Один осколок попал в диафрагму и чуть-чуть выпирал в средостение. Его вырезали — операция была сложная. Чуть-чуть выше и левее — и в сердце бы попал.
Еще один перебил ключицу. Один поцарапал подвздошную и застрял в кишках, в брыжейке. Его тоже удалили. Один содрал кожу на голове. Чуть ниже и правее — мозг. Опять повезло.
Еще семь осколков застряли в мякоти, в мышцах и подкожном жире. Все это пустяки.
Раны заживали. Ивик начала вставать. Мышцы разрабатывать нельзя — надо ждать заживления. Она ходила по коридору, взад-вперед. В такую погоду в больничный сад не выйдешь. Она взяла в библиотеке "Культурологию" иль Крона; Кейта притащила ей с Тримы Дмитрия Быкова и на немецком языке, который Ивик тоже знала — книгу теолога Гольвитцера. Еще лежали три нечитанных последних альманаха "Снег", в одном из них были стихи Женечки, еще старые. Еще отчего-то вдруг захотелось освежить знания дарайского — почитать потом кое-что, Ивик взяла учебник и занималась ежедневно. Тумбочка у кровати завалена книгами. Потом Марк принес ее маленький эйтрон, пальцы уже работали, хотя неуклюже и с трудом, через боль — и она снова стала писать.
Читать и писать — чего еще человеку в жизни н? Только теперь Ивик стала вспоминать кошмар последних дней на Триме. Все сломано, все кончено. Дарайцы выследили целую сеть — вероятнее, получили информацию от кого-то попавшего в плен. Целая сеть кураторов, и она, Ивик, была среди них. Троих ее подопечных тоже выследили. Один в итоге погиб. Двоих удалось спасти. Дарайцы захватили квартиру, где жила Ивик, возвращаться было некуда. Убита Мерка иль Нор, стаффа, командир Русского отдела Контрстратегии. Защищая штаб, полегло много ребят из боевого отдела, погибли некоторые кураторы. Ивик вот повезло — Шин, ее связной, оказался между ней и гранатой. Ивик достались лишь осколки. А ведь Шин был ее другом. Поклонник ее книг, бета-тестер, иллюстратор, сам интересный художник. Говорят, там буквально куски остались.
Повезло? Очередная нелепость. Как и с Ашен — Ивик давно пора сдохнуть, а она все живет, а умирают все те, кому жить бы и жить... Те, к кому она привязалась, в ком чувствовала родственную душу.
В том, что произошло, не было вины Ивик. Наоборот — она вела себя достойно, сражалась до последнего, удачно спасла двоих подопечных (у других дело обстояло хуже). Но ведь все кончено, Ивик совершенно не представляла, как теперь можно восстановить сеть, весь Отдел Контрстратегии, кураторство... Вероятно, все их квартиры, все склады, даже, возможно, законсервированные точки — все известно доршам. Все начинать с нуля. Катастрофа в уменьшенном масштабе.
Однажды Ивик вызвали в кабинет главврача. Она пошла недоумевая — процесс выздоровления шел гладко, какие могут быть проблемы? Главврача на месте не было, вместо него — незнакомый стаффин. Ивик доложила о себе и молча застыла, скособочившись, стоять было тяжело. Стаффин указал ей на стул.
— Садитесь, шехина. Извините, что вызвал вас сюда. Беседа у нас конфиденциальная, поэтому так.
Ивик тяжело плюхнулась на стул, придерживая подвешенную на повязке руку.
— Меня зовут Кир иль Шанат. Внешняя разведка, шемата Дарайи.
Дарайи? Ивик с недоумением взглянула на него.
— Видите ли, шехина, после известных вам событий — я уже могу вам это сообщить — было принято решение реформировать отделы Контрстратегии на Триме. Дело не в том, что конкретно ваш отдел разгромлен, это всего лишь небольшой дополнительный аргумент. Дело в том, что анализ показал — кураторство вообще малоэффективно. Будут приниматься другие меры. Для вас это означает — вы потеряли специальность.
Ивик растерянно взглянула на стаффина. Он кивнул.
