Моего пса зовут "Враг"

Олег Верещагин

МОЕГО ПСА ЗОВУТ "ВРАГ"

А в странах за морем, где люди крылаты,

Жил брат мой, он был королём...

С.Калугин.

Рассказ Короля-Ондатры

о рыбной ловле в пятницу

Предварение: в обществе сторков уже очень давно сосуществуют два языка — системный и древний. Древний язык чрезвычайно богат эпитетами, метафорами, скрытыми смыслами, формальными структурами и "намёками на намёки" (а так же — ругательствами и проклятиями, употребляемыми, впрочем, очень осторожно, так как любое бранное слово на древнем языке может вылиться в конфликт между целыми Родами). Язык этот используют почти исключительно родовитые сторки. Системный же язык — язык обыденной жизни, техники, науки и повседневного общения. Читатели могут при определённом внимании и чувстве слова и ритма определить, где герои-сторки говорят на древнем, а где — на системном. Хотя, естественно, в тексте оба языка переданы почти полностью русским.

Предварение-II: здесь, как и почти везде в моих произведениях, в которых речь идёт о других планетах, названия и описания флоры и фауны взяты с замечательного сайта Павла Волкова http://sivatherium.narod.ru.

ЛЕТО 23-ГО ГОДА ПЕРВОЙ ГАЛАКТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ .

Планета Зелёный Шар

(колония Русской Империи)

3-я планета ?Кассиопеи

(солнце Ахрид(А); 19,4 св. лет от Земли)

ЛАГЕРЬ ДЛЯ ИНТЕРНИРОВАННЫХ ЛИЦ НЕДАЛЕКО ОТ ПОС. ПРИБРЕЖНЫЙ .

Земной карцер — это параллелепипед из бетона, по земным же меркам — два метра в длину, два в высоту, один в ширину. Бетон обшит серыми деревянными плашками, стены не голые, но всё равно унылые, как длинный дождливый вечер. В этом закутке — топчан "без ничего" (правда, он сам по себе мягкий, с удобной упругой обтяжкой, которую регулярно моют) и унитаз, над которым кран с питьевой водой и гибким шлангом (в углу есть решётка в полу, можно кое-как принять душ, если не брызгаться особо). Кондиционер на стене, он поддерживает в помещении постоянно одну и ту же температуру, влажность и всё такое прочее. Длинная белая лампа на потолке, ровно в одиннадцать вечера она выключается, в семь утра — включается. Утром, в девять часов, завтрак — кружка сладкого горячего напитка, какао — и большой кусок чёрного хлеба. Всё.

В карцер можно посадить, только если тебе — снова по-земному — исполнилось семь лет. И не больше чем на десять суток. Если сажают больше чем на пять, то ещё дают горячий ужин, кашу какую-нибудь или пюре, тоже с чаем и с хлебом.

Он сидит трое суток. На сколько сажают — никогда не говорят.

Есть хочется очень, но не так сильно, как вчера-позавчера. Да и вообще к чувству недоедания он привык давно, оно даже почти не доставляет неудобства. Куда неприятней одиночество и понимание того, чем всё это закончится. И ещё злость на себя.

До сих пор Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн ни разу не попадался... Он подумал о себе именно так — полным именем — и внезапно тихонько рассмеялся, лёжа на топчане и глядя в потолок. Предки, наверное, умирают от хохота, глядя на то, как Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн ворует еду. Нет, они не укорят, в воровстве у врага нет ничего зазорного. Но они посмеются, потому что это удел детей. Маленьких детей, которые не могут отобрать у врага и не должны унижаться, чтобы просить у врага. И вдвойне посмеются, потому что он и попался, как несмышлёный мальчишка.

А он воин. Настоящий воин, он уже воевал...

...В коридоре послышались размеренные шаги, и мальчик поспешно сел на топчане, упершись в него руками как можно сильней и уставившись на дверь. В зелёных больших глазах появились тоскливая бессильная злость и самая чуточка опаски. Он не сводил взгляда с большой воронки закрытого снаружи бронезаслонкой окошка в двери. В карцере есть и камеры, не может не быть, но это окошко изводило невероятно. Именно оно.

Охранник иногда открывает окошко и смотрит. Внимательно и очень долго. Очень. Один и тот же, охранники меняются, но другие так не делают, просто заглянут коротко, проверят, что к чему — и всё... а этого Сейн ещё в коридоре по шагам узнаёт. От этого взгляда становится не по себе и почему-то думается: сейчас он просунет в окошко пистолет и застрелит. Даже хочется закричать: "Ну стреляй, хватит уже!" — и перед глазами то, как тот выстрелит, и не один раз, и придётся умирать в этой поганой конуре. А умирать так не хочется, ни здесь, ни ещё где-то, если честно...

Нет, конечно, землянин так не сделает. Земляне вообще так не поступают. Но вдруг он, например, сойдёт с ума — и?..

Ещё было почему-то жутко думать, что, может, он и по ночам так делает? В смысле, открывает глазок и смотрит?..

...Окошко с мягким щелчком открылось. Да, это был он — среднего возраста (а скорей — пожилой, просто у землян, как и у строков, почти нет дряхло выглядящих; пожилой же — потому что в охране молодых и даже среднего возраста людей — всего ничего...), внимательные карие глаза (противный цвет, как вода в низинном лесном болоте, ни у кого из сторков нет таких глаз), плотная складка губ... Сейн встретил его взглядом — тоже молчаливым и упрямым, не отводя глаза. Ни он никогда не говорил ничего землянину, ни землянин — ему...

— Есть хочешь? — вдруг спросил землянин. Голос у него был чуть хрипловатый. Он говорил по-русски, тут почти все земляне — русские... и как же они, малочисленные, да ещё и поделенные на десятки разных народов, смогли одолеть Альянс?!

Сейн от изумления окаменел на койке. Ему показалось, что он что-то не так понял в чужом, хотя и привычном уже, языке.

— Хочешь есть? — повторил землянин тихо. — Скорей думай, а то мне влетит.

— Нет, — отозвался наконец Сейн. Это было одно из первых слов русского языка, которое он выучил, потому что так полагалось отвечать на всё, что предлагает враг. — Нет, не хочу.

— Ты же еду крал, — сказал землянин.

— Кража — это не подачка, — ответил Сейн. — Я ничего у вас не возьму.

— Тебя выпустят завтра, — землянин смотрел, как прежде — пристально, немигающе. Этот взгляд и его предложения и явное сочувствие в голосе как-то не совпадали. Но Сейн это отметил как-то сбоку от основной мысли: сегодня выпустят! Хотелось спросить "куда меня?", пусть и было ясно — куда. Чтобы хоть секунду понадеяться — вдруг просто так выпустят? Нет, конечно... Стало тоскливо. И неприятно-страшновато. Точней... это был не страх, а какое-то именно неприятное ощущение-ожидание. Землянин, наверное, думал, что успокаивает его. Но на самом деле теперь всю ночь придётся думать о завтрашнем утре.

— Тем более потерплю, — отозвался наконец Сейн. Землянин вздохнул, снова щёлкнула заслонка. Сейн опять лёг, заложил руки под голову и подумал, что всё-таки уже вечером он будет... ола, чуть не подумалось — "дома".

Нет, не дома, конечно. Но хотя бы среди своих. Мать наверняка извелась от беспокойства. Когда у женщины малыши — она словно теряет часть рассудка, становится слегка невменяемой. Интересно, у земных женщин это тоже так? Он раньше видел земных женщин несколько раз — в нескольких хозяйствах на Арк-Келане были земные рабы. И мальчишек-землян там же видел, и всякий раз хмыкал про себя снисходительно даже — самое им место, ишь, чего вздумали — воевать с Народом! Вот и пусть теперь работают на Него, как и положено...

...Те мальчишки и те женщины сейчас, наверное, свободны (если не погибли во время восстаний рабов, которые везде начались сразу после высадки земных десантов — эти восстания, судя по всему, и были подготовлены землянами) А он...

— Я не раб, — сказал Сейн, снова садясь. — Я не раб, я пленный.

Ему стало трудно дышать, и он повторил — громко, упрямо:

— Я пленный. Пленный...

...Ему ещё не полагалось воевать по возрасту, даже сейчас, когда Сторкад выскребал последний резервы. Но кто думал про эти "полагалось", "не полагалось"... Земляне свалились на Арк-Келан, как они говорят, "как снег на голову" (очень правильная пословица, кстати...) Никто даже толком не понимал, что случилось, все думали, что бои в системе Сельговии — это просто отчаянная и, конечно, неудачная попытка землян переломить ход войны в свою пользу, ждали известий об окончательной победе. На Арк-Келане совсем не было, точней — просто не осталось, регулярных частей, ни на поверхности, ни на орбите. Хорошо ещё, что ПКО прикрыла часть поверхности и дала возможность жителям спасись — уйти в леса, спуститься в убежища... Но надолго её не хватило, этой обороны — земляне сбрасывали на её узлы начинённые взрывчаткой управляемые автоматами трофейные корабли, вводя их в атмосферу вне зоны прикрытия ПКО. (Рассказывали ужасное — что в таких кораблях были ещё и заперты пленные, взятые на Сельговии. Тогда Сейн в это верил. Теперь, познакомившись с землянами ближе — перестал...) Сейн хорошо запомнил, как видел одну такую "комету" — страшный ало-золотой шар, весь в кипении воздуха, обманчиво-медленно снижался, оставляя за собой плотный, свитый в косу, сероватый след, в направлении горного хребта, потом — ударил, и Сейн тогда с трудом устоял на ногах, хотя до гор было почти двадцать луакк (1.). А горы, жутковато, невозможно просевшие в ало-белой вспышке, стремительно затянуло бурлящей коричнево-чёрной с алыми проблесками пеленой... Когда же от ПКО ничего не осталось — на планету пошли земные десанты, и это было непередаваемо жутко: вражеские солдаты на планете, которая — твоя родина...

1.Луакка = 5700 м.

...Он спрятал мать с малышами в пустующем убежище, на которое наткнулся случайно, до положенного им по плану они уже просто не могли добраться. А сам воевал несколько дней в добровольческом отряде, где немало бойцов было его возраста или даже младше, а командовал — ветеран-инвалид. Отряд таял на глазах — сначала в нём было не меньше двухсот воинов, через пять дней — двадцать три. Сейн не помнил, чтобы боялся — нет, страх остался где-то в стороне. Он просто делал, что мог. А мог он мало, потому что земляне были сильней. И даже казалось, что они — многочисленней, хотя умом Сейн понимал: это не так. Может, так казалось ещё и из-за того, что сразу же взбунтовались и рабы, и туземцы, земляне сбрасывали им огромные контейнеры с оружием и возглавляли их наскоро собранные отряды. И всё время, всё время требовали сдаться: зовущий в плен рёв громкоговорителей временами казался ужасней обстрела или боя. Это было непонятно и страшно — зачем нужны землянам сдавшиеся враги? И, конечно, приходили в голову самые жуткие мысли. Все сторки были уверены, что пленных тут же отдадут туземцам — что бывает со сторками, попавшими в их руки, видел каждый, и не раз... Поэтому желающих сдаваться не было.

По крайней мере, у них в отряде.

Держаться и драться помогало то, что земляне тоже умирали. Они не были бессмертными воинами, которых рождает колдовство злых хадди. Их можно было убивать, и Сейн помнил, какая дикая радость его охватила (словно выиграна вся война или, по крайней мере, отбито нашествие на планету!), когда он впервые увидел горящую плоскую машину и разбросанные взрывом прочь от неё фигуры врагов — они вскакивали, бежали, снова падали, вскинув руки, в вихрях охватившего их пламени. Он тогда хотел подбежать и посмотреть, но командир удержал его и других мальчишек — из огня, из носа машины, продолжали бить два пулемёта, и сквозь их пальбу и рёв пламени доносилось сорванное и полупонятное: "Вот вам... вашу так... врёте, не ваш... вот вам..."

Землянин так и сгорел, стреляя по сторкам сразу из двух пулемётов.

Они не просто умирали — они ещё и умели умирать, эти земляне. К сожалению — они умели и побеждать. И Сейн испытал это на себе...

...В развалинах их накрыли вертолёты. Вылетели на отдыхавший отряд парой — длинные, стремительные, серо-зелёные, опустившие к земле выпуклые гранёные "головы" боевых кабин — и сразу словно бы взорвались огнём буквально отовсюду: из-под этих кабин, из-под коротких крыльев, из-под плоских голубоватых днищ с нарисованными чёрным звериными мордами (1.)... Сейн забился под какие-то камни, потом ударило совсем рядом — и... он пришёл в себя только на руках у матери. Видимо, контуженный, добрёл в полубессознательном состоянии, почти как автомат, туда, где оставил близких. Он хотел потом, немного отлежавшись, вернуться к своим, искать живых, сражаться в одиночку, в конце концов.

1.Чёрная волчья голова была в годы Первой Галактической Войны эмблемой Объединённых ВВС Земли.

Но не успел...

...Он попал в плен из-за матери. Точней, из-за младших в первую очередь. Земляне услышали плач, когда они все прятались в нижней комнате, земляне постучали в дверь — негромко, почти вежливо. А дверь даже не была заперта. Что-то спросили. А потом...

