...

— Помню, рассказывали, — соображаю я, куда клонит.

— Долго анализировал конструкционные особенности и установил опытным путем, самым слабым звеном, является замок.

Эх, ты ученый, голова два уха! Самым слабым звеном всегда и везде является человек. Как впрочем и самым сильным.

— Так вот, мне удалось создать универсальный ключ, который подходит ко всем замкам вышеназванной продукции, — Рауф виновато улыбнулся.

— Думаете, он мне пригодится?

— Вы молоды, вы в пути..., — произнес мечтательно энциклопедист. Словно видел себя на моем месте. Зря. Тут завидовать особенно нечему.

До Майла пылить и пылить потому устроили привал. Гутти при поддержки деда Ени и взяв в подручные Вика, готовила уху. Пацан надергал карасиков. Варево как-то веселей, если в нем не одна крупа с картошкой.

За обедом, обгрызая сухарь, я спросил высокое небо над собой.

— Когда я наконец спокойно сожру кусок нормального хлеба, а? И не меч или дрын возьму в руки, а сынишку. Посажу на колени. Пощекочу. Вытру ему сопли подолом рубахи. Понюхаю, как пахнет детская макушка. Когда? — требовал я ответа у безмолвной выси.

— Может доченьку, — предложила Гутти и застеснялась.

Дед тихо хмыкнул под нос.

— Дочь тем более! — продолжал жаловаться я, не забывая черпать из котелка. Пока меня слушали, разинув рот, можно и со дна гущи черпнуть, рыбных хвостов и спинок. — Она должна видеть, отец дома ночует, а не шляется, неведомо где и не спит с чужими тетями. А то подумает, тети лучше её мамы и вырастет такая же, как те тети.

— Резонное суждение. Брак есть основополагающий и краеугольный камень общества. Не будь люди связаны узами брака, — умничал Рауф. — Думаю, мы бы никогда не достигли таких высот в изучении вещей и веществ.

— Чего же сам не женат? — воспрошаю умника. — Или высоты боитесь? Так баба не столб, залезешь, голова не закружиться.

— Не встретил свою половинку, — увильнул от честного ответа Рауф.

А говорил книжек не читает! Лицемер!

Поев, утолклись спать. Зарядил дождичек, загнал всех в фургон. Не СВ конечно, тесновато и душно.

В дождик спится, как никогда. Стучат капли по тенту, барабанят незатейливую мелодийку. Бай-бай! Бай-бай! Сквозь сон слышу голос недовольного энциклопедиста.

— Убери старый руку.

— Чего?

— Руку говорю, убери. Не на ту жопу положил. Гутти слева.

Легкая возня. Дождь продолжает барабанить по тенту, шелестеть в траве и шлепать по листу лопуха. Спиться...

С ранней рани дед повел с Виком превентивные беседы о нравственности. Пацан подсматривал за Гутти, как та ноги в ручье мыла.

— Откуда я родом, девки в строгости держались. Не то что там за задницу или какую иную часть подержаться, глянуть не позволяли. А ежели какую на танцах пригласил, на кадриль или краковяк, то после морду обязательно набьют. Значит, чтобы не очень о себе мнил. А слюбопытничал, когда они в речке купались или в бане мылись...

— Что? Глаз высасывали? — встрял я в интересный разговор.

— Голым в крапиву загоняли. На первый раз.

— А на второй?

— На второй связывали и под козу подкладывали, вымя сосать.

— Ну, хорошо хоть не под козла, — дивлюсь я строгим деревенским нравам.

— Под козла на третий.

Вряд ли такой йогурт полезен для здоровья. Никаких бифидобактерий.

Пока разговоры да пересуды, естествоиспытатель увлекся колдовать над варевом зеленого цвета. Помешивал, пробовал лизнуть из банки.

— А чего это у вас? — вертелся рядом Вик, привлеченный запахом.

— Сие отвратное вещество есть прорыв в науке!

— Аааа, — скис пацан, теряя интерес. Лучше бы конфетная нуга или сахарная жженая тянучка.

— За ингредиентами мне пришлось отправляться на край мира....

Навострился слушать. Про край мира мне уже один раз толковали.

—... в Дю Рион, в горы к эльфам, — не без гордости заявил Рауф, налегая на содержимое. — Вот теперь провожу эксперимент.

Эксперимент довольно прост — сует в банку палец и облизывает. Так и вымакал до блеска.

Свернули бивак. Рауф разохотился трепаться. Пространно плел про народы и страны.

— А вот за теми горами живут смулли.

— Кто? — оживился Вик, услышав диковинное название.

— Смулли. Люди с песьими головами!

Я посмотрел на Рауфа. Бредит или прикалывается? Морда вроде цветущая, лыбится мне и солнцу.

— Брешете! — не поверил Вик.

— Не брешу, — уверял нагло Рауф. — Не вот настолечко. А за ними — сбулли. Люди с конскими копытами.

Экспериментатор задрал ноги кверху, словно этим самым сбулли являлся.

— Ты это в своей амбарной книге вычитал? — поинтересовался я у Рауфа. Правдивость этнографических этюдов вызывала сомнения.

— На дне банки подсмотрел, — пояснил мне дед.

Рауф соскочил с повозки и громко отсчитывая, обежал три круга. Потом стал на пути движения.

— Сволочи вы, — заявил он, глядя на нас с осуждением. — Лошадку вам не жалко. Уселись мордовороты в телегу и едут и едут и едут и едут, — заело Рауфа. — Распрягайте! Не могу видеть, как над животным измываетесь. Сердце мое вот-вот лопнет от жалости и печали. — Рауф полез к лошади целоваться. Лошадь попятилась, косясь на дурака. — Меня впрягите! Я повезу.

— Хорошая мысль, — согласился Еня. — Охолонешь малость. После привала так и сделаем.

— После привала! После привала! Ла-ла-ла! Ла-ла-ла! После привала! — заложил еще круг Рауф. — Ребята айда купаться! Водичка тепленькая!

Под ним зажурчало. Он блаженно зажмурился.

— А песочек какой горячий! Горячий-горячий!

Расходившиеся волны вони, заставили отвернуть носы и отмахиваться руками. Глаза слезились.

— Хоть топор вешай! — задержал дыхание Еня.

Пока Рауф устраивался загорать, распластавшись на проезжей части, я залез к нему в сумку. Перебрал всю фармакологию. Содержимое части свертков подозрительно знакомо. И если против открытия Эйхлера я ничего не имел против, то подобную дрянь, не раздумывая, выкинул.

Из-за выходки энциклопедиста пришлось делать незапланированную остановку. Не бросать же в таком неприглядном и остро пахнущем виде.

Дед, умудренный жизнью человек, рассудил, проступок практика безнаказанно пройти не может. Выждав время, надел на Рауфа хомут и пропустил под руки вожжи.

— Ну, родимый давай пробуждайся, — толкнул соню дед.

Горе-энциклопедист открыл один глаз, второй и вытаращился на Еню.

— Мы уже уезжаем? — спросил он четко.

— Как же мы без тебя поедем?

Рауф обвел присутствующих взглядом.

— Ну! — поторопил Еня.

— Не запряг, не понукай.

— Так еще и не распрягали.

Энциклопедист скосил глаза на хомут, пощупал просунутые подмышки вожжи.

— А..., — не смог сформулировать вопроса.

— Ты вчера каши своей пожевал. Видно, знатная овсянка получилась. Потом заставил нас лошадь выпрячь и упросился вместо нее впрячь. Почитай лиги четыре отмахал.

— А лошадь? — не верил сказанному Рауф.

— Бежала следом. Отстала. Недавно только приплелась.

— Не может быть, — простонал Рауф. Ничего из вчерашнего он вспомнить не смог.

— У мессира Леха спроси.

Я в педагогических целях подтвердил. Все верно.

Рауф вдруг дернул носом. Сунул руку под задницу.

— А это что?

— Навоз должно быть.

— Распрягите меня, — захныкал энциклопедист.

— Для чего? На тебе быстрей доберемся.

— Я не хочуууу, — заплакал наш любитель травяных смесей. — Честно.

— Тогда иди задницу мой, — рассердился Еня. — Выпороть бы тебя. Да брызги полетят.

После своей сгущенки Рауф жрал все подряд. Даже клевер щипать пытался. Вместе с жуками и бабочками.

— А может запряжем? — спросил у меня Еня, не удовлетворенный малым и гуманными наказанием. Рауф расслышал и обиделся.

В Майл мы с дедом заезжать не стали. Обойдемся. К тому же у ворот мытари с кружками, с пеших и конных берут плату. Прейскурант на все случаи жизни. Пеший, пеший с сумкой, пеший с сумкой и батожком, пеший в сапогах, пеший с сапогами на батожке (т.е. босый, но обувка имеется), верховой, верховой с лошадью в поводу и т.д. За каждую мелочь свой начет. А у нас экономия.

— Может заглянете? — попросила Гутти дрожащим голосом. — Отдохнете.

— Рады бы, да времени нет, — отмахнулся дед. — В общем кто приехал, слазьте. Нам дальше.

Пацана препоручили Рауфу. Энциклопедист вел себя тихо и поглядывал виновато.

— Сдашь на руки, — наказывал Еня. — До той поры хоть за шкирку держи, чтобы не убег.

— Чего я маленький? — упирался малец.

— Помалкивай, — устрожил дед Вика. — Сказал, делайте.

Гутти прощаясь, тихо всплакнула.

— Вернусь, в амбаре сидеть будешь, — обнял Еня плаксу. Он едва доставал Гутти до плеча.

— Вернись..., — попросила она, проливая горючие слезы.

— Ну-ну... Люди смотрят.

Я досвиданькаюсь коротко, боюсь выдать чувства. Будто на мгновение, где-то внутри меня, приоткрыли шторку и я увидел их будущее. Мать Вика похоронят через полгода, а родня выкинет мальчишку на улицу. Его единственным товарищем станет старый пес. Через год Вика забьют озверевшие лавочники, поймав при попытке стянуть кусок мяса. Мальчишка и собака умрут вместе, стоя друг за друга до последнего вздоха. Гутти? У нее щедрое на заботу сердце. Она хочет детей. Ей нельзя, но инстинкт материнства возьмет верх над инстинктом самосохранения. Жизнь Гутти завершиться в тот момент, когда появиться на свет её девочка, Солейн. Солейн, значит Солнечная. Рауф, умная голова, на последние деньги сконструирует летательную машину. Одна минуту полета и все... Обломки станут надгробием Соломону Рауфу, энциклопедисту, естествоиспытателю и практику. Он увидит солнце ближе остальных. Он увидит наш мир с недосягаемой другим высоты. Он полетит подобно птице.

Взять с собой, значит изменить их судьбу. В лучшую сторону или в худшую, не знаю. Но изменить. Позволить завершиться по-другому. Как? Это сокрыто. И потому не могу взять и не возьму. И еще... Я чувствую себя загнанным в угол боксером, раз за разом пропускающим удары. И не только. Есть такая ситуация в поединке, когда боксеру рассекают бровь. Вокруг него хлопочут тренера — подбодрить, доктора — унять кровь, рефери — сдаешься или продолжаешь? но и речи нет запретить противнику остервенело лупить в поврежденное место. Точка давления. Быстрей выиграть бой.

