Мулен Руж по-русски

— Я-то православный, — ответил казак, — а вот на вас что-то крестов не вижу.

— Да где же я тебе посреди леса кресты возьму?

— А огонь где взяли? Или думаете, что человеческий облик приняли, то казака обмануть легко удастся?

— Да, вот же, смотри, — и Лапин, бросив факелы в снег, стал истово креститься.

Остальные дружно последовали его примеру. И тут вперёд выскочил Кузьменко и упал на колени:

— Дяденька, не погуби, сил уже нет — холод терпеть!

— Хе-хе, "дяденька", — усмехнулся казак, — а, ну, шагайте в дом, там разберёмся.

Замёрзшие люди двинулись к дому. За ними, не опуская ружья, шагал грозный воин.

ПОПАДАЛОВО.

Пройдя через небольшие сени движение шестёрки голодранцев застопорилось.

— Чего встали, как ротозеи на ярмарке? Проходи живее! — прикрикнул казак.

Посредине комнаты на земляном полу стоял грубо сколоченный гроб, в котором лежала покойница. Повидавший достаточно на своём веку Лапин, спокойно обошёл его и скорее прислонился к сложенной из камня печи. Изба отапливалась по-чёрному. Остальные тоже постарались быстрее прильнуть к спасительному теплу.

— Это кто? — спросил Лапин у вошедшего за ними казака, показывая на гроб.

— То жинка моя, — сказал тот и перекрестился, — от горячки померла. Застудилась. Пошла за водой к реке, а на обратной дороге оступилась. Ледяную воду на себя опрокинула. Пока обратно к реке бегала, пока набрала воды, пока до дома дошла, хворь-то в тело и проникла. А меня не было, охотничал я в то время. Возвратился с добычей, а она лежит, подняться не может, жар сильный, говорит еле-еле. Через день и померла.

— А доктора поблизости разве нет? — спросил Кузьменко.

— Какого дохтура, сынку? Тут почитай на сто вёрст окрест кроме волков и медведей никто не живёт.

— А что это за река? — продолжал допытываться Лапин.

— Пышма, — ответил казак, снимая с себя овчинный тулуп.

— Пышма? — переспросил Валет, — а Тюмень далеко?

— Тюмень-то... Далёко, как раз сто вёрст до неё и будет. А что тебе нужно в Тюмени?

Голые гости стали переглядываться меж собой. И тут, до сих пор молчавший Маллер, спросил:

— Прости, отец, а не подскажешь, какой сейчас год?

Казак прищурил глаза, склонил голову на правую сторону и, глядя пристально на Маллера, ответил:

— Одиннадцатый день января 1775 года от Рождества Христова.

— Пи...ец!!! — хором выдохнули шестеро голосов.

Даже неожиданное перемещение летом из колонии в заснеженный лес без кусочка одежды, не потрясла всех так сильно, как осознание того, что они провалились почти на 250 лет назад. Все были растеряны и не представляли, как жить дальше.

Казак сам был удивлён их реакцией. Он не знал, кто они такие, откуда, но увидел, что его слова потрясли их до глубины души. Поэтому смотрел на них с сочувствием, было видно — люди испытывают душевную боль.

— Негоже перед покойницей срамным быть, — сказал неожиданно он, возвращая всех к насущным проблемам.

— Пойдём-ка, сынку, со мной, — поманил казак Егора.

— Куда? — вздрогнул растерянный парень.

— Одежду подбирать будем, — и направился к стоящему в дальнем углу комнаты большому сундуку.

ЗНАКОМСТВО.

Примерно через час шестеро мужчин, одетые в непривычные для себя одежды, сидели вокруг стола, который занимал почти всю заднюю часть комнаты, и пили горячий отвар из каких-то трав. Хозяин дома сидел рядом.

— Саблин я, Фёдор Тимофеевич, — ответил он на вопрос Агеева.

— А вас, значит, бабах — молнией и прямо сюда, — продолжил казак, — скажи кому, не поверит. Да и я сперва решил, что это бесы явились по мою душу. А тут ещё и Прасковья неотпетая лежит.

