Возвращение

Виктор зашел в диспетчерскую и попросил разрешения позвонить. Он набрал свой домашний номер.

Долгое время трубку не поднимали, а потом воцарилось молчание.

-Але, — подал первым голос Виктор, — Але, але...

-Да, — послышался тихий голос на другом конце провода.

-Привет. Это я.

-Да, — последовал такой же ответ.

-Как ты там?

-Ты можешь сказать, на какой улице я сейчас нахожусь? — вопросом на вопрос ответил голос.

-На Днепропетровской. А зачем тебе?

-А дом, квартира какая?

Виктор назвал полный адрес и снова спросил:

-Зачем тебе? Жди меня. Буду полтретьего ночи.

-Спасибо, — прозвучал тихий ответ и в трубке послышались гудки отбоя.

Виктор положил трубку.

-Что, теплую койку зарезервировал на ночь? — оскалился стоящий рядом и проверяющий вагонную аптечку Женька.

-Дробышев, трусы себе купи смирительные, — бросил через плечо Виктор, и кивнув на аптечку, добавил, — Не ройся, противозачаточных нету...

Он пошел в буфет, не спеша выпил кофе и направился к своему трамваю. По расписанию он уже проехал Павелецкий, и пора было выезжать, чтобы прибыть к диспетчеру конечной станции точно по расписанию с чистыми глазами и чувством долга на лице .

За счет вынужденного обмана прошла почти половина смены, и прокатиться ему пришлось из конца в конец только раз.

Приехав на Измайловское кольцо, Виктор отчетливо, до мелочей, припомнил вчерашнее. Он даже прошел до сохранившейся вереницы следов на снегу.

"Что тебя побудило это сделать?" — вспомнились ему слова парня и его пристальный пытливый взгляд.

А и правда, что? Птичка на голову хакнула?

На этот вопрос Виктор ответить себе не мог.

Он вздохнул, и дождавшись, когда пройдет закрывающий от Шестнадцатой парковой, поехал в депо. Не успевший еще развалиться от езды по подобным стиральной доске рельсам, воде, снегу и грязи, новый чехословацкий вагон резво набирал скорость и плавно останавливался. Не "слетали с роликов" двери, не возникало неожиданных рывков, и на уклонах не приходилось выжимать до упора тормозную педаль, удерживая вагон лишь силою рельсовых "башмаков". Редкие пассажиры отвечали на вопрос выглядывавшего из кабины Виктора, до какой остановки им ехать, и остальные он проезжал мимо. Да здравствуют поздние вечерки!

Вот и депо. Вот и ночная развозка. Вот и его дом.

Виктор вошел в квартиру, и не раздеваясь, сразу же заглянул в комнату. Все было так, как он оставил днем. Застеленный бельем диван, возле — табуретки с телефоном и чайником, а на диване...

На диване никого не было. Странный гость исчез.

3.

В тот день Виктор неожиданно закончил работу раньше. Ему предстояло еще совершить полный оборот, и уже от диспетчерской ехать в депо, когда, не проехав и трети маршрута, он заметил в зеркало выскочившую из второго вагона молодящуюся пенсионерку лет семидесяти, поспешно засеменившую вперед.

-Водитель! Водитель! — послышался с улицы ее визгливо-возмущенный голос.

Виктор задержал отправление. Подойдя к кабине и встав в повелительную позу напротив открытой двери, пенсионерка выставила руку с шевелящимся указательным пальцем:

-А ну-ка пойдемте со мной во второй вагон!

Воздержавшись вступать в переговоры, Виктор вышел на улицу и спокойно направился ко второму вагону. Убедиться, все ли там в порядке, он все равно был обязан, а спрашивать что-либо у ведущей себя подобным образом особы, он не считал для себя приемлемым.

-Это такое безобразие! Такое безобразие, что просто уму непостижимо, — продолжала верещать та, перебирая тоненькими ножками в изящных ботах,— Как ваша фамилия? Я запишу номер и сейчас же в ваш парк позвоню. Я в Моссовет позвоню!

Виктор поднялся в вагон, и его взору предстала свеженаваленная посреди салона куча дерьма.

-Вы видите, что у вас делается?! — воскликнула пенсионерка.

-По-моему, это у вас, — твердо ответил он с невозмутимым лицом.

-Что?! — буквально задохнулась та.

-Покиньте вагон, — сказал Виктор и повысил голос, обращаясь к остальным, — Вагон дальше не пойдет, ваши билеты действительны на следующий.

Перспектива выходить на мороз и стоять на ветру в ожидании другого трамвая, очевидно, присутствующих вдохновляла меньше, чем ехать дальше в несколько экстравагантных условиях.

Послышались недовольные возгласы:

-Безобразие...

-Мы сорок минут ждали...

-Творят, что хотят, над людьми...

-Лимита понаехала... Им только дай поиздеваться над москвичами...

-Мы будем писать коллективную жалобу! — заверила пенсионерка.

-Можете звонить и писать куда угодно, — громко и членораздельно сказал Виктор, — а сейчас будем делать так, как скажет водитель. Вагон идет без посадки в депо. Это возврат по эксплуатации...

И уже совсем другим, не терпящим возражений голосом, рявкнул:

-Покинули все вагон! Никуда не поеду!

Выйдя на улицу и дождавшись, пока все выйдут, он рывком ноги захлопнул дверь и направился в кабину, не слушая несущейся вслед ругани.

Виктор развернулся на ближайшем кольце, позвонил из автомата диспетчеру, и получив добро на возврат, поехал в депо.

Происшедшее не показалось ему чем-то вопиющим. За три года, что работал водителем, он был свидетелем и не такого. Случалось разнимать драки, особенно вечером, когда разъезжался по домам припозднившийся подвыпивший пролетариат, доводилось утешать описанную во втором вагоне с ног до головы группой подростков женщину, приходилось лицезреть совершенно голую девицу с подбитым глазом, выскочившую рано утром из придорожных кустов, и выгонять из ночного вагона мастурбирующего эксгибициониста. Сейчас лишь удивляло немного то, что это произошло днем, когда трамвай отнюдь не был пустым.

Выезжать вновь уже не имело смысла, и Виктор, сдав путевку, поехал домой. Предстояло два выходных, и он уже построил планы: завтра управиться с домашними делами и покататься на лыжах, благо, чтобы дойти до леса, нужно было лишь перейти улицу, а на другой день — навестить мать. Однако то, что ждало Виктора на подходе к дому, в планы не входило...

С той памятной ночи уже минул почти месяц, и Виктор начал забывать происшедшее. Он тогда проверил все-таки, на месте ли ценности и вещи, но гость исчез, не прикоснувшись ни к чему, в том числе даже к приготовленным для него бутербродам...

-Привет... — растерянно протянул Виктор, оглядывая его уже при дневном свете.

Та же вязаная шапка с выбивающейся из-под нее русой прядью, те же фирменные джинсы, те же остроносые ботинки... Куртка другая, но тоже не менее добротная, из-под которой выглядывал другой, но тоже красивый свитер. И те же внимательные серые глаза на красивом, с тонкими чертами, лице.

-Прости, что потревожил, — сказал парень, — Я уезжаю послезавтра, но не мог улететь, не повидав тебя. Так получилось, что ты спас мне жизнь.

-Да брось ты, — отмахнулся Виктор, — Натура такая. Вечно ищу приключений на свою задницу. Может, ты и не замерз бы вовсе.

-Нет, — спокойно, но твердо возразил парень, — Мне сделали операцию. Пролежи я всю ночь в парке — было бы поздно. Так сказал врач.

-Операцию? — переспросил Виктор, — Какую?

-Не будем о грустном. Я просто хотел, чтобы ты знал.

Они помолчали.

-Ну, пойдем ко мне, что ли? — предложил, наконец, Виктор, — В ногах правды нет, как сказал Соломон, натягивая гондон на свечку...

-Твой имидж? — губы парня тронула едва заметная улыбка.

-Что именно?

-Эти словечки, приговорки...

-Шокируют?

-Просто мне показалось, что ты не такой, каким хочешь казаться.

Виктор пристально посмотрел в глаза парня:

-Откуда ты такой проницательный взялся?

-Издалека. Приглашаешь?

Он вопросительно посмотрел на Виктора.

-Конечно же. Идем...

Они двинулись к дому.

-Прости, что я тогда так неожиданно исчез, — сказал парень.

-Ладно, проехали, — ответил Виктор, распахивая дверь,— Кто это тебя тогда так, если не секрет?

-Не будем об этом, — слегка поморщился парень, — Главное, благодаря тебе, я живой.

Они поднялись на лифте и вошли в квартиру.

-Как тебя зовут-то, хоть скажи, — поинтересовался Виктор, раздеваясь.

-Лео. Леонид. Ты можешь называть Лёня, — ответил парень, снимая куртку.

-Виктор. Можешь Витя, в папы тебе еще не гожусь...