Скрипят колеса, мотает хвостом лошаденка, путь стелется нарядной скатеркой. Вокруг ромашковые луга. Не подсолнуховые поля, но все-таки.

— Доберемся в Ерзу, а там рукой подать, — заверят дед. — В горы полезем. Доводилось в горы ходить?

— Почетный альпийский стрелок, — отрекомендовался я.

— Это хорошо, — кивнул Еня. — Нам бы только Разлом проскочить.

— Который Йони?

— Который... Святилище как раз у самого начала.

— Название странноватое, — подковыриваю я деда. Может расскажет чего?

— Бабье царство.

— Да ну! — обрадовался я. — А мужики где?

— Вывели. За ненадобностью.

— Ха! Как это. Мужик и за ненадобностью. Хоть разик в три дня, а надобность есть.

— Разногласия у них с нами. По всем вопросам мирного сосуществования.

— По всем? Не может быть! В одном мы точно солидарны.

— Это в каком же?

— Перепихон между великаном и карлицей предпочтительней слабо компрессионного коитуса между великаншей и карликом.

Еня соглашается, действительно лучше.

Позади топот и пыль столбом. Дед и привстал, оглядеться. Может где люди или свернуть куда? Но кругом открытое место, поросшее бурьяном и лебедой.

— Ты уж как-нибудь, — просит он.

Придвигаю мешок поближе. В серьезном деле ,,как-нибудь" не получиться.

Нас нагнал пикар и его парни. Подровнялись. Дед остановил фургон. Пикар поздоровался.

— И вам здравствовать не печалиться, — отвечает Еня сдержано.

— Чего надо? — спрашиваю сразу. Пикар не бандюк трепливый, не будет вокруг да около ходить.

— Надумали проводить, — поясняет пикар скороговоркой. — Про переправу услышали и надумали.

— Что же вы утруждаться будете, — не желает дед помощи. — Сами доберемся. Недалече осталось.

Пикар смотрит на деда виноватой собакой.

— Платы нам не надо. Не беспокойтесь.

— Мы и не беспокоимся, — заверил Еня.

— И все-таки проводим, — не отступал пикар. — На всякий случай. Матушка Бона где-то в этих краях.

— Донимает?

— С характером баба.

— Значит с фортелями, — озадачился Еня.

"Интересно, а они без них бывают?" — подумал я. — "Без фортелей."

0-8.

День-другой и пейзаж становится удручающе скучным. Унылые пустоши нескончаемы. Редко-редко попадется чахлый лесок, заросли кустарника, болотца похожие на лужи, а может лужами и являющиеся. Следов обитания человека и не видать. Всего людского желание освоить край хватило на то, чтобы проложить сносную дорогу.

— Вскорости пригорки станут, — указал Еня вперед и вправо. — А за ними жилье.

Как дед и говорил, за холмами показались первые хуторки. Слышно заливистое петушиное пение. Собаки молчат, а эти надрываются. Дальше луга и блестит речка.

— До леса доберемся, там и отдохнем. А то от энтой тряски у меня срака одеревенела и ноги затекли, — покряхтывая пожаловался дед.

Согласен. Да и жрать хотелось.

На привале дед пригласил пикара.

— Вы уж давайте к нам, а то дорожку сообща меряем, а всяк свой кусок ест.

Еня не жадничая вывал дорожные запасы. Лепешки что Гутти пекла, сало, колбасу. На двоих вроде много, а на всю ораву, легкий перекус.

Пикар согласился, и его парни свой харч на общий стол бухнули. Расселись кто где примоститься. Одного выставили в дозор.

— Звать-то как? — спросил Еня пикара.

— Готвин.

Я недоверчиво посмотрел. Слишком коротко и понятно. Помнится у Форэ имя длиннее, чем Джамалунгма, шесть раз повторенное.

— Это на здешнем, — пояснил пикар, видя мое недоверие.

— Меня Еней звать-величать, а это мессир Лех, — назвался дед, представил меня и тут же с заботой спросил. — Ты чего Лешек не ешь? Ешь давай. Охота мне перед Йонгой ответ держать, отчего у тебя одни кожа да кости.

Произнес как-то по особенному. Впервые мне не захотелось старика одернуть. Лешек и Лешек.

У ног деда уже крутился бурундук. Зверушка успела получить семечек и теперь распихивала угощение за щеки. Дед взъерошил бурундуку хвост. Тот не убежал, только глянул, чья рука. Деда? Пускай.

— Лех, стало быть, — уточнил Готвин.

— Он самый, — кивнул я.

— В Ерзу торопитесь?

— Здесь больше и торопится некуда, — согласился Еня.

— К состязаниям? — спросил кто-то из пикаровцев. — Ярмарка там знатная. Богатая.

— Какие состязания?! На Перевал, — не скрытничал дед.

Почему не скрыл, я его понимаю. Место такое... не всякий и подневольно сунется.

Готвин стал жевать медленней, обдумывая услышанное.

За едой шуточки, подначки, анекдоты. В компании всегда так. Весело.

— Если бы не он и его сыны, давно бы сгнил, — признался пикар мне, но так чтобы дед не слышал. — Это нам с капитаном Дарешкой полагалось стеной стоять, держать строй и биться до последнего. А вышло... Ополчение на себя гюйров приняло и полегло.... Город свой защитили и нас.

— Совесть мучает?

— Мы их дворнягами звали. Дескать, бреху много, а толку мало. Лают — не кусают. Я после в Карг не вернулся. Не смог. Стыдно в глаза своим смотреть.

— А к нам зачем?

— Олл много рассказывал. Про вас, про Рош, про Кааб Пайгют. Про Куманька вся Бакья гудит. Я и подумал, раз жизнь меня свела с вами... с ним, значит, срок пришел мне долг вернуть, — пикар помолчал. — Старику и тем, кто у моста под Глиссоном остался. Пока я драпал.

— А ухари твои?

— Я им долю свою отказал. По тысячи золотыми реалами на каждого.

— Щедро.

— Мне за ненадобностью.

— Олл-то где? — спросил я.

— В Рош подался. Как вы расстались, собрался и только его и видели. Дружков с собой позвал.

Не знаю уж какую раззяву Готвин в дозор послал или колбаса вкусная попалась или кусок большой в горле застрял, но проворонил страж опасность. На поляну высыпали арбалетчики.

— Руки! Руки на виду держите! — орал опцион, размахивая мечом.

Не бандиты. Выправка, амуниция справная, оружие, дисциплина, наработаность маневра.

— Матушки Боны парни, — проворчал Готвин. — Дорого, но можно договориться.

Раздался звонкий собачий лай.

"Любят старые дуры возле себя кобелей держать," — сержусь я. Опять выкручивайся, в пояс кланяйся, улыбайся. Матушка Бона, Матушка....

Две огромные псины сходу кинулись ко мне... лизать сапоги. Душегуб!? Людоед!?

— Смотри-ка! И не злые вовсе, — изумился дед поведению собак.

"Ты их хозяйку не знаешь," — увядаю я в грусти от предстоящей встречи. Может гномы, оркхи, эльфы и тролли здесь не настоящие, не книжные, но эта барышня ведьма из ведьм. Ей и метлы не надобно, своей ,,метелкой" обходиться.

Нас взяли в двойное кольцо. Если кто и сбежит, только дедов бурундук.

Не долго ждали — появилась Бона. В седле держалась ровно, взгляд строг. Прямо ожившая конная статуя Медичи. И не скажешь, что мы с ней ехали в одной карете и мылись в одном чане.

Держусь в тени, резких движений не делаю, изображаю случайного прохожего. По заверениям деда не должна она меня признать. Все равно неприятно. Еще псы эти.

— Вы любите собак? — звучит вопрос ко мне.

— Кошечек, — стараюсь я быть кратким.

"Уйдите ироды!" — молю псов. — "Я же вас кормил."

"Помним-помним," — еще пуще веселятся псины. — "Хорошо, что ты к нам!"

"Чего хорошего?"

"Как чего? Старые добрые времена!"

— Из далека? — продолжает Бона и переводит взгляд на Еню.

Сдерживаю вздох облегчения. Не признала....

— Из маркграфств. Проездом в Езру, — ответил дед, взявший переговоры на себя и приврал. — На ярмарку.

Зря он так. Кто же на ярмарку пустым едет. За товаром если только. Опять же видок у нас не самый законопослушный. Как бы в предупредительных мерах в каталажку не засадили. До выяснения обстоятельств и личностей. А там... Не долго волку в овечьей шкуре прятаться.

— Что вас привело в мои земли? — обратилась Бона сразу ко всем.

— Приморились в дороге, остановку сделали передохнуть, — попробовал пояснить дед. — Ежели, что потравили или за хворост, заплатим.

Бона оглядела-пересчитала всех. Никого не пропустила. Опять добралась до меня. Скромного и неприметного. Жалко не хамелеон, березкой бы прикинулся.

— Хворост у меня бесплатный, — великодушна владетельница округи.

Она, по-мужски, в два пальца, свистнула псов, чтобы отстали. Пригласила нас.

— Прошу следовать за мной. Столь редких гостей ко мне не часто заносит, — и подала знак своим.

Воины убрали оружие, но окружение не сняли.

Спорить бесполезно. Переглянулся с пикаром. Поживем-увидим, говорил его взгляд. Увидеть то увидим, а вот долго ли поживем?

Под конвоем добрались до замка. Жилище Боны Эберж напоминало зажиточный Капагон старого Гонзаго. Неприступность снаружи и роскошь внутри. Предвратная площадь из полированного гранита! Строения в мраморе! Даже кордегардия! Даже будка сторожа! Шлагбаум в янтаре, яшме и агатах. Руки чесались отколупнуть чего на память. В фонтане не мусор и плевки, а красноперые вуалехвосты и зеркальные карпики. Новогодняя сказка, только про лето! А донжон!? Уж не в шамаханские ли царицы пробилась? Когда деньги некуда девать можно и такое отгрохать!

Через золотой порог переступил с затаенной завистью в сердце. От чего меня героя и Пилигрима в такие хоромы не поселили? За заслуги перед мировым сообществом?

Гостеприимно предложили сходить с дороги в мыльню. Не отказались, с удовольствием воспользовались. После усадили за столы.

— Тебя как зовут? — спрашиваю распорядителя обеда. Вроде личность знакомая.

— Машель.

— Так и подумал, — печалюсь от тревожащих воспоминаний.

За трапезой вел себя сдержано и достойно. Икру половником не черпал и не давился, осетрину руками не хватал, стекающий по локтям соус не облизывал. Вина — глоток, как малолетка в Пасху. Остальные не стеснялись, трапезовали, ремни на животах расстегнувши. Служанки едва успевали менять сервировку.

В разгар пира появилась камеристка. Грациозная, подтянутая, в платье, зашнурованном под горло. Выразительные зеленые глаза внимательны к мелочам.