— Вам в любом случае придется проходить переквалификацию.
Замолчал, словно ожидая ответа.
— Но у меня все же есть общие агентурные навыки. Я кондиционирована на Триме, даже в двух странах. Наверное, мне найдется применение. Мы ведь не в Дарайе и не на Триме живем, — Ивик даже чуть улыбнулась, — не хотите же вы сказать, что мне угрожает безработица?
— Вам найдут применение, и на Триме люди нужны. Пусть не кураторы. Но я здесь, как вы понимаете, не просто так. У вас ведь и семейные обстоятельства... я имею в виду, нет маленьких детей. Ну и конечно ваш послужной список, квалификация... Одним словом, шехина, не хотите ли вы использовать эту ситуацию и полностью сменить профиль — перейти работать к нам, в шемату Дарайи?
Ивик ошеломленно молчала. В голове вызревал залихватский ответ "да конечно — а почему бы и нет?"
Но вот так сразу соглашаться — глупо.
— Нам нужны просто связные, вспомогательный персонал. Видите ли, в Дарайе нет Стратегии и Контрстратегии, это просто невозможно, мы только ведем разведку, иногда небольшие диверсионные операции... Но и это очень трудно, и нам всегда не хватает людей. Вы понимаете, что работать у нас опасно, очень опасно. И я не смогу предложить вам квалифицированную работу — нам нужен вспомогательный персонал, повторяю, но вы понимаете, какая квалификация нужна и для этого. И скажем прямо, необходимо мужество. Я не требую ответа прямо сейчас. Это просто материал к размышлению. И это ваш выбор, у нас вообще работают только добровольцы. Негласная традиция. Приказа не будет, пока вы не согласитесь сами. Подумайте пока на досуге. Выздоравливайте спокойно, восстанавливайтесь. С вами свяжутся позже.
Ивик думала, лежа на койке. Потом все повязки сняли, она из госпиталя переехала на Лимское море в санаторий "Теплый дом", и там снова думала.
В санатории было хорошо. Четыре тысячи километров на юг. Ближе к Шим-Варту, родным местам Ивик. Субтропики, теплынь. Налетающие ливни, когда море вздувалось, заливая пляжи, а с неба неслись водопады — а затем синее небо, парящие лужи, яркая вымытая хвоя. Санаторий, специализирующийся на боевых травмах и ранениях, оправдывал свое название — здесь было по-домашнему уютно, вкусно кормили, персонал заботился о выздоравливающих, как о родных. Ивик все реже снился недавний ужас. Само воспоминание о том, как осколки входят в тело (как будто хватают железные клещи, впиваются в плоть, и потом темнота) — тускло, и она уже не вздрагивала во сне. Зато теперь мучили мысли о Шине, о других погибших.
Ивик интенсивно занялась дарайским языком. В шемате Дарайи действительно людей не хватает. Вполне объяснимо, что ей предлагают перекондиционирование — оно тоже потребует времени и ресурсов, но если там так не хватает персонала... И ведь ее надо учить не с нуля. Она уже опытная разведчица.
В Дарайю люди шли неохотно. Это с Тримы можно возвращаться домой на выходные, хотя бы 1-2 раза в месяц. Из Дарайи — немыслимо. Далеко, опасно, патрули, тотальная слежка. В Дарайю уходили — навсегда, прощались с родными. Матери маленьких детей никогда не вербовались в шемату Дарайи.
В Дарайе очень опасно. Провал на Триме означает возможную смерть или плен — но так же, как и для любого гэйна, не более. Провал в Дарайе — почти неизбежное попадание в атрайд, "центр психологической реабилитации", а хуже этого нет ничего.
Но ей-то чего терять? В Дейтросе — нечего. Ивик любила Дейтрос, но — как кошка. Кошки привязываются к дому, собаки — к людям. Да, жаль, что с Кейтой не увидишься уже. И неизвестно, удастся ли хотя бы переписываться. А кроме Кейты, в общем-то, и некого терять. Марк только обрадуется скорее всего... Шевельнулось еще знакомое беспокойство — а может, все-таки она должна "спасать семью"? И сменилось безразличием — это уже не спасти.