...Сейн до сих пор с отвращением вспоминал свой страх, когда земляне вошли — показалось, что их бесчисленное множество и они все огромного роста. Его даже затошнило тогда (или, может, из-за ещё не прошедшей страшнейшей контузии?) А когда один из них подошёл к матери, пришла и ещё одна мысль: обманули!!! Малышам сейчас разобьют головы, сломают спинки или сделают какую-нибудь ещё более страшную вещь, а мать... Он рванулся на помощь, его цепко и сильно схватили за плечи, ещё больше укрепив в ужасной уверенности. Но подошедший землянин откинул округлое забрало шлема и оказался молодой женщиной, усталой, однако красивой. Мать за нею следила, левой рукой прижимая к себе плачущих младших детей, а правой держа перед собой небольшой гражданский бластер — оскалив зубы, чуть нагнув голову. Женщина протянула пустые руки и сказала на отличном сторкадском, старом:

— Вас никто не тронет. Отдайте оружие, пожалуйста.

И Сейн увидел, как мать словно бы подсникла. Уронила бластер в протянутую руку и, обняв малышей, спрятала лицо между ними, что-то шепча.

Земляне один за другим откидывали забрала, оглядывались, переговаривались, обшаривали убежище. Как во сне, Сейн видел, что под забралами оказались мальчишки. Может, чуть старше самого Сейна. Взрослый мужчина был только один, и уже немолодой, но мощный, кряжистый — с пулемётом наперевес, он остался наверху лестницы. А у мальчишек были немного смущённые лица, как будто они находились в нежеланных гостях. Они переглядывались, тихо о чём-то говорили, посматривали на сторков, один подошёл словно бы невзначай к малышам, опустился на корточки и с поразившей Сейна ласковой улыбкой стал играть с ними — что-то делал со своими пальцами, показывал из них разные фигуры, потом — хотел погладить детей по головкам, но мать не дала, и у землянина сделалось обиженное лицо. Он встал и, поправляя снаряжение, сказал сипловатым, только начавшим ломаться, голосом:

— — No les harе mal. MМ no el animal, (1.) — и добавил на плохом общем сторкадском: — Звэт. Мэй. Ци'тэр. Д'райт. Звэт ир, (2.) — и показал себе в грудь...

1. Я не сделаю им плохо. Я не зверь. (исп.) 2.Два. Девочка. Сестра. Мёртвый. Два год. (искаж. сторкадск.)

...Сейн ещё долго не верил, что земляне ничего не сделают плохого ни ему, ни маме с малышами. Он всё время был настороже, готовый вступить в последнюю схватку — и в то же время мучился от страха и беспомощности. От него уже ничего не зависело, да и боец из него в то время был никакой. И всё-таки он был готов драться в случае чего. И когда их везли в космическом корабле, много сторков везли, было просто страшно видеть, сколько захвачено детей и женщин Народа! — и потом, уже на этой чужой планете, которую Сейн ненавидел...

Земляне постоянно говорили, что, как только война закончится, всех отпустят домой. Но... но что значит — "как только война закончится"? Как только земляне победят?! Какой может быть тогда дом, разве они — победители! — оставят побеждённый Сторкад в покое?! Наверное, сторков расселят на разных планетах, плохих, конечно, и запретят им и летать в космосе, и заниматься техникой и наукой... И от Народа, не сдержавшего Клятву Огня, навсегда отвернутся Предки... Раньше Сейн боялся ещё и другого — что их просто распродадут по всей Галактике, желающих купить сторков нашлось бы много. Но, приглядевшись к землянам, при всей ненависти к ним признал для себя — нет, такого они не сделают. Они вообще ненавидели все проявления рабства...

...Чем такое "возвращение домой" — лучше всю жизнь сидеть в этом лагере. Но, стоило Сейну так подумать и представить себе эту "всю жизнь" — как от ужаса перед таким существованием начинала кружиться голова.

Ничего было не "лучше". Не было выхода. Вообще. Если только восстание... но как и с чем восставать? Они много об этом думали и обсуждали возможность. Выбраться из лагеря было в целом нетрудно, но где тут взять оружие, хоть какое-то более-менее стоящее оружие — никто даже не представлял... Оставалось жить тут и ждать. Неизвестно чего.

В лагере жилось голодновато. Поэтому мальчишки снова и снова устраивали вылазки за продуктами. Планета была сельскохозяйственной, а может, просто земляне старались побольше выращивать еды сами — но так или иначе, поживиться было где. Вот только заканчивалось это не всегда безобидно. Местные жители такого, конечно, терпеть не собирались. Ни жители, ни власти. Ловили, наказывали... даже стреляли по грабителям, очень обидно стреляли — солью. Лучше бы уж боевыми патронами, право слово! Сейну однажды досталось, и он на всю жизнь запомнил даже не жгучую сводящую с ума боль, а беспредельное унижение от такого "ранения".

А главное — на сторков-налётчиков настоящую охоту объявили местные мальчишки-земляне. Они не применяли оружия (а у них оно, наверное, было), следуя своим каким-то кодексам чести. Но охотились они за сторками с рьяным ожесточением, как-то даже словно бы обрадованные тем, что "лагерники" то и дело выбираются в набеги. Видимо, для них, как набеги для сторков, это было тоже своего рода продолжением войны — войны, которой на их долю уже не доставалось. И это злило их и заставляло стыдиться перед теми, кто был немногим и старше — но уже сражался на фронтах или партизанил — и пытаться таким образом "добрать своё". (Хотя бывших партизан и среди них хватало, ведь на этой планете долго шли бои...) И обмануть этих врагов было намного трудней, чем взрослых (которым, конечно, некогда было на самом деле всерьёз и обстоятельно охотиться за юными налётчиками). Кроме того, в осатанении от злости на врагов земные мальчишки были слепо и безрассудно жестоки и могли и избить до невменяемого состояния (спасение было одно — упасть и лежать, лежачего не трогали никогда, но сделать так сразу мешала гордость — сторки валились с ног, когда уже не могли на них стоять...) и поглумиться — как раз не жестоко, но невероятно обидно или постыдно. Последний раз двоих пойманных, голыми, связав им руки за спиной, повели через всю поселковую стройку, прежде чем сдать властям — наверное, так и провели бы до конца, если бы не вмешались взрослые и не прекратили издевательство, от которого сторкадские мальчишки плакали, не в силах сдержать стыда. Но взрослые далеко не всегда оказывались рядом. И сторки почти всегда были в проигрыше — в набег не пойдёшь большой компанией, а вот засаду устроить можно любым числом, только рассаживайся по кустам, да жди. А сторки собирались потом, уже в лагере, за бараками, где было удобное место. Считали взятое, что-то съедали тут же, но основную часть тащили в очередь женщинам и младшим...

...Набег три дня назад был удачным. Никого не поймали, и собрались все быстро. Мальчишки, усевшись в круг, с удовлетворением смотрели на сложенную в центре этого круга добычу и тихо переговаривались, обмениваясь впечатлениями. Для каждого из них похищение продуктов у землян значило не только добавку к рациону — что было немаловажно — но и греющее душу осознание того, что они вредят врагу. Хотя бы так. Не подчиняются. Похищают еду, которую враг не сможет теперь съесть.

Наконец Озлефр хлопнул ладонями по коленкам и подтащил к себе плетёную корзину. Все оживились, зашумели сдержанно. Сейн поинтересовался:

— Что там?

— Бутылки, — разочарованно сказал Озлефр, с унылым лицом извлекая на свет большую пузатую бутыль с самодельной наклейкой-датой и рассматривая её на свет двух прикрытых ладонями фонариков. Внутри было что-то желтовато-оранжевое. — Чтоб им повстречать самих себя в день рожденья... я думал — там домашние консервы...

— Вино, наверное, — опасливо сказал Хасса. — Ну их, эти бутылки. Выкинь. От него только тошнит.

— Нет... тут какие-то лохмотья... — Озлефр рассматривал бутылку на просвет. — Это не вино... овощи всё-таки какие-то...

И, прежде чем проблему снова начали обсуждать, зубами ловко расшатал пробку, плотно закрывавшую горлышко...

...Сейн потом вспоминал, что звук был негромким — так, какой-то упругий "чпок!", сменившийся шипением. Резко запахло чем-то острым и вкусным. Но Озлефр, похоже, не мог этого оценить — его ноги торчали из-за скамьи в небо, и он, лёжа на спине, с подвывом ругался так, что все остальные онемели. Лежащая на земле бутылка продолжала толчками извергать остро пахнущую жидкость с какими-то консервированными растениями.

Наконец Озлефр сел, придерживая рукой лоб. Под пальцами быстро созревала шишка. На лице представителя рода Хэлмон была написана сдержанная ярость, эффект от которой сильно смазывался тем, что с него текло, а один длинный кусочек овоща из бутылки висел на левом ухе.

— Ловуфка, — злобно сказал он. С отвращением выплюнул изюминку и исправился: — Ловушка!..

Но продолжить не смог — Хасса фыркнул, кто-то ещё захохотал в голос, не беспокоясь о том, что может услышать охрана, а через миг смеялись уже все. Кончилось тем, что Озлефр махнул рукой и захохотал тоже. Потом снял с уха висящее украшение и задумчиво прожевал.

— Вкусно, — оценил он, оживившись.

— Это щи, — Сейн вытащил ещё одну бутылку. — Но не те, которые суп, а те, которые пьют. Я читал про такие.

Бутылки пошли по рукам. Содержимое их почти всем понравилось, и ребята позволили себе съесть ещё — один на всех — копчёный окорок, который уже надкусили на пробу и от которого просто не было сил оторваться. Остальное решено было нести в лагерь.

Это тоже требовало осторожности. Несколько раз уже было так, что удачная, казалось бы, вылазка срывалась буквально на пороге барака. Это было обидней всего.

Охрана патрулировала периметр и постоянно следила за вылазками. Земляне плотно перекрыли все выходы — широкое бетонное кольцо без единой травинки, ночью постоянно заливаемое светом прожекторов, сенсоры... К счастью, лагерь стоял над рекой. И вот с этой стороны по множеству причин наладить хорошую охрану никак не удавалось. Если только выставить на каждый шаг по часовому... впрочем, и эта тоже опробованная практика не помогла, сторки подкапывались под берег сверху вниз — иногда прямо из бараков. Но на этот раз было не так. И они уже всё переправили в барак, оставалась только большая картонная коробка с сушёными фруктами. Сейн как раз подтаскивал её к бараку, а навстречу вышел Озлефр — чтобы перехватить груз.

В этот момент их и накрыл патруль. Наверное, случайно. Резанул свет, рядовой и сержант с фонарями в руках оказались рядом с ошеломлёнными мальчишками. Рядовой перехватил Сейна за локти, тот уронил коробку, мысленно длинно выругавшись. Сержант автоматом оттеснил Озлефра ко входу, из которого уже высунулись на шум ещё несколько ребят. Приказал:

— Стоять всем на месте! — и стал сообщать о происшествии по связи. Ясно было, что сейчас явятся с обыском, а значит — результат набега пропал.

— Это всё притащил я, — сказал Сейн. Сержант оглянулся на него:

— Один? — не без яда спросил он.

— Один, — не менее ядовито ответил Сейн. — Докажите обратное, если сможете.

И чуть кивнул упреждающе Озлефру, который уже открыл рот, чтобы возражать. Вместо этого он мучительно дёрнул головой и гневно выкрикнул:

— Голодом нас морите!

Сержант вдруг начал белеть. Сейн ни разу в жизни не видел, чтобы землянин так бледнел — глаза, казалось, запали, вокруг них пошли чёрные круги, потемнело вокруг рта... Он чуть наклонил голову и тихо, отчётливо сказал:

— Голодом? Ах ты... — сглотнул, дёрнул головой. — Голодом? Голод — это когда я для сестрёнок белок в лесу ловил (1.)... а вы тут жрррррёте наше — и ещё... ещё...

1.В 17-18 годах Первой Галактической Войны, когда началось стремительное и успешное наступление Альянса, действительно произошёл сильный сбой в снабжении гражданского населения продуктами, связанный с потерей сельскохозяйственных планет и большим наплывом беженцев на Землю. Преодолеть его удалось только благодаря совершенной системе производства и распределения (а сам по себе он не привёл к трагическим последствиям благодаря развитой системе подсобных хозяйств и массовой культуре охоты)

— Жаль, что вы все тогда и не передохли с вашими белками! — Озлефр тоже набычился яростно. Сержант скривил рот, стремительно шагнул вперёд и яростно вскинул кулак.

Но не ударил. Постоял, весь дрожа, опустил руку, по-прежнему глядя в глаза чуть пригнувшегося, но не испуганного Озлефра и устало сказал:

— Дурак ты. Щенок глупый. А, о чём с вами говорить!

К бараку уже подбегала дежурная группа...