— Мессир, — обратилась зеленоглазка ко мне. — Вас просят пройти, — и представилась. — Иэлла, секретарь месс Боны.

То чего я опасался. Аудиенция. Пора брат на амбразуру. Подвиг ждет героя.

— С превеликим удовольствием лично поблагодарю хозяйку за гостеприимство, — одарил я месс очаровательной улыбкой.

С таким же успехом можно улыбаться с борта парохода приближающемуся айсбергу.

Иэлла выступала гидом, ведя меня по длинным анфиладам комнат.

— Этому гобелену пятьсот лет. Он достался месс Боне в наследство от её бабки, пфальцграфини Лаерии.

Какое наследство? У нее кроме псов никого нет. Ну, еще я и Машель.

—... Обратите внимание на портрет. Манера Картиса тяжеловата, но естественна.

— А кто на портрете? — задаю я глупый вопрос.

Иэлла чуть оборачивается. А нужны ли пояснения? Нет, не нужны. На портрете я, в золотом доспехе в шлеме с плюмажем, над телами павших героев и врагов. Еле признал.

— На поставце, на второй полке сверху, блюдо преподнесенное месс Боне благодарными жителями Бакье. Месс Бона изловила проходимца Бартоли....

"А сама-то она кто?"

— На его казни присутствовали многие знатные мессиры и месс, рукоплесканием поддержав благое деяние.

"А мне за Куманька даже во след не плюнули. Обидно."

Чудесные гобелены, мебель из кости носорога, дорогой фаянс, картины старых мастеров, все это не настолько интересно, чтобы отвлечь от статной фигуры камеристки. Очевидно Иэлла почувствовала мое пяленье на её ,,ниже спины", повернулась и выговорила.

— У меня муж и двое детей, — предупредила она.

— А у меня шесть декад воздержания, — признался я. — Не считая фронтового зарока.

— Какого именно? — в зеленых глазах ненасытность тигрицы.

— Женщин не трогать.

Она вновь шла впереди.

— Обсудим это несколько позже, — пообещала Иэлла.

Мой шаг сразу приобрел легкость и упругость.

Комнату куда пришли, назову личными покоями. Все такое удобное, округлое и дорогущее. Только женщина может ввалить воз денег за кружевную шторину, которая прозрачна в своей ажурности и потому ничего не зашторивает. Только женщина изнахратит десятилетние накопления на ремонт жилища дизайна ,,теперь так у всех". И еще доплатит, чтобы ,,как у всех" не получилось. Только женское сердце не дрогнет отсыпать центнер тугриков за ,,миленький пуфик" перед огромным зеркалом. А второй центнер за само зеркало! В его поверхность можно глядеться всей Бакьей! Я уже молчу о шкуре белого медведя! Такие в здешней фауне вообще не встречаются! Но где-то же она шкуру взяла?! Не удивлюсь если зверь мой земляк и соотечественник. Его специально транспортировали в этот мир, чтобы потом безжалостно ободрать? Смотри, мол, Вирхофф, ты хоть и редкий индивид, но ничто не гарантирует тебе выход на пенсию по возрасту. Допрыгаешься. Не допрыгался ли?

Бона распекала ссутулившегося мужика.

— Я просила скупить закладные торгового дома Рустия.

— Я скупил...

— А где их обязательства перед Ворбровской гильдией прях?

— Оно перекуплено бургомистром Хайду...

— Мне неважно кто его перекупил. Почему оно не у меня?

— Бургомистр просит сумасшедшие деньги!

— Это проблема? И с каких пор проблема?

— Нееет. Не проблема.

— И?

— Я нанял людей раздобыть интересующие вас обязательства.

— Боже мой! Флюрес?! Воровство? У бургомистра дочь на выданье. Бросьте в её подвенечное платье грязью сплетен. Поведайте родне жениха несколько занимательных историй из жизни новобрачной. Они попросят больше приданного. Хайду понадобятся дополнительные средства и т.д. У Крютто, городского казначея, сынок не вылезает из кабаков. Шепните, что тратятся общественные деньги. Заплатите, в конце концов, Куманьку, — Бона сделала паузу уделить мне мгновение.

Так я здесь из-за этого? Из-за покойного бандюка?

— ээээ.... Жанке, пускай перехватит пару караванов.

— Я сделаю.

— Сделаю? Это уже должно быть сделано. Вчера!

— Я...

— Ступайте Флюрес. И если к концу следующей декады я не получу закладную, вы окажитесь там откуда вас вытащили. В Хеймском замке.

Выпроводив мужика, Бона обратилась к нам. Вернее к своему секретарю.

— Иэлла, у вас взволнованный вид.

Подслушала? Я же говорил ведьма!

— Мессир сделал мне комплемент, — отделалась полуправдой Иэлла.

— Будь это кто другой.... Я прощаю вас. Ступайте.

Иэлла стремительно ушла. Её взгляд однозначен. Наши с ней договоренности расторгнуты. Что же, может хотя бы денег дадут. За Куманька.

— Рада встречи, — одарила Бона меня улыбкой.

— Бонд. Джеймс Бонд, — ляпнул я, словно меня кто за язык дернул.

— Лех, прекрати, — сперва удивилась, а потом рассмеялась Бона. — Какой еще Бонд? Я-то думала, ты тоже обрадуешься, увидев меня после стольких дней разлуки.

"Дней" прозвучало как-то по особенному. Вспомнил слова деда. Не могла она меня признать! Не могла, но признала!

— Я рад.

— Мне или моему секретарю?

— Обеим.

Судя по её мимике, должно было прозвучать — наглец!

— Ну что же ты стоишь? Проходи-проходи, — позвала она меня. — Посмотрю на тебя, на красавца.

Делаю шаг-другой. Вперед. А хотелось назад, к дверям.

— В Розах и Шпорах ты вел себя гораздо смелее.

Прицениваюсь сигануть в окно. Она прочитала мои намерения.

— Третий этаж. Внизу брусчатка, не клумба.

Бона покрутилась левым-правым боком.

— Как ты меня находишь?

— Прекрасно.

— Лучше чем она?

" Валери?"

— Малагарская донна, — разъяснила Бона.

— Не сказал бы, — честно признался я. — Никакого сравнения.

— Мог бы и соврать ради приличий. Хотя приличия и Гонзаго...

Бона подошла ко мне вплотную.

— После того как ты вышвырнул меня из Эль Гураба и вернулся к своей женушке, я долго думала почему. Ты ведь был у меня где? — Она показала сжатый кулак. — Так что же случилась?

— Слишком много кнутов и мало пряников.

— Возможно. Кстати, почему тебя самого выперли из Эль Гураба?

— Это личное, — не нашел я лучшего ответа. Наверное потому что не уверен принимают меня за Гонзаго или же знают как Вирхоффа.

— Личное? Настолько личное, что ты здесь, в Бакье?

— Воздух империи мне вреден.

— И не тебе одному. Верман не зря двойное жалование получает.

Бона взяла меня под ручку. Мы протопали по белой шкуре (прости земеля!) до дверей. Других дверей. Бона распахнула створины....

Если вы хотите сделать из героя послушную куклу, не тащите его в пыточный подвал, заманите в спальню. Здесь вы добьетесь от него большего. Увы, это вселенское проклятье над всяким героем и секрет его известен всему миру. Потому им пользуются без зазрения совести, а после придают огласки протоколы пыток и глумлений.

На бескрайних белоснежных просторах постельной тундры, меня без всяких сомнений утолкут до беспамятства. Обессилят и обезводят.

— Как ты тогда говорил? Малые шалости милые радости? — посмеивается Бона над моими треволнениями.

— Что-то в этом роде, — ответил я.

— Помоги снять, — попросила она поворачиваясь.

— Колье?

— А ты хочешь платье? — ехидно возмутилась она.

Не тороплюсь исполнять просьбу. Она изменилась. Это заметно. Когда женщина меняется это плохо. Значит либо она хочет отомстить, либо... Кто его знает, что за мысли засели в голове месс Боны! И лучше я думаю и не знать! А уж испытывать на собственной персоне тем более!

— Попросить еще раз? — голос звенел повелительно.

О! Узнаю. Давненько на меня не рычали. Даже спокойней стало.

Она повернулась, пронзила взглядом, заглянув святая святых моей сущности. Что там? Ничего хорошего. Тоже мне новость!

— Когда то ты мечтал облизывать мои коленки.

— Видеть, — поправил я.

— Одно другому не мешает. Или ты все еще ищешь возможность удрать? Ни прежний Гонзаго, ни нынешний никогда не бегали из спален. Из тюрем, из башен было, но из спален никогда!

— Бегать не буду, но от остального уволь, — отказался я.

— Что-то новенькое. Хотя ты же не тот самый Гонзаго. Тому только моргни. Как кролик.

— Так быстро?

— А ты нахал.

— Немного.

Она взяла со столика бокалы, протянула один мне.

— За встречу. За нашу встречу.

— А стоит ли?

— Стоит. Ты же заешь, я своего добиваюсь.

— Не всегда, — сделал я пару глоточков. Успокоить нервы.

— Учусь на ошибках.

— Не похоже. Раз опять связалась со мной.

— С тобой Лехандро. Или лучше Лех!

— Лучше Лех.

— Так вот с тобой Лех и ни с кем другим.

— Чего ты хочешь? — спросил я прямо. Чего ради юлить и играться словесами?

— Тебя, — честно и коротко ответила она.

— Вряд ли смогу порадовать.

— И не надо. Я сама.

Она забрала у меня бокал. Поставила на столик.

"Сейчас начнется. Стриптиз и пьянка", — самоуверенно предположил я.

Ошибся.

Комната поплыла в медленном круге. Темно...

0-9.

Шарю вокруг. Пустая кровать. Под руку попадает цепь. Тянется к обручу прикрепленному на моем поясе. Открываю глаза. Я на просторе постельной тундры, головой в сугробе подушке и прикован к стене.

— Лаять буду, — говорю я в пустоту. Скорее всего моего пробуждения ждут. Спектакль не может завершиться одним актом, обязательно должен быть и второй. Так и есть.

Дверь вскоре открылась. Бона выглядела довольной.

— Тебе удобно?

Заботливая какая.

— Не сказать.

— Это временно. Но ты можешь подойти к окну, без труда доберешься до таза с водой, до ночного горшка. Можешь переодеться, в гардеробе все твоего размера. Проголодаешься на столе вино и еда.

— А чего не могу?

— Не можешь выйти за дверь. Дотянуться до своего мешка тоже. Я знаю что там. Пусть спокойно лежат в сундуке.

— И как долго я буду в качестве марионетки? — я потряс цепь.

— Сколько пожелаешь. Захочешь, отпущу.

— Отпустишь?

— Отпущу. После обеда мы с тобой поговорим об условиях обретения долгожданной свободы.

— И какие условия?

— Я же сказала, после обеда. Чтобы ты не скучал, оставлю твоих хороших знакомых.

Бона хлопнула в ладоши и в комнату впустили Людоеда и Душегуба. Псы сделали круг, сшибая стулья и опрокидывая цветочные горшки и пуфики. Обнюхав все углы, завиляли хвостами.

— Лучше бы Иэллу, — проворчал я.

Бона погрозила пальчиком.

— Я отрицательно отношусь к мужской неверности. Слишком мала порция с кем-то делиться.

Странно, никогда не рассматривал своего ,,гренадера" с гастрономической стороны. Так иногда. Леденец.

Бона ушла, оставив меня под надзором псов.

— Ну, что держиморды? — обратился я к своим стражам.

Те повеселели. Кормить будешь? Мы знаем, ты добрый.

Я скормил им все что было. Даже вина налил. Псы вылакали (алкашня!) и полезли с ,,разговорами по душам".

"Ты это... не ломайся. Будь с ней поласковей," — советовал Людоед.

"Этих сук на коротком поводке держать надо," — ярился Душегуб.

"Они такие нежные и лизучие..."

"Какие?"

"Лизучие..."

"Херня! Знаешь, что их больше всего пронимает?"

"Что?"

"Ничто более, как хорошая....," — пса срубило.

Презрев обязанности оба дрыхли откинув хвосты.

Имей я дело с прежней Боной, возможно придумал бы тысячу способов её обдурить. Пообещал бы в конце концов выкуп или выпросил у Вермана титул. С той Боной было много проще! Баба хотела власти, хотела денег и хотела мужика с титулом, который бы не сильно её обременял. Мужик в смысле. Гонзаго её устраивал. Но ввиду некоторых обстоятельств и смены ролей, истинный Гонзаго испарился, а появился новый, в моем лицо. Теперь же получалось, что с тем Гонзаго исчезла и прежняя Бона. Будет забавно если эта её двойник или скажем сестра. А настоящая наблюдает откуда-нибудь и покатывается со смеху.

Бона действительно пришла после обеда. Выгнала псов. Бедняги еле передвигались. Людоед слабо тявкнул.

"Мы еще зайдем!"

— Ну, что Лех фон Вирхофф... О ты удивлен? Этот глупый заговор вышел боком многим. Но тебе стоило быть оригинальней, и не выбирать псевдоним из собственного романа.

— Сейчас уже поздно о том говорить.

— Но, тем не менее, ты провел меня как дуру.

— Ты просто не до конца владела ситуацией.

— Это так называется?

— Лучше звучит.

— Чем дура? — рассмеялась она. Странный смех. Бона не сердилась. Есть от чего запаниковать.

— Так что за условия? — перешел я к делу, дергая ,,златую цепь на дубе том". Цепь явно не златая, а про дуб угадали.

Бона сразу стала серьезной. Лучше бы била посуду, вспоминала старое и грозилась снять с меня шкуру, как с белого медведя.

— Ты сам меня попросишь.

— То есть?

— Ты попросишь, чтобы я тебя освободила и пообещаешь вернуться. Ведь кажется у тебя дела в Езре?

Вот это уже серьезно. Не знал, что и ответить. Я?! который обвел вокруг пальца Малагарского Свинаря, Императорского Вермана, мессира Карди и его родственника Мбара? Я! которому Гюнцевский университет присвоил звание профессора в науках по облапошиванию всех и всякого! Да мне памятник в Лектуре поставили!

— Поверишь на слово?

— Поверю. Тебе, Вирхофф, поверю.

— На слово?

— Конечно.

— Обману.

— Не сможешь. Будь ты Гонзаго, тогда да. Но ты ведь Лех фон Вирхофф, герой последней войны.

— Я много чего герой.

— Так что Лех? — не слышит она меня.

— Ты знаешь, я обручен.

— Это не относиться к вопросу, который мы обсуждаем.

— Зачем я тебе?

— Твои любовные похождения уже пересказывают школьницы на переменках, — послала мне воздушный поцелуй Бона. — Хочу, чтобы мне завидовали.

Подошел к столику и налил себе самую большую порцию вина. Вот задача! Кажется, чего проще дать обещание и все, ищи свищи. Но я с ужасом подумал, дав слово, не исполнить его не смогу.

Припоминаю длинный ряд своих коротких знакомств. Были и золотые горы и байки про самые расчудесные глаза, самый милый носик, самый чувственный ротик, самую длинную шейку, самую пышную грудь, самые ребристые ребра, самые миленькие родинки, самый мелкий пупок, самый чудный хохолок, самую длинную ночь и самую страстную страсть, но дело этим и ограничивалось. Клятву верности никому не давал. Только родной отчизне. За что она загнала меня в такое пекло, видно рассчитывая по-быстрому стать вдовой.

Тряхнул цепью. Чудес не бывает. Цепь прочна как мироздание. Спокойно выдержит и трех слонов и трех китов и черепаху. Из происходившего ясно, никакого обещания не дам.

По подоконнику брякнула веревка.

— Мессир Вирхофф? Мессир Верхофф? — кто-то звал меня.

Я к окну. Олл?

— Мессир Вирхофф вы тут?

— К сожалению.

— Я вас вытащу. Потерпите немного. И будьте готовы.

Тридцать минут! Легче переждать Меловой период и пережить динозавров.

— Пожар! Конюшня горит! Пожар! Воду давай! Воду! — раздаются шум и крики во дворе.

И тут же еще громче.

— Кухня занялась! Кухня!

Топот и ор.

Я быстро схватил стул и натягивая цепь кинулся к дверям. Просунул ножку в ручки. Подкатил пуфики, подпер вход. Слабовата баррикада, долго не продержится.

Олл распахнул окно и впрыгнул в комнату.

— Ты же в Рош подался?

— Подался. Потом услышал, вы Куманька уделали, повернул за вами. Только у нас было две лошади на троих. Чуть-чуть не догнали.

— Цепь!

— Тут кузнец нужен! — осмотрел Олл ,,охранное устройство".

— В сундуке мои мечи. Доставай.

Олл быстро принес мне мешок. Я извлек Тюрвинг и примерился отхватить цепь покороче. Неудобно. Отдал Волчонку.

— Руби! — и положил цепь на спинку кровати.

— Испортим.

— Руби, говорят.

Волчонок с придыхом ударил. На звене осталась глубокая вмятина.

— Сильней!

— Сломаем!

— Время, Олл! — подгоняю я его и пусть простит меня Маршалси за варварство.

Сквозь дыры пола потянула дымком. Видно огонь уже полыхал во всем донжоне. В дверь заколотили.

Олл рубанул еще раз. Цепь распалась. Клинок лопнул и разлетелся на две половины.

— Я же говорил! — возмутился Волчонок.

— Свобода всегда обходиться дорого, — говорю ему и себе в утешение. Собираю обломки и достаю Хвитинг.

— Ух, ты! — вытаращил глаза Олл. Интересно что бы он сказал увидев Грам?

— Теперь деда и пикара освободить.

— Парни сделают! Я обещал их в Рош пристроить. Чтобы по-настоящему вы их научили.

— Научу, когда вернусь.

Путь к бегству один, в окно. В дверь долбились, так что не усомнишься, за мной пришли не очень добрые дяди и, причем, не в малом количестве.

— Вы первый! — крикнул мне Олл, подтаскивая к дверям сундук.

— Пошли, потом будешь геройствовать, — крикнул я ему и высунулся в окно. Носились люди. Что отрадно в основном пикаровы парни. Правда Боновы воители заняли все вышележащие точки и приноравливались вести отстрел.

Спустились. К нам присоединились пикар и его парни.

— Эх, сейчас начнется! — радостно выдохнул Олл.

— Давайте на стену! — остудил я пыл Волчонка. — Дед где?

— У башни, — махнул пикар. — Там веревочный спуск.

Дружно ломимся по лестнице вверх на парапет. Залп смел четверых пикаровых парней. Пятый, утыканный стрелами, слепо шагнул через перила. Ударился о полированный мрамор. Ему хватило сил перевернуться на спину. Поймать солнечный свет.

— Бляха! — выругался Готвин. Стрела, прорвав доспех, царапнула плечо.

Олл подхватив оброненный щит, пытался прикрыть сразу и себя и меня.

— Не отставай! — прикрикнул я ему.

Двоих наших зажали в угол и задавили числом. Изрубили, истолкли, измесили булавами. Их крики рвались в небо с языками пламени.

Незадачливого часового, проворонившего боновых вояк, подняли на пики и, приперли к воротинам и оставили дергаться и истекать кровью. Другого, оглушив, зашвырнули живым в огонь. Двоих оставшихся загнали в подвал и закрыли.

Я выхватил щит у Олла.

— Все вниз!

— А вы? — не торопился выполнить приказ Волчонок.

— Вниз, говорю! Меня не тронут!

В этом я прав. Нет такого приказа доставить голову героя. Брать живым. Ну, в крайнем разе ранить. Не смертельно.

Волчонок продолжал тянуть время.

— Долго будешь под ногами путаться! — зарычал я на Олла. Он уже и лук подобрал отстреливаясь.

— Ладно, — неохотно согласился Волчонок.

Свистнул арбалетный болт. Прошел у меня под самой рукой. Олл охнул и едва удерживаясь за веревку съехал.

Поднимаю топорок. Оглядываюсь. Кто?

В донжоне, у распахнутого окна горящей комнаты, Бона. На подоконнике арбалет. Она смотрит, следит за мной. За её спиной пляшет огонь, подбираясь к шторам. Она и не думает покидать комнату или бежать. Будет стоять пока я на стене. Если промедлю, сгорит. Желание поквитаться за Волчонка велико. Но не стоит разочаровывать женщин. Даже не любимых.

Нас ушло шестеро. Я, дед Еня, Готвин, Олл и его парни.

— Царапина, — храбрился Олл, облизывая окровавленные губы.

— В седле усидишь?

— До Роша доскачу и обратно вернусь, — похвалился Волчонок.

До лекаря добраться бы, — тревожусь я.

Ближайший лекарь в замке Боны. Она бы помогла. Я уверен, но не могу себя пересилить. Не могу...

Через лигу Олл ткнулся в гриву коня. Пришлось остановиться.

Волчонок... Волк умирал.

— Простите меня... за Шленду. Я вас подвел.... — еле разжимает Олл зубы.

— Ты забыл, мы из одного логова.

— Все равно... Я хотел... Алэн..., — теряется связь в речи Волчонка.

Срываю с себя медальон, сую в ослабшую руку моего парня.

— Мы из одного логова, — повторяю я. — Мы из одного логова! Слышишь?

— Из одного...., — слабо улыбнулся Олл, прощаясь.

Хорошо быть героем. И мир посмотришь и себя покажешь. От рассвета и до заката: схватки, которые всегда выигрываешь; погони от которых убежишь; красивые женщины (откуда некрасивым рядом с тобой взяться?); верные друзья, помочь и поддержать; преданные товарищи, встать с тобой в один строй. Хорошо.... До той поры пока не бросишь в свежую могилу друга и товарища горсть земли. Не мала ли плата за их преданность и верность?

Я подозвал парней, что пришли с Оллом.