— Не надо, Фёдор Тимофеевич про нас вообще никому рассказывать, а то либо церковники на костёр упекут, либо императрица со своими фаворитами в кандалы закуёт. Насколько я знаю, сейчас Екатерина II на троне сидит?

— Она, змея подколодная.

— Прости, Фёдор Тимофеевич, если мой вопрос покажется тебе неприятным, а ты с Емельяном Пугачёвым случайно не был знаком?

— Смотрю, много ты знаешь, Марсель Ринатович, — нехороший огонёк блеснул в глазах казака.

— Фёдор Тимофеевич, поверь, ни я, ни мои товарищи, тебе не враги. Мы нужны друг другу. И предательство одного, станет концом для всех.

— Хорошо, коли так, как ты говоришь, — ответил казак.

— Спаситель ты наш, куда же без тебя мы денемся? — проникновенно вещал Агеев. — И ещё, простите меня за чёрную новость.

— Какую?

— Через десять дней Емельяна Пугачёва казнят в Москве. Четвертуют.

— Значит через десять дней...

— Да. Но он достойно примет смерть, как и подобает настоящему казаку.

— Спаси и сохрани, Пресвятая Богородица, — перекрестился Фёдор Тимофеевич, и все последовали его примеру.

Это, наверное, заложено в генах, что достались нам от наших предков, как только мы видим человека, который крестится, то рука непроизвольно тянется повторить это действие. И никакая атеистическая советская власть или торгашная демократия не в силах вытравить из людских душ славную веру наших предков.

— А Прасковью твою мы завтра и отпоём, и похороним, — сказал Муравьёв, — только нужно будет воды побольше накипятить.

— Зачем воды накипятить? — спросил Кузьменко.

— Чтобы мёрзлую землю было легче выкапывать, — спокойно ответил Печник.

ПЛАНЫ и РАЗГОВОРЫ.

На другой день, сидя после похорон за тем же столом, тем же составом, семеро человек обсуждали планы дальнейшей жизни.

— Оружием-то вы владеть обучены? — спрашивал Фёдор Тимофеевич.

— Обучены, да не тому, — отвечал Иван Андреевич Лапин, — другое там оружие в будущем. Я штыком привык, а вот нынешней саблей или ружьём, увы.

— Придётся, робятки, учиться, — сказал казак, — без этого здесь никак. И от зверя нужно уметь защититься, и от человека, и еду добыть. Из дерева сабельки потешные сделать надо, и буду вас по утрам учить.

— Фёдор Тимофеевич, а ты давно здесь живёшь? — поинтересовался Агеев.

— С сентября. В конце июня мы Рождественский завод боем брали, там я рану получил тяжёлую. Мой товарищ, Иван Збруйко, сопровождал меня до дома, да и решил остаться, чтобы вместе потом к Пугачёву вернуться. Через пару месяцев я почти поправился, а тут новость пришла, что разбили Емельяна, и вынужден он хорониться от екатеринкиных солдат. Да и слух прошёл, что разыскивают всех, кто к смуте причастен. Тогда решили мы не ждать своей участи, как бараны, а уйти подальше в леса, переждать до следующего лета, а там потихоньку снова к людям выйти. Взяли с собой всё необходимое и поехали...

— А где товарищ?

— Медведь задрал. Ружьё у Ивана дало осечку, и я замешкался, буквально несколько мгновений, а косолапый ему по горлу когтями. Мишку то я застрелил, а товарища уже спасти не мог.

— Светлая память, — сказал Лапин и перекрестился.

— Светлая память, — повторил казак.

— А как с оружием обстоят дела? — спросил Агеев.

— Ружьё от Ивана осталось, ещё четыре пистоля есть. Три сабельки, вместе с моей если считать.

— Нам ещё один дом нужно ставить, тесно всемером. И баню, а то завшивеем тут, — высказал Муравьёв свои мысли.

— Это ты, верно, заметил, — отозвался Саблин.

— А ещё нужно людей так распределить, чтобы одни на охоту ходили, другие строительством занимались, а третьи хозяйство вели, — сказал Агеев.

Решили так, Фёдор Тимофеевич с Лапиным будут ходить на охоту, Муравьёв, Агеев и Маллер занимаются строительством, Кузьменко ловит рыбу и носит воду, а Кощеев готовит еду.

— А чем вы занимались у себя в грядущем? — спросил казак.

— Разным, — взял разговор в свои руки Лапин, зыркнув на своих спутников, — я торговыми делами занимался, Игнат Фомич помогал мне. Марсель Ринатович — служивый человек, Артур Рудольфович — маляр, Даниил Петрович — каменный мастер, а Егор Сергеевич механизмы собирал.

— И как такие разные люди вместе оказались? — удивился Фёдор Тимофеевич.

— Решил я завод построить. Пригласил самых знающих в этом деле людей, чтобы сообща решить, как по уму всё сделать. Вот тут и случилась, на нашу беду, гроза. Молния шаровая в окно открытое влетела и прямо в стол ударила, за которым мы дела свои обсуждали. Ослепило нас, а когда прозрели, то оказалось, что далеко мы от своего времени и места... Вот.

Агеев прятал улыбку, слушая Лапина. Офицер ФСБ прекрасно понимал, что не нужно всего рассказывать человеку, пусть даже и приютившего их. Меньше знает, крепче спит. Кощеева и Муравьёва посещали схожие мысли. Только Кузьменко и Маллер не совсем понимали, почему Лапин врёт, но глядя на своих более опытных спутников, хранили молчание. Раз так говорит, значит так надо.

— А какой завод-то ставить хотел, — допытывался казак.

— Ты, Фёдор Тимофеевич, Егора Сергеевича сыном кличешь, а знаешь какой он умный? Он механизмы придумал, которые железо и дерево могут обрабатывать и превращать в нужные для человека изделия. Хорошую и качественную мебель, инструмент железный, утварь хозяйственную, материал для строительства. Вот смотри, сколько кузнец за день сделает подков?

— Думаю, десятка полтора сделает, а что?

— А вот механизм, что придумал Егор, тысячу подков за день может сделать!

— Тыщу!!! Эдак все кузнецы по миру пойдут.

— Нее, не пойдут, Фёдор Тимофеевич. Кузнец у нас считается профессией очень почётной. Они диковинки разные делают из железа, и такие сабли и кинжалы, которые ни один механизм не сделает. А вот под силу ли кузнецу железо тонкое и ровное сделать, да такое, чтобы им всю крышу покрыть?

— Крышу-то? Это ж, сколько железа нужно?

— Много железа нужно, ты прав. Выгодна ли кузнецу такая работа? Нет, не выгодна, не будет он с ней справляться в срок. А у нас все крыши железом крыты!

— Прям таки все? — изумился ещё больше казак.

— Да! Вот для этого станки и нужны, чтобы каждый мог железом крышу покрыть.

— Неужто у вас в будущем все такие богатые?

— Эх, Фёдор Тимофеевич, все богатыми быть не могут. Взять, например, казаков. У одного такая сабля, за которую целую деревню с крестьянами можно купить. А у другого еле-еле на рубль тянет. Но убивать то можно и той и другой.

— Тут ты прав, Иван Андреевич. А сам-то ты богатым был?

— Да не особо, были люди и богаче.

— А всё же? Вон завод собирался ставить...

— Ну, — почесал Лапа рукой небритый подбородок, — если собрать все мои капиталы, то, думаю, хватило бы на то, чтобы построить городок с церквами и торговыми рядами на пять тысяч человек.

— Богато, — уважительно посмотрел на него казак, — значит ты купеческого сословия?

— Нет. Сначала в солдатах был. Воевал. Вернулся после войны геройским хлопцем. Холостой, красивый да при деньгах. Вот купеческая дочь и запала на меня, да и сама была пригожа и приданое имела солидное. От этого не бегут. Женился. А тесть уже стал учить торговой науке.

— А родители твои кем были?

— Рабочими. Отец мастером на заводе работал. Мать, на том же заводе, для рабочих обеды варила.

— А воевал где?

— В Афганистане воевал.

— Это где такая страна?

— Это держава Великих Моголов стала так называться, — подсказал Агеев.

— Вон оно как! А чего воевали, что не поделили?

— Так это... Дань перестали нам платить, Бога нашего стали ругать. Императором у нас тогда Леонид был. Не выдержал он такого оскорбления и послал туда войска.

— Это правильно, — согласился казак, — негоже прощать обиды.

— А как там, в грядущем, казаки живут? — продолжил немного погодя Фёдор Тимофеевич.

— Нормально живут, — это уже ответил Агеев, — лучшими воинами считаются. Конечно, былой вольности нет. Атаманов им государь назначает.

— Без вольности это плохо. Эдак любой тобой помыкать будет.

— Не будет, Фёдор Тимофеевич. По-другому всё в будущем. Скажем, решил офицер свою власть показать, ударил солдата и всё, сядет в тюрьму за это.

— Неужто офицера в тюрьму посадят за то, что солдата наказал?

— Наказать можешь, бить не имеешь права.

— А как тогда наказывать?

— Трудом. Например, когда другие солдаты будут отдыхать, провинившийся солдат будет отхожие места чистить.

— А если солдат откажется?

— В холодную посадят. Зачем нужен такой солдат, который дисциплину не блюдёт? Если солдаты перестанут исполнять приказы, то это не армия будет, а разбойничья шайка. Но любой солдат, если не согласен с решением офицера, может жалобу на него написать. В будущем все грамотные. Дети с семи лет в школе учатся. Это закон для всех.

— Вон значит как. И что, часто пишут жалобы? — спросил казак и посмотрел на Лапина.

— Лично я, Фёдор Тимофеевич, не писал. Офицер никогда просто так наказывать не будет. Только за дело. А жалобы пишут лентяи и трусы, которым место у мамкиной юбки, а не в армии. В армии офицер учит солдата уничтожать врага, не давая при этом убить себя.

— А сабелькой-то владеть не умеешь, — засмеялся казак.

— В будущем вместо сабельки штык, а на ружье другой механизм для стрельбы.

— А что у нас со съестными припасами? — перевёл Агеев разговор на другую тему.

— Мясо и рыбу добудем, — принялся считать казак, — а вот хлеба только на месяц — полтора хватит. Есть гречка, репа, ячмень, овёс. Пара кувшинов с репейным маслом должны быть. Лук, горох, свёкла, морковь тоже имеются. Ягоды сушёные где-то были. До весны должно хватить.

— Надо бы ревизию продуктам сделать.

— Что сделать?

— Ревизию... Подсчитать все продукты и разделить таким образом, чтобы хватило на дольше.

— А-а, понятно.

Следующий час подсчитывали и сортировали все съестные припасы. Так же Муравьёв попросил собрать рабочие инструменты и проверить их состояние. Две лошади, которые стояли в хлеву, тоже требовали к себе внимания. Остатки дня прошли в хлопотах. Маллер, оказавшись на улице по какому-то делу вместе с Лапиным, задал ему вопрос.

— Иван Андреевич, может это не моё дело, но зачем вы говорили Фёдору Тимофеевичу неправду?

— Какую неправду, Артур?

— Ну, про царя Леонида, про войну в Афганистане, про то, что мы хотели завод построить?

— Эх, Маляр, дитё ты ещё. В армии-то служил?

— Служил, даже сержантом был.

— А чем занимался в армии? Из автомата часто стрелял?

— Только в учебке один раз. А в войсках я при штабе был. Рисовал, вырезал, писал.

— Рисовал, писал... Объясню тебе популярно. Вот гляди, война с Афганистаном была?

— Была.

— А из-за чего мы ввели туда свои войска?

— Я, если честно, даже и не знаю. Вроде помочь хотели.

— Ага, мы им помощь, а они нам пулю в спину. Так, дальше, Брежнев кем был?

— Генеральным секретарём коммунистической партии Советского Союза.

— А по сути тот же самый царь, правильно? Вот этот царь и послал нас воевать. А причины войны всегда одинаковы — деньги и религия. Зачем я должен объяснять человеку идеи коммунизма и всего другого, что произошло в будущем? Зачем забивать ему голову тем, чего он всё равно не поймёт? Я использовал в разговоре те понятия, которые доступны для его понимания. А про то, что мы в тюрьме сидели, вообще не нужно говорить! Одно слово, и всё. Мы и так никто в этом мире, а если ещё узнают, что мы каторжане, то, считай, относиться к нам будут соответственно.