... — На выход, — раздался голос, и Сейн открыл глаза, дёрнулся на топчане. Оказывается, он уснул. И уже было утро, а в открытой двери стоял охранник. Незнакомый. С автоматом наперевес, на пятнистых рукавах — защитного цвета двойные значки, до смешного похожие на две поставленные рядом буквы "золь" (1.). Капрал. Сейн давно выучил земные военные звания, и знал, что яркий малиновый берет на охраннике означает Корпус Ксенологов, именно они охраняли лагеря. А ещё он понимал, что все эти мысли — это от... не то, чтобы страха, от тянущего неприятного чувства. Поэтому поскорей встал, одёрнул куртку. Землянин выпустил его — глядящего мимо охранника — в коридор, приказал: — Направо, марш.

1.Руна "зиг".

Идти было тошно. Хотелось шагать поскорей, чтобы всё быстрей кончилось. И в то же время, конечно, спешить нельзя. Чтобы никто не подумал, что он... ну нет же, не страшно ему. Противно.

Дверь в конце короткого коридора открыл второй охранник. Снаружи было солнечно и ветрено, вокруг помоста, на который вёл короткий пологий пандус, стояли рядами пленные — весь его, Сейна, 8-й барак. Он не стал на них смотреть, отвёл взгляд на надпись над воротами — совсем близко:

ЗЕЛЁНЫЙ ШАР

ЛАГЕРЬ ДЛЯ ИНТЕРНИРОВАННЫХ ЛИЦ NVIII

ВОЕННОЕ МИНИСТЕРСТВО ОБЪЕДИНЁННЫХ ВООРУЖЁННЫХ СИЛ ЗЕМЛИ

— но ощущал, что на него глядят все. И отдельно ощущал взгляд матери. Смешно, не может быть, скажет кто-то — но он на самом деле это ощущал. Пленные молчали. Краем глаза Сейн видел торчащий из помоста сбоку столб примерно в полтора его роста. Смотреть туда не хотелось, он и не смотрел, а всё равно видел и ощущал тошноту.

Охранники встали по краям помоста — слева-справа, точно по серединкам сторон. Сзади, из коридора, поднялись военный врач и пожилой офицер, Сейн не помнил его имени, хотя видел часто. Встал перед сторком — лицом к остальным пленным, кашлянул и коротко объяснил, в чём дело, как будто кто-то мог не знать. Его слова бумкали, как камешки в гулкую бочку, и при каждом слове в животе противно сжималось.

Появился ещё один землянин — в форме, но без оружия, зато в чёрной маске. В правой руке у него был длинный пластиковый прут. Врач ему что-то сказал, но в голове у Сейна стало пусто, он перестал понимать русский язык, но догадался по жесту, что надо сделать и — испытывая дурнотное омерзение! — непослушными пальцами расстегнул куртку, потом — завязал её, спустив вниз, рукавами вокруг пояса. Поскорей шагнул к столбу — чтобы землянину не пришлось его подталкивать. Ноги держали плохо. И сильно тошнило, так сильно, что Сейн испугался, что его вырвет. Он обнял столб, сцепил пальцы за ним, прислонился лбом. За спиной прозвенел голос Озлефра:

— Слушать! Отвернуться! Мы не видим и не слышим! — и слитный чёткий шорох с пристуком, как на параде. Стало легче — отвернулись. Этот фокус давно уже был отработан, и земляне, сперва злившиеся, оравшие, ничего сделать с ним не могли и уже просто не обращали внимания.

Сколько же они сказали-то? Не запомнилось.

Потом был свист и жгучая боль. Вовсе не невыносимая, если говорить просто о боли. Невыносимость была в том, что он вынужден стоять и ничего не делать, когда его бьют, как раба. Ребята говорили, что нельзя напрягать спину, тогда будет не так...

...второй удар...

...больно. Снова боковым зрением Сейн увидел офицера, читавшего приговор. Его лицо кривилось, глаза были страдающими.

Третий удар. Четвёртый. Пятый.

Подошёл врач, отвёл от столба, придерживая за затылок и запястье. Офицер сказал коротко:

— Разойдись, — и прошёл мимо Сейна на пандус. Остальные земляне — следом.

Спина горела всё сильней.

* * *

Мать не стала его жалеть, когда он подошёл и сел на раскладную кровать. Это было правильно и достойно — слова жалости оскорбили бы. А спина почти не болела — в душевой её смазали и перевязали. Это почти боевые раны, перевязывать их товарищи могут, в этом нет ничего зазорного.

— Без мужчины мы пропадём, — сказала женщина. Она сидела очень прямо, придерживая руками — как распахнутыми крыльями — спящих малышей, сидящих на её коленях. И говорила тихо, но отчётливо, так, что слышал только старший сын.

— Отец найдёт нас, — твёрдо сказал Сейн.

— Я не об этом сейчас говорю. Мужчина здесь ты и сейчас — ты. Если земляне заберут тебя от нас, то мы пропадём.

— С чего ты взяла, что земляне могут меня забрать? — изумился Сейн. Мать покачал головой:

— Вы их слишком часто тревожите. Если они разозлятся — то нет ничего проще, как забрать зачинщиков. Тебя они запомнили. Что им стоит тебя изолировать? Или отнять... — её руки сделали судорожное движение, — ...отнять младших?

— Женщина, — Сейн ощутил, что по-настоящему сердится, — никто меня никуда не заберёт, и уж тем более, не заберёт малышей. Земляне не делают этого. Я даже не слышал про такое.

— А Дэорт? — на лице её было такое страдание, что вся злость прошла сразу. Сейн присел рядом на корточки, взял мать за локти, приподнялся, потёрся щекой о её щёку. Мягко сказал:

— Дэорт утонул. Утонул, когда убегал от погони. Его тело земляне искали и не нашли. И всё.

— Это земляне так говорят, — тихо, но уверенно ответила мать. У Сейна буквально опустились руки, он не знал, что и как сказать, чтобы успокоить её. А женщина продолжала: — Я стала меньше давать им молока. Я не могу не думать про то, что сказала тебе.

— О Сила Сил, — выдохнул Сейн, опять садясь на свою постель. — Ну что ты выдумала себе?!

— Что значат для тебя мои слова? — спросила женщина. Сейн промолчал, только сделал правой рукой плавный длинный жест, в конце которого мягко обратил ладонь к животу женщины. — Тогда слушай их и реши, как сочтёшь нужным — решения мужчин больше слов женщин. Но помни, что ты ответил, когда я спросила.

— Я слушаю, мать, — ответил Сейн.

Голос его был тоскливым.

* * *

В ожидании, когда придёт Сейн (он запаздывал) Озлефр, Хасса, Рахард и Туизз полулежали у стены барака — снаружи, на пригреве. Хасса читал бумажную книгу — большую и довольно толстую. Рахард дремал. Озлефр и Туизз обсуждали, что делать дальше.

Эти пятеро (включая где-то запропавшего Сейна) были пусть и неформально, но чем-то вроде совета среди пленных мальчишек. И сейчас Туизз тихо, но настойчиво, злым голосом, предлагал перейти к активным действиям — устроить пару пожаров, это очень легко... Внимательно слушавший его Озлефр неожиданно отрезал:

— Я против, — и подтвердил свои слова жестом полного отрицания.

— Они всё равно ничего младшим и женщинам не сделают! — Туизз стукнул кулак о кулак. — А нам... ну что ж...

— Потому я и против, — перебил его Озлефр. — До военных объектов нам не добраться, а поджечь школу или магазин, зная, что они всё равно не будут вымещать на наших... это — подло. Земляне честные враги. И я не буду пачкаться.

— Еду ты у них крадёшь! — не без яда напомнил Туизз.

— Краду, потому что у меня младший брат и мать, потому что есть тут много тех, кто и украсть не может, а есть хочет, — спокойно ответил Озлефр. — И я сам хочу есть. Но позорить свой Род трусливым заведомо безнаказанным бесчинством — не стану сам и не дам никому.

— Я согласен, — Рахард сел прямо.

— И я, — с этими словами Хасса уронил наземь книгу и раздражённо добавил: — Глупость сплошная. Местами смешно, хотя и смех тупой, а так вообще — какой-то бред всмятку. Описаны сплошь полоумные трусы и лжецы. Даже странно, что это предки землян — будь они такими сейчас, мы бы их разгромили в два счёта.

— Что за книжка? — заинтересовался Озлефр.

— "Приключения бравого солдата Швейка"... ола, нет, — Хасса провёл пальцем по обложке, — "По-хож-де-ни-я". Похождения.

Но обсуждения книги не состоялось — на мальчишек упала тень, и Озлефр, радостно подняв голову, спросил:

— Сейн, ты где был? Мы думали, ты придёшь быстро.

Сейн опустился на корточки, сложил руки на коленях. Вид у него был хмурый и задумчивый. Окинув остальных мальчишек взглядом, он сказал обстоятельно и безразлично:

— Сейчас я пойду проситься на работу к землянам.

Ответом ему было непонимающее молчание. Хасса неуверенно улыбнулся. Туизз резко сказал:

— Это глупая шутка.

— Я не шучу, — ладонь Сейна подтвердила сказанное. — И больше с вами в набеги я не пойду.

Озлефр сделал быстрый, полный ярости, жест — абсолютное отрицание. Туизз, бледнея, начал подниматься, пригнув голову и сжав кулаки.

— У матери молоко пропадает, — по-прежнему безразлично сказал Сейн. — Она вбила себе в голову, что из-за наших набегов меня могут забрать из лагеря. Я ничего не смог ей доказать и теперь пойду наниматься за паёк.

Ему снова отвечало молчание. Но теперь оно было растерянным и полным сочувствия. Если сторки перед кем и были беззащитны, так это перед своими женщинами. Туизз сел. Рахарт отвернулся. Хасса подобрал книгу, начал отряхивать от пыли обложку.

Озлефр со спокойным лицом и страшно быстро ударил в стену барака, прогнув и пробив пластик. Вытащил кулак, с которого медленно закапала тут и там кровь. Покрутил его перед лицом.

Сейн накрыл кулак своей ладонью.

— Все могут сказать, что хотят, — сказал он. — У меня больше нет чести. Я не стою вашей крови. Вам ни к чему видеть мои глаза.

— Никто не скажет худого, — ответил Озлефр. Трое остальных мальчишек придвинулись ближе. — Того, что ты говорил о чести, что ты говорил о крови и что говорил о глазах — мы не слышали, и этого не было. Любой скажет так.

— Любой скажет так.

— Любой скажет так.

— Любой скажет так, — откликнулись три голоса.

* * *

Комендант лагеря майор Захаров принял Сейна практически сразу, как только тот пришёл. Сторки очень редко просили об аудиенции, отведённый для такого обязательный час в день ничем особо заполнен не был, и на вошедшего Сейна майор смотрел с некоторым интересом, который — по мере того, как мальчик очень спокойно и обстоятельно излагал своё дело — разбавлялся настоящим удивлением. Захаров был коротко, "ёжиком", как говорят земляне, стриженый, плечистый, с грубыми чертами лица, ещё более проигрывавшими от того, что вся правая сторона этого лица была испещрена шрамами, видимо, плохо поддавшимися восстановительной хирургии и терапии. Глаз у майора уцелел, но, видимо, были повреждены голосовые связки, отчего голос его казался каким-то механическим.

— Работать? — Захаров смерил мальчика-сторка внимательным взглядом этого самого единственного глаза. — Что за шутки?

— Это не шутка, — сухо ответил Сейн. — Я бы хотел устроиться на работу. Такая возможность, как мне известно, есть.

Майор сплёл пальцы на крышке стола, постучал ими о столешницу. Спросил коротко, как выстрелил, в упор посмотрев на Сейна:

— Зачем?

— Я не готовлю ни побег, ни диверсию, — устало сказал Сейн. Он ощущал себя так, словно долго бежал с грузом и теперь никак не может его скинуть с плеч. — Разве вам не всё равно — зачем?

— Нет, — майор покачал головой. — Потому что слова они и есть слова. Побег ты, конечно, не готовишь, потому что не бросишь у нас мать и младших. А диверсию — вполне можешь. И пока я не услышу, зачем тебе работа — ты её не получишь.

— Вас трудно понять, землян, — Сейн криво повёл ртом. — То всё было увешано листовками с призывами записываться на работы за дополнительный паёк — а то такое недоверие...

— Это касалось групповой работы под контролем, там ясно было сказано, — напомнил Захаров, продолжая изучать сторка. — Ради тебя одного отрывать от дел охранника? Жирно будет. А очереди из желающих я за твоей спиной совершенно не вижу.

— Вы бы и меня тут не увидели, — вдруг спокойно и очень зло сказал мальчик. — Я бы сюда даже ногу не поставил. Если я вам расскажу, зачем мне работа — вам станет легче? Если я вывернусь перед вами наизнанку — вам станет легче? Вам становится легче, когда вы нас унижаете? Если так — то это жалкое величие, я вам скажу.

Комендант какое-то время смотрел на него молча, пока Сейн не опустил глаза.

— Мне станет легче, когда мы вас разобьём до конца, и я вернусь домой, — так же спокойно, но беззлобно ответил тогда Захаров. Сейн вскинулся, побелел, на белом появились чёткие треугольники румянца. — Хочешь чаю? — вдруг продолжил майор. — Настоящий. Из Индии. Про Индию слышал?

— Читал, — ответил Сейн слегка удивлённо. — Я не пью чай... то есть, я пробовал, он горький.