— Отправитесь в Рош. Найдете Джако ди Обю. Скажите, прислал мессир Вирхофф. Он вас возьмет.

— Мы бы хотели с вами.

— Выучитесь, тогда и будете со мной. А сейчас нет.

Следующий Готвин. Пикар не захотел меня слушать.

— Я остаюсь.

К Комплете добрались до Чарти, убогой деревушки в тридцать с небольшим дворов. Кузнец, не задавая вопросов, снял с меня обруч с обрубком цепи. На нем даже замка не было. Пустяковая защелка.

На первом привале спросил у деда.

— Ты говорил, меня никто не признает, если я сам того не захочу. Почему же Бона признала?

Старик подумал и напомнил.

— И еще тот, кому ты нужен.

— Зачем я ей нужен не секрет. Её ненависти хватит на десяток Лехов, — кипел я, больше от понимания, оговариваю Бону. Возвожу напраслину. Но мне не стыдно. Волчонок умер. Волчонок! Гоню беспокойную мысль. А что стоило вернуться? Я злюсь еще больше.

— Ненависти? — удивился старик моим обвинениям. — Тогда почему ты еще жив?

Что ему ответить? Не знаю. Не хочу знать.

— Сынок, и ненависть и любовь они из сердца.

Вспомнил Бону в окне горящего донжона. Мне кажется, я перестаю понимать женщин. И понимал ли я их когда-нибудь?

0-10

На Перевал, как я убедился, попасть желающих не много. Только мы. Вот и ползли подталкивая повозку. Дед ни в какую не хотел расстаться с тихоходным транспортом. Я несколько раз спрашивал. На кой её тащить? Еня упрямо отмалчивался.

Пять дней пути и мы у грозного и мрачного замка. Массивный и крупный камень в основании, помельче в кладке стен. Башни высоки, шею свернешь задирать. Нависают галереи с машикулями, в бойницах торчат острия болтов эвфитонов. Ворота... Легче перелететь, чем раздолбить или протаранить.

— Вот и добрались, — с облегчением произносит дед. Из всего нашей компании ему жальче всего лошадку.

— Сейчас посмотрим на твоих троллей, — напомнил ему. Ожидая увидеть здоровых зверских мужиков с дубьем.

Дед и пикар переглянулись. О чем ты?

На стук в калитку на нас недобро оценили, потом впустили. Бояться не боялись. Полно вооруженного люда.

Не знаю, кто там про троллей выдумки плел, на вид обычные люди. Скупы на эмоции, словами не сорят. Не принято.

— Чего вам? — спросил мытарь принимая плату за вход.

— Главного кого повидать, — попросил дед.

— Господарь Шилба главный.

— Вот его и надо.

— По какому вопросу обратиться изволите?

— Нам через Перевал.

— Надо, так идите. Две кроны с человека и плюс пол кроны лошадь. Товар везете? Нет. Повозка бесплатно.

— К Святилищу Хлоя, — уточнил Еня.

Мытарь насторожился, посмотрел по сторонам, не слышит ли посторонний, махнул рукой, подзывая помощника.

— К Святилищу просятся.

Проводили в темное помещение. Маясь бездельем, прождали с час, пока спустился господарь Шилба. Вида сурового, бородат.

— Кто тут к Святилищу? — спросил он, даже не поздоровавшись.

Я шагнул вперед.

— Для чего?

Полез в карман, достал ключ, показал. Шилб придирчиво посмотрел, только что на зуб не попробовал.

— Стало быть, ты верховодишь?

— Ага. За всех отдуваюсь.

— Со мной пойдешь. Остальные пусть ждут. Или могут обратно идти.

— Мы подождем, — заверил дед.

— Постоялый двор напротив, — снизошел Шилб до любезности старику.

Поднялись по крутой лестнице на этаж, длинным переходом прошли в башню. Пока шли любовался местными красотами. Дух захватывает! Как в кино. Весь горизонт — небо и горы, и только внизу долина, сады и домики.

Пришли. Допросная — не допросная? Канцелярия не канцелярия? Столы, бумаги, полки с фолиантами. Вся противоположная стена — камин, куда без особого труда войдет вагон леса.

Присесть не предложили, и я остался стоять в двух шагах от порога. Судя по хмурому лицу Шилба, гость вроде меня ему не к душе.

— Гардероб весь на тебе?

— Когда сюда отправляли, про фрак ни обмолвились. А что бал будет?

— Будет... Бал.

Шилб устало потер шею, словно только что меня с нее ссадил. Уставился на мои сапоги. Хромочи с момента покупки лучше не сделались. Со мной состарились, в походах и рейдах.

— Сейчас в мыльню, потом отдохнешь. К Комплете деспиной тебя примет.

— Не поздно будет для визитов?

— Не поздно.

— А кроме нее, никто не в состоянии дозволить пройти к Святилищу? Тороплюсь я... мы.

Шилб поманил меня к окну.

— Видишь?

Во дворе на острый стальной кол нанизаны две головы.

— Тоже торопились. Порядок он для того порядок, что стало быть для всех един, — и не дал мне возразить. — И для тебя тоже.

В мыльне меня препоручили грузному мужику. Банщик окатил лавку кипятком. Подтолкнул.

— Ложись.

Как-то все так... я даже забоялся. С таким в партере не управлюсь. И дзюдо не поможет.

— А душа нет? Обмоюсь и хорош.

— Здесь мыльня. А обмывают в покойницкой, — доходчиво объяснил банщик.

Шлепок по спине уронил меня на горячий камень. С испугу остеохондроз сам прошел.

Бренную героическую плоть и без того пострадавшую в войнах и конфликтах вверили мельничным жерновам. Меня месили тесто, выжимали как белье, отбивали как котлету, толкли как картошку, буцкали как дворового бобика, играли как на баяне. В промежутка деловито расспрашивали.

— Чего ж худущий такой?

— Кормят плохо-хо-хо-хо, — пытаюсь я уползти с лавки. Напрасно рыпался!

— А в шрамах чисто кот блудливый.

— Во-во кормят плохо-хо-хо-хо, а лупят не промахиваются-а-а-а!

— Оброщь! Бродяга и бродяга.

— Герой-ой-ой-ой, — стечь с мыльной пеной и сбежать не удается.

— Детей-то настругал, герой?

— Двоих-х-х-х-х! — вьюсь ужом.

— Молодец! Звать как? Детишек?

— Чук и Гек, — приврал я. Не сознаваться же что не знаю их имен.

За два банных часа с меня смыли годовой загар и выбили все запасы отложенных на старость лет солей и канцерогенов. Последний холестерин, какой имелся и тот выпарили. Как не странно, после процедур я чувствовал себя возвышено-утомленно-превосходно. Т.е. работать не могу, а вот пожрать, попить или еще чего — подавайте! Хоть на вес, хоть на разлив, хоть на вынос.

Глазом не успел моргнуть — башенные куранты отбили Комплету. Оделся в свои вычищенные одежки, покрутился перед зеркалом. Вид скромный, но достойный. В приличное общество еще не пустят, но милостыни уже не поддадут.

Пришел слуга. Я поправил пряжки ремней, полирнул сапоги о штаны. Что-то все-таки упустил. Еще разок глянулся в зеркало. Приосанился. Вылитый лорд Байрон, поры, когда его считали вампиром. Холоден и неприступен. Это снаружи. А внутри... возвышенно-утомленно-превосходно!

Так я и вошел погруженный в образ великого поэта. Вошел как под холодный душ попал. Ввели меня не в тронный зал, где полно народу и все пьют, веселятся и греются у большого камина, не в кабинет заставленный и заваленный деловыми бумагами, а в... спальню?!

"О чем же с ней говорить," — задумался я наперед — "О странствиях! О тяготах и конечных целях. О деле всей жизни и благополучном завершении начинаний."

Судьба в который раз посмеялась надо мной. Мягко сказано! Она веселилась и ухахатывалась, надрывал живот и лопалась со смеху, угарала и стебалась. Она просто ржала, как перепившая дура! А я нет.

После Боновых излишеств опочивальня деспины — келья! Квадрат помещения с высоким потолком. Ложе виде раковины жемчужницы. Остальное обычно: полочки, тумбочки, зеркало, шкаф с книгами, у окна стол накрыт. Ужин при свечах рассчитан на вегетарианца. Стог сена в салатнице, турнепс по тарелкам, силос по порциям.

Хозяйка. Деспина. Харитта. Больше сказать нечего. Невзрачна, не красавица, обыденна. Титек мало, жопы горсть. Из тех, чей светлый образ не цепляет. Её же светлые глазки устремлены... Нет, на меня так не смотрели даже хулуги. Хотя их любящие взгляды мне иногда видятся во сне. Не очень эротично, зато просыпаешься в поту и не запачканном белье.

Жанка, Бона, теперь эта... Сквозь строй гонят что ли? — размышлял я над выпавшими новым испытаниями. Может это и есть болевая точка? Как у боксера с разбитой бровью?

"Не раскисай," — подбадриваю себя, пытаясь вспомнить что-нибудь хорошее. Вспомнил. Головы на коле. Напоминаю. —

"Ты здесь не просто так, а на задании!"

Нисколько не легче. Обругал Рауфа. Ни за что собственно.

— Рад видеть вас деспина, — поклонился я. Надо было с чего-то начинать. — Не скажу тоже самого о причине моего присутствия в ваших апартаментах.

Мои слова не совсем то, чтобы Харитта хотела в данный момент услышать.

Я медленно прошел к окну. Остановился посмотреть на сервированный стол, сделал петлю к книжному шкафу, подобрался к окну. Замер.

— Присматриваешь себе местечко, — язвительно спросила деспина.

Она прочитала все книги про стерв, сотни томов про принцесс и полтысячи про приключения оторв. Она верила можно остаться девственной в борделе, не тронутой в солдатском обозе, и востребованной после амуров с одной третью дееспособной части державы. На основании прочитанного, грезила вить из мужиков веревки, вытирать об них ноги, повелевать ими движением бровей, приказывать им взглядом и посылать бедолаг на смерть легким выдохом. И что прикажите делать? Прикинуться сторонником феминизма?

— У вас здесь красиво, — отрешено говорю. Как-никак Байрон, душа поэтическая и возвышенная. — Горы.

— Неужели? А я думала ты любуешься своими предшественниками. Тот, что справа...

— Деспина, — корректно перебиваю её. — Уж прости за откровенность, я не намерен заниматься блядством, как бы обстоятельства к тому не подталкивали.

Грубость заставила Харитту опешить.

— Ты хочешь сказать.... — взбрыкнула она, хотя было проще спросить, я тебе не подхожу?

— Совсем не то, — замахал я руками. — Причем тут ты. Для меня изменить данному в церкви слову ни что иное как блядство. И оно мне претит.

— То есть ты спокойно пробудешь здесь до первой септы и ляжешь под топор?

— Нет, суну тебя в мешок, перебью стражу, прикокошу вашего сторожевого пса господаря и увезу за тридевять земель, где мы будем жить долго и счастливо, — печален я в своей шутке.