Кстати, в Дарайе где-то Женька...
После квенсена Женя недолго повоевала в патруле, а потом, как и ожидалось, пошла в разведку. Семьи не получилось — вышла замуж, но не забеременела, а вскоре муж ее погиб, как это бывает у гэйнов. В разведку, однако, Женька отправилась не на Триму, а — в Дарайю.
Что ж, на Триме она хоть и была хорошо кондиционирована, но была так же хорошо известна дарайской контрразведке. Ее там поджидали. А в Дарайе людей не хватает. Женька же по внешности — чистая дарайка, полукровка, точнее — четвертькровка. Так почему бы и нет? Ивик не знала, где она там работает, в каком хотя бы полушарии, в каком отделе и какие функции выполняет. Ничего не знала. С Дарайской разведкой все так — человек просто исчезает. С тех пор, вот уже почти шесть лет, Ивик ни разу Женьку не видела, та пару раз была в Дейтросе, но тогда была занята сама Ивик...
Конечно, Дарайя большая, но как знать — вдруг доведется встретиться?
Ивик много гуляла в хорошую погоду, воздух здесь можно было пить большими глотками, как вино; видами любоваться до бесконечности. Гуляла одна или с кем-то из новых знакомых. Комнату с ней делила девочка лет двадцати, маленькая, тоненькая. Патрульная гэйна. Девушка по ночам иногда шумно вздрагивала на кровати и тонко протяжно кричала. Будила Ивик. По утрам не помнила, извинялась. Ивик молча обнимала ее за плечи. Девочка была ранена в одном из дарайских прорывов. Ивик она напоминала Миари. Хотелось обнять ее, поцеловать, прижать к себе.
По вечерам, когда за стеклом бушевали ливни, отдыхающие собирались в гостиной у камина, присоединялись дежурные медсестры, врачи. Кто умел и мог — играли на клори, на флейтах. Пели. Ивик тоже заново попробовала струны. Рассказывали о пережитом — без надрыва, запросто, обычные рабочие ситуации, чего там. Ивик смотрела на людей, она была одновременно с ними — и вовне, одной из них — и сторонним наблюдателем. Любимцем санатория был маленький Геш, семнадцати лет, вчерашний квиссан. Он выглядел совершенным пацаном, с веснушчатым носом, оттопыренными ушами. Геш попал в Медиане в "котел" со своим отделением, десять человек там и полегли, а Геш — выжил. Остальные были постарше — женщины, мужчины. Кто-то попал сюда после кошмара — как Геш, Ивик, ее соседка по комнате. А кого-то задела случайная пуля, пожилой веселый дядька Мирим вообще свалился со строительных лесов — его часть помогала строителям возводить городок. Кому-то не давали покоя старые раны. Опыта здесь всем было — не занимать. Ивик слушала рассказы и думала, что все они, наверное — чудовища. С таким ведь не живут. Такое нормальным людям и не рассказывают. Нормальные люди не знают, как на это реагировать. А это — их жизнь. Норма. Свои переживания, погибший Шин — все это казалось уже не таким острым. У всех ведь так! Групповая психотерапия, думала Ивик. С психологом она тоже работала, но тот не считал ее состояние тяжелым, да оно таковым и не было.
Травили анекдоты, пели песни. Линс иль Тар читал собственные, весьма неплохие стихи. Он был красавец-гэйн, лет двадцати пяти, залюбуешься — ровная трапеция плечи-талия, огромный, ладно скроенный, выразительные серые глаза на правильном лице — только свежие шрамы его портили. Линсу они мешали, он то и дело касался лица рукой, часто говорил, что шрамы должны зажить бесследно, неглубокие, врачи обещали. Ивик не сводила с него глаз, да и все женщины тоже, соседка Ивик по комнате, кажется, совершенно влюбилась.
Линс служил в Килне, в охране миссии. Был ранен и в бессознательном состоянии захвачен в плен. Несколько дней дорши мучили его, надеясь получить тактическую информацию. Избитый, искалеченный, гэйн сумел добраться до своего облачного тела, уйти в Медиану и там уже — отбиться, и вернуться к своим.
