Чужой

Опять была возня и борьба переходящая в объятья, опять возникло желание повторить то, что было.

-С видом на озеро!— воскликнул Андрей.

Он встал на колени над лежащим на спине Владиком и уткнулся лицом в его промежность. Перед лицом Владика оказалась его попка. Он чувствовал членом язык Андрея, отвечал ему тем же, а потом, неожиданно для самого себя, уткнулся губами между ягодиц, прикоснувшись языком к отверстию, одно упоминание о котором всегда вызывало брезгливость. Скажи ему кто еще вчера, что он способен на это, Владик, пожалуй, молча бы заехал обидчику в ухо. А сейчас в упоении водил по нему языком и млел от восторга. Все произошло довольно быстро, и опять они лежали рядом обнаженные, чувствуя приятное расслабление во всем теле.

-Переходим к водным процедурам? — подмигнул Андрей.

Выходя из ванны, Владик хотел обмотать вокруг пояса полотенце, но Андрей, хлопнув его по попке, предложил:

-Давай голышом ходить.

-Ты классно смотришься голышом, — сказал Владик.

-Ты тоже. Пузо только маленько прибрать надо. Пресс покачай.

Они вошли в комнату, служившую кабинетом. Сбоку, на маленьком столике, стоял импортный магнитофон.

-Можно? — спросил Владик, и ткнул клавишу.

...Шизофреники —

Вяжут веники,

А параноики

Рисуют нолики,

А которые

Просто нервные —

Те спокойным сном

Спят, наверное....

Послышался незнакомый ему голос.

Владик засмеялся словам песни:

-Кто это?

-Галич, — серьезно ответил Андрей, — Никогда не слышал?

Владик покачал головой:

-Типа Высоцкого?

-Не совсем. Тоже бард, но это совсем другое.

-Никогда раньше о таком не слышал.

-И не услышишь. Он запрещен.

-Почему?

Андрей как-то особенно взглянул на него:

-Потому, что правду поет.

-А Высоцкий, что — неправду?

-Высоцкий тоже... Но, послушаешь его песни, сам поймешь.

И как бы в доказательство слов Андрея, до слуха Владика донеслось:

...Тишина на белом свете, тишина!

Я иду и размышляю не спеша:

То ли стать мне президентом США,

То ли взять да и окончить ВПШ!..

Ах, у психов жизнь —

Так бы жил любой:

Хочешь — спать ложись,

Хочешь — песни пой!

Предоставлено

Нам — вроде литера —

Кому от Сталина,

Кому от Гитлера!..

Раздался заключительный аккорд, и послышались аплодисменты. У Владика возникло смутное чувство. И слова какие-то непонятные, и Сталин упоминался рядом с Гитлером, но определенно во всем этом что-то было, что он чувствовал, но не мог передать словами. И это было правильно.

-Мне другая его песня нравится, — сказал Андрей и начал перематывать пленку, — Слушай.

...Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать?

Вот стою я перед вами, словно голенький.

Да, я с Нинулькою гулял с тети Пашиной,

И в "Пекин" ее водил, и в Сокольники.

Поясок ей подарил поролоновый

И в палату с ней ходил, в Грановитую,

А жена моя, товарищ Парамонова,

В это время находилась за границею...

Андрей стал подпевать, проникновенно выговаривая слова и гримасничая. Он знал песню наизусть до последнего слова. А Владик слушал и узнавал жизнь. Вернее, узнавал то, о чем пока лишь догадывался или слышал краем уха от взрослых. Именно то, что ему было неприятно в этой взрослой жизни и повергало в уныние. Но здесь обо всем говорилось просто, иронично и с юмором, а поэтому воспринималось совсем иначе. Тут были опять непонятные слова, но сама жизнь, озвучиваемая бесстрастным голосом исполнителя со всей беспощадностью, представала так, как следовало охарактеризовать ее, следуя голосу совести. Именно так подсознательно хотелось охарактеризовать ее и самому Владику, но он не мог, а здесь услышал отголоски собственных чувств и мыслей. Больше всего его рассмешила постоянно меняющая цвета своего облика товарищ Парамонова. Он понял, что хотел этим выразить автор.

...И пошли мы с ней вдвоем, как по облаку,

И пришли мы с ней в "Пекин" рука об руку,

Она выпила дюрсо, а я перцовую

За советскую семью образцовую!

Вот и все!

-Вот и все! — тоже завершил Андрей, разводя, как на сцене, руками.

-Классно, — от души сказал Владик, — А откуда у тебя такие записи? Ни у кого раньше не слышал.

Андрей внимательно посмотрел на него:

-Дашь слово, что никому не расскажешь, что у меня слышал?

-Да ты... Ты за кого меня держишь?

От возмущения Владик даже задохнулся, и все, что мучило его эти дни, разом вырвалось наружу. Он сам не думал, что говорит:

-В школе на меня не смотрел, сейчас порешь хрень... Ты думал, я кому-то расскажу, что было, да? Или, что я в жизни ничего не вижу, не понимаю и не чувствую?! Да мне самому эта жизнь вот уже где! Это постоянное вранье... А если я не хочу врать! А если мне противно вые...ваться! Да х... я забил на всех!!! Почему я не могу жить так, как хочу?!!

Андрей внимательно слушал этот страстный монолог, не сводя глаз с Владика, и когда тот закончил, серьезно и чуть иронично сказал:

-Поль, ты когда-то станешь очень хорошим человеком. Я всегда был уверен в тебе, иначе бы не позвал.

И он крепко обнял Вадика. Обнял по-братски. Сейчас он не заигрывал, хотя они стояли друг перед другом абсолютно голые.

4.

C этого дня между Владиком и Андреем протянулась тонкая нить крепкой дружбы. В школе они оставались друг для друга теми же, что и были раньше. Разве, обменивались иногда понимающими взглядами, да позволяли себе откровенно обсудить какую-либо животрепещущую новость, уединившись в стороне от остальных. А после уроков, начиналась их совсем другая жизнь.

Особенно ждал Владик тех дней, когда мама Андрея была на лекциях, и он мог приходить к нему домой. Он переслушал на магнитофоне все записи Галича, и отношение ко многим вещам, отвращавшим его во "взрослом" мире и даже пугавшим, незаметно поменялось на снисходительно-ироничное. Ему нравилось, когда Андрей показывал привезенные отцом из-за границы журналы, в которых была запечатлена какая-то совсем другая жизнь, да и просто болтать с ним, рассказывать о своем раннем детстве и слушать его рассказы.

Один раз Андрей устроил вечер, надолго запавший в память, где все было "по-взрослому" и в то же время совсем не так, как у всех.

-У меня сегодня родители в Большой театр идут, — заговорщицки сообщил Андрей Владику на перемене, — Можем провести целый вечер вместе...

-Давай, — радостно откликнулся Владик.

-Как уйдут, я тебе позвоню, — пообещал Андрей.

Звонок раздался в половине шестого вечера.

До этого времени Владик успел сделать уроки и принять душ, предвкушая что-то особенное. И он не ошибся. Андрей встретил его в махровом халате на голое тело, а в квартире стоял запах какого-то аромата и негромко играла медленная красивая музыка. Они сразу обнялись, и прямо с порога Владика повело в совсем другой мир...

Комната с задернутыми гардинами, освещенная мерцающим светом свечей, два бокала вина на столике, открытая коробка шоколадных конфет и Андрей, скинувший на пол халат после того, как мягкими плавными движениями раздел его догола. Они стали танцевать, точнее кружиться под эту опьяняющую музыку, легкими движениями лаская друг друга.

-Выпьем немного? — шепотом спросил Андрей, указывая взглядом на столик.

Владик опустился в мягкое кресло, а Андрей уселся ему на колени. Тихий хрустальный звон и приятный вкус легкого вина дополнил гамму ощущений, а от последовавшего поцелуя, который не хотелось прерывать, возникло слабое головокружение. Андрей поставил бокал и поднес к губам Владика взятую из коробки конфету. Тот сделал то же самое. Они взяли конфеты в рот и опять поцеловались, ощущая на губах сладость.

-Давай покурим, — тихо предложил Андрей.

Они не курили ни в школе, ни тайком, но сейчас это показалось каким-то дополнением, позволяющим лучше почувствовать друг друга. Андрей прикурил и, неглубоко затянувшись, поднес сигарету к губам Владика. Тот сделал затяжку из его пальцев и взял сигарету в свои. Так они передавали ее друг другу, пока не докурили до конца.

Владик не помнит, сколько времени прошло с того момента, когда он переступил порог этой комнаты, и когда произошло то, что завершило эту заставляющую забыть обо всем прелюдию. Помнит только, что это было так, как никогда раньше...

-Попьем кофе? — спросил Андрей, когда они вышли из ванной.

-Давай, — тихо ответил Владик.

Он забыл обо всем. Все осталось где-то далеко — суматоха жизни, школьные отметки, грубость, злоба, недоброжелательство. Были только музыка, упоение от созерцания и ощущения тела Андрея, и легкое головокружение то ли от вина, то ли от совсем не понятно чего, и одно единственное желание — чтобы это не исчезало.

Когда кофе был готов, они отправились пить его в комнату, усевшись в одно кресло.

-Включи Галича, — тихо попросил Владик.

-Запал ты на него, — улыбнулся Андрей.

-Только одну песню. Про красную шапочку. Ту, где касса щелкает.

-Веселый разговор называется...

Почему-то изо всех песен, эта взволновала Владика больше всего, хотя речь в ней шла о судьбе взрослой женщины, и откуда в нем возникло такое сопереживание не изведанным им самим чувствам, он не знал. Но он представлял себе эту несчастную кассиршу, всю жизнь просидевшую в продмаге, которой столько пришлось пережить, и его сердце наполнялось состраданием до такой степени, что хотелось плакать. Она сидела со своим горем на глазах безжалостной толпы, и ни один из тысяч, пробивших у нее чек, не посочувствовал ей. Они проходили мимо глухой стеной, и им было наплевать и на нее, и друг на друга. Никто не знал и не хотел знать, что за человек перед ними. Она была для них лишь живой принадлежностью кассы. Именно это больше всего угнетало Владика в открываемой им жизни — равнодушие людей друг к другу. Осуждать, ругать, унижать, бить — что угодно, но только не понять...

А касса щелкает, касса щелкает,

Не копеечкам — жизни счет!

И трясет она белой челкою,

А касса щелк, щелк, щелк...

Ах, веселый разговор!

Владик не прочь был заплакать по настоящему. Сам не зная о чем, но именно заплакать. Он был уверен, что Андрей поймет его...

-У нас с тобой сегодня, как бал сатаны, — улыбнулся Андрей.

-Почему — сатаны? — не понял Владик.

-Ну, ты же не читал...

Он встал, вышел из комнаты и скоро вернулся с искусственно переплетенной книгой. Владик открыл и прочитал на титульном листе копию с напечатанного на машинке заглавия: "Мастер и Маргарита".

-Хорошая? — спросил он.

-Это классика, Булгаков, — серьезно ответил Андрей.

-Дашь почитать?

-Не могу. Если ее у тебя найдут... — он сделал многозначительную паузу, — Да и если родители заметят, что ее нет на месте, мне несдобровать... Читай здесь, когда приходишь. Только дома молчи.

-Спасибо тебе, — сказал Владик.

-Да не за что. Только имей в виду, тут много непонятного, даже мистического. Тут ведь сатана живой. Но вещь классная.

-Андрей, — неожиданно для самого себя, пожалуй впервые, обратился к нему не по школьному прозвищу, а по имени, Владик, — Ты понимаешь меня? Я для тебя не чужой?

Андрей молча глядел на него. Улыбка в его глазах не погасла, но взгляд стал пристальным и проникновенным.

-Андрей, давай никогда не терять друг друга... Давай... Всегда... По жизни...

Владик почувствовал, что его голос задрожал, а глаза наполнились слезами. Андрей подошел и молча обнял Владика. Они стоя переплели ноги и положили головы на плечо друг другу, крепко обнявшись.

-Мой милый Поль... — тихо прошептал Андрей.

5.

Бежали дни, наступил март, стало ощущаться приближение конца самой нудной учебной четверти и наступление весны. Ночами подмораживало, временами валил снег, но стоило проглянуть солнышку, как становилось ощутимым исходящее от его лучей тепло, и хотелось сбросить с себя зимнюю одежду.

Неожиданно, на их головы свалился маленький приятный сюрприз — подошли очередные выборы. Школа на воскресенье превращалась в избирательный участок, а в понедельник, как всегда в таких случаях, объявлялся санитарный день и занятия отменялись.

-Что будешь делать? — спросил Андрей, когда они на перемене сошлись у окна в рекреации.

-Не знаю, а ты? — ответил вопросом на вопрос Владик.

-Давай чего-нибудь придумаем?

-Чего?

Они задумчиво посмотрели в окно.

-Пойдем в поход? — предложил Андрей.

-По сугробам?

-На лыжах.

-Тебе они в школе на надоели?

-Да ты не понимаешь, — заговорил Андрей, — За город, в лес, по незнакомым местам — это же совсем другое! На весь день. Поесть возьмем, кофе в термосе...

-А что дома скажем?

Андрей задумался.

-Скажем, что всем классом идем, — сказал он, наконец.

-Рискованно. Проверить могут, — неуверенно проговорил Владик.

Однако, упоминание о путешествии по неизведанным местам пробудило в нем давнюю страсть. Завораживающее чувство первооткрывателя владело Владиком с раннего детства. Пусть эти места кому-то известны, а дорожки исхожены тысячами людей, но он идет здесь впервые и не знает, что ему откроется за следующим поворотом. Как не хочется, чтобы нашелся кто-то сведущий и рассказал, лишив удовольствия открыть самому.

Он помнил до сих пор тот день, когда ему впервые совершенно неожиданно пришлось испытать это чувство во всей доселе неведомой полноте. И было ему тогда от роду не полных девять лет...

-Ты перестанешь мне мешать, в конце концов?! — гневно воскликнула мать, входя в комнату.

Она собирала вещи. Завтра предстоял переезд на дачу, а Владик никак не хотел оставаться в стороне, и был полон решимости помочь. Поскольку его помощь, по словам матери, могла состоять только в одном — не мешать, он изобретал себе ее сам. То складывал белье в аккуратные стопки по размерам отобранных вещей, то начинал составлять "описи вложений" в каждый чемодан, в результате чего мать не могла отыскать нужной вещи. Окончательно выведенная из себя, она воскликнула:

-Марш во двор! Гуляй до обеда.

-Правда?! — вытаращил глаза Владик.

Дело в том, что, несмотря на то, что ему шел девятый год, во двор без присмотра бабушки его начали выпускать только недавно. Да и то, без присмотра — это громко сказано, поскольку бдительная бабушка занимала пост на лестничной клетке у окна, зорко следя за ним, и будучи готова в любой момент выскочить на улицу.

-Да, — подтвердила мать, и спохватившись, добавила, — Но со двора ни шагу! И приходи под окно показываться, чтобы я тебя видела.

Забыв даже обидеться за то, что его так беспардонно отстранили от помощи, Владик кубарем скатился с лестницы и выбежал во двор.

Это было время, когда все его дружки уже были отправлены в пионерские лагеря, а оставшиеся в городе еще не привыкли к летней жизни и подолгу отсыпались. Никого не было, только мелкота под присмотром мамок и нянек копошилась в песочнице.

До его слуха донесся отдаленный шум электрички от проходящей за домами железной дороги. Этот звук наполнил душу радостным восторгом — он был связан с беззаботной летней порой, когда, пожалуй, только один он и нарушал тишину, царящую над дачным поселком. Забыв все наказы матери, Владик устремился за соседний дом к станции. Вот и она. За главными путями стояли составы из грузовых вагонов.