— Не получится, — не восприняла она моего ,,англицкого хьюмора".

— А я и пробовать не буду. Плаха так плаха.

— А как же Святилище?

— Есть вещи, которые должен сделать, а есть, которые обязан хотя бы попытаться совершить. Святилище из разряда последних. Я попытался и не получилось. Такова судьба. Я фаталист.

— Кто?

— Человек, который верит, что все события жизни предрешены. Если мне суждено лечь завтра на плаху, то этого не избежать в любом случае.

Прозвучало по книжному заумно и книжно.

— Во что еще ты веришь, — соизволила она пройтись к окну, очевидно полагая, то, что вижу я поможет лучше меня понимать.

— Что нарушать данное слово грех. Нарушить данное слово женщине еще больший грех. Даже если претендентка превосходит её и по красоте и по положению, я чуть не покраснел от вранья.

— Подлизываешься? — почти раскусила она меня.

— Говорю правду, — ,,искренен" я.

— Разве может мужчина говорить правду? — гневается деспина и очевидно не без причин. — Вы? Двуязыкие змеи!

— Двухголовые, — поправляю её.

— Двухголовые, — соглашается Харитта.

— Говорю за себя.

— Значит у вас любовь? — трясет её от моей наглости спорить.

— Как бы банально не звучало, да.

— Врешь. Вам плевать на любовь! Вам раз-раз и в постель.

— Никаких раз-раз и в постель, — моя очередь возмущаться. — Постель тут причем? Не надо путать физиологию и чувства.

— Ах, физиологию?! — взвыла Харитта.

— Да. Постель отдельно, любовь отдельно, — тверд я.

В гневе моя оппонентка еще некрасивей, чем в обычной обстановке.

— И ты значит, никогда не изменял своему слову? — для убедительности она берет из шкафа книгу и бросает мне. Убедись!

Толстенный том. ,,Мужская неверность в зеркале истории. Один миллиард поучительных примеров". Про меня что ли? Нет. Всем досталось. От очередного Синего (или розового) Чулка.

— Никогда. Изменить любимой, для мужчины это все равно... ну все равно как потерять девственность. Один раз и все. Конченый подлец!

— И никогда не спал с чужими женщинами?

— Вротердам, Попендаген и Доггистайл* я практикую только с женой, — заявляю категорично.

Она ничего не поняла, но почувствовала, это что-то очень хорошее, но для нее табу!

— Впрочем к чему наш спор? Пусть каждый останется при своем мнении, — я сел за стол.

И сожрать нечего! Кругом капуста, морковка и брюква! Кулинарный намек, все мужики — козлы?

— То есть ты так просто просидишь до первой септы? — не может успокоиться она.

Эдак её прибило на диспуты. А может ждет когда начну рассказывать жалостливые истории, ползать на коленях, лизать ступни, сосать пальцы ног и страдать прочей дурией, о которой пишут в книжках. Дескать, нет предела возможностям удовлетворить женщину? Какие возможности?! Что х..ем не доеб...шь, то яйцами не дошлепаешь! Вот тебе и предел и возможности.

— Для начала поем, — я показал на сервировку, не представляя, как это сено есть. — Не возражаешь? Потом на боковую. Могу почитать, — указываю на шкаф забитый макулатурой. На всех обложках прекрасные дамы обнимали, целовали и задирали ноги на рыцарей, маркизов и графьев. — Или продолжу разговаривать с тобой. В чем ценность встреч? Даже вот таких мимолетных. В общении.

— То есть разговорами дело и закончится?

— А что ты от меня хотела? Про блядство уже сказал. Если тебе нечем заняться или не подходит мною предложенное, тогда вяжи или вышивай. Или ложись спать, — я горько усмехнулся, словно что-то вспомнил из без возвратно утерянного. — Ты не храпишь во сне?

— Нет, — ошалело ответила она.

— Это хорошо. Я сам не храплю и не люблю, когда храпят, — умиляюсь я, — Правда Лидочка иногда храпит. Когда.... Ну после этого все.

— Лидочка? — захлопала глазами Харитта. Мне полагалось добиваться её расположения, а не придаваться приятным воспоминаниям семейной жизни.

— Лидия дье Феера ди Гошен! — гордо произнес я.

Деспина прошлась собраться с мыслями.

— Так значит у вас любовь? — вернулась она к больной теме. — А как тебе это? — и поддернула подол платья.

Провокация! Противник прибег к запрещенным приемам!

— Очень качественные чулки. Но лучшие вяжут в Дю Рионе. Двойная нитка и еще кружавчики, — чесал я.

Она открыла рот, напомнить не о чулках спрашивает. Но решила по-другому и поддернула подол еще выше.

— А кроме чулок, — попробовала она направить мою пуританскую мысль.

— Петля спустилась, — показал я пальцам. Коленки Харитты остры до не приличия. Но в женщине с задранным подолом недостатков быть не может! — Дай угадаю, кружева растительные.

Она поддернула подол еще выше, показать — фиг тебе, геометрические!

— Мне растительный больше к душе, — покачал я головой. Оставив в покое диетические голубцы, спросил позевывая. — Не возражаешь, если я лягу. Ты с какой стороны будешь спать?

— Так и знала! Все ты врешь! Думаешь меня в постель затащить. Только у тебя ничего не получится.

— Почему это? В смысле почему спать не получится?

— Потому что у меня вот! — Харитта задрала подол высоко-высоко. На ней блестел хромированным железом пояс верности. На танке Тигр броня скромнее!

Я махнул рукой.

— Не помеха.

— Что значит не помеха? А куда ты...

Она непонимающе уставилась на меня, забыв опустить платье.

— У меня ключ есть. — сообщил я.

— Врешь!

— Не вру.

— Нагло врешь! — твердит о своем Харитта. Ей нужна хотя бы маленькая победа. Чтобы со спокойной совестью отправить меня на плаху.

— Хочешь убедиться?

— Хочу!

— Хорошо. Но я тебя не заставлял.

— Ну-ну, посмотрим.

Я извлек ключ подаренный мне Рауфом. Если новатор ошибся в расчетах, мессиру Вирхоффу осталось недолго жить.

— Где дырка? В смысле скважина, ну куда вставлять, пихать, — начал я перечислять. Все равно получалось двусмысленно. Вставлять, пихать....

— Вот здесь, — показал Харитта.

Я вставил (господи боже мой! Ключ вставил! Ключ!) и пошуровал. Замок щелкнул. Подхватил пояс и отшвырнул подальше.

— А говорила вру.

Мужественно убираю руки от... от... от... Убрал я руки!

Она не знала что и сказать. Её нагло игнорировали! Такую... такую самую лучшую.

Харитта в сердцах пнула подкачавшую защиту, плюхнулась в кресло и разревелась самым натуральным образом.

— Чего ты ревешь? — подполз я к ней на четвереньках.(Ей польстило) Взял за руки заглянул в лицо. — Ты же умница, красавица. У тебя все еще будет.

— Когда?

— Не сейчас, так потом

— Все потом! Все потом! Я уже старая...

— Ну, какая ты старая...

— Мне двадцать пять! Я старая и никому не нужная. У меня даже любовника нет!

— Почему?

— Не полагается.

— Несправедливо.

— Скажешь тоже!

— Ну не реви, не реви белугой!

— Буду.

— Не реви, а то подумают из-за меня.

— Пусть думают!

— Я же тебе ничего плохого не сделал и не сделаю.

— Вот именно. И хорошего тоже... Не сделаешь...

— Пойми, я человек связанный святым словом, — гладил я её по руке, потом по коленке, подбираясь выше и выше. — Я не могу изменить слову.

— Все ты можешь!

— Не могу.

— Мооожееешьььь...

Она буквально захлебнулась слезами.

— Ты разбиваешь мне сердце, — я театрально страдал у её ног. Ей нравилось и она продолжала.

— А я буду!

— Ну не надо, — я поцеловал её в щеку.

Слезы деспины горьки, как горько одинокое сердце.

— Ну что мне сделать, чтобы ты не плакала?

— Что-нибудь...

— Что именно?

— Доггистайл.

— Ты хоть знаешь что это такое?

— Нет.

— Может тебе этого совсем не нужно.

— Нужно! — заблестели её глазки. Она чувствовала свою близкую победу!

— Не плачь.... Если ты поклянешься, — чуть слышно произнес я.

Плач уменьшился.

— В чем?

— Что никому не скажешь,

— Да.

— Нет, мы вместе поклянемся, что все останется между нами.

— Ага, — согласилась она, живо вытирая слезы.

— Повторяй! Пусть небо будет нам порукой, что мы сохраним втайне от всех наше деяние.

Она повторила, пропуская гласные и целые слова. Получилось что-то вроде.

— По пу буду!

Как порой мало надо женщинам. Достаточно фальшивой крошечной победы.

— И мы все-все будем? — спросила Харитта перестал всхлипывать.

— Все, — заверил я.

— И доггистайл?

Вот заладила, одно и потому!

— Обязательно, — заверяю её.

— И попендаген?

— Если будешь настаивать.

— И вротердам?

— Да. С чего начнем?

— А что порекомендуешь?

О, как! На подобный вопрос я уже отвечал когда-то давно.

...— Солнце мое, я знаю тысяча один способ возлежания.

— Так давай возлегем этими тысяча одним способом. — щебечет моя пташка.

— Все не успеем.

— А ты поторапливайся. Мне еще в магазин за хлебом идти....

Деспина отоспалась на мне за всех мужиков что пропустила в своей жизни.

0-11.

Через три дня (догадываюсь почему) нас проводили в подвал, открыли узкую кованную железом дверь.

— Держитесь правой руки, не заблудитесь, — напутствовал Шибл.

Потолок, пол, стены туннеля из хрусталя. Играет свет, бегают всполохи, переливаются блики. Красота такая, варежка сама открывается.

Выход на карниз. Вниз надо прыгать с трех ростовой высоты. Пикар спустился первым. Я помог деду. Готвин его подхватил.

— Спасибо сынки. А то развалюсь. А еще идти и идти, — поблагодарил Еня.

Если бы... Нас ждали. В конце спуска. Семеро. Одетые в разноцветные одежды. Красный, оранжевый, желтый.... Достали клинки. Никаких переговоров или условий. Может им ключ нужен? Может быть. У кого спросишь? У того косоротого, что прет буром, размахивая отличной железякой, способной развалить от плеча до пупа.

— Лешек, сынок, ты только меч ТОТ не бери? — просит дед, приноравливаясь взяться половчее за посох.

— Ладно, — заверил я его, вооружаясь Хвитингом. — Только и ты под ногами не путайся. Встань в сторонке.

— Я пособить.

— Вот и пособи, не путайся. Куда ты против них со своим дрыном.

Дед понуро отстал. Я оглянулся. Устал он.