Они обменялись рукопожатием.

-Разувайся, вон тапки, и проходи на кухню. Я сейчас, — сказал Виктор, заходя в комнату.

-Вить... — замялся Лёня и вытащил из внутреннего кармана куртки плоскую бутылку Смирновской, — Ты извини. Глупо, конечно. Слишком малая плата за жизнь, но взял на всякий случай... Если пригласишь, чтобы не являться с пустыми руками. Как в России принято.

Виктор безошибочно определил, что водка куплена в валютном магазине.

Под сапогами опять обнаружились чистые белые носки, а когда Лёня нагнулся, чтобы снять обувь, из под джинсов выглянули те же самые белые трусики Сalvin Clain.

"Кто же он все-таки такой?" — с любопытством подумал Виктор.

Он поставил на стол бутылку и полез в холодильник. Банка шпрот, язык в желе, колбаса, сыр... Кое-что нашлось. Его самого вполне устроит квашеная капуста. Вот только на горячее, кроме яичницы, предложить нечего.

-Извини, гостей не ждал, — обратился Виктор к вошедшему на кухню Лёне.

-О чем ты говоришь? Разве это так важно?

-Щей могу еще нагреть. Кислых. Хочешь?

-С удовольствием. Когда летел сюда, мечтал о домашних кислых щах.

-А там, откуда летел, их не варят?

-Ты удивишься, но действительно не варят, — улыбнулся Лёня, — Там вообще все по-другому.

Приветливая улыбка не сходила с его лица. Причем улыбались не только губы, но и глаза, и это придавало лицу обаяние.

-Присаживайся, — кивнул Виктор на табуретку, — Где там-то, если не секрет?

-В Америке.

-Так ты американец? То-то труселя у тебя фирмовые, я еще первый раз заметил.

-У вас по это труселям определяют?— улыбнулся Лёня.

-Как ни смешно, но представь себе — да. Мне об этом один мент говорил. Сверху одеться каждый может как угодно, а труселя сразу выдадут, кто есть ху, как говорил первый и последний президент Советского союза.

-Да, я слышал, меня тогда это тоже рассмешило...

-Меня рассмешило, когда его начали цитировать. Хотя, все это было бы очень смешно, если бы не было так печально. Заметил? Исправляюсь в цитатах.

-Будь самим собой, я тебя воспринимаю таким, какой ты есть.

-Спасибо. Не только по труселям видно, что цивилизованный человек.

Он закончил приготовления и уселся напротив Лёни, разливая водку:

-Ну, давай, за твое возвращение к жизни.

Они чокнулись, и Виктор опрокинул стопку в рот. Лёня, отпив половину, поставил свою на стол. Водка была действительно хорошая. Виктор даже не поморщился, как бывало с ним всегда. Сколько ни приходилось ему ее пить, отделаться от этой привычки, негативно воспринимаемой окружающими, он не мог.

"Научись пить, — сказал ему еще в студенческие годы один приятель, — На тебя смотреть — весь кайф пропадает. Как будто отраву в себя вливаешь..."

Что делать? Может, подсознательно, Виктор и в самом деле пил ее, как горькое лекарство, ради того состояния, что наступало потом.

-Ты только извини, если я быстро вырублюсь. Очень устал после работы. Встал сегодня в половине третьего ночи, — сказал он, жуя капусту.

-Что у тебя за работа такая?— поинтересовался Лёня, беря в руки бокал с Фантой.

-Будто не знаешь? Или ты, в самом деле, ничего не помнишь?

-Смутно. Как били — помню, потом куда-то тащили. Трамвай помню, такси. А потом, как зашли сюда, и ты сказал: "Раздевайся".

-Да... — покачал головой Виктор, — Я, наверное, действительно поверю в то, что спас тебе жизнь. Ну, а кто вел этот трамвай, кто тебя из-под скамейки вытаскивал, кто дотащил до трамвая, совсем отрезало?

-Так ты водителем трамвая работаешь? — догадался Лёня.

В его глазах не промелькнуло никакого удивления или пренебрежения, как часто бывало при этом известии у незнакомых людей. Виктор и сам понимал, что белый халат и подобострастное обращение по имени отчеству, что было совсем недавно, шли ему больше, нежели его теперешнее положение, но на вопросы, что его заставило так резко изменить судьбу, отвечал уклончиво. Он знал, что по этому поводу в депо ходит немало кривотолков. "Трудовая" с записью о занимаемой должности заместителя директора гастронома, лежала в отделе кадров, а депо — это большая деревня.

Отец Виктора был директором одного из престижных ресторанов, и этот факт постоянно играл в его жизни не последнюю роль. Ощущаться это стало еще в средней школе, особенно, после того, как директриса отпраздновала там свадьбу своей дочери. Ее покровительственное отношение к Витьке стало предметом жгучей зависти не только одноклассников, но и кое-кого из учителей, что стало причиной его отчужденности в коллективе.

Витька остро переживал это. Постоянные намеки со стороны школьных приятелей, что уж ему-то непременно что-то купят и достанут, а позднее, что устроят в любой институт, стали, что называется, доставать. А насмешки типа того, что его папе конвертик принесут, и денежки найдутся, заставляли бледнеть и сжимать кулаки.

-Откуда вы знаете? Вы, что ли, ему несете? — однажды в запальчивости воскликнул он.

-Землянский, не строй из себя ц...лку после третьего аборта, — жеманно поводя плечиком, проговорила Любка Цыганова, -Моя мать сама буфетчицей работает и каждый месяц относит по сто рублей директору столовой за место. А уж твоему-то, небось, побольше несут, раз он директор такого ресторана...

Кто зубоскалил, кто смотрел с завистью, кто стремился подстроить каверзу, а кто и ударить, а Витька с горечью сожалел об ушедшем времени, когда они еще не были друг для друга чьими-то детьми.

Однажды вечером, все сдерживаемое по отношению к отцу, прорвалось у него резкой репликой с упоминанием пресловутой сотни.

Отец удивленно вскинул брови и внимательно посмотрел на него. Витька умолк и уставился в стол — он побаивался отца. Одни начальственные самоуверенные манеры того внушали подсознательный страх, а на что отец был способен в гневе, Витька знал.

Однако сейчас тот повел себя иначе. Он сел напротив Витьки, и пожалуй, впервые обратился к нему на равных:

-Ну-ну. Интересно. Продолжай. Ты хочешь сказать, что твой отец жулик?

Витька молчал.

-Молчишь? Это хорошо. Стало быть, не совсем еще сволочь, — спокойно сказал отец, — А ты откажись. Откажись от всего, чем ты пользуешься в этом доме, если считаешь, что это приобретено на ворованные деньги. В детстве ты не выбирал, что есть, во что быть одетым и где проводить каникулы. Это решали мы с матерью, хотя ты ни разу не выразил желание быть отправленным на три смены в пионерский лагерь. Благоустроенная подмосковная дача и черноморское побережье тебя устраивали, очевидно, больше. Но сейчас ты уже достаточно взрослый, чтобы принять решение, скажем, отказаться от мопеда, от импортного магнитофона со своей идиотской светомузыкой, от куртки, в которой ты не ходишь в школу из опасения, что ее там украдут, от многого другого. Сумеешь сам себя поставить на ноги, буду только рад. Я сумел. Я поклялся в этом, будучи вдвое моложе, чем ты сейчас, когда в войну, сбитыми в кровь пальцами, вместе с матерью выковыривал из-под снега мороженую картошку. Поклялся, что мои дети не будут никогда ни в чем нуждаться. Заметь, не я сам, а мои дети! И я этого добился. Ты не можешь сказать, что это не так. Ни ты, ни твоя сестра, ни мать, которая предпочитает всю жизнь возиться со своей школотой. Пусть возится, благородная профессия — это не так плохо. Я существую для того, чтобы это было возможно. Я выполнил свою клятву. Как мог, не прибегая ни к чьей помощи. Исходя из того, что мне дано: своих возможностей и реалий общества, в котором живу. Да-да! Родился, жил и живу, а я не выбирал, где родиться. Сам видел, как во Франции хозяин магазина мыл витрину и тротуар с шампунем. Но у нас так не будет никогда. У нас не идут к психологу, когда на душе погано, а берут поллитровку и напиваются с соседом. У нас ходят утверждать свои интересы не с определением суда и адвокатом, а с взяткой в кармане. И считают это правильным и надежным. Что, виновата система, как сейчас стало модно говорить? А попробуй тот директор не принять у твоей буфетчицы эту сотню. Да она не уснет! А утром уволится и пойдет к тому, кто примет. Ей проще принести сто рублей, при окладе шестьдесят семь пятьдесят, чем директору, который, если проработал на этой должности хотя бы три года, то его можно сажать. Вот и подумай, жертвы мы этой системы или ее порождение. Ты что-то хочешь изменить? Приставить кому-то свою голову? Смотри, не потеряй ее при этом...