Венец Эпикоридов (1-14)

Господин Айот недолго раздумывал над таким пустяком. Купецкое насердечье он сунул в потертую кожаную сумку на боку. Приметил, в ушах старшей девушки светились крупные яхонты, тонкая оправа из светлого золота. Одни такой яхонт стоил дороже и драгоценного купеческого пояса, и костяного образка...

Господин Айот ухватился толстыми пальцами за яхонтовую сережку, из мочки рвать. И закричал. Дико, страшно закричал, что ему совсем было не свойственно. Острейшая, слепящая боль пронзила затылок, и что-то горячее полилось на складчатую шею.

Господин Айот Деберский подумал, что это полилась кровь, но это полились мозги.

Любой другой человек на месте Айота в следующее мгновение уже расстался бы с земными делами. Но в бычачьем теле господина Айота было очень много крови, жира и мозга. Полуслепой, с гортанным рыком Айот обернулся, и у него ещё хватало сил держаться на ногах.

Пред великаном Айотом стоял худющий подросток, — рваная туника и светлые, выжженные солнцем волосы, бледные конопатки на бледных щеках. В руке мальчишка держал топор, с лезвия капала кровь. Это был не топор господина Айота. Обирая покойников, Айот по привычке поглядывал на свой топор. Да его огромный топор маленький убийца и не поднял бы. Этот топор Крайз, так звали подростка, вытащил из рук мертвого разбойника, на пути к господину Айоту.

Крайз был рабом Айота Деберского. А господин Айот Деберский был содержателем бродячего публичного дома. Собственно, никакого дома не существовало, а имелся разрисованный символами плодородия фургон, фундаментальное сооружение на восьми скрипучих колесах. Сейчас с Айотом путешествовали пятеро красоток застарелой свежести, да этот мальчик-раб.

Ещё час назад лошадки неспешно трусили по пыльной дороге, и вдруг Айот Деберский услышал крики и звон оружия. Конечно, господин Айот поначалу прибавил ходу, но при этом он не переставал прислушиваться. А слух у него был отменный. Вскоре звуки боя стихли, только страшно кричала лошадь.

Сам господин Айот путешествовал на долгогривом мирмитонце, огромном тяжеловозе гнедой масти. Придержав коня, он приказал женщине, правившей фургоном, остановиться. Спешившись, господин Айот зашагал к зарослям орешника. Фургон остался стоять на дороге. Там же, на попечении женщин, он оставил своего огромного коня.

Появление мальчишки-раба явилось для содержателя публичного дома совершенной неожиданностью. От самого Бристоля мальчишка бежал рядом с фургоном на длинной цепочке, наподобие собаки. И спускать его с цепи приказа не было, да ведь и ключ от ошейника господин Айот держал при себе. Но некогда размышлять, — Айот Деберский, буравя глазами маленького врага, протянул руку к своему знатному топору.

Зря торопился содержатель публичного дома: не живут с такой раной в затылке.

Хватая толстыми пальцами топорище, господин Айот Деберский рухнул, как рушится подпиленное со всех сторон вековое дерево, рухнул и утоп в белых вьюнках, цикории и полыни.

Крайз раздвинул травы, взглянул на покойника. Он собрался отсечь голову, чтобы — наверняка. Но боевой топор, отличная заточка, выскользнул из руки.

Это был первый человек, которого он убил.

Его затошнило. И в голоде есть свой резон: он не нарушил зловещей эстетики солнечной поляны, так как блевать было нечем.

Со звоном в ушах, на ватных ногах Крайз поплелся назад, к зарослям орешника, — назад, к фургону, где его дожидались осиротевшие шлюхи Айота Деберского.

Проститутки относились к Крайзу неплохо, давали вкусные объедки, шутили и пощипывали его, когда он возился с завязками на их чулках и корсажах. Не раз предлагали отблагодарить своими опытными телами, но освободили Крайза от ошейника все-таки не они.