На их стороне численное превосходство и мастерство. Даже пикар только и делал что отступал и оборонялся. Я тоже отступал. Шаг за шагом нас теснили вверх к карнизу. Одна беда, обратно на него не заскочишь. Я попробовал уклонится в сторону, растянуть фронт, а если придется, то и побегать. Уж что-что, а бегать герои горазды. Не вышло. Все пути блокировались. Все атаки отражались. Однако отступать нам позволяли безо всяких помех. Отошел на шаг-другой, передохнул. Опять уперся, пока тебя не вышибли с позиции.

"Надо было Грам взять", — попенял я на себя и на деда. Вот важность. Зато бы в нашу пользу счет был. А так!

Словно услышав мысль четверо отсекли меня от пикара с которым мы шли плечо в плечо и как-то уж сходу его разделали. Только что Готвин умело отбивался, ни в чем сильно не подставляясь, а на-ка! закровянила грудь проткнутая с правой стороны, расползся доспех вскрытый на животе, отказала нога пробитая насквозь. Пикар сдался в минуту. Раз и вскрыли горло. Он всхрапнул, неловко упал, потянувшись взглядом к старику. Прости!

Теперь поочередно ,,каруселью" обрабатывали меня. Что япошки русский флот при Цусиме. Я старался, как мог. Но отступал. Не тягаться мне с ними. Но сдаваться не думал. Нет! Как сдаваться? Последний боец в отряде!

Я уже прикинул изловчиться скакнуть назад, и успеть добраться до Грама. Но такого шанса мне не предоставят.

— Дед! — окрикнул я Еню. — Достань меч! Достань! Все равно подыхать, так хоть с честью. Хоть одного положу. За пикара поквитаюсь.

Вместо того чтобы послушаться, старик заковылял мне на помощь.

"Убьют!" — плеснуло в сердце холодом.

Из всех звуков я почему-то явственней слышал неуверенные старческие шаги.

— Давай! Давай! Сука криворукая! — погнал я себя в атаку. Вспомнил пикара. Нет, таких догов мне не надо. Не надо! Хватит с меня Сент-Уада! Лучше уж тут! Все одно, под каким камнем лежать. Теперь я понял, почему не взял ни Гутти, ни Вика, ни Рауфа. Они бы легли вместе с пикаром. Здесь. Ни за что ни про что. По неясной для меня причине. Вольно или не вольно, я подарил им короткий отрезок жизни. А это не плохо!

Они отступили. Не знаю почему, отступили. В тот самый момент, когда дед доплелся до меня.

Задыхаясь, я хватал воздух ртом. Не в силах продолжать. Какой продолжать? Мне бы вздохнуть-выдохнуть. Тот, что в красном кивнул мне, и ,,цветные" ушли. Я привалился к ближайшему камню.

— Вот и обошлось, — вздохнул дед.

— Обошлось, — промямлил я, не в силах злится.

Малость передохнули. Я завалил пикара камнями, забрал его мешок.

— Пойдем что ли? — спросил дед.

Выглядел Еня плохо. Еле двигался. Хоть на заплечья сажай.

Потихоньку спустились в долину. Умылись в ручье. Присели на дорожку.

Старик медлил, хотя до этого подгонял меня. Я не торопил. Столько испытаний выпало. Но все обернулось хуже не куда.

— Все, сынок, — устало произнес Еня, выпуская из рук котомку.

— Отдохни, батя — забеспокоился я. — Успеем.

— Не в отдыхе дело. Закончилось мое времечко, — непослушной рукой он достал кошель и протянул мне. — Я вот повозку нашу продал и лошадку. Тебе пригодится.

— Прекрати, — я тихонько похлопал по плечу, подбодрить. — Отдохнем и пойдем. У нас с тобой дороги — топай да топай!

— Нет, Лешек никуда я уже не пойду, — дед вздохнул тяжело и повалился на бок.

Подхватил поддержать.

— Ты что батя? Может воды? Скажи? Ты скажи. Давай отдохнем. Позже пойдем. Кто нас гонит? Никто. Подожди, я сейчас, — засуетился я. А у самого внутри все поджилки трясутся, дых перехватывает, мысли путаються.

— Ты вот что... Послушай меня. Послушай..., — заторопился говорить Еня. Поймал меня за рукав и не отпускал, словно боялся не успеть рассказать. — Обманул я тебя.

— Обманул и ладно, — соглашался я. Сердце металось что лист на ветру. Дед угасал на глазах. Осунулся, посерел.

— Не ладно. Не ладно... Обманул. Там, на дороге обманул. Не было в Роше ни Йонге, ни месс Итты. Ушли они. За три декады, как тебе вернуться. А я ждать остался. Прости, сынок.

Он попробовал приподняться на локте. Удобней меня видеть.

— Лежи, лежи.

— Уж належусь скоро, — задыхался дед и продолжал. — Куда ушли не знаю. Йонге так сказала, найдет. Я вот тоже думаю, найдешь. Человеку без дому нельзя. Геройского он вида или обычного. Должен быть у него дом. Должен быть у него угол, где его ждут. Место, за которое в жизни надо зацепиться, а не лететь по свету перекати-полем. Но это после. Ты как доберешься.... До святилища... Не спеши, не торопись шкатулку тревожить. Может подвох какой... Не спеши... И меч этот клятый не тронь. Меч особенно....

— Сделаю. Сделаю. Дойдем. Ты мне подскажешь... Подскажешь... Я тебе его отдам нести. Сам и пальцем к нему не прикоснусь. Или хочешь в ручей брошу? Мне одного хватит.

Дед задышал часто.

— Лешек, ты меня под черемухой положи. Там землица мягкая, хорошая. Да и ручей. Журчит... Веселей...

— Ты помолчи, — просил я деда, держа его слабеющею руку, не решаюсь хоть на мгновение отпустить.

— Дак и намолчусь. Доведется с Гутти свидеться.... Повинись за меня... Обещал вернуться. Обманул. И её обманул...

Дед замер, выдохнул глубоко и ослаб.

Рано или поздно старики уходят, унося с собой светлую любовь к нам и понимание нас, таких какие мы есть на самом деле. Беспамятные, недобрые, мелочные, скупые. Уходят, как гаснут выгоревшие свечи. Тихо и робко. И не достанет нам после их ухода и до скончания нашего века теплоты их, пусть даже и малой и света их, крохотного и необходимого.

Я сидел рядом с Еней, поправляя и разглаживая ему сбившиеся одежки. Не отпускал его стынущую натруженную ладонь. Так пусто... Так пусто...

Долго рыл могилу, ровнял края, выбирал осыпавшуюся землю. Я выполнил просьбу старика. Положил там, где он просил. Под черемухой, в мягкую землю, слушать, как журчит ручей, прыгает по камешкам волна, крутя и кружа опавший на нее лист. Я понял, почему так хотел зимы. Настоящей, стылой, трескучей от долгих морозов. Когда сидишь у огня. Когда есть хоть кто-то. Тот же огонь. И тепло...

Тропа вьется и уходит в расщелину. Из расщелины тянется встречать туман. Липкий, тяжелый, табачный. Он вокруг меня, под ногами, с боков, сзади, впереди, над головой. И, наверное, внутри...

К моему шагу пристраивается Маршалси.

— Видал деятеля?

Поворачиваю голову к мутным фигурам. Гонец? Перед ним лежит лошадь. Загнал?

— Коню-то зачем наливали? — укоряет гонец нас.

— Так просил же! — возмущен Маршалси претензией.

— Кто? Конь?

— Да, ты!

— Я? — не поверил гонец и тяжко вздохнул. Как до такого додумался? — И что же делать?

— Во весь опор на нем сейчас точно не поскачешь. Так что топай от Мюррея пешком.

— Может того? Опохмелить? — спрашивает в растерянности гонец. — Очухается.

Маршалси пожимает плечами.

— А где взять? Самим бы не помешало. На легкий ход ноги, — он довольно подмигивает мне. — Патриаршего кларета. Как насчет Патриаршего кларета, Вирхофф.

Кларет кларетом, но...

— Я Тюрвинг сломал, — винюсь я.

Фигура Маршалси безмолвно тает, словно обидевшись на мое признание.

Наперед забегает Амадеус.

— Сеньор Вирхофф вот послушайте, для Соль сочинил.

Бард быстро листает толстенную тетрадь. Вижу чистые страницы. Должно быть, то, что он мог написать, но не успел.

— ...В доме тихо-тихо, там, где образа.

По свече стекает желтая слеза.

Что лежит на сердце, я не утаю,

Как же я тебя люблю...

— Здорово, — признаю я.

— Ей бы понравилось?

— Сто пудово.

— Вы передайте ей.

Амадеус подает мне тетрадь. Тянусь взять.... Ничего не получается. Нет Амадеуса, нет тетради, нет Соль.

Потом были Ваянн и Ли, Олл и Алэн, Эйжа и видия Рона. Последним дед Еня.

— Провожу немножко? — спрашивается он.

Я только молчаливо киваю — проводи.

Дед идет рядом, не поспевая за мной. Мне хочется бежать, но стискиваю зубы и сбавляю шаг. Он все равно не успевает. Я замедляюсь. Еня молчит и отстает...

Туман закончился. Такое чувство, будто в меня всыпали битого стекла. Куски режутся и колются и все болит. Не высказать как болит...

Святилище так себе. Словно в спешке строили. Или смету строителям урезали. После того как они губу раскатали царский терем возводить, денег им выделили на собачью будку. По средствам и стройка. Не считая того что утянули.

Протиснулся. В интерьере голые стены и пустые окна. Посередине пола лаз. В погреб, значится, следует спускаться. Спустился.

Со всех сторон сеется свет. Не слишком яркий, но достаточный увидеть постамент. Делаю шаг, сверху закрывается плита лаза. Значит, задачка требует обязательного решения. Отложить на потом не удастся.

Подхожу к постаменту, смотрю на шкатулку. Как и описывали. Она самая. Жду. Ожидания оправдываются. Опять шум раздвигаемых камней. Разошлась стена. Работодатель.

— Давно не виделись, — смотрю я на него не очень дружелюбно. — Сомневаюсь, от нечего делать явился.

— Правильно сомневаешься.

— Не за мечом? Хороший меч. Как в руки возьмешь, все! тушите свет и разбегайтесь.

— Так и должно быть. Грам символ Войны и Смерти. Тебе над нею власть.

— Хочешь сказать, с ним я бы мог мир во всем мире сотворить.

— С этим мечом ты не проиграешь ни одной войны, — вывернул правду работодатель.

— Так-то ни одной?

— Ни одной.

— Даже если бы один против целого полка?

— Даже в этом случае. Так или иначе победа за тобой. Или ты запамятовал сказанное тебе в храме Змея Прародителя?

— Помню. А шкатулка для чего?

— Кроме Войны еще существует мир. Не в понятии состояния общества, а МИР. Следует открыть шкатулку и познать единство не единого. Как черное и белое. Не зря на ней символ Созидания.

Восклицательный знак с двумя точками вместо одной? Созидательней не придумать!

— А ты-то здесь зачем? В качестве шпаргалки? Или инаугурацию вступления в должность провести?

— Объяснить.

— Объясняй и проваливай. Сам знаешь, с тобой у нас теперь никаких договоров нет.

Поп обошелся без преамбулы.

— Открыв шкатулку, ты обретешь знания.

— Из книжки-то? — насмехаюсь я.

— Из этой, да.

— А дальше?

— Дальше, забудешь все, что с тобой происходило. Нельзя владеть миром и поддаваться чувствам и эмоциям.

— Как все забуду?

— Забудешь. Включая момент обретения знаний.

— То есть свое прошлое?

— Прошлое, — подтвердил он. — Ничего болеть, — поп указал на сердце,— и тревожить, — коснулся лба, — не будет. Ни чувств, ни воспоминаний. Ни приятных, ни неприятных.

"Хорошо бы," — мелькает мысль. — "А то на душе паршивей паршивого."

— Как дохлая рыба?

— Не знаю, что это такое.

Я ощутил то, что во мне. Что там кроме выматывающей, режущей, жгущей боли? Может и в правду забыть? Легче станет. Забыть парней в полосатых тельниках, стоявших со мной в одном строю. Забыть Маршалси. Забыть Амадеуса. Забыть Сен-Уад. Забыть Волчат. Олла, Алэна. Забыть Форэ и Ли. Забыть Рош, Йонге, Итту, деда Еню. Всех! И мертвых и живых! Взять и забыть! И ничего не болит, не кусает, и не ноет. Благодать!

— Просто отлично, — согласился я, заманчивой перспективе грядущего.

Достаю Грам и протягиваю бывшему работодателю.

— Держи...

Покрутив на цепочке ключик, отдаю.

— ...и это тоже забирай.

— Ты..., — ошалело уставился на меня поп. — Ты отказываешься от..., — он не в состоянии выразить ОТ ЧЕГО Я ОТКАЗЫВАЮСЬ?!!!

Понятно, почему дед Еня старался не допустить, чтобы меч попал мне в руки. Боялся, попривыкну я во всем верх держать. Стану всегда правым в праведных и неправедных делах. Единственным и непогрешимым. Это вам не Папа Римский, а тот кто над ним! И кто? Человек с головой и сердцем дохлой рыбы?! Прямо Саурон и Саруман в одном стакане! Пейте!

— Отказываюсь, — подтвердил я. — Так что бывай, а я пошел. Дорого просите за корону.

Огибаю работодателя и направляюсь в туннель. Другого выхода все одно не отыскать.

Не скажу, что чувствую себя обделенным или обкраденным. Что мое, то мое! Сколько есть! И хорошее, и плохое. И того что солоно, и того что горько. Ну и сладкого малость. Мое! И не отчего из моего прошлого не откажусь!

Все-таки остановился сказать. Каскадер он тот же артист, не может без красивых слов.

— Если что удумаешь. Давай как-нибудь без меня. Хорошо? Ну и договорились.

0-12. Эпилог.

Блудил по свету неприкаянным и никому не нужным. Подрабатывал охранником, преподавал фехтование отпрыскам благородных семейств, кантовался в сторожах. Нигде дольше декады не задерживался. Словно шальной ветер гнал вперед. Вперед? Вперед для меня любая из сторон света. От заката, На закат. На выбор.

В одной из деревень, уже не помню какой по счету, одна солдатка расчувствовалась моему бродяжьему виду.

— Оставайся.

Заманчивое предложение. ,,Оставайся" открывало множественные перспективы на сытое житье.

— Денег нет, — отказался я.

— Эх, ничегошеньки вы мужики не понимаете, — сокрушалась баба. — Чего мне с твоих денег? Мильоньщицей стать? Иди уже? Приголублю.

— Так не пропаду.

Отстала, но накормила на убой.

— А то до зазнобы своей не доберешься. И чем она тебя так присушила, на других и не глядишь.

— У нее задница шире твоей в два раза, — пошутил я.

Баба простодушно рассмеялась.

— Ешь, трепло несчастное.

Однажды на перекрестке попался указатель. Санта Фе. Далеко же меня занесло. Свернул. Санта Фе так Санта Фе.

Дорога показалась знакомой. Такое бывает. Твердо знаешь, никогда здесь не был, а путь знаком. Знакомы дома вдоль обочины, знаком покрытый мохом пень, камень исчерканный каким-то каракулями, журавль над колодце. Кривится в сторону. Лужайка, на которой выставлены ульи. Весело роятся пчелы.

Остановился. Не по кругу ли зарядил?

— Итта, доченька, кликни ты его! Второй раз мимо проходит. И еще раз пройдет, головы к нам не повернет.

Оглядываюсь на голос. В распахнутом окне Йонге, нянчит на руках спеленыванного* ребенка. На тропинке в десяти шагах от меня Итта. Смотрю на всех по очереди. На Йонге, на ребенка, на Итту. На душе становится тепло и спокойно. Я пришел. Пришел домой.

— А то ишь! Ждешь его ждешь, а его все нет и нет, — качает бабка дите. — Малец растет, ни разу отцовых колен не обмочил. А? Куда это годится?

Дите начинает кряхтеть и вякать.

Итта спускается открыть калитку. Я подхожу и долго смотрю на неё.

— Забыл, какая ты красивая, — мямлю я и сграбастываю в объятия.

Мы стоим. И ничего над нами не довлеет. Даже наше расставание. Даже моя глупость.

— Будь я художник, — шепчу ей. — Твой портрет стал бы вершиной моего творчества.

Она помнит нашу первую встречу и отвечает.

— Но ты не художник.

Малец орет, требуя прекратить разыгрывать драму. Первую встречу они вспомнили? Последнюю лучше вспомните! От сырости, что ли на свет появился? Да, влажненько было. Хлюпь за боже мой!

— Идите вы в дом! — требует Йонге.

В комнате порядок женской руки. Сапогов в красном углу нету, штаны не разбросаны, носки сырным запахом мух не приманивают. В корытцах замочено белье. Пеленки и постельное по раздельности. Стоит ли так утруждаться? Я трусы и полотенца в одной воде стирал. Причем трусы первыми.

— Тебя-то точно обнимать не буду, — предупреждаю Йонге. — И камыш свой сдашь мне под опись.

— Дождалися. Командир прибыл. Тут ему не метено, там ему не стелено.

Окидывает меня придирчивым взглядом, ничего не упускает.

— Поизносился, поистрепался, — сокрушается бабка. — Поистаскался-то! Не узнать.

Итта вопросительно глядит на меня. Дурное желание покаяться, решительно подавляю. Делаю честные глаза. На всякий случай вспоминаю, что говорил копейщик своей зазнобе.

Ей хочется мне верить, не смотря на все сомнения, и она верит. Таковы женщины. Вера для них важнее правды.

Долго умываюсь, словно работал в забое и теперь отмываю въевшуюся до костей грязь. Потом сажусь за стол, Йонге накрывает. С удовольствием вдыхаю аромат наваристого супа, жареной с подгарками картошки, домашнего хлеба и пирогов.

— Ишь ты, видать не кормили давно, — смеется бабка над тем как я уплетаю. — Винца тяпнешь? С дорожки.

— И так дурной, — отказываюсь я.

— Может, в мыльню сходишь? Натоплено. Вода еще не простыла.

Смотрю на Итту. Она краснее и делает вид, что занята мальцом.

— Сам обойдешься, не маленький. А то сынка твоего купай, тебя купай, — опять цепляется ко мне бабка.

Пускай. Мне не обидно. Мне спокойно.

Парня начинают перепеленывывать. Обделался от пяток до ушей. Совместно, в четыре руки, справились.

— Ты ножки покрепче пеленуй, покрепче. Ровненькие будут. Ровнешенькие, — учит бабка Итту.

Потом Итта садится кормить. Распустила шнуровку, поднесла ребенка к груди. Застеснялась, заметив как я наблюдаю, но потом поняла, меня больше интересует едок, нажвыкивающий мамкину титьку. Мадонна с младенцем. Про отцов так красиво не придумают. Никто и не вспомнит и не скажет спасибо тому, кто эту молочную кухню раскочегарил!

— Лешек да Лешек, мало одной заботы, теперь две! — бабка подает мне сонного сын. — Он хоть не разумеет толком, а больше всех тебя дожидался. Где отца носит? Войне конец, а он все при пригеройствах.

Я прицеливаюсь принять сверток.

— Крепче держи. Не укусит.

Хрен его знает, как держать? Вдруг притиснешь сильно, или неправильно, что сделаешь. Не прошло и минуты, слышу, как мокнут мои штаны.

— Во! Признал, — смеется довольная бабка.

Смеется Итта, смеюсь я. Один этот, горластый, начинает плакать.

— Это тебе не саблей махать, подначивает Йонге, забирая ссыкуна. — Погоди, — говорит она Итте. — Он еще спрашивать будет, когда народился и дни сочтет. Его это дите или нет.

— Ничего я не буду считать, — отвечаю въедливой старухе, полдня упражняющейся в острословии в мой адрес.

Потом выхожу в сад. Под яблони. Всегда сколько помню, любил яблони. И яблоки тоже. И Яблочное винишко по... в прочем это уже былье.

Приходит Итта.

— В вещах твоих нашла, — и протягивает ключ на тонкой серебряной цепочке.

Эх, нельзя злоупотреблять нецензурными выражениями при женщинах! Это какой ключ работодателю всучил? Зараза! Какой хороший и действительно нужный ключ отдал! Как же так? Где глаза были? А? Ну, непруха!

Йонге выносит посапывающего сына. Угомонили курносого. Припомнилось детское. Потяну тебя за нос, чтоб не вырос ты курнос!

— На-ка, понянчись, — вручает бабка мне мальца.

Совсем рядом горные пики манят, подмигивая холодным льдом. Вспоминаю про ключ. Мотаю головой. Чудеса!

— Говорят за этими горами есть интересное место, — тихонько рассказываю сыну. — Йони называется.

— Ты чему ребетенка подучиваешь? — услышала бабка мой шепот. — Еще отец называется. Родитель!

Лешек начинает ворочаться. Лешек. Пока. Вырастет будет Лех Вирхофф! Может даже и фон, и князь, и граф. Но это когда еще вырастет!

А ключик-то как жалко....

Комментарии.

Михирь — (старорусское) хер.

Вжик — тезка героя мультика.

Бюзик — сокращенное от бюстгальтер.

Полный бакштаг — морской термин. Отклонения курса на 90 градусов.

Второй круг — Из Данте. Там терпели муки прелюбодеи и развратники.

Вопрос с плохими стихами решился просто. Взял свои. Из заброшенного вольного пересказа Филатовского Федота-Стрельца.

Йони — санскритический термин обозначения женского полового органа.

Kiss — рок-группа. Во время концертов исполнители выступали в ярком гриме изображая Демона, Человека-кота, Звездного ребенка и Космического Туза.

Наелся, напился..., — совсем недавно услышал (и подивился!) из уст подрастающего поколения. Сказано было к месту и с чувством.

Вротердам, попендаген... — жаргонное название способов коитуса. Авторства не знаю, но в обиходе слышал и слышу часто.

СпеленЫвывать — в словаре Тришина через ,,ы" , так и написал.