Моего пса зовут "Враг"

Сердце остановилось, и Сейн обрадованно подумал, что умирает. Сейчас ещё мгновение — и всё кончено, и пусть это предательство по отношению к матери и младшим, но он — он не может. Простите.

Но он не умер. Вместо этого он ощутил, что по щекам медленно катятся слёзы. Нет, Сейн не плакал, слёзы выкатывались и текли сами собой. Ему даже не было стыдно — через стыд он уже переступил, когда пришёл сюда. И даже почти спокойно смотрел, как землянин легко спустился с крыльца, подошёл почти вплотную, не сводя с него, Сейна, взгляда. Сказал, как ни в чём не бывало, словно не видел ни слёз, ни вызывающе-беспомощной позы мальчишки:

— Мне тут, паря, про тебя говорили. И ещё одно: не советуют, такое дело, брать. Опасаются. Как думаешь?

У землянина была странный акцент, он как будто бы округлял звук "о", делал его выпуклым и важным. И ещё он вставлял какие-то незнакомые слова. Сейн раньше такого произношения никогда не слышал... и не знал, что ответить. Поэтому просто тихо отозвался:

— Я пришёл работать. Я ничего не сделаю плохого.

Землянин хмыкнул. Осмотрел сторка снова — с головы до ног. Был лесник не старый совсем, круглолицый, русый, с небольшими усиками и серо-голубыми глазами, пристальными и непонятными, как у всех почти виденных Сейном землян.

— Сказать-то... — лениво начал он. Подумал и продолжал: — Сказать-то так любой может. Может, тогда и скажешь, паря, с чего ты так на работу загорелся?

Терять было уже нечего. Всё уже всё равно было потеряно. И Сейн пояснил равнодушным голосом — так говорят из могил в полосе прибоя не нашедшие путей к Предкам трусы и предатели:

— У меня в лагере мать. И двое младших. Они ещё у груди. Мать боится за меня, потому что я ворую еду у землян. Боится, что меня заберут от неё. У неё пропадает молоко от страха и она не слышит моих слов. В лагере кормят мало. Чтобы было больше еды, я могу или красть — или работать. Теперь — могу только работать.

Слёзы текли по щекам сами. Не унимались, будь они прокляты. Даже, кажется, капали с подбородка.

Лесник кашлянул. Посмотрел куда-то за спину Сейна и буркнул:

— Ты бы хоть глядел, куда идёшь. Так и без глаз остаться можно. Вон, как тебя веткой-то хлестнуло, до сих пор глаза слезятся...

Сейн почувствовал, что немеет и каменеет. Землянин что — дурак?! Или и правда повезло до такой степени, что он не знает обычаев сторков — совсем — и решил, что глаза у него, Сейна...

...да нет. Он не дурак. Он...

...Впервые в жизни, впервые в жизни Сейн испытал к кому-то из землян чувство, которое можно назвать "благодарностью". Сам испугался этого ощущения, но стыд и облегчение были так велики, что испуг оказался слабей этого самого чувства.

— Меня зовут Сейн, — он не стал представляться полным именем, зачем примешивать к своему позору Род... станется и того, что землянин вполне может читать родовые вышивки, надо было их не подновлять, а наоборот — сорвать... хотя — нет, это чтение слишком сложно для землян... — Так вы берёте меня на работу?

— Беру, — отозвался землянин. Задумчиво продолжал: — Сейн, значит... А я Анатолий... — он поморщился, словно ему не нравилось своё собственно имя, — чёрт, зови просто дядя Толя... Есть хочешь?

— Хочу, — Сейн сказал это почти вызывающе, вспомнив слова из Наставления Асгорна: "В гостях всегда ешь много. Если гостишь у друга — это будет ему приятно. Если у врага пришлось гостить — будет ему это неприятно. Ты же всяко останешься прав..."

— Ну так пошли тогда, перекусим немного, времени-то не хватает, — махнул Дядя Толя рукой в сторону крыльца. — А потом покажу тебе, как тут и что... — и добавил: — Обуйся, ноги покалечишь в лесу. Вон кран в стене торчит, ноги вымой... Хотя погоди, я тебе рабочую одежду сейчас выдам, чего своё грязнить?