Крайз благополучно освободился сам. Господин Айот сажал на цепь провинившихся, но у шлюх имелся изогнутый гвоздик, открывавший замок. Шлюхи всякий раз перепрятывали гвоздик, да что с того? Крайз знал все их потайные места.

Когда они снялись с места последней стоянки, в Бристоле, Унылая Клеменция спрятала гвоздик под деревянную дощечку, за кучей грязного белья. Как только Айот Деберский скрылся за деревьями, подросток живо забрался в фургон. Лошадьми правила Усатая Младления, девка толстая и ленивая. Едва взглянув на Крайза, она подумала: мальчонка решил передохнуть, посидев рядом с ней на козлах. Если бы она знала, что Крайз замыслил воровство, она встретила бы его инициативу парой оплеух. Не потому что была злая, а потому что, освободись Крайз, хозяин живо догадался бы про гвоздик и отобрал его.

Две товарки Усатой Младлении храпели во всю глотку, устроившись на куче грязного белья. Третья расчесывалась, корча рожи мутному зеркальцу, ещё одна скреблась. Никто не ожидал от подростка такой прыти.

Когда шлюхи опомнились, Крайз уже успел разомкнуть свой обруч-ошейник.

— Ах ты, недоносок! — Усатая Младления всем могучим телом ринулась к подростку. Крайз оказался бойчее разомлевшей на солнцепеке девки. Он увернулся, спрыгнул с фургона на землю и кинулся бежать, как заяц.

Порны, растревоженные криками Усатой Младлении, высыпали из фургона. Когда до них дошли обстоятельства, они забранились, как только могут браниться в борделе, и кинулись ловить подростка. Они были уверены — да они не сомневались ни чуточки! — что Крайз задумал сбежать. Слишком злобно он поглядывал на хозяина, как маленький крысёнок. А накануне он вцепился в волосатую руку Айота Деберского своими молодыми мелкими зубками, не испорченными излишками сладкого. Крайз впился мёртвой хваткой, так что господин Айот, освобождаясь, разбил негоднику лицо кнутовищем и едва не сломал челюсть.

К изумлению шлюх, Крайз кинулся бежать не обратно, в Бристоль, и не в гущу леса, а в том направлении, куда проследовал господин Айот. То есть Крайз не собирался удирать, а рвался затеять новую драку с хозяином. Понаблюдать за этим было бы любопытно, но ведь можно попасть под горячую руку Айота Деберского.

Шлюхи повернули обратно, к фургону.

Усатая Младления сказала: они должны придумать для хозяина какое-то оправдание, почему мальчишка сумел освободиться. Например, они могут сказать, что Крайз снял ошейник через голову. В это можно поверить, с учетом маленького размера головы и общей худосочности юного раба.

Алексина Огонёк, скаля гнилые зубки, сказала: а некоторые ворята прекрасно открывают ногтем замки любой конструкции.

Унылая Клеменция протянула: скажем про колдовство. Мальчишке помогло какое-то злое колдовство. Может, его мать была ведьмой, и покойница сейчас в виде приведения здесь же, при них. Чары, злые чары!.. Унылая Клеменция очень любила всяческое чародейство, она часто гадала себе на женихов, а если попадался богатый клиент, всё норовила опоить его приворотным зельем. Зелье у девки получалось отвратительным на вкус, клиенты жаловались на скверное вино, за что Клеменция не единожды бывала бита. А зелье так ни на кого и не подействовало.

Женщины не сомневались, что господин Айот Деберский вскорости покажется из-за кустов, волоча за ухо визжащего Крайза. Или хозяин притащит мальчишку за ногу, избитого до потери сознания. Смертоубийства они не ожидали. Господин Айот Деберский был рачительный хозяин, а за мальчишку можно было выручить несколько монет на невольничьем рынке.

Вместо хозяина из кустов орешника вышел один Крайз. Мальчишка был бледен, глаз в провалах не видать, но — губы твердые и скулы острые, как у волчонка.

"Эй, малец..." — и грубое словцо замерло на губах Усатой Младлении.

Затаив дыхание, женщины уставились на подростка.