— Дурак... — вздохнул Захаров и придвинул к себе планшетник. Что-то посмотрел, сказал, не отрывая взгляда от экрана: — Нужен подсобный рабочий в лесничество. Работа тяжёлая. Но на воздухе. Тебе сколько лет?.. А, вижу, — он провёл по экрану. — Можно вообще-то. Двенадцать часов рабочий день, учти. Пойдёшь? — и поднял на сторка глаза.

— Пойду, — тут же сказал Сейн. — А где это?

— Тебе всё объяснят, — Захаров поднялся. — И вот что ещё. Никакого охранника, конечно, с тобой не будет. Ну, что смотришь, как калм на бесплатную столовую? — Сейн опять вспыхнул, а комендант махнул на него рукой: — Смотришь, чаю не хочешь — иди, завтра утром тебя найдут. Иди, иди.

* * *

Выйти за ворота законно и свободно оказалось неожиданно трудно, и Сейн испугался. Нет, не того, что охранники смотрели ему вслед и хотелось — до головокружения! — обернуться и убедиться, что они не бегут следом и не целятся в него. Он испугался именно того, что ему было физически трудно вести себя так, как положено свободному. Не беглецу из плена, втихую обкрадывающему врага. А именно свободному. Трудно не красться, не ползти, не перебегать, а просто идти. О Предки, сбивчиво подумал Сейн, я сам не заметил, как превратился в раба по своим мыслям! Напакостить господину, и при этом бояться, что его окликнут и прикажут, что надо делать... и... и... даже ждать этого?!

Ну уж нет! Вот это — нет! Он ускорил шаг. Тут же заставил себя идти, как обычно — не спешить и не медлить. И не выдержал — быстро оглянулся.

Сейн уже отошёл от лагерных ворот на фоор'зу (1.), не меньше.

1.Фоорза = 250 м.

Часовые давно не смотрели ему вслед...

...Мыслей о свободе, конечно, хватило ненадолго. Только до опушки леса, куда уводила дорога — а скорей просто накатанная неширокая тропа. И ведь в лесу было хорошо! Но именно тут, едва он вошёл под первую древесную тень, прохладную и тёмно-синюю, Сейну сама собой пришла мысль: а что, если сбежать?! Убежать, поселиться где-нибудь в далёких горах на горизонте, жить, охотиться и не думать о войне. О проигрыше. О своём унижении, которого ещё не было, но которое он представлял себе зримо и ясно. Ни о чём не думать, просто жить там.

Может быть, живи он на свете один, он бы так и сделал. Но он оказался тут, на этой дороге, чтобы помочь матери и младшим. И не имел права бежать — это был долг, пожалуй, даже выше долга перед Сторкадом.

Он представил себе место, где будет работать. Получалась всё та же плантация. Нет, для него одного никто не станет строить барак, как никто для него не выделит отдельного караульного. Но тот землянин, на которого он станет гнуть спину, запросто может превратить его жизнь в сплошное мучение. Даже ничего не нарушая. Может даже, сам не желая этого. Просто потому, что рядом с ним будет сторк. Безответный сторк. О Предки, он же в самом деле не сможет ответить ничем ни на оскорбление, ни на пренебрежение! Придётся просто работать и молчать! Молчать и работать! Как тем земным мальчишкам на плантациях Арк-Келана!

Эти мысли изводили — и чем больше Сейн думал, тем больше верил в нарисованную себе самому самим собой картину. Она казалась совершенно реальной, как будто он уже точно знал, что за человек его ждёт, какую работу придётся делать... Сейн остановился. Постоял, бешено кусая губы и кривясь — совершенно неприлично для сторка. Потом поспешно, вздрагивая от стыда и отвращения к самому себе и перед тем, что предстояло, разулся и снял ремень. Повесил связанные им ботинки на плечо и не осмелился больше поднять взгляда, как будто шёл через густую, презрительно молчащую, толпу. В таком виде сторк мог просить только о милости. А он за этим и идёт. Но это было позором, невероятным, почти несмываемым позором для всего Рода. Я тут один и я не расскажу никому и никогда, напомнил-подумал Сейн и ощутил такое облегчение, что покачнулся. Лучше уж солгать и всю жизнь жить с ложью на душе, чем рассказать о таком. А землянин если и расскажет кому, и дойдёт этот рассказ до своих, до сторков — то всё равно землянам не поверят. Да и не поймёт землянин, что к чему. Решит, что сторк бережёт обувь.

Потом он оправил безрукавку-вест, который вчера мать подновила, восстанавливая порезанное и вытертое родовое шитьё. Конечно, металлической нити не было, пришлось пустить в ход обычную нитку, белую. Одёрнул рубашку под вестом. Проверил, не падают ли без ремня узкие штаны — не хватало ещё...

И зашагал дальше...

...Он прошёл ещё не меньше четырёх йэллов (1.) лесом, пока, наконец, не оказался около указателя "Кордон N 9". Ниже на указателе были ещё какие-то сведения, довольно много, но Сейн не стал их читать. Он сперва жадно напился из тёмного, но чистого ручейка, звонко пробегавшего рядом с дорогой. И повернул уже на настоящую тропинку — узкую, не как дорога, но тоже наезженную. И всё-таки лес придвинулся совсем вплотную, под ногами местами стало сыровато, время от времени Сейн отводил от лица ветви. Отводил машинально, внутри всё туже и туже скручивался комок отчаянья, которое нельзя было даже разбавить злостью — злиться было просто не на кого, никто не гнал его на эту работу, кроме него же самого. Сторки всегда гордились умением владеть самими собой — но иногда оно оказывалось и проклятьем, не дававшим даже спасительно найти виновного вне себя же... Во всём, что происходит с тобой скверного, виновен ты. И слава твоих достойных поступков — тоже только тебе.

1.Йэлл = 1250 м.

Так говорил отец.

Отец. Имел ли право Сейн теперь на воспоминания о нём?! Он скрипнул зубами и нарочно позволил очередной ветке сильно хлестнуть себя по лицу. Боль отрезвила. И почти сразу, как по волшебству, он увидел, что лес кончился, что тропинка выводит на солнечную поляну, прямо к открытым воротам, за которыми виден двор и угол дома. Над воротами висела доска с новой надписью -

Стараясь больше уже ни о чём не думать, Сейн почти бегом прошёл по тропинке в ворота. И остановился сразу за ними, с невольным интересом попавшего в новое место мальчика оглядываясь.

Дом, оказывается, был небольшой, а двор — широкий, с многочисленными пристройками и даже вертолётной площадкой в дальнем конце (там под чехлом явно стояла и сама машина). Над входом (крыльцо было широким и низким, столбики, поддерживавшие навес, покрывала красивая резьба, как, впрочем, и края окон, и верх крыши) широко свисал к земле большой зелёный флаг, а на нём — видна была золотая рогатая голова какого-то животного на фоне древесного листа и надпись: "РУССКИЙ ЛЕС — РУССКИЙ ДОМ!"

И, едва Сейн рассмотрел флаг, как на крыльцо бесшумно вышел человек. И оттуда сразу посмотрел на стоящего в воротах мальчика-сторка...

...То, что землянин был когда-то военным, Сейн определил тут же и безошибочно. Стоило ему всего лишь пошевелиться и взглянуть. Одет землянин оказался просто и удобно — распахнутая на плотной рубашке рабочая куртка, широкий пояс с инструментами, пистолетом и ножом, грубые штаны, заправленные в узкие сапоги. На рукаве куртки была та же эмблема, а ниже — три четырёхконечные звёздочки, Сейн не знал, что всё это означает, у землян-военных знаки различия были совсем другими (1.).

1.Поручик Императорского Гражданского Корпуса Лесничих.

Землянин смотрел молча и внимательно. И Сейн представил себя со стороны и по глазам землянина — серым внимательным глазам — понял с ужасом каким-то особенным чутьём, что тот знает об обычаях сторков. И сейчас видит перед собой труса, который пришёл продать себя в рабство, чтобы набить брюхо.

Сердце остановилось, и Сейн обрадованно подумал, что умирает. Сейчас ещё мгновение — и всё кончено, и пусть это предательство по отношению к матери и младшим, но он — он не может. Простите.

Но он не умер. Вместо этого он ощутил, что по щекам медленно катятся слёзы. Нет, Сейн не плакал, слёзы выкатывались и текли сами собой. Ему даже не было стыдно — через стыд он уже переступил, когда пришёл сюда. И даже почти спокойно смотрел, как землянин легко спустился с крыльца, подошёл почти вплотную, не сводя с него, Сейна, взгляда. Сказал, как ни в чём не бывало, словно не видел ни слёз, ни вызывающе-беспомощной позы мальчишки:

— Мне тут, паря, про тебя говорили. И ещё одно: не советуют, такое дело, брать. Опасаются. Как думаешь?

У землянина была странный акцент, он как будто бы округлял звук "о", делал его выпуклым и важным. И ещё он вставлял какие-то незнакомые слова. Сейн раньше такого произношения никогда не слышал... и не знал, что ответить. Поэтому просто тихо отозвался:

— Я пришёл работать. Я ничего не сделаю плохого.

Землянин хмыкнул. Осмотрел сторка снова — с головы до ног. Был лесник не старый совсем, круглолицый, русый, с небольшими усиками и серо-голубыми глазами, пристальными и непонятными, как у всех почти виденных Сейном землян.

— Сказать-то... — лениво начал он. Подумал и продолжал: — Сказать-то так любой может. Может, тогда и скажешь, паря, с чего ты так на работу загорелся?

Терять было уже нечего. Всё уже всё равно было потеряно. И Сейн пояснил равнодушным голосом — так говорят из могил в полосе прибоя не нашедшие путей к Предкам трусы и предатели:

— У меня в лагере мать. И двое младших. Они ещё у груди. Мать боится за меня, потому что я ворую еду у землян. Боится, что меня заберут от неё. У неё пропадает молоко от страха и она не слышит моих слов. В лагере кормят мало. Чтобы было больше еды, я могу или красть — или работать. Теперь — могу только работать.

Слёзы текли по щекам сами. Не унимались, будь они прокляты. Даже, кажется, капали с подбородка.

Лесник кашлянул. Посмотрел куда-то за спину Сейна и буркнул:

— Ты бы хоть глядел, куда идёшь. Так и без глаз остаться можно. Вон, как тебя веткой-то хлестнуло, до сих пор глаза слезятся...

Сейн почувствовал, что немеет и каменеет. Землянин что — дурак?! Или и правда повезло до такой степени, что он не знает обычаев сторков — совсем — и решил, что глаза у него, Сейна...

...да нет. Он не дурак. Он...

...Впервые в жизни, впервые в жизни Сейн испытал к кому-то из землян чувство, которое можно назвать "благодарностью". Сам испугался этого ощущения, но стыд и облегчение были так велики, что испуг оказался слабей этого самого чувства.

— Меня зовут Сейн, — он не стал представляться полным именем, зачем примешивать к своему позору Род... станется и того, что землянин вполне может читать родовые вышивки, надо было их не подновлять, а наоборот — сорвать... хотя — нет, это чтение слишком сложно для землян... — Так вы берёте меня на работу?

— Беру, — отозвался землянин. Задумчиво продолжал: — Сейн, значит... А я Анатолий... — он поморщился, словно ему не нравилось своё собственно имя, — чёрт, зови просто дядя Толя... Есть хочешь?

— Хочу, — Сейн сказал это почти вызывающе, вспомнив слова из Наставления Асгорна: "В гостях всегда ешь много. Если гостишь у друга — это будет ему приятно. Если у врага пришлось гостить — будет ему это неприятно. Ты же всяко останешься прав..."

— Ну так пошли тогда, перекусим немного, времени-то не хватает, — махнул Дядя Толя рукой в сторону крыльца. — А потом покажу тебе, как тут и что... — и добавил: — Обуйся, ноги покалечишь в лесу. Вон кран в стене торчит, ноги вымой... Хотя погоди, я тебе рабочую одежду сейчас выдам, чего своё грязнить?

...Сейн не врал, когда сказал, что хочет есть. Завтрак в лагере был, как обычно, тощеватым. А за время пути он и ещё проголодался. Поэтому не стал чиниться, когда землянин вынес прямо на крыльцо большую тарелку, на которой горой лежали бутерброды — из подчерствевшего белого хлеба, правда, но зато их было много, и мясо, с которым они были сделаны — толстыми кусками — оказалось умопомрачительно вкусным, сочным, нежным и острым. А ещё была здоровенная кружка с почти чёрным и очень сладким напитком, горячим, в котором Сейн не сразу опознал всё тот же чай, который так любят земляне и который показался ему горьким, когда однажды сторк его попробовал. Дядя Толя за едой молчал, поглядывая то на небо, то во двор. Потом старательно подобрал с тарелки все крошки, ловко закинул их в рот и поднялся:

— Ну — надо браться, и так пока тебя ждал — запоздал, — это было сказано без упрёка, но Сейн вскинулся. Однако землянин словно бы и внимания не обратил на поведение сторка. Он продолжал: — Насчёт тебя. Если хочешь — можешь каждый день ходить туда-обратно. Только мне так думается, что далековато это. И по времени неладно. А работа тяжёлая, и утром встать хочется попозже, и вечером лечь иной раз пораньше... — он говорил всё с тем же смешным акцентом, выпячивая "о" и местами странно прицокивая: "хочецця", "думаецця". — Потому если, значит, хочешь — вон в той комнате диван. Спи себе. Не пролежишь место. Ты про это подумай, паря, а теперь давай-ка я тебе дам обмундировку и покажу, что делать надо. Электропилой и обычным топором пользоваться умеешь? И лебёдкой?

* * *

Топором Сейн стёр себе правую ладонь.

Топором он и правда умел пользоваться, но никогда им не работал так долго. Лёгкая и ухватистая электропила (похожие были и у сторков) лихо сносила даже толстые стволики, но местами с нею просто нельзя было развернуться — приходилось браться за топор.

То, что он делал, назвалось "расчисткой". Он не понимал, зачем и почему надо рубить и пилить одни деревья и оставлять другие, просто делал то, что ему сказали — а срубленное или вручную или простенькой лебёдкой-самотаском устраивал в ровную груду. Никто за ни не следил, вообще никого не было рядом, и землянин появился, только когда уже начали ощутимо наползать из сыроватых низин синие сумерки. Правда, только тут, в лесу, а когда они вдвоём вышли на тропинку, оказалось, что там ещё достаточно светло.

Идти рядом с землянином было странно. Он молчал, только временами что-то бормотал, да один раз пояснил неловко:

— Ты не бойся, что я сам с собой толкую, паря. Привычка такая у меня. Один и один, вот и начал чудить.

Сейн не знал, как реагировать на сказанное. Поэтому промолчал. Он устал, сильно хотел есть, но настроение было неожиданно не таким уж плохим.

Ещё в воротах Дядя Толя начал расстёгивать куртку. Пояснил:

— Лучше нет после такого дня холодного душа... Клади весь инструмент вон — под навес, и давай сполоснёмся.

Сейн онемел. Отнёс топор, пилу и лебёдку, куда сказано, потом — застыл около опорного столба навеса, сам как столб. Дядя Толя ему выдал рабочую одежду и удобные ботинки, своё Сейн убрал в предоставленный ящик... но переодевался он за углом дома, спеша и озираясь. А что было делать теперь?

— Ты чего? — Дядя Толя, уже раздевшийся до пояса и опиравшийся на кран, удивлённо посмотрел на Сейна. — Стесняешься, что ли? Ты ж не девушка.

Сейн вспыхнул. Медленно снял выданную прочную рубашку и так же медленно повернулся к землянину спиной. Сказал, нагибаясь под кран:

— Меня высекли ваши. По приговору. За то, что я крал еду. Откройте воду.

— В доме ванная комната есть, — ответил землянин. — Можешь там мыться, как положено... — он взял Сейна за правое запястье, невзирая на его сердитый рывок, повернул ладонь. Упрекнул: — И ещё, гляжу, руку стёр — и молчишь. Это не дело.

— Отпустите меня, — сквозь зубы процедил Сейн, распрямляясь. — Мне не нужна ваша ванная. И не нужно ваше сочувствие.

— Да кто тебе, паря, сказал, что я тебе сочувствую? — Дядя Толя улыбнулся, выпуская запястье мальчишки. — Высекли воришку — правильно сделали. Руку беречь нужно, потому что тебе ею работать. А в ванной вымыться — не то, что под холодной водой ополоснуться, — он нагнулся и подмигнул яростно глядящему сторку: — Открывай воду, чего ждёшь, ну?

Сейн несколько секунд колебался, не грохнуть ли ему от души обеими кулаками по удобно подставленному затылку землянина. Потом перевёл дыхание и открыл воду. И тут же оглушительно взвизгнул — ловко пущенная из-под ладони коварным землянином тугая струя ледяной воды ударила прямо в живот...

... — Ужинать пошли давай, — позвал с крыльца Дядя Толя. Сейн — он только что закончил вытираться полотенцем и влез в свою рубашку — не сразу понял, что к чему, а потом с новой силой ощутил, до какой степени голоден. Но, легко взбежав на крыльцо, остановился в нерешительности. Завтракали они тут, на крыльце, ему теперь входить внутрь? Это можно? Ведь он всего лишь работник... правда, землянин сказал, что он может туда даже ночевать. И, наверное, так и надо — только сказать, чтобы Дядя Толя сообщил в лагерь. А то мать будет сходить с ума... — Где ты там торчишь?! Сюда иди, поедим по-людски!

Сейн нерешительно, ориентируясь на свет, прошёл через совершенно тёмную комнату и оказался на кухне, которая одновременно, видимо, была и столовой. Стены дома оказались сложены из здоровенных брёвен и ничем не обшиты, отчего жилище имело странно-привлекательный "старинный" вид. Но тут и там стояла различная бытовая техника, отчего впечатление старины слабело.

Дядя Толя зажёг свет над столом — большим, круглым, ничем не покрытым. Три изогнутых белёсых лампы светили ярко, а главное — привычно для сторка. И в этом свете на столе лежало и стояло то и сё. Не сравнить с поспешной и не очень-то разнообразной, хотя и вкусной, едой на крыльце перед работой.

— Проходи, проходи, — лесник уже сел и отрезал от большого круглого каравая (Сейн раньше никогда не видел такого хлеба, в лагере он был в прямоугольных буханках, а в набегах хлеб как-то не попадался) ломти. — Давай, садись, женщин тут нет, накладывать некому — так ты уж бери, что на тебя глядит. (1.) На еду ты сегодня наработал точно.

1.По времени действия произведения продуктовые карточки и пайки на Земле ещё не были отменены. Но с давних пор поощрялось самостоятельное занятие сельским хозяйством, огородничество, садоводство, давались квоты на охоту. Поэтому у сторонних наблюдателей возникало чувство некоторого недоумения из-за разницы между довольно-таки скудным и однообразным пайком и столами землян. На деле за этим стоял упорный и постоянный труд — ведь и работы на оборону никто не отменял, "самопропитанием" приходилось заниматься в свободное время...

— Я... — у Сейна слова застряли в горле. Он вдруг ощутил страшную злость. Представился лагерь, мама и малыши. Ему захотелось опрокинуть стол и убежать. А ещё лучше — убить землянина, забрать всю еду — и... — Я не голоден, — неожиданно для самого себя ляпнул он. Забыв все на свете наставления и вообще всё, так сильна была злость.

Дядя Толя отложил хлеб, посмотрел изумлённо. Сперва просто посмотрел, потом — окинул сторка странным взглядом с головы до пят и обратно. Потом неожиданно жёстко сказал:

— Ну-ка сядь-ка. Сядь-сядь. И ешь. На черта мне работник с такими выкрутасами?

Сейн опустился на стул. Сгорбился, пригнув голову к груди. Слышал, но не видел, как Дядя Толя встал, прошёл вокруг стола. Положил рядом полукруглый толстый ломоть хлеба, поставил дымящуюся тарелку, исходившую умопомрачительно вкусным паром — там был какой-то суп. С другой стороны придвинул вторую тарелку — с желтоватой крупнозернистой кашей, политой светло-золотистым маслом; сбоку устроились два больших коричневатых куска мяса и горка каких-то мясистых зелёных листьев. Пододвинул ближе большую миску с мешаниной непонятных трав и ещё чего-то разного цвета. Забулькал, наливая из кувшина в коричневую кружку беловатую жидкость — "квас"; Сейн знал, что это такое и "квас" ему нравился. Стенки кружки мгновенно запотели. А Дядя Толя сунул прямо в кулак Сейну ложку. И, вернувшись на своё место, начал есть.

Сейн помедлил. И опустил ложку в суп...

...Он лежал на диване, который стоял в следующей за кухней комнате, небольшой и пустоватой, почти без мебели. Отсюда вела ещё одна дверь — в комнату лесника.

Диван был длинный, глубокий, с высокими спинкой и валиками — Сейн на нём вполне уместился, даже с подушкой и даже осталось много места. И мягкий — серо-голубую чуть шершавую простыню постелили прямо на плотную упругую обивку. Сейн лежал, закутавшись в полосатый плед, закрыв глаза, но не спал. Не потому, что не хотелось — а просто он думал.

Мышцы поднывали, правую ладонь легонько саднило под плёнкой биоклея. Но всё это было даже приятно, вдвойне приятно — от мысли, что сейчас можно сладостно расслабиться, закрыть глаза и уснуть. Странно, подумал Сейн. Похоже, у меня хорошее настроение. Нелепость какая-то... И ещё я сыт. Я на самом деле сыт.

Землянин ходил по двору, что-то ворчал сам себе, чем-то постукивал, погромыхивал — это было хорошо слышно через настежь открытые двери, но ничуть не мешало тишине. Потом вошёл, окликнул тихо: "Спишь?" — Сейн промолчал, и Дядя Толя прошёл дальше, в свою комнату, неслышно прикрыв дверь.

Стало совсем тихо. Нельзя же считать звуками часть тишины — голоса ночного леса? Через две открытых двери видно было небо и звёзды на нём; лился с улицы струйкой холодок, но под пледом было тепло. Сейн закутался в плед с головой, оставил снаружи нос — чтобы дышать — и оба глаза — чтобы смотреть.

Но смотреть долго ему не пришлось, потому что он уснул. Уснул, даже не заметив, когда это случилось.

* * *

С раннего утра Дяди Толи дома не оказалось. На кухонном столе лежала прижатая большими комбинированными часами записка — поднявшийся и поискавший лесника Сейн наткнулся наконец на записку, разобрал, зевая:

Он перевернул бумажку. Там и правда оказался список — довольно длинный, но дела все были простые и понятные.

Снаружи ещё царило раннее утро. Но Сейн ощущал себя выспавшимся. Он вышел на крыльцо, перескочил сразу наружу через перила и долго уже без оглядки брызгался под краном. Потом в столовой рассмотрел спину в высокое зеркало из полированного металла. Пять длинных рубцов шли через неё косой ровной сеткой. Мальчишка передёрнул плечами, сунулся в ещё как встал замеченную дверь из прихожей — сеней. Там и правда были туалет и душ с ванной, словно перенесённые в лесное жильё откуда-то из иного мира. Тут мальчишка особо не задержался, хотя туалет оказался кстати.

Потом Сейн аккуратно убрал постель на диване, потом — поел того вчерашнего чудесного хлеба, поливая его тягучим коричневатым мёдом из стоящего на столе тяжёлого коричневого кувшина, похожего на фигуру женщины — и запивая просто горячей водой из электрического чайника. От сладкого, которое можно есть без ограничений, плыла голова. Ему снова стало стыдно — но уже потому, что он объедает хозяина, ещё ничего толком не сделав и, с сожалением накрыв хлеб и мёд салфеткой, Сейн встал и начал одеваться. Надо было идти работать...

...За полчаса до обеда он закончил вколачивать на длинной просеке очередной пронумерованный каким-то шифром столбик (злясь на то, что не понимает, зачем это делает) и на танкетке вернулся домой. Дяди Толи ещё не было. Сейн заглянул в его комнату — небольшую, плотно обставленную, с пультом связи. На пульте мигали несколько огоньков, возможно, это значило что-то важное, но сторк решил не лезть к чужой технике и вернулся на кухню.

Серебристый шкаф холодильника был почти пуст, и Сейн слегка огорчился. Но потом вспомнил про любимые землянами подвалы и погреба и, отвалив быстро отыскавшуюся в сенях крышку в полу, спустился туда по крутой лесенке, по пути включив свет.

Ну конечно, основная часть еды хранилась здесь. Сейн по-хозяйски огляделся и подумал, что тут есть, что вынести. Сам усмехнулся этой мысли. А вот готовить он умел плохо, это было женским делом. Тут стояли и консервы, в том числе — явно и самодельные, мясо и рыба в стеклянных и пластиковых банках. Отдельную полку занимали банки с вареньем, и рот Сейна наполнился слюной. Ему опять хотелось сладкого. Очень захотелось открыть такую банку и есть ложкой. Отчётливо вспомнился Вальсдард (1.) и раль, чэ'зэ, хюн'ру, йиль... (2.) Почему-то на празднике блюда эти казались намного вкусней, чем просто сделанные или тем более купленные в обычное буднее время.

1.Сторкадский праздник, отмечаемый в середине года (на разных планетах в разное время, естественно). Праздник радостный, длится с перерывами 2-4 дня (и ночи). Наиболее отличительные признаки — огромные костры на возвышенностях, самые разные игры и состязания в весёлых (именно весёлых, что для сторков не слишком характерно!) песнях. 2.Сладости сторкадской кухни. Раль — рулеты фруктовой и ягодной пастилы, сделанной без сахара из уваренного сырья. Чэ'зэ — пирожные из творожного крема. Хюн'ру — медово-фруктовая густая паста. Йиль — сладкий молочный кисель со злаками.

Живот протестующе заурчал. Сейн нахмурился и решил, что постарается приготовить настоящий обед. Пусть и из консервов. Перебирая банки, кувшины и коробки, он нашёл целый ряд цилиндрических серых банок объёмом примерно в хортту (1.) с красными надписями в вычурных завитушках —

1.хортта = 1 литр.

Слово "уха" прочно связывалось для Сейна с ушами. Но, судя по мелкому шрифту внизу наклейки, это был рыбный суп местного производства и всего-то и требовалось, что вскипятить три литра воды, вывалить туда эту банку и оставить кипеть на медленном огне пять минут. Что такое литр — он знал, научился в набегах. Ровно хортта это и есть как раз. Потом он нашёл яйца — их было много в корзине, больших и ярко-красных, но это определённо были яйца. А за стеллажом в углу на крючках висели несколько здоровенных вяленых окороков — с тонкими частыми прослойками жира, самое то, чтобы зажарить — и отрезал лежавшим тут же длинным острым ножом четыре куска толщиной примерно в палец и размером побольше его ладони.

А квас был в холодильнике, он это заметил...

...Получилось удачно — Сейн как раз раскладывал по тарелкам мясо, залитое яйцом, а чайник начинал сигналить красным огоньком, когда послышалось конское ржание, топот, голос Дяди Толи, и через пять минут он сам, на ходу вытирая руки полотенцем, вошёл к столовую. Оглядев стол, довольно хмыкнул:

— Ну вот это дело, паря! Голодный я — слов нет. Думал в посёлке в "Три поросёнка" заехать, да вот — не успел.

— Я приготовил, что смог, — скромно ответил Сейн. И сделал сложный жест, означавший, что он ждёт, когда сядет за стол старший мужчина.

Дядя Толя не стал переспрашивать, что это значит. Просто уселся за стол и кивнул мальчишке. Какое-то время они сосредоточенно ели, потом землянин спросил:

— По списку всё сделал?

— Всё, — коротко ответил Сейн, и в его голосе лесник уловил недовольство.

— Война заканчивается, — сказал он. — И ты не на войну работаешь, не на нас, не против своих, возьми ты это в свой бестолковый толк. Ты за лесом ухаживаешь. Понимаешь? Ты улетишь домой, лес останется. Жизнь останется. Жизнь — важная штука. Важная, паря.

— Честь важней, — коротко и убеждённо отрезал Сейн.

— Кто спорит, важней, — согласился Дядя Толя. — Для человека. Но я ж у тебя твою честь не отнимаю. По-моему как раз это и есть честь — вот, хоть деревья сажать. Ты уже умрёшь давно, а они будут себе расти. Дышать. Будут сюда приходить люди, и им будет хорошо... — Дядя Толя задумался и повторил тихо: — Да. Нас не будет, а люди станут приходить...

— Вы боитесь умереть?

— Нет. Не хочу умирать — это само собой. А бояться — не боюсь. Пока я жив — смерти нет. А когда она придёт — меня уже не будет, так что не увидимся всяко.

Сейн улыбнулся удивлённо. И сказал:

— Я тоже не боюсь умереть. Просто обидно, что мы проиграли войну.

— Так на то и война. Кто-то проигрывает, кто-то выигрывает... стой, стой... — он зашарил по карманам. — Ага, вот оно... — и протянул Сейну яркий прямоугольник пластмассы. — Тебе ж сегодня УУЛ выправили — конечно, не полный, а просто как на рабочего — и паёк положили, и карточки, как нашим. Вот, держи. Держи-держи.

— Вы... за этим ездили? — не смог сдержать удивления мальчишка, бережно принимая прямоугольник, в котором заключалось как минимум спокойствие матери, и этим было сказано всё...

— Ещё дела мне нет, — отозвался Дядя Толя равнодушно. — Это так. Мимоходом.

Но Сейн ощутил совершенно ясно, что он — врёт. Землянин между тем продолжал:

— Работать ты умеешь, я уж посмотрел. А если что не так делаешь — научу. Главное-то в тебе есть.

— Отец учил меня, что в деле главное — упорство, — сказал Сейн. — С ним даже трудное и непонятное можно одолеть.

— Хороший, видно, человек твой отец, — неожиданно ответил землянин.

— Человек? — Сейн не смог сдержать усмешки. Но Дядя Толя не стал поправляться:

— А кто? Я тут, паря, читал книгу. Умные люди написали, не чета мне, лешаку, да тебе, сопляку. Что вы и мы — одного корня. Люди, значит.

— Глупости, — Сейн возмущённо сделал жест полного отрицания. Он на самом деле был возмущён: земляне — родня сторкам?! Какая чушь!

— Читал, — пожал плечами Дядя Толя, явно не собиравшийся спорить. Это сердило Сейна — землянин никогда не пытался отстаивать то, что говорил, он... он просто — говорил. И как-то так получалось, что на его слова или не находилось возражений, или возражения эти были неубедительными. — Так, ну — ладно. Пора и за работу. Как считаешь?

* * *

Сейн читал толстенную книгу, лёжа на диване — устроив голову на одном из валиков и разместив босые ноги на другом, передвинутом поудобней. При свете маленькой, но яркой лампочки на гибкой "шейке" он терпеливо разбирал русский алфавит и на самом деле серьёзно вникал в строчку за строчкой. По крайней мере, старался. Работа намного интересней, если ты знаешь, что делаешь — и он хотел знать.

Книга называлась "Лесохозяйство" — авторства Н.Н.Лагунова. Дядя Толя говорил, что это почти священная книга, хотя написана она ещё до войны и о земном лесе. Сейну всегда нравился лес. Правда, леса Арк-Келана не походили ни на земные (какими их видел Сейн на картинках и в фильмах), ни на здешние. На его планете на плоскогорьях росли невысокие, кряжистые деревья, скрученные вечными ветрами, а на остальных землях — высокие и в то же время хрупкие, полные соком... Тут было совсем не так. Судя по всему, больше похоже на Землю, хотя — тоже не так.

Но не в этом дело. Сейн никогда не думал, что с лесом надо как-то "работать". В его представлении лес просто был и просто рос, вот и всё, а из него брали то, что хотелось. А оказывается, в обращении с лесом имелась целая наука! За прошедшие одиннадцать дней работы он это хорошо понял. Сейн понял и то, что, конечно, и у его народа было так же, просто он никогда этим не интересовался. У землян же это было почти искусство, они терпеливо и планомерно перестраивали целые планеты, замахиваясь на века вперёд, а биологией на серьёзном уровне увлекалось много людей.

У Дяди Толи по всему его большущему участку была информация, как у хорошего правителя о своём государстве. Записывалось и вычислялось всё, даже суммарный вес разных насекомых на кубометр древесины, что уж говорить об обычных "больших" животных. Были пересчитаны и поделены на категории все деревья. Раз в три дня Дядя Толя объезжал свой участок верхом. И часто ворчал, что участок большой, а сил и средств у него мало.

Это и правда было так. Люди из посёлка иногда приезжали помогать на мероприятия со смешным названием "субботник" — это было похоже на старинный тейганг, который и сейчас ещё кое-где сохранялся у сторков (1.). На пару дней в неделю появлялись земные мальчишки и девчонки, пионеры (Сейн старался от них держаться подальше, а они на него кидали удивлённые и недобрые взгляды, но тоже не подходили, даже не заговаривали издалека). Но всё равно помощь была недостаточной, а изо всей техники имелись верховая лошадь, списанная армейская танкетка и вышедший из строя вертолёт. Вот это Дядю Толю больше всего сердило — вертолёт был очень нужен, но сам он чинить такую технику не умел, а заявка на починку только стояла в очереди.

1.Обычай межродовой взаимопомощи в каких-то важных и сложных делах — спешных сельхозработах, большой охоте, масштабном строительстве и т.д. Для сторка Сейна само собой разумеющимся является абсолютная и постоянная, как дыхание, взаимопомощь внутри Рода. Но добровольная помощь одного Рода другому во внутриродовых делах ему кажется странным архаизмом. И, конечно, моральный, так сказать, смысл субботника и тейганга сильно разнится — но это для Сейна уж и вовсе непостижимо.

Сейна это обижало. Вертолёт внешне казался ему похожим на оринтоптеры (по сути, это и был оринтоптер, только с неправильно расположенными винтами и намного легче), и он уже много раз приставал к Дяде Толе с вопросами о нём и с предложениями помощи в ремонте — всякий раз получая стереотипный ответ:

— Вертолёт на приколе. А механик ещё не скоро будет, сто раз уже тебе говорил.

— А вы сами? — заводил вновь разговор Сейн.

— Да крутил я... — Дядя Толя махал рукой. — Не, не по моим знаниям! Летать умею кое-как, починить — уволь, паря!..

... — О-вв-о-у! — судорожно роняя книгу, Сейн высоко брыкнул ногами и быстро сел, обиженно уставившись на Дядю Толю. Он стоял в ногах дивана, чуточку улыбаясь и держа в руке ёршик для чистки оружия — именно им он прошёлся по пяткам сторка. — Ват'т'ар?! — выпалил Сейн сердито и поправился: — Что вы?!

В голосе мальчишки было возмущение. Мужчина смутился. Покрутил ёршик в пальцах, развёл руками покаянно:

— Прости. Забыл я, что вы не любите, когда трогают, — и добавил неожиданно: — Да, правду сказать, я и то забыл, что ты сторк.

Сейн отложил книжку. Всё ещё сердито сказал:

— Можно подумать, ваши мальчишки от такого хохочут.

— Угадал как раз, — Дядя Толя улыбнулся уже широко. — Хохочут. Да ещё как.

Сейн посмотрел недоверчиво. Как и все сторки, он в самом деле не терпел никаких лишних прикосновений. Они могли нести лишь угрозу (1.).

1.В 8 г. П.Г.В. на планете Каледония (колония Англо-Саксонской Империи) родился Бойдхич МакКей. В конце 20 г. П.Г.В. планета была оккупирована Альянсом, мальчик потерял близких и оказался в лагере для пленных, откуда его ещё до событий на Сельговии увёз сторкадский офицер, которому был нужен слуга. В 4 г. Г.Э. 21-летний Бойдхич МакКей самостоятельно вернулся домой. За эти девять лет гэл, кстати, довольно быстро бежавший от сторка, побывал во множестве мест, участвовал в нескольких войнах и вообще прожил, как он сам иронически говорил, "обычную для нашего времени молодость". На Каледонии он нашёл уцелевших близких из клана и долго занимался скотоводством, достигнув немалых успехов в селекции. Поразило всех (пожалуй, всю известную Галактику в целом!) то, что в 16-м г. Г.Э. Бойдхич МакКей представил свою книгу "Одинокие". По его словам, идея книги зародилась из его невольного детского интереса к сказкам сторков и их сравнения со сказками его собственного народа (позже — и других народов Земли). Мальчика поразило, что в сказках сторков практически нет "волшебных помощников" героя, тогда как в земных они просто кишат. Кропотливо собирая материалы, Бойдхич МакКей выявил именно на этой, казалось бы, несерьёзной основе связи с одержимостью сторков переустройством и упорядочиванием мира вокруг вплоть до его полной искусственности, хитро замаскированной под естественность, нетерпением прикосновений к телу, а так же развитым языком жестов — и убедительно доказал, что сторки на Сторкаде являются пришельцами, культура которых выстроена не просто на борьбе с природой, но на полной чуждости ей, отгороженности от неё и ожидания извне постоянных опасностей, от которых надо быть готовым обороняться ежесекундно.

— Спать пора, между прочим, — сказал землянин. — А то завтра не встанешь ведь. И это "завтра" уже через десять минут, вот так-то, паря.

Сейн, по-прежнему непримиримо-сердито отвернувшись от землянина, сел, аккуратно переложил книгу на столик в головах. Демонстративно натянул ботинки, демонстративно затянул шнуровку и, демонстративно бухая ими, отправился приводить себя в порядок перед сном.

Лесник досадливо махнул ёршиком и пробормотал:

— Ну вот же ведь...

* * *

Сейн проснулся глубокой ночью.

Он сам не мог понять, что заставило его открыть глаза — причём так, что сна не осталось ни в одном глазу мгновенно. Зато отчётливо ощущал в воздухе странное болезненное напряжение — и стремительно сел.

Нет, всё было спокойно. И тихо, если не считать звуков ночного леса, да ещё — где-то на самой грани слуха! — гула самолёта.

И всё-таки что-то мешало лечь и уснуть.

Сейн поднялся. Опять прислушался. Потом нехорошо шевельнулись волоски на затылке — показалось, что кто-то быстро прошёл за спиной, топоча по полу отчётливо, быстро и как-то... как-то злобно-деловито. Он стремительно обернулся — там было пусто.

А ещё через миг Сейн расслышал тихий прерывистый стон. Из соседней комнаты.

Он помедлил ещё пару секунд и, подойдя к двери, осторожно тронул её...

...Дядя Толя не спал. Он лежал поверх скомканной постели, отчётливо и в то же время странно-призрачно видимый в падающем в окно зеленовато-алом свете здешнего спутника — и Сейн, сунувшись в комнату, отшатнулся назад, встретившись взглядом со страдальческими глазами на подёргивающемся лице землянина. Тело Дяди Толи казалось окаменевшим — вытянутое в струну, с притиснутыми к бокам руками, покрытое мёртвым рельефом мускулов и жил. Живыми были только больные глаза и пробиваемое приступами тика лицо.

— Что с вами?! — у Сейна это вырвалось испуганно, по-настоящему испуганно — так, что он даже спросил на своём родном языке. Он тут же поправился, быстро переспросив это же по-русски.

— Воды... дай воды... — с невероятным усилием шепча это, но и очень ясно в ночной тишине прохрипел человек, продолжая зримо и жутко окаменевать на кровати.

— Я сейчас! Я быстро! — мальчишка метнулся на кухню. Почему-то мысль о том, что землянин может умереть сейчас, пугала до дрожи. Расплёскивая холодную воду, он бегом вернулся к постели. — Вот... вот вода... — он ткнул кружку в губы землянина, пролил воду, догадался лить тонкую струйку — Дядя Толя разжал челюсти и приоткрыл рот, шумно глотая, вода клокотала у него в горле, как в неисправной трубе, лоб покрылся блестящей крупной испариной. — Лекарство?! Где, какое?! Что надо?! Врачу?! Врача вызвать?! — шептал Сейн. — Ну скажите же! Ну скажите же! — и сбивался на родной язык в ужасе и отчаянье.

Дядя Толя прикрыл глаза, губами чуть оттолкнув кружку. Подышал. Потом с кряхтением сел, свесив руки между колен. Выдохнул:

— Ффффффууууухххх... — и подмигнул сидящему рядом Сейну. — Да нет, ничего не надо уже. Спасибо тебе. Сегодня уж что-то слишком... хорошо скрутило, однако.

Сейн уронил кружку и безо всякого предисловия громко, протяжно заревел. Как совсем маленький малыш. Судорожно наклонился, или даже накренился не-по живому в сторону, ткнулся головой в грудь землянина. Весь вздрогнул, обхватил лесника руками, задохнулся, несколько раз икнул, втягивая воздух, вздрогнул опять и продолжал плакать.

— Ну ты что, что ты... — хрипловато бурчал растерявшийся землянин, неловко похлопывая рыдающего мальчика по спине между лопаток. — Будет... будет реветь-то... ну что ты так...

Сейн вздрагивал от всхлипов, держа в сведённых пальцах майку на спине мужчины и ощущая только одно — упал со спины чудовищно тяжкий груз, груз взрослой ответственности и непомерного одиночества. Как будто вернулся, нашёл их, отец... вот только отец никогда-никогда его не обнимал, разве что плотно и коротко касался ладонью щеки — и за это касание Сейн готов был горы свернуть. Наверное, отец поморщился бы, если бы увидел, как он, Сейн, плачет... или нет?

Какой же он сложный — мир, подумал мальчишка, медленно успокаиваясь. Поднял глаза и, громко шмыгнув носом, спросил у землянина:

— Вы не умрёте?

— Не умру, ложись спать, — проворчал Дядя Толя, отстраняя мальчика. Поглядел ему в глаза, усмехнулся, толкнул в лоб пальцем. — Ложись иди спать... ложись-ложись, не смотри так, сказал же — не умру. И спасибо тебе, паря.

Но Сейн не мог встать. Его на месте валила непреодолимая сонливость, глаза закрывались сами собой, и в ушах сладко и тонко позванивало. Голова падала, тянула следом всё тело. Лесник даже испугался, подхватив обмякшего и, как ему показалось, потерявшего сознание мальчишку, но сразу понял, что тот просто мёртво спит.

Он уложил Сейна на кровать, сам встал, поднял кружку. Сходил попить ещё раз, немного постоял на крыльце. Вернулся в спальню, поднял сторка на руки и осторожно понёс на диван. Впрочем, в осторожности не было нужды — Сейн висел, как тряпочный, с лёгким присвистом сопя, и Дядя Толя уложил его, как безвольную игрушечную куклу. Накрыл пледом, постоял рядом. Нижняя губа мальчишки отвалилась и влажно поблёскивала, дыхание стало совсем тихим и спокойным.

— Вот ведь... — сказал землянин и постучал себя кулаком по голове — с какой-то злой досадой. Снова посмотрел на спящего, ещё раз поправил плед. — Что ж это делалось-то, что делалось... — непонятно добавил он и тяжело вздохнул...

...Сейн проснулся с трудом. То, что было ночью, казалось ему кошмаром, смешанным с невнятицей, очень не хотелось вставать. Тело казалось вялым, голова — пустой и в то же время плохо работавшей. Он даже не сразу понял, что из соседней комнаты доносятся голоса — и не один, а два.

— ...и выбрось из головы эту ерунду насчёт "побеспокоил". Это у тебя уже как обращение старинное: "Всепокорнейше прошу всенижайше обратить ваше преблагосклонное высокое внимание..." — это говорил не Дядя Толя, кто-то ещё. — Загнёшься ты как-нибудь на своём кордоне, и...

— Не обо мне речь, — прервал недовольно Дядя Толя. — С мальчишкой вот, однако, плохо было.

— Вот потому и говорю — выбрось из головы. Но и не трепыхайся особо. У него катарсис был, как я понимаю. После незалеченной контузии "на ногах", нервного срыва, длительного и тяжкого нервного истощения почти "в ноль". И оно и к лучшему. Сторки от такого, бывает, ложатся и тихо умирают в бессознанке. Ну это, правда, взрослые...

— Да как же в лагере не заметили?! — Дядя Толя это почти крикнул, потом, как видно, спохватился и зашипел (ага, намного тише!). — Тарас, ну вот ты хоть с хреном меня ешь, но это уж ни в какие ворота...

— Толь, да там же почти все такие. Ну что ты на меня смотришь, кержак дубовый? Просто у них это не вырывается. Насильно лечить? А от чего, если у каждого — своё? У нас для своих-то времени сплошь и рядом не хватает, а, думаешь, наши дети все здоровы?! Как же. Если бы. Одних лесных школ три штуки открыли, все три забиты. Истории болезней — волосы дыбом встают...

— Всё я понимаю... но...

— Жениться тебе нужно, вот и всё "но". У тебя тоже с головой не в порядке, Захаров тоже додумался, кого к тебе работать прислать. У тебя ж теперь на лбу написано: "Дохтур, у меня сынок занемог, спасите ради Христа..."

— Тарас, в рыло получишь, дождёшься...

— Я врач, не посмеешь. Рука не поднимется.

— Вот и правильно, что врач, сам знаешь, с чем однокоренное... Делать-то мне что?!

— Пиявок ему на нос поставь, верное средство. Могу дать двух, мои любимые — Верка и Надька. Любка ещё была, да прошлый пациент, сволочь, высморкался неудачно — умерла бедолага от разрыва всего, на боевому посту служения Человечеству погибла...

— Шарлатан, трепло кубанское.

— Пень лесной.

— Казарлюга, нагаечник.

— Лешачина немой, помирать будешь — и то слов пожаловаться не найдёшь...

Сейн прислушивался уже, надо сказать, с интересом. Но подслушивать было стыдно. Он не без труда поднялся, кое-как влез в штаны и громко подал голос (тот слушался плоховато):

— Я встал, что надо делать?

Его как будто ждали. Дверь открылась, впереди Дяди Толи вошёл землянин — бритый наголо, в полувоенном, в чёрно-красной фуражке, на плечах — погоны: одна узкая полоса с тремя четырёхконечными звёздочками. Сейн не знал, что это такое вообще (1.). Бритый с интересом рассматривал Сейна, и по каким-то неуловимым признакам в этом взгляде Сейн прочёл, что землянин — врач.

1.Цвета кубанских казаков, звание — подъесаул.

— Это Кузнецов, Тарас Владимирович, — сказал Дядя Толя. — Врач... — он выглядел немного смущённым.

— Гм, — Кузнецов перестал рассматривал Сейна, бросил взгляд в потолок и тяжело вздохнул. — Что делать, спрашиваешь? Для начала — снять штаны.

— Зачем? — Сейн попятился и чуть не упал.

— Затем, что лежать в постели в штанах некрасиво, — пояснил Кузнецов. — И неудобно. А ты сегодня будешь лежать, спать и есть. Есть можно не очень много, как захочешь, а вот спать будешь при любой возможности. А, ещё будешь пить заварочку, которую я оставлю. Сегодня и ещё дней шесть хотя бы. Горшок есть? — он обернулся к ошарашенно моргнувшему Дяде Толе.

— Что?! — Сейн тоже понял, о чём идёт речь. — Нет, нет! Я могу дойти куда угодно!

— До края Галактики, вопрос только во времени — но ты попытаешься, — понимающе кивнул Кузнецов и сладко улыбнулся. — До чего люблю сторков пугать... Не надо горшка, Толь. Он сам дойдёт, только не дальше, проследи.

— Понял, — кивнул лесник. И развёл руками, сказал Сейну: — Снимай штаны и ложись. Врач сказал, надо слушаться. Проснёшься — поедим. Будет и у меня сегодня выходной.

Это слово Дядя Толя произнёс с обречённым отвращением. А врач ухмыльнулся...

... — Спит? — Кузнецов стоял около своей танкетки и курил. Он почти бравировал этой практически исчезнувшей привычкой, приводя в её оправдание настолько странные и неожиданные аргументы, что спорить никто толком не решался.

— Сразу уснул, — лесник вышел из ворот, встал по другую сторону машинки, украшенной гербами Кубанского войска.

— Ты его сегодня и правда не трогай, а там пусть работает, только к лучшему будет... И травки пусть пропьёт до конца.

— Не отравишь его? Всё-таки не человек...

— А кто мне книжку давал читать, что сторки и мы — люди? — прищурился врач.

— Так это книжка, а это живой мальчишка, — лесник оглянулся на дом.

— Не отравлю, проверено всё, — сказал Кузнецов. Хмыкнул: — Да, мальчишка...

...Знамя в крепости главного аэродрома Сельговии, уже в самом конце, в сердце Пятиугольника Крепостей... Почти все разбежались, лишь из одного корпуса стреляли отчаянно, стреляли до последнего. Когда штурмовые группы вошли туда, то защитники уже были мертвы и лежали среди развалин и завалов, сжимая в руках оружие, все — в вызывающе одетой в последний бой яркой парадной форме... Ни на шаг не отступившие — сторки. Ни одного бойца другой расы. Никто не пытался бежать. И только один из сторков бежал и был пойман в развалинах. Его приволокли к полковнику фонГейману, лично командовавшему штурмом... и стало ясно, почему он бежал. На себе дважды раненый мальчишка с непримиримыми, брызжущими злобой и ненавистью яркими глазами уносил знамя гарнизона. И рванулся, рыча, когда землянин взял в руки тяжёлую, в расшивах, ткань. И смотрел, вися на вывернутых руках, как оливковые перчатки врага расправляют чёрные и золотые складки — смотрел молча, больным, мёртвым уже почти взглядом...

И смешно, по-детски, совсем как земной мальчишка, донельзя чем-то поражённый, открыл рот, когда вражеский полковник встал на колено и протянул ему — на вытянутых руках — расправленное знамя. И не сразу взял, хотя его тут же отпустили. Не мог поверить.

А потом ушёл по улице, бережно сворачивая ткань. И не оглядываясь...

...Не грусти, безумный полководец -

Мы проиграем эту войну.

Уцелеет только мальчик-знаменосец,

Чтобы бог простил ему одному

нашу общую вину...

...Подъесаул Кузнецов присутствовал при том событии. И хорошо помнил его. Неизвестно почему — но именно его из всего полотна войны, слившегося в мелькание отдельных кадров и мешанину красок.

— Мальчишка, — повторил Кузнецов. — Ну ладно. Я поехал. У меня ещё дела. У меня нет выходных.

* * *

С утра Сейн отправился в лагерь — отнести матери всё, что надо. Это был уже не первый его визит в лагерь. И он одновременно радовался тому, что может принести еду — и терзался мыслью о том, как ему достаётся эта еда.

Вдобавок, в этот день — по-земному, 20 июля — у русских землян был Праздник воинов, день славы их оружия. Даже на лесной дороге, по которой шёл Сейн, было слышно, как грохает в посёлке оркестр, доносились слова маршевой песни —

— Не надо нас пугать —

Бахвалиться спесиво!

Не стоит нам грозить

И вновь с огнём играть!

Ведь, если враг рискнёт

Проверить нашу силу —

Его мы навсегда

Отучим проверять!

Хотелось зажать уши, чтобы не слышать этих слов... А они только сделались громче, когда он вышел на речной берег и зашагал к мосту, за которым начиналась дорога к лагерным воротам. Более того — отсюда было видно, хотя и не в подробностях, земной праздник, и Сейн был рад, когда появилась возможность хотя бы повернуться к нему спиной...

...Мать взяла еду и карточки с явно видимым облегчением. Поблагодарила, расспрашивать о работе не стала. А Сейн не задержался. Нет, он не боялся, что его будут задирать или говорить что-то злое — никому в этой истории подобное и в голову не пришло бы, и друзья сказали всё ясно. Просто ему самому было очень и очень не по себе. Как будто он сам себя отрезал от остальных — и ничего с этим уже не поделать. Что бы там ни говорили его друзья.

Странно. Он так торопился в лагерь — к своим. А теперь торопился уйти оттуда — куда?..

...А праздник всё ещё шёл. И Сейн (он шёл по мосту) вздрогнул, как от попадания пули, когда донеслось слитное, ликующее, настолько громкое, словно кричали рядом:

— Уррррррр-ааааа!!!

Он побежал. Побежал, задыхаясь от злости и тоски. И бежал, пока впереди не появились ворота кордона — только тогда перешёл на шаг, чтобы отдышаться.

Землянин копался с танкеткой во дворе и посмотрел на спокойно вошедшего сторка почти безразлично... но Сейн готов был поклясться, что Дядя Толя ему рад — и остатки злости исчезли. Правда, вместо даже приветствия лесник сказал:

— Там в шкафу в сенях сумка с инструментами — притащи-ка, паря.

— Сейчас, — весело сказал Сейн. Уже дёрнулся с места, но задумался и спросил: — А почему вы не на празднике?

— А я на празднике, — непонятно ответил лесник. И прикрикнул: — Тащи сумку, говорю!..

...Большой простенький шкаф в сенях Сейн хорошо уже знал, но ни разу туда не совался. А теперь, открыв неожиданно лёгкие и тонкие дверцы, удивлённо отшатнулся, даже не посмотрев, там сумка или нет. Потому что увидел кое-что другое.

Это был аккуратно висящий на распорках-"плечиках" парадный мундир тяжёлой пехоты — хаки с красным. Серебряные погоны из узкого витого галуна на плечах. А на ярких красных петлицах — серебряные "солнечные колёса".

Дядя Толя на войне был майором! Сейн поражённо застыл. Это же довольно высокое офицерское звание! А сейчас, в своём Корпусе, он всего лишь поручик, то есть, вице-лейтенант, на три ранга меньше!!!

Сейну неожиданно стало обидно за землянина. За что его так?! И главное — почему он не выглядит оскорблённым и вообще?! А ещё — вон награды на мундире! В земных наградах Сейн не разбирался совсем, но тут их было немало, а что земляне не дают наград "за просто так" — ему было отлично известно (1.).

1.В настоящее время (начало XXI века) система военного награждения по всём мире профанирована донельзя. Корни профанации — в годах Второй Мировой войны, когда практически во всех армиях награждали поголовно. Хочется напомнить, что ещё во время Первой Мировой никаких "массовых награждений" в большинстве армий (итальянская, например, была исключением) не производилось, если исключить хорошо известные военным историкам памятные медали в честь каких-то событий — лишь отмечавшие, что награждённый в событии участвовал, не более. То есть, чтобы получить Георгиевский Крест, Железный Крест или Крест Виктории, мало было просто честно и храбро исполнять свой долг, это не считалось подвигом, это было обязанностью солдата! — следовало на самом деле что-то совершить. Отвага в бою или упорный труд в тылу на войне — это в идеале не заслуга, это просто честное исполнение своего долга, и это не вознаграждается медалями и орденами. Во время Второй Мировой войны это разумное правило было разрушено почти во всех армиях — медали и ордена стали раздавать горстями к месту и не к месту; понятным, но ещё более порочным действием стало широчайшее (во времена Второй Мировой войны этим опять-таки щеголяли только итальянцы!) распространение в более поздние времена "посмертных" награждений — нередко просто-напросто "в утешение близким". В описываемое время от подобной порочной практики удалось полностью отойти, и орденами и медалями стали вознаграждаться действительно героические дела, далеко превышающие обыденную храбрость или умение.

Он достал сумку. Ещё посмотрел на мундир и вдруг вспомнил отцовский — яркий, с шитьём тут и там, словно горящий золотым и серебряным пламенем. И то, как он, с восхищением глядя на это холодное пламя, торопился, дождавшись поощряющего отцовского взгляда, задать вопрос: кого и где ещё разбил Народ? И жадно слушал названия далёких планет, на которых Народ утвердил свою силу, побеждая землян и взбунтовавшихся рабов...

Отец, где ты?! Я боялся, что запутался среди ложных тропок и чужих дорог, но теперь я боюсь ещё больше, потому что ясно вижу дорогу землян — и мне некому сказать, как жить дальше. Отец, жив ли ты?! Или мы встретимся теперь лишь у Предков? И... и попаду ли я туда?! Сейн отчётливо представил себе, как он поднимается по Ре'бокк-о-Брю — Радужному Мосту — к воротам Хэлэ-на-Эйле. И его встречает отец и спрашивает: "Брат, ты работал на врагов?" И он, Сейн, обречённо кивает... и рука отца сталкивает его с моста — в Исэ. В безжалостный лёд, в холодный туман, в стылую воду... (1.)

1. Вне наших ощущений и вообще вне плана нашей реальности располагается огромный и постоянно растущий дворец-город Хэлэ-на-Эйле, место обитания Предков, мир, целиком созданный самими сторками по их плану и разумению, "голова" сущего — всех сторков, которые умерли, ничем не опорочив свой род. После смерти сторк поднимается по Радужному Мосту Ре'бокк-о-Брю к воротам Хэлэ-на-Эйле и входит внутрь. На мосту его встречают ранее умершие родные и близкие. Они же, если пришедший чем-то запятнал себя, безжалостно сталкивают его с моста в Исэ — туда попадают все те, кто чем-либо опозорил своё имя и имя Рода и всего Народа. Здесь они обречены вечно скитаться по колено в полной острого льда, но незамерзающей воде, не в силах выбраться на берега. Туман, состоящий из того же льда, путает и кружит попавших в Исэ, непрестанно показывая им в своём кружении картины их преступлений.

— Где инструменты?! — послышался сердитый крик со двора. — Сейн!

— Иду! — вздрогнув, откликнулся мальчишка. Он подхватил сумку, захлопнул дверь и заторопился на улицу.

* * *

...Тем не менее, праздник на кордоне всё-таки был. Во-первых, Сейн, когда работал у речушки, слышал, что к Дяде Толе приезжали люди, и потом над деревьями разорвались несколько цветных ракет, а люди на кордоне опять кричал земное "ура!" Во-вторых, ужин оказался тоже праздничным, и он объелся сладостями почти до тошноты, которую пришлось терпеливо пережидать и каяться в своей жадности. И в третьих — после ужина Дядя Толя уселся на крыльце и сказал поднимавшемуся по лестнице в дом Сейну:

— Посидишь?

Тот удивился, но присел на ступеньку — на ту же, что и землянин. Хотел спросить, что случилось, но так и не спросил. Потому что его околдовало то, что окружало.

Медленно гасло небо, и ярче становились звёзды. Тянуло холодком, лес рождал всё новые и новые ночные звуки, среди которых странно по-домашнему звучало пофыркиванье засыпающей лошади в конюшне Большой двор кордона погружался в темноту, и около жёлтого фонаря над открытыми воротами начинала собираться мошкара.

Глядя на темнеющие верхушки деревьев и крупную, словно бы вращающуюся над миром, россыпь звёздных пятен, Дядя Толя вдруг кашлянул, потом — ещё, громче — сел прямей и неожиданно завёл сильным, хотя и грубоватым голосом:

— Ой, то не вечер, то не вечер...

Мне малым-мало спалось...

Мне малым-мало спалось —

Да во сне привиделось...

...Песня была красивая, длинная, с повторами, переливчато переходившими один в другой. Сейн слушал, задумавшись. И даже вздрогнул, когда услышал вопрос Дяди Толи:

— А у вас какие песни? — в голосе землянина была искренняя заинтересованность. Сейн задумался опять. Осторожно сказал:

— Ну... есть одна похожая.

— А напой-ка, — предложил землянин. Сейн на миг смутился. Но вокруг было полутемно и очень... очень как-то хорошо, поэтому он тоже тихо откашлялся, поднял глаза к небу и, ещё раз кашлянув, ясным мальчишеским голосом запел, как поют сторки — однотонно, металлически модулируя звуки:

— Ню'эл зин хас'мо

Ма'блютта эредо

Анс мар шварт —

Са'ан, ма'лэдо:

Мит ут'рёз дум-ан коль'х'мвэйда,

Брэйда-ан йэза туаг — лаа'та мин брэйда... (1.)

1.Смутный сон вижу:

Течёт моя кровь

С клинка у врага —

Слушай меня, любовь:

Мне не вернуться уже домой,

Бой, что назавтра — последний мой бой... (сторкадск.)

...Сейн закончил петь и, неожиданно застеснявшись сам не зная — чего — потупился.

— На скандинавский похоже, — оценил Дядя Толя. — Только на мой слух — больно резко, напевность не та, задушевность... Но — красиво, ничего не скажу. А как переводится? Я только несколько слов понял.

Сейн перевёл, как умел. Землянин покивал, потом неожиданно попросил:

— А расскажи про ваш Сторкад.

Сейн растерялся. И признался смущённо:

— Я не был там ни разу... Должен был полететь, когда Высокую Клятву дам. Но я не успел.

Он напрягся, когда рука землянина легла на плечи и чуть качнула. Но не стал отстраняться, перетерпел. А Дядя Толя сказал, сам убирая руку:

— Побываешь ещё. Я фильм смотрел как-то — красивая планета. Тоже бы поглядеть. Как думаешь, можно будет после войны к вам летать?

Сейна озадачил вопрос. Как это — земляне будут прилетать на Сторкад? Зачем? В гости? К кому? Или как эти... как туристы? Глупость какая... но с другой-то стороны... Он так ни до чего не додумался и осторожно ответил:

— Я... я не знаю.

— Хорошо бы — можно. Я бы слетал.

— А вы про Землю расскажите, — попросил Сейн. Дядя Толя вдруг хохотнул:

— Так и я там был, только когда мне четыре года... Не помню уже ничего, а с тех пор не пришлось побывать.

Сейн засмеялся. Тихо, но звонко. Потом оборвал смех и сказал:

— Даже странно получается... мы оба, получается, не были на наших материнских планетах. А я хотел спросить про земные степи. Я читал, это так странно: много дней идти или даже ехать — и всё время ровная земля и нет воды. На Арк-Келане — равнины с лесами, болот много, реки, маленькие, но тоже много, ровные горы... а, плоскогорья... а такого нет...

— Тут тоже есть такие степи, на Зелёном Шаре. А на Земле настоящих степей мало осталось. Лес посажен, или распашка... Да и не люблю я, вот, например, степи. Леса должно быть много. Рек в лесу, озёр маленьких... Поляны, лужайки, само собой... Зверья разного, птиц на деревьях, рыбы в водах... А степи — что в них?

— Интересно, — возразил Сейн. И спросил, решившись: — У вас в шкафу висит мундир, я увидел, когда сумку днём приносил. Я знаю земные звания. Вы же были майором! А теперь получается, что вас понизили?!

— Дурак ты, паря, — необидно сказал Дядя Толя. Улыбнулся небу. — Ну был я майором. И что? Война ж, офицеров мало, а у меня опыт был... Кончилась для меня война — вот и хорошо. Что мне это майорство — с грибами солить? — и он снова замурлыкал:

— Ты запой-запой,

зазвени-звени

Колокольчиком, дорожная тоска...

Отпущу на ветер я слова свои,

Закину голову

под облака... (1.)

1.Слова А.Земскова.

Потом оборвал пение и сказал неожиданно:

— Я в твоём возрасте яблоки таскал из чужого сада. В меня однажды солью угодили.

Сейн поёжился. Осторожно спросил:

— У вас тогда был голод? Я знаю...

— Да нет, это не тогда, — усмехнулся Дядя Толя. — Раньше это. В голод мы к чужим не лазили. Совесть же есть.

Сейн удивлённо посмотрел на землянина, пытаясь понять сказанное. Потом сообразил: ну конечно, это всё равно, что делать плохо своему Роду, когда в Роду и так — беда. Но тогда непонятно...

— А зачем тогда вы лазили в... в обычное время? — спросил он непонимающе.

— Лазили-то зачем? Яблоки из чужого сада всегда вкусней, — Дядя Толя подмигнул. — Показать, что не трусы. Ну и интересно это было. Как игра.

— А вы жили тут?

— Говорю же — с четырёх лет. Только северней и на восток. В посёлке Зори.

— У вас там кто-то есть? Родные?

Дядя Толя опять посмотрел в небо. Спокойно ответил:

— Нет у меня никого близких. Были. Все тут и остались. Кто тут, верней... а кто ещё где.

Все убиты, хотел переспросить Сейн — и не смог заставить себя открыть рот. Всё же было ясно и ясней ясного. Его вдруг пронизало чувство острой жалости. И он так же неожиданно заговорил.

Он рассказал, как жил на Арк-Келане. О домах их Рода, о том, как там было хорошо, как казалось, что это будет всегда. Как прилетал отец. И рассказал потом, что на планете были земляне-рабы. И что он всегда думал о них с насмешкой. Он не успел рассказать о том, как, когда пришли земляне, вчера ещё покорно работавшие оборванные мальчишки показывали им тщательно разведанные и запомненные тайные места и короткие тропы, находили оружие и присоединялись к соотечественникам — и почти у каждого на шее горел алым живым огнём или цвёл яркой упрямой зеленью откуда-то вытащенный галстук...

— И у твоей семьи были рабы? — прервав его, спросил Дядя Толя. Он уже давