Сшивающий время

'Астролог и интриган, — улыбнулась она краешком губ, вспоминая русского. — Знал, что я не удержусь и вскрою письмо до отъезда'.

Следующее послание напоминало список инструкций и предсказаний, которые необходимо было преподносить с определённым смыслом и в нужное время. Суть этого смысла состояла в предвестии гибели империи, которое неизбежно после летних событий двенадцатого года. Но Мари больше заинтересовали не сами события, а лежащий под последним письмом необычный перстень. Едва стоило его надеть на палец и полюбоваться, как он вспыхнул сотнями лучей. Ни один видимый ею огранённый алмаз, даже вышедший из мастерской Виченцо Перуцци или амстердамских ювелиров, ни давал такого оптического эффекта. Бриллианица была бесподобна и Мари уже не сомневалась в своей избранности. Ни у кого не было такого камня и это было правдой. История ещё не познакомилась с муассанитом.

Насладившись блеском, она вникла в бумаги. На самом деле, предложенный план отличался от других настолько, что она вовсе не чувствовала никакой благодарности. Своё благополучие, пусть и с помощью, она заработает своими руками. Не её виной было, что мать умерла при родах, а отец не оправился от полученных ран и заболел чахоткой, которая унесла его прежде, чем ей исполнилось четыре года. Её всю жизнь продавали и покупали. А у дяди Владислава и тёти Мари-Клер было так много всего и они не были ни от кого зависимы. Огромный замок, сады, озеро и миндальный парк, а вдобавок к этому, ещё и крупная деревня, где все с уважением снимали перед ними шляпы, и даже священник. И ей с самого детства хотелось, чтобы и к ней испытывали такое уважение. Возможно, именно эта её вызывающая независимость воспитала тот стойкий характер, которым она гордилась, пока её снова не продали, выдав замуж за барона Витре. Но сейчас её снова купили, вот только в этот раз она сама со всем согласилась, и предложенная цена устраивала. Спустя некоторое время она утратила прежнюю инфантильность, и ей пришлось призвать всю силу воли, чтобы быть разумной, дальновидной, терпеливой. А это лучше всего получалось, когда она видела саму себя. Мари стиснула кулаки и стала приводить свои мысли в порядок. Она посмотрела на своё отражение в наклонном зеркале на туалетном столике. В этот момент возбуждение предало ей румянец, и её тёмно-голубые глаза заблестели. Несмотря на невзрачность поплинового платья, она выглядела просто прелестной. У неё была высокая стройная шея, на которой так изумительно смотрелся жемчуг. Она обладала изящной талией, которой горько позавидовали бы многие женщины гораздо моложе её. А роскошные вьющиеся волосы, спадающие крупными локонами, придавали ей, как сказал этот русский, 'ореол таинственности, который хочется разгадать'. В отличие от многих знакомых женщин, она знала, как красиво опустить свои длинные ресницы и, сделав это, накрутила на безупречный указательный пальчик прядь волос. В её взгляде появилась многозначительная прохлада, а в сердце вспыхнул огонёк уверенности: она должна, просто обязана воспользоваться этой возможностью. Если не сделать это теперь, то уже никогда.

* * *

Да здравствует конная прогулка, нагоняющая нам здоровый аппетит и отрезвляющая голову от всяких дурных мыслей. Здесь, среди бескрайних полей и тянущихся вдаль миндальных деревьев можно расслабиться душой и телом. Пришпорить горячего иноходца и почувствовать ветер свободы, позабыть обо всех мелочах и послать к чёрту глобальные проблемы. Да здравствует вольный, здоровый, живительный воздух провинций, освежающий кровь и вливающий силу в мышцы! Баронесса уступила мне отличного испанского жеребца, и за щедрую плату, в свою очередь, преподнесла по этому случаю старинный графский хлыст с серебряной головой лошади и шипом на конце, прикрытым кожаной петлёй, не иначе как, современника рыцарских доспехов. Так что я не смог скрыть удовольствия, пересев из душного дормеза, в котором катастрофически не хватало места из-за последних покупок, в скрипящее седло. Полина иногда высовывалась из окошка, и мы ехали через медовую сладость воздуха, парившую над миндалём, разговаривали, иногда касаясь друг друга руками.

'Сегодня хороший день для путешествий, — говорила она. — В такой день можно ехать не торопясь. Моё сердце спокойно и я благодарна судьбе, что позволила не усомниться в Вашей чести. Редкий мужчина смог бы устоять перед чарами Мари'. Моё согласие с её словами повисало в воздухе, и некоторое время мы ехали молча, смотря друг на друга. Я с удовольствием обнаруживал, что она носит мои подарки на своих красивых белых руках, а её кудри обвивались поперёк её горла, когда их растрепывал ветер, открывали моему взору ушки, на мочках которых блестели драгоценности. В подобной ситуации мужчина не ищет высокого интеллекта, ему просто доставляет нестерпимое удовольствие любоваться предметом своего обожания. Мы, мужчины, любим игру, лёгкую порочность во взгляде, который обещает жар и податливую плоть. Даже вздорную и безумную женщину мы готовы любить, потому, что нам важен приз. Положа руку на сердце, нам даже не так уж важна красота, а тем более расчётливость в жестах и позах. Быть манящей способна любая девочка, важно чтобы она оставалась самой собой и была девственно откровенна в своих чувствах.

Карета, кренясь из стороны в сторону, катилась по тянувшейся через огромное поле с работавшими крестьянами ухабистой дорожке, в конце которой, прямо за мостом, виднелась старая заброшенная караульная будка. За тяготами путешествия последних дней я никогда не ощущал тревожную настороженность, но как только мы покинули шато, меня не оставляло ощущение, что за нами кто-то наблюдает, и я слегка отстал, поглядывая по сторонам и оборачиваясь. Наверно, я осоловел от муторной повседневности, Полининых чар и влюблённости; и только задним числом понял, что это было идеальное время для засады. Мы ехали не по наезженной дороге, которая поворачивала к Турне, а по короткому пути через Ронсе в Брюссель, и в том месте, где её обступали густые заросли кустарника, на нас напали.

— Monsieur, ayez pitie, ayez pitie! — вдруг произнёс крестьянин в полувоенной одежде, протягивая пустую шляпу в руке, отвлекая меня.

Попрошайка, стоя согнувшись и опираясь на мотыгу, завёл свою привычную песню: 'Одно су, месье, только одно су для бывшего солдата'. Не подать милостыню бывшему солдату, когда страна ведёт войну, что в России, что во Франции считалось дурным тоном. Я приостановил скакуна и запустил пальцы в поясную сумку, где лежала разнообразная мелочь. Нащупав самую мелкую, я выудил её и медленно протянул просившему монетку, а тот в свою очередь приблизил шляпу, дабы мне стало сподручнее её бросить. Позднее я сам в точности не смог бы описать, как именно всё произошло, хотя случившееся сделалось впоследствии частью моих страшных сновидений, благодаря 'чёртовому ядру'. Крестьянин приподнял шляпу и неожиданно выбросил руку, в которой была зажата мотыга. Я не успел метнуться ни вбок, ни как-то иначе отклониться от удара. Выручил конь. Словно почувствовав угрозу, жеребец перебрал ногами, и вместо железной тяпки в затылок мне досталось древком. Больно, так больно, что слёзы брызнули из глаз. Единственное моё оружие в руках — стек, повис на ладони и на пару секунд я выбыл из сознания. За это время бандит вцепился в меня обеими руками и стал стаскивать с седла. В этот момент сознание вернулось, и через слёзы я рассмотрел грязное обнажённое горло, а рука сжала серебряный набалдашник хлыста. Другого шанса у меня явно не предвиделось, и как бывает в такие мгновенья, человек либо в страхе впадает в ступор, либо действует молниеносно, высвобождая наружу дремавшего хищника. Удар прошёл прямо в обнажённое горло, по кратчайшему расстоянию и помноженный на инерцию падающего с лошади тела, шип стека пронзил человеческую плоть не хуже кинжала. Крестьянин только и смог удивлённо выпучить глаза и, всхлипнув, повалился вместе со мною в дорожную грязь. Я грохнулся на него сверху, больно ударившись локтем о его грудь, и нанёс ещё несколько ударов кулаком по лицу.

Многое решает удача и, несомненно, в этот день мне повезло не один раз. Опасная рана в горло была отнюдь не смертельна. А вот округлый булыжник на дороге, о которой приложился головой мой не состоявшийся убийца, восстановил справедливость. На моё счастье, жеребец встал как вкопанный, и страшно подумать, что бы случилось, если бы он понёсся, волоча меня за собой с застрявшей в стремени ногой. Оказавшись на корточках и силясь унять подступивший к горлу комок, я стал осматриваться. Непосредственной опасности вокруг себя я не заметил и, взглянув на лежащее тело, брезгливо перевернул его, извлекая стек из страшной раны. Кровь тут же хлынула струёй и словно иссякший родник стала выливаться короткими толчками, заливая горло и стекая на землю. Не обращая внимания на остекленевшие глаза и кровь на одежде, я быстро обыскал бандита и обнаружил неприятную для себя находку. При всей ясности, что одежда никоим образом не может определить национальность человека, один аргумент способен точно указать на его принадлежность к какой-либо конфессии. Аккурат под страшной раной на груди я обнаружил нательный крестик, православный, покоившийся на очень интересном шнурке. И эта находка оказалась подобно вылитому на голову ушату ледяной воды. Мне как-то и в голову не приходило, что можно ожидать неприятностей с этой стороны. Эта мрачная беззвучная трагедия, разыгравшаяся на границе с Валлонией, вела своими корнями в Смоленск, к организации купцов-контрабандистов. У меня не было железных доказательств, но порою разрозненные факты мозаики моментально складываются в общий рисунок, стоит только встряхнуть её посильнее. Однако ничего нельзя было поделать. Карета медленно удалялась, и из-за кустов мне не было видно, как обрезающие фруктовые деревья крестьяне бросились к ней с двух сторон, стаскивая с козел кучера и останавливая её. Видно не было, но было слышно, как завопил бельгиец, и от этого крика не оставалось никаких сомнений, что это последние произнесённые им слова в жизни. Кучера прирезали садовыми ножами, и время, отделяющее жизнь и смерть пассажиров в карете, исчислялось мгновениями. Я бросился вперёд, как в эту секунду прозвучал сухой треск пистолетного выстрела, а за ним последовал второй. Когда я оказался на месте, пред моим взором предстала вся картина нападения. В луже крови лежал наш верный бельгиец, а возле распахнутой дверцы кареты валялся ещё один труп с обезображенным лицом. Третий участник нападения в это время улепётывал со всей возможной скоростью, и даже верхом на лошади я бы не смог его поймать, так как до спасительного леса ему оставалось не более двух десятков шагов. Но не это являлось проблемой. Вместе с ним к лесу бежали ещё несколько крестьян и уверенности в том, кто из них настоящий преступник у меня не было. Вскоре, после нескольких ободряющих слов, вооружённая разряженным дуэльным пистолетом, тем самым, найденным мною в сундуке с сокровищами, из кареты появилась Полина и её служанка.

— Все целы? — спросил я.

— Если не считать того бандита, которого я застрелила, то да. Все целы. Или Вы решили, что я могу управляться лишь со шпагой?

Бледная служанка попыталась поправить так не вовремя сползшую с плеча меховую оторочку дорожной накидки своей госпожи, как, не издав ни звука, упала в обморок.

— Ой! — вскрикнула Полина, заметив оторванную бретельку. — Как же так?

— Вот так, — сухо ответил я. — На два пальца ниже и...

В том месте, где роскошная брошь скрепляла бретельку, болтался только вырванный 'с мясом' клок меха. Через пару минут, пока одна впечатлительная дама приходила в себя, а затем и вторая, к месту трагедии стали подходить крестьяне. Кто-то побежал в деревню, а двое самых смелых перетащили на обочину мёртвого кучера и, положив его рядом с трупами бандитов, стали что-то обсуждать в сторонке. Судя по обрывкам слов, разговор шёл о том, кому какой предмет одежды достанется из добротного костюма бельгийца и что можно поиметь с остальных.

— Госпожа, — тихо произнесла служанка. — Этот мужчина, с порванным горлом, вчера был в замке, и он беседовал с нашим возничим.

'А ведь кучер знал маршрут следования, — подумал я. — И если бы не купленный у баронессы жеребец и этот старинный стек, то неизвестно, как бы всё обернулось'.

— Ты точно в этом уверена, Марго? — спросила Полина.

— Да госпожа, в лицо его уже не узнать, нос и губы разбиты, но зато я хорошо запомнила, как он показывал ему крест, с двумя лисьими клыками. Нужно только его обыскать.

— Не надо обыскивать, — сказал я, вытаскивая из кармана шнурок с амулетами. Марго, это ты видела?

Служанка лишь кивнула головой и вдруг упала на колени перед Полиной.

— Простите меня, госпожа. Умоляю, простите. Я не думала, что это так важно.

— Глупая Марго! — стала отчитывать её Полина. — Ты должна была сразу рассказать мне о своих подозрениях.

— Он, — указывая пальцем на мёртвого возничего, произнесла служанка, — очищал от глины лопату во дворе, и наверняка догадался, что монсеньор не клубни выкапывал под тем дубом. А потом он переносил сумку монсеньора, которая стала настолько тяжела, словно в неё положили камни со всей округи. А Ваши новые драгоценности...

— Ах ты, мерзавка! — Полина отвесила затрещину служанке. — Тебе же приказали молчать!

— Я ни словом, ни обмолвилась, моя госпожа, — рыдая, произнесла Марго. — Ни единым словом. Поль хоть и был трусливым, но не глупым. Он сам обо всём догадался.

— Марго, — останавливая ненужные разборки между женщинами, произнёс я. — А почему ты решила, что клыки лисьи?

— Мой отец, монсеньор, служит у графа ловчим. Мне ли не знать, какие клыки у лис?

Между тем, пока Марго объясняла особенности лисьих клыков, обливаясь потом и тяжело дыша, к карете прибежал управляющий деревни, который под моим нажимом попытался дать хоть какие-то объяснения. Вот только они не несли никакой практической информации: ольденбуржцы, а, может, саксонцы (кто их немцев разберёт) нанялись вчера, за миску похлёбки и пару монет. Был ещё один, но где он? В общем, сдавать дезертиров он не стал, и вся польза от управляющего заключалась в предоставлении двух крестьян, которые согласились доставить карету до ближайшего городка. Договорившись о похоронах нашего кучера, я предоставил управляющему самому решать, что он станет рассказывать властям об убийстве.

Стоит ли говорить, что дорога до городка превратилась в сплошное мучение? Управлять деревенской телегой и дормезом, запряжённым шестёркой лошадей, — это далеко не одно и то же. И когда, наконец, мы достигли местного конного вокзала, надеюсь, все вздохнули с облегчением. Крестьяне ушли справляться об обратной дороге, а мне пришлось договариваться о новом кучере.

Мужчина с проседью в волосах, видневшейся из-под старой военной шляпы, и первыми симптомами пивного брюха наблюдал за улицей перед входом в контору станции. Сидя на видавшей виды лавочке, он что-то пожёвывал, работая своими челюстями в унисон привязанной рядом лошадке. Та уткнулась мордой в короткую торбу, а он обгрызал хребет вяленой рыбы. Едва я оказался в поле его зрения, как мужчина прекратил жевать, вытер рот и, приподнявшись с лавки, спросил, чем может быть полезен. Принять услуги посредника в моей ситуации оказалось наиболее правильным выходом и, я, не раздумывая, заявил о желании нанять кучера на продолжительный срок. Пройдоха сокрушённо покачал головой, заявляя, что дело весьма хлопотное (хотя я прекрасно понимал, что проволочки ему совершенно ни к чему), и согласился помочь.