Тропой мужества. Глава

Сильная песня! А это значит...

Антон смотрит на Сергея.

— Сейчас ты все увидишь и поймешь. — Парень не говорит. Его слова сами возникают в голове.

Машина с широкого проспекта сворачивает на площадь и останавливается среди таких же машин. Ночь вдруг меняется на солнечный день, и Антон видит широкую аллею с фонтанами, а в конце монументальное сооружение со стелой.

— Это Поклонная гора, — говорит Сергей. — Пойдем.

Они идут по аллее, а вокруг люди. С флагами и бантами из черно-оранжевых полос на груди. Многие флаги странные, но и ленты...

— Это символ воинской славы, — поясняет парень, заметив внимательный взгляд Иванникова.

Антон оглядывается, видит пожилого человека и как на стену налетает. Старик держит в руках гвоздики, здоровается, принимает поздравления, сам поздравляет. На его пиджаке медали и ордена. Иванцов никогда не видел столько наград. Он уважительно смотрит на старика, а глаза так и косятся на ордена. Большинство наград незнакомы, например, самый первый ряд начинается с незнакомой медали, или скорее ордена в виде звезды со Спасской башней и надписью 'Слава' в центре, которая висит на колодке с георгиевской лентой. И острый взгляд выхватывает еще одну.

— За взятие Берлина, — читает он на аверсе.

— Есть за взятие Будапешта, Вены Кенигсберга, — слышит он голос Сергея, — но эта самая памятная медаль. Пойдем.

Они идут к Вечному огню. Вокруг цветы, венки с лентами. И все вопросы отпадают. Трехцветные флаги, двуглавый орел на них... все это становится лишним, не важным, потому что на ленте венка Антон читает — 'С днем Победы!', '9 мая', 'Я помню 1941-1945! Я горжусь!' ...

Хочется заплакать, но как? Тело как не своё. Вдруг он узнаёт такие подробности, что...

— Мы победили! — говорит Иванцов, справившись с волнением. — И цена нашей Победы велика. Почти три десятка миллионов человек! Сколько же людей погибло! Хороший парней и девчат! Они могли быть как ты, или твои друзья. Стать учеными, врачами, учителями, строителями. Что-то придумать, изобрести, усовершенствовать. Выйти в космос, к звездам лететь...

Он смотрит на пламя, рвущееся из центра звезды.

— Огонь — это правильно. Это верно. Символ чистоты и горящего сердца. Символ памяти... — И Антон вспоминает слова из песни, — вечный огонь, нам завещанный одним, мы в груди храним...

— Что можно сделать? — после минутного молчания спросил Антон. — Как мне поступить?

— Мой дед всегда говорил — по совести, — говорит парень. — По своей совести.

— Он воевал?

— Нет, деду в сорок пятом только семнадцать исполнилось. Мой прадед погиб на войне. Пропал без вести.

— Делай что должен и будь что будет?

Сергей не отвечает. Его образ размывается, мемориал сменяется на лесной пейзаж, а вместо парня над ним нависает немецкий солдат. И он что-то требует. Встать и сдаться? Где наган? Рука чуть сдвинулась, но больше ничего сделать не вышло, пришла боль. На миг взор затуманился, но когда полегчало, немец не исчез. Внезапно Антон понял — это уже не сон и не бред. Нависший над ним враг реален. И он не один — вокруг расположились другие солдаты. Они держали на прицеле всех бойцов, уже разоруженных, без ремней, стоящих угрюмо в паре метров.

— Aufstehst.

Встать требует. Немецкий Антон знал неплохо. В школе по языку стояла пятерка. Попытка приподняться оказалась неудачной. Боль из раны прострелила все тело и лишила сил.

Ствол карабина направился точно в грудь. На лице солдата была написана готовность пристрелить раненого русского, чтобы снять все проблемы.

— Я помогу.

Карабин дернулся в сторону говорившего, но немец понял, и поощрил движением ствола. Иванцова подхватили под здоровую руку и помогли встать. Антон вдруг увидел, что у него тоже отсутствует фуражка, портупея и командирский планшет. Удивленно осматриваясь, он еще обнаружил, что с рукавов волшебным образом исчезли все нашивки. Причем места их были замазаны грязью. Он провел рукой по вороту — знаки на петлицах тоже отсутствовали. Теперь он от других бойцов не отличался.

— Stehen! — громко скомандовал немец, — Hände hoch!

Антон поднял руки и один из солдат принялся его обхлопывать, явно ища спрятанное оружие. Он проверил и карманы, но они тоже оказались пусты. Куда исчезла командирская книжка и партбилет? Кто срезал нашивки и убрал с петлиц знаки. Куда делась планшетка с портупеей? Иванцов посмотрел на понуро стоящих бойцов, глянул Бесхребетного, поддерживающего его. Ответ был очевиден. Только Бесхребетный был рядом с ним, и только он мог убрать с формы все знаки принадлежности к командиру.

Но есть и другие важные вопросы. Откуда появились немцы? Как они могли так тихо подойти к выставленному охранению, причем с разных сторон. Почему никто из бойцов не заметил врага? Почему не смогли предупредить остальных? Это предательство! И в подозрении опять только один — Бесхребетный. Стало до того досадно, что боль и головокружение отступило, а в голове прояснилось. И появилась другая мысль — если Бесхребетный предатель, то зачем скрыл, что Иванцов командир?

Для прояснения недостаточно фактов и Антон решил подождать.

Тем временем немцы образовали что-то вроде конвоя и один из них, с знаками фельдфебеля, скомандовал:

— Vorwärts!

Бойцы понуро двинулись. Впереди из чащи появился мужичок, нагруженный винтовками, портупеями и вещмешками. Немцы явно не хотели оставлять трофеи в лесу, и использовали местного. Вслед мужичку шел солдат, явно не доверяя носильщику. А местный-то непростой — на правом рукаве Иванцов заметил белую повязку. В голове всплыло — полицаи, добровольные помощники, предатели. Выругавшись про себя, Антон сосредоточился на том, чтобы не упасть ненароком, несмотря на поддержку бойца.

Тропа, даже не тропа, а просто путь, проходил через заросший подлеском сосновый бор. Кусты орешника сменились ивняком и потянуло прохладой. Где-то рядом послышалось журчание воды. Родник. Антон невольно сглотнул. И не только он. Через какое-то время Иванцов обнаружил, что они двигаются по тропе, явно натоптанной жителями от родника. Тропинка вывела на грунтовку, а вдалеке стали заметны дома.

Это не хутор, это деревня. Домов было много, на первый взгляд около двух десятков, возможно больше. У околицы стоял бронетранспортер, а рядом часовой, внимательно смотревший на приближающуюся процессию. Он что-то сказал и на бронетранспортере появился солдат. Он довернул ствол пулемета и направил на колонну.

— Lass Willie, sie sind nicht mehr gefährlich! — Крикнул фельдфебель. — Es ist besser, jemanden nach gauptman zu schicken. Sag mir, die anderen russen haben geführt.*

Антон прекрасно понял немца и насторожился. Это значит посланные на разведку бойцы тоже в плену. Как их угораздило? Стало еще досадней. Это он виноват, плохо инструктировал. Плохо выбрал добровольцев, умеющих вести разведку. Надо было подготовленного посылать. Но имелся только один, и он доверия как раз не имеет.

— Antreten! — скомандовал фельдфебель, и махнул рукой, из чего пленные поняли, что надо построиться.

Немец прошелся вдоль строя, пристально вглядываясь в лица, будто только что увидел. Вернулся на центр.

— Kommissare, Juden Schritt nach vorn! — Скомандовал он. — Verstehen sie?*

Никто не двинулся. Бойцы угрюмо молчали, смотря перед собой. Лишь один Антон смотрел на врага, но выходить он не собирался. И виду не подал, что он прекрасно понимает.

— Грязные свиньи! — выругался немец, и повернулся к солдатам. — Они человеческого языка не понимают.

— Конечно не понимают, Карл, — ответили, смеясь ему солдаты, — они же свиньи.

— На свинном их спроси. — и все вокруг захрюкали.

В этот момент появился офицер и фельдфебель оборвал поросячий концерт и направился к нему. Вытянулся, собираясь доложить, но капитан отмахнулся, сразу направляясь к строю. Тоже прошелся, осматривая пленных. Посмотрел на сваленные недалеко трофеи, затем обратился к фельдфебелю:

— Это все?

— Да, герр гауптман. Все. Что с ними будем делать? Вдруг среди них имеются евреи и комиссары? Расстреляем, чтобы не возиться?

— Не будем заниматься не своим делом, Карл, — поморщился гауптман. — Отправь посыльного в штаб. Пусть обершарфюрера Клауса известит. Это его работа. А пока запри их туда же, где остальные, и пост организуй.

— Jawohl! — вытянулся фельдфебель и, повернувшись, скомандовал, махнув рукой вдоль улицы: — Vorwärts!

Пленные повернулись и побрели в указанном направлении.

Дома в деревне располагались вдоль и были однотипными — бревенчатыми пятистенками. Различались высотой и формой крыши. Преобладали двускатные, но имелись и шатровые. С шатровыми крышами дома выглядели богаче — с резными ставнями, балясинами на крашеных крыльцах. Деревня явно была зажиточной. У каждого дома имелся обширный двор, с сараями и скотниками, свой участок огорода, расходящиеся в обе стороны от домов. А по правую сторону в низине виднелась часть какого-то водоема, скорей всего запруды. Имелся и колодец, находящийся в центре деревни рядом с дорогой.

Внезапно раздался птичий гвалт сопровождающийся причитаниями и руганью. Из распахнутой калитки степенно вышел солдат. В одной руке билась курица, в другой руке на лямке висела каска, внутри которой лежали сложенные горкой яйца. Следом появился еще один немец. Он тоже держал курицу, но при этом отталкивал полненькую женщину, очевидно хозяйку, которая перемешивая причитания с руганью, пыталась вернуть своих птиц. Немец сильно толкнул хозяйку, та упала и заплакала. Солдаты засмеялись, что-то говоря хозяйке, потом, сноровисто свернув головы курицам, бросили тушки на землю, взяли по яйцу из каски, отбили сверху скорлупу и, жмурясь от удовольствия, выпили содержимое. После чего стали с интересом смотреть на приближающуюся колонну пленных.

Пленные же, невольно сглотнули. Вообще, по всей деревне разносились дурманящие запахи готовящейся еды, особенно жареного мяса. Немцы вовсю хозяйничали. И их было много — пехотный батальон, не меньше. Из распахнутых настежь окон слышалась немецкая речь. Очевидно, хозяев насильно выселили в сараи, и те захватчикам лишний раз показываться боялись. А солдаты прямо в садах и огородах развели костры, на которых готовили добытые у хозяев продукты. На глаза попался даже поросенок, зажариваемый целиком. Эти запахи сводили пленных с ума и отзываясь бурчанием в пустых желудках. Глаза буквально прилипали к увиденной снеди. Но натыкаясь на взгляды немецких солдат, бойцы опускали головы. Ненадолго. До следующего костра или полянки с обедающими солдатами. Колодец тоже привлек внимание. Жажда терзала не меньше чем голод. Но конвоирующие немцы окрикнули повернувших к колодцу пленных и направили дальше.

Пить хотелось зверски. Хоть глоток воды, хоть один. Иванцова мутило от боли и жажды. Он смотрел по сторонам и в голове крутились одни и те же вопросы. Но ответов пока не находилось. Как же все так произошло? Спрашивать у Бесхребетного он не стал. Впереди брел Самаркин.

— Самаркин... — тихо позвал Антон. — Егор...

Тот обернулся.

— Что, това...

— Тсс! — шикнул Бесхребетный.

Боец все понял, но ответил откровенно враждебным взглядом.

— Как вас смогли тихо взять? — тихо спросил Антон.

— А вот так. Никого и вдруг мы на прицеле.

— Schweigen! — прикрикнул конвоирующий немец. — Vorwärts gehen!

Из одной из калиток вышел высокий мужик в пиджаке. На рукаве белела повязка. Еще один полицай. Тот, что присутствовал при обыске в лесу, плелся нагруженный трофеями позади.

Полицай сходу поклонился фельдфебелю и сбивчиво залепетал:

— Здравствуйте господин офицер. Помощь не требуется?

Фельдфебель был наголову меньше мужика. Но посмотрел так, что тот стушевался и поник.

— Weg, dreckiges schwein! — сказал немец. — Halt. Komm mit.

И для понимания добавил жестом.

— Да-да, господин офицер... — залебезил полицай, мелко кланяясь.

Пресмыкающийся вид полицая был противен и Антон невольно сплюнул. Рану тут же дернуло и боль вспыхнула вновь, сознание поплыло, но удалось удержаться на ногах, тем более что боец почувствовал состояние Иванцова, успел среагировать.

Колонна свернула к большому двору. Дом не выглядел зажиточнее остальных, но размером двора наверно превосходил всех. Кроме калитки имелись ворота, в данный момент распахнутые. Справа вдоль забора была сложена поленница. Слева г-образно расположились хозяйственные пристрои к дому — простенький сарай и сруб с сеновалом сверху, очевидно скотник. Дверь у сруба была закрыта, а рядом на маленькой скамейке восседал вооруженный солдат, который при виде фельдфебеля вскочил.

— Öffnen! — распорядился фельдфебель. — Mehr russische geführt.

Солдат махнул рукой и высокий полицай, подбежав, почтительно взял протянутый ключ, и отпер дверь. В темноте проема виднелись сидящие люди. Они тревожно смотрели наружу.

— Aufziehst, — сказал солдат.

— Заходите, — повторил полицай.

Бойцы стали заходить внутрь. Иванцов с Бесхребетным задержались на входе и полицай прикрикнул:

— Что встали?

— Тут места нет, — ответил Бесхребетный.

Мужик посмотрел внутрь, увидел скученность пленных, почесал затылок и обратился к фельдфебелю, сопровождая слова жестами:

— Господин офицер. Тут места нет. Куда этих девать?

Немец подошел ближе и заглянул в проем. Затем поманил полицая и указал на сарай.

— Dorthin.

— Это дровяник, господин офицер. Запора нет.

— Dorthin! — повторил немец зло.

— Конечно-конечно, господин офицер! — не стал спорить мужик.

Он распахнул дверь сарая, что закрывалась на простой незамысловатый запор, изготовленный из деревяшки, и махнул рукой:

— Заходи!

Иванцов с Бесхребетным зашли в дровяник. Дверь за ними закрыли. Места в сарае оказалось мало — узкий проход в один шаг и длиной в четыре. По обе стороны стен сложены дрова до самой крыши. В конце прохода была стена из теса без нащельников, а дров было наложено всего по пояс.

Осторожно опустив комиссара, Бесхребетный помог ему сесть удобнее, после чего сунулся к стене. Ничего особенного рассмотреть не удалось — была видна только часть крыши другого дома, остальное закрывали заросли крапивы. Он сел на дрова и тяжело вздохнул.

— Вздыхаешь?

Бесхребетный поднял взгляд и посмотрел на комиссара.

— Ничего не хочешь мне сказать? — добавил Иванцов.

— Думаете, я предатель?

— А разве нет?

— Я не предатель! — твердо ответил Бесхребетный.

Иванцов посмотрел Бесхребетному в глаза и неожиданно понял — боец не врет. Но как такое может быть, факты-то другое говорят? Но для чего он спрятал документы? ...

— Когда нас еще по лесу вели, — начал говорить Бесхребетный, — я заметил — как немцы идут. Стопой листву раздвигают, по сторонам смотрят, руками и оружием не машут. Явно лес знают. Они и могли тихо охранение взять.

Иванцов уже знал, что в основном немцы углубляться в лес не любили. Чащи побаивались. Особенно сейчас, когда у них в тылу много окруженцев бродит.