Он чем-то напоминал Ивик Кельма. Хотя Кельм далеко не такой красавец. И не такой атлет, хоть в триманском бодибилдинге выступать. Может быть, из-за отдаленного сходства историй.
И Геш тоже напоминал Кельма. Ивик думала, что Кельм ведь после того, как с ним все случилось, тоже был в санатории, даже может быть, прямо в этом (точно она не знала), вот так же, как Геш. И почти в этом возрасте.
Человек похож на роман, думала Ивик, бродя по ровным аллеям недавно разбитого парка, вглядываясь с высоты в морскую даль, отдыхая в ажурных беседках. Человек — это история; это неповторимый узор мысли и чувства; иногда чувство в нем преобладает над идеологией и сюжетом, иногда преобладает идеология и мысли, иногда — сюжет. Ты читаешь эту книгу, сочувствуешь, отвергаешь, соглашаешься, наслаждаешься красотой, испытываешь стыд за неудачные места. Но редко, очень редко ты в эту книгу — влюбляешься.
Она захватывает тебя так, что хочется свою жизнь вложить в ее страницы. Перестроить свою жизнь в соответствии с идеями автора, с его пожеланиями и мечтами. Быть с ней единым целым — так же вот верующий влюбляется в Евангелие.
Ты веришь этой книге.
Ты живешь ею.
А потом интерес проходит. Как правило. В мире много книг, много интересных сюжетов. Хорошо еще, если ты не успел вложить в книгу слишком много, если она не так уж сильно изменила твою жизнь — в противном случае ее, ни в чем не повинную, можно и возненавидеть.
И все же человек — не книга. Книге все равно, а человеку — больно. С ним связывает другое — присяга, обет, обязательства, верность. Как там сказала Кейта про Марка: "для тебя любовь — присяга, для него — чувство".
Ивик любила вечерние посиделки. Она мало говорила — всегда как-то стеснялась выставлять свою личность, свое вообще — напоказ. Ей нравилось слушать других. Они рассказывали о своей жизни, о войне и смерти, о семьях. Все это было похоже на жизнь Ивик. Она была среди них — своей. Сколько лет прошло, думалось ей, даже десятилетий, сколько пришлось мучиться, прежде чем пришло наконец это чувство, для многих естественное с рождения. Это мои люди. Моя Родина. Я такая же, как они, и как это прекрасно. Я люблю их. Я для них — своя.
Двое здесь даже знали Ивик как писателя, и это было особенно приятно. Ее книгу читала Шани, подтянутая красавица-гэйна, возрастом уже за 50. И Линс ее читал и одобрил. Вообще роман "Господь живых", как оказалось, был для Ивик некоей ступенью. А она-то и не знала. Ей книга казалась не лучше других, более ранних — просто ее напечатали отдельным тиражом, и наверное, дело было в сюжете, который неизменно интересовал дейтринов. О цене, которую заплатила Ивик, чтобы написать эту книгу — не знал никто. Ивик этого не рассказывала даже Кейте. Слишком уж бредовые события. Если бы это была фантазия, сон или видение — рассказала бы.Но Ивик-то знала, что видела будущее — на самом деле. Это невозможно, согласно научным представлениям просто невероятно — но она верила, что это так.
Мало того, тот фантастический прорыв заронил в душу Ивик новое зернышко — рано или поздно из него поднимется другой роман, и это она уже понимала, и думала об этом.
Мирим разлил по стаканчикам "варенку" — берется обыкновенная шеманка и разводится перебродившим сладким соком. С нормальным спиртным в санатории был напряг — брали в распределителе в поселке за скальным хребтом; но там обычно давали только одну бутылку в руки.
— Ну давайте за мир!
Ивик опрокинула стаканчик, мерзкая на вкус бурда в желудке взорвалась приятным теплом. Мысленно она перевела тост на русский и сразу вспомнила: "мундир из дыр да мундир мой до дыр... хватит этой кровавой борьбы за мир!"* Перевести бы всю эту песню, гэйнам бы понравилось. Вот только Верс неизвестно как бы отнесся. На хрена нам война? Пошла она на.