...Сейн не врал, когда сказал, что хочет есть. Завтрак в лагере был, как обычно, тощеватым. А за время пути он и ещё проголодался. Поэтому не стал чиниться, когда землянин вынес прямо на крыльцо большую тарелку, на которой горой лежали бутерброды — из подчерствевшего белого хлеба, правда, но зато их было много, и мясо, с которым они были сделаны — толстыми кусками — оказалось умопомрачительно вкусным, сочным, нежным и острым. А ещё была здоровенная кружка с почти чёрным и очень сладким напитком, горячим, в котором Сейн не сразу опознал всё тот же чай, который так любят земляне и который показался ему горьким, когда однажды сторк его попробовал. Дядя Толя за едой молчал, поглядывая то на небо, то во двор. Потом старательно подобрал с тарелки все крошки, ловко закинул их в рот и поднялся:

— Ну — надо браться, и так пока тебя ждал — запоздал, — это было сказано без упрёка, но Сейн вскинулся. Однако землянин словно бы и внимания не обратил на поведение сторка. Он продолжал: — Насчёт тебя. Если хочешь — можешь каждый день ходить туда-обратно. Только мне так думается, что далековато это. И по времени неладно. А работа тяжёлая, и утром встать хочется попозже, и вечером лечь иной раз пораньше... — он говорил всё с тем же смешным акцентом, выпячивая "о" и местами странно прицокивая: "хочецця", "думаецця". — Потому если, значит, хочешь — вон в той комнате диван. Спи себе. Не пролежишь место. Ты про это подумай, паря, а теперь давай-ка я тебе дам обмундировку и покажу, что делать надо. Электропилой и обычным топором пользоваться умеешь? И лебёдкой?

* * *

Топором Сейн стёр себе правую ладонь.

Топором он и правда умел пользоваться, но никогда им не работал так долго. Лёгкая и ухватистая электропила (похожие были и у сторков) лихо сносила даже толстые стволики, но местами с нею просто нельзя было развернуться — приходилось браться за топор.

То, что он делал, назвалось "расчисткой". Он не понимал, зачем и почему надо рубить и пилить одни деревья и оставлять другие, просто делал то, что ему сказали — а срубленное или вручную или простенькой лебёдкой-самотаском устраивал в ровную груду. Никто за ни не следил, вообще никого не было рядом, и землянин появился, только когда уже начали ощутимо наползать из сыроватых низин синие сумерки. Правда, только тут, в лесу, а когда они вдвоём вышли на тропинку, оказалось, что там ещё достаточно светло.

Идти рядом с землянином было странно. Он молчал, только временами что-то бормотал, да один раз пояснил неловко:

— Ты не бойся, что я сам с собой толкую, паря. Привычка такая у меня. Один и один, вот и начал чудить.

Сейн не знал, как реагировать на сказанное. Поэтому промолчал. Он устал, сильно хотел есть, но настроение было неожиданно не таким уж плохим.

Ещё в воротах Дядя Толя начал расстёгивать куртку. Пояснил:

— Лучше нет после такого дня холодного душа... Клади весь инструмент вон — под навес, и давай сполоснёмся.

Сейн онемел. Отнёс топор, пилу и лебёдку, куда сказано, потом — застыл около опорного столба навеса, сам как столб. Дядя Толя ему выдал рабочую одежду и удобные ботинки, своё Сейн убрал в предоставленный ящик... но переодевался он за углом дома, спеша и озираясь. А что было делать теперь?

— Ты чего? — Дядя Толя, уже раздевшийся до пояса и опиравшийся на кран, удивлённо посмотрел на Сейна. — Стесняешься, что ли? Ты ж не девушка.

Сейн вспыхнул. Медленно снял выданную прочную рубашку и так же медленно повернулся к землянину спиной. Сказал, нагибаясь под кран:

— Меня высекли ваши. По приговору. За то, что я крал еду. Откройте воду.

— В доме ванная комната есть, — ответил землянин. — Можешь там мыться, как положено... — он взял Сейна за правое запястье, невзирая на его сердитый рывок, повернул ладонь. Упрекнул: — И ещё, гляжу, руку стёр — и молчишь. Это не дело.