Крайз шел, словно во сне, спотыкался, бледный как кипень. Но вот он свернул на малоприметную тропинку, убегавшую в густые кусты орешника.

Едва мальчишка-раб скрылся из виду, женщины опрометью кинулись к тому месту в зарослях, откуда он только что вышел. Продравшись через колючки, они увидели и трупы, и оружие, валявшееся в беспорядке, и кровь.

Увидели они и господина Айота Деберского.

Унылую Клеменцию и Алексину Огонёк стало рвать.

На труп хозяина шлюхи дивились недолго. Взоры останавливались и застывали на украшениях мертвых девушек. А ещё был роскошный купеческий пояс, да насердечья, да у каждого разбойника имелись или серьга в ухе, или кольцо на пальце.

До самой ночи женщины ползали по поляне и обирали покойников. Каждая хвасталась своими находками, время от времени товарки переругивались, а иногда когтили друг дружку в волосы и в глаза.

Ночью на полянку вышли волки. Стылые трупы они оставили росомахам и птицам падальщикам, предпочтя живую добычу.

Вскоре сочная зелень лесного разнотравья удобрилась пятью обглоданными человеческими останками. Лошади, разбежавшиеся по лесу, продержались немногим дольше. Умного атаманского Ястребка волки сожрали только к утру.

* * *

Крайз и не заметил, как наступила ночь. Он шел по звериной тропе. Местами земля становилась глинистой, и он спотыкался, попадая ногой в углубления, оставленные кабаньими копытцами.

На лбу у Крайза кровенилось свежее клеймо, поставленное две недели назад. Ране требовался покой, чтобы зажить, а он ее постоянно раздирал, стараясь стереть то, что не стираемо вовеки. Клеймо было простое, контур собачьей головы, без всяких букв и дат. Так клеймил рабов работорговец Мартис Силан.

Господин Силан всегда ставил клеймо на видное место, чтобы у покупателей не возникло сомнений, что перед ними — раб. За обман, продажу или покупку свободного гражданина как раба, приговаривали к смерти.

Голени и плечи изодраны о колючки, туника изорвана. Он — клейменый раб, он — убийца, убил господина Айота. Было бы возможно, убил бы ещё раз... Его могут изобличить, клеймо выдаст. Да его наверняка изобличат! Но уж цепь на него больше не наденут. Никогда. И свою мать он похоронит как должно, как полагается настоящему румею.

Быстро темнело.

Его мать умерла в Бристоле, в старой развалюхе, которую снимал для своего борделя господин Айот. Ни о каком огненном погребении и речи не зашло. Господин Айот ни за что не стал бы тратиться на покупку дров. Была и другая причина для быстрых и незамысловатых похорон: смерть в борделе ложилась тенью на репутацию господина Айота. Когда умирает проститутка, всегда начинают спрашивать, а не была ли шлюха заразной? Чтобы избежать кривотолков, господину Айоту следовало избавиться от трупа как можно скорее и незаметней.

Господину Айоту не повезло. Местные проститутки ревностно следили за каждым его действием, ловили малейший промах. Когда из борделя вынесли труп, в городке разразился скандал. Бристольские шлюхи собрали толпу, принялись разоряться: заезжие проститутки привезли в город заразу, одна их шалава уже умерла, а скольких здоровых мужчин, отцов семейств, и почтенных старцев, и трепетных юношей они заразят?..

Пришлось господину Айоту самым скорым образом убираться из города. В спешке труп рабыни кинули в сточную канаву.

Крайз не стерпел надругательства над трупом матери. Злой как волчонок, он накинулся на господина Айота с зубами и палкой, за что был избит и посажен на цепь. На этой-то цепи он и бежал за фургоном. Даже когда Бристоль остался далеко позади, цепь с него не сняли, в целях воспитания.

Споткнувшись в очередной раз, Крайз остановился.

Первым делом, он должен вернуться в Бристоль, чтобы похоронить мать.

В какую же сторону идти?

Он не имел ни малейшего понятия, в какой стороне находился Бристоль и где он сам находился в этот момент. Он никогда не бывал в Ликийском лесу, к тому же настала ночь.

Ветер доносил запах болотных испарений, сладковатый и одновременно горький. Где-то поблизости разливалось лесное озерцо или болотце... Огромные падубы склонялись над ним. От деревьев по залитой лунным светом тропинке протягивались четкие тени. Крикнула ночная птица.

Ночь — не лучшее время для путешествия по лесу. Ему надо дождаться утра. Да и выспаться не помешает.

Крайз собрался обосноваться под ближайшим деревом. Большая тень, мелькнувшая над головой, испугала. Что это было? Он стал вглядываться в звездное небо, украшенное самоцветами звезд и тончайшими шелками туманностей.

Было тихо.

Было необычайно тихо.

Резкий хохот, подобный свисту, раздался в небе. Снова раздался не то хохот, не то визг, и на Крайза сверху обрушилась какая-то птица. Огромная тень накрыла его всего. Острые когти впились в худые мальчишеские плечи. Обезумев от страха, он стал отбиваться.

Опять — резкий хохот. Птица с добычей поднялась в воздух, буравя человеческую плоть кривыми когтями.

Сходя с ума от отчаяния, он попытался подтянуться на руках, чтобы впиться зубами в птичье мясо, — пустить перья по ветру, рвануть жилу, выпустить кровь. Ничего не вышло, руки были скованы когтями и болью.

Превозмогая боль, он задрал голову и обмер.

Прямо над собой он увидел человечье лицо. Лицо старухи, покрытое корявыми морщинами, словно вырезанное из дерева.

Ведьма рассмеялась, всосавшись глазами-щелями в его глаза.

* * *

Крайз сразу понял, в чьи когти попал, сообразительный паренек. Это была лесная ведьма. Отойдя от шока, он опять засучил ногами, задергался, норовя дотянуться до жилистой старушечьей шеи. Вниз не посмотрел, и напрасно. Освобождение принесло бы немного пользы. Освободись, и он непременно разбился бы.

Они летели на такой высоте, что лесные речки под ними казались чёрными и отблескивающими, как потёки смолы.

Впрочем, вероятность упасть была небольшая. Ведьма попалась старая, опытная, добычу держала цепко.

Они опустились на землю у покосившейся избенки. Рядом тлел костерок. Кругом стеной стояли корабельные сосны. Запах болотных трав, густой и сладковато-горький, висел над выжженной солнцем и колдовством лесной поляной.

Над пышными соцветиями лабазника неспешно скользили клочья тумана.

Ведьма поставила Крайза у темного сучковатого столба. Проскрипела с ужимкой: "Погодь пока". Он хотел толкнуть ее в костлявый бок, и — бежать. Но запах трав, и огромные сосны-великаны, вереницы бегущих огоньков и бледная луна — всё было против него, и он не смог шевельнуть даже пальцем.

Ведьма принесла дрова, стала раздувать огонь. Когда острые красные языки поднялись выше избушки, она сходила за ножом. Крайз заплакал, из последних сил пытаясь заставить мышцы повиноваться. Но слезы, страх, злость — все только укрепляло колдовство, сковавшее его члены.

Ведьма принялась тихонько напевать скрипучим голоском. Или она читала заклинание? Над поляной загустел туман, очертания деревьев стали расплываться.

Или этот туман — только у него в глазах?

Вдруг ведьма оборвала гнусавое пение. У него перед глазами развиднелось, и он увидел: старуха была не одна. Откуда-то появились ещё две карги, и его ведьма ругалась с ними.

"Мой! Мой! Мой!" — верещала ведьма. Две другие не соглашались, тряся косматыми головами. Вдруг все трое вцепились друг в дружку. Крайз сумел шевельнуть большим пальцем ноги... Ведьмы закружились по поляне, терзая друг дружку когтями, вереща, воя и кусаясь.

Вскоре он почувствовал, что свободен. Верёвок-то никаких не было на нём, одно колдовство... Он тихонько пошел прочь от столба, хотел юркнуть в сосны — но чертовки заметили его.