— Отпустите меня, — сквозь зубы процедил Сейн, распрямляясь. — Мне не нужна ваша ванная. И не нужно ваше сочувствие.

— Да кто тебе, паря, сказал, что я тебе сочувствую? — Дядя Толя улыбнулся, выпуская запястье мальчишки. — Высекли воришку — правильно сделали. Руку беречь нужно, потому что тебе ею работать. А в ванной вымыться — не то, что под холодной водой ополоснуться, — он нагнулся и подмигнул яростно глядящему сторку: — Открывай воду, чего ждёшь, ну?

Сейн несколько секунд колебался, не грохнуть ли ему от души обеими кулаками по удобно подставленному затылку землянина. Потом перевёл дыхание и открыл воду. И тут же оглушительно взвизгнул — ловко пущенная из-под ладони коварным землянином тугая струя ледяной воды ударила прямо в живот...

... — Ужинать пошли давай, — позвал с крыльца Дядя Толя. Сейн — он только что закончил вытираться полотенцем и влез в свою рубашку — не сразу понял, что к чему, а потом с новой силой ощутил, до какой степени голоден. Но, легко взбежав на крыльцо, остановился в нерешительности. Завтракали они тут, на крыльце, ему теперь входить внутрь? Это можно? Ведь он всего лишь работник... правда, землянин сказал, что он может туда даже ночевать. И, наверное, так и надо — только сказать, чтобы Дядя Толя сообщил в лагерь. А то мать будет сходить с ума... — Где ты там торчишь?! Сюда иди, поедим по-людски!

Сейн нерешительно, ориентируясь на свет, прошёл через совершенно тёмную комнату и оказался на кухне, которая одновременно, видимо, была и столовой. Стены дома оказались сложены из здоровенных брёвен и ничем не обшиты, отчего жилище имело странно-привлекательный "старинный" вид. Но тут и там стояла различная бытовая техника, отчего впечатление старины слабело.

Дядя Толя зажёг свет над столом — большим, круглым, ничем не покрытым. Три изогнутых белёсых лампы светили ярко, а главное — привычно для сторка. И в этом свете на столе лежало и стояло то и сё. Не сравнить с поспешной и не очень-то разнообразной, хотя и вкусной, едой на крыльце перед работой.

— Проходи, проходи, — лесник уже сел и отрезал от большого круглого каравая (Сейн раньше никогда не видел такого хлеба, в лагере он был в прямоугольных буханках, а в набегах хлеб как-то не попадался) ломти. — Давай, садись, женщин тут нет, накладывать некому — так ты уж бери, что на тебя глядит. (1.) На еду ты сегодня наработал точно.

1.По времени действия произведения продуктовые карточки и пайки на Земле ещё не были отменены. Но с давних пор поощрялось самостоятельное занятие сельским хозяйством, огородничество, садоводство, давались квоты на охоту. Поэтому у сторонних наблюдателей возникало чувство некоторого недоумения из-за разницы между довольно-таки скудным и однообразным пайком и столами землян. На деле за этим стоял упорный и постоянный труд — ведь и работы на оборону никто не отменял, "самопропитанием" приходилось заниматься в свободное время...

— Я... — у Сейна слова застряли в горле. Он вдруг ощутил страшную злость. Представился лагерь, мама и малыши. Ему захотелось опрокинуть стол и убежать. А ещё лучше — убить землянина, забрать всю еду — и... — Я не голоден, — неожиданно для самого себя ляпнул он. Забыв все на свете наставления и вообще всё, так сильна была злость.

Дядя Толя отложил хлеб, посмотрел изумлённо. Сперва просто посмотрел, потом — окинул сторка странным взглядом с головы до пят и обратно. Потом неожиданно жёстко сказал:

— Ну-ка сядь-ка. Сядь-сядь. И ешь. На черта мне работник с такими выкрутасами?

Сейн опустился на стул. Сгорбился, пригнув голову к груди. Слышал, но не видел, как Дядя Толя встал, прошёл вокруг стола. Положил рядом полукруглый толстый ломоть хлеба, поставил дымящуюся тарелку, исходившую умопомрачительно вкусным паром — там был какой-то суп. С другой стороны придвинул вторую тарелку — с желтоватой крупнозернистой кашей, политой светло-золотистым маслом; сбоку устроились два больших коричневатых куска мяса и горка каких-то мясистых зелёных листьев. Пододвинул ближе большую миску с мешаниной непонятных трав и ещё чего-то разного цвета. Забулькал, наливая из кувшина в коричневую кружку беловатую жидкость — "квас"; Сейн знал, что это такое и "квас" ему нравился. Стенки кружки мгновенно запотели. А Дядя Толя сунул прямо в кулак Сейну ложку. И, вернувшись на своё место, начал есть.

Сейн помедлил. И опустил ложку в суп...

...Он лежал на диване, который стоял в следующей за кухней комнате, небольшой и пустоватой, почти без мебели. Отсюда вела ещё одна дверь — в комнату лесника.

Диван был длинный, глубокий, с высокими спинкой и валиками — Сейн на нём вполне уместился, даже с подушкой и даже осталось много места. И мягкий — серо-голубую чуть шершавую простыню постелили прямо на плотную упругую обивку. Сейн лежал, закутавшись в полосатый плед, закрыв глаза, но не спал. Не потому, что не хотелось — а просто он думал.

Мышцы поднывали, правую ладонь легонько саднило под плёнкой биоклея. Но всё это было даже приятно, вдвойне приятно — от мысли, что сейчас можно сладостно расслабиться, закрыть глаза и уснуть. Странно, подумал Сейн. Похоже, у меня хорошее настроение. Нелепость какая-то... И ещё я сыт. Я на самом деле сыт.

Землянин ходил по двору, что-то ворчал сам себе, чем-то постукивал, погромыхивал — это было хорошо слышно через настежь открытые двери, но ничуть не мешало тишине. Потом вошёл, окликнул тихо: "Спишь?" — Сейн промолчал, и Дядя Толя прошёл дальше, в свою комнату, неслышно прикрыв дверь.

Стало совсем тихо. Нельзя же считать звуками часть тишины — голоса ночного леса? Через две открытых двери видно было небо и звёзды на нём; лился с улицы струйкой холодок, но под пледом было тепло. Сейн закутался в плед с головой, оставил снаружи нос — чтобы дышать — и оба глаза — чтобы смотреть.

Но смотреть долго ему не пришлось, потому что он уснул. Уснул, даже не заметив, когда это случилось.

* * *

С раннего утра Дяди Толи дома не оказалось. На кухонном столе лежала прижатая большими комбинированными часами записка — поднявшийся и поискавший лесника Сейн наткнулся наконец на записку, разобрал, зевая:

Он перевернул бумажку. Там и правда оказался список — довольно длинный, но дела все были простые и понятные.

Снаружи ещё царило раннее утро. Но Сейн ощущал себя выспавшимся. Он вышел на крыльцо, перескочил сразу наружу через перила и долго уже без оглядки брызгался под краном. Потом в столовой рассмотрел спину в высокое зеркало из полированного металла. Пять длинных рубцов шли через неё косой ровной сеткой. Мальчишка передёрнул плечами, сунулся в ещё как встал замеченную дверь из прихожей — сеней. Там и правда были туалет и душ с ванной, словно перенесённые в лесное жильё откуда-то из иного мира. Тут мальчишка особо не задержался, хотя туалет оказался кстати.

Потом Сейн аккуратно убрал постель на диване, потом — поел того вчерашнего чудесного хлеба, поливая его тягучим коричневатым мёдом из стоящего на столе тяжёлого коричневого кувшина, похожего на фигуру женщины — и запивая просто горячей водой из электрического чайника. От сладкого, которое можно есть без ограничений, плыла голова. Ему снова стало стыдно — но уже потому, что он объедает хозяина, ещё ничего толком не сделав и, с сожалением накрыв хлеб и мёд салфеткой, Сейн встал и начал одеваться. Надо было идти работать...

...За полчаса до обеда он закончил вколачивать на длинной просеке очередной пронумерованный каким-то шифром столбик (злясь на то, что не понимает, зачем это делает) и на танкетке вернулся домой. Дяди Толи ещё не было. Сейн заглянул в его комнату — небольшую, плотно обставленную, с пультом связи. На пульте мигали несколько огоньков, возможно, это значило что-то важное, но сторк решил не лезть к чужой технике и вернулся на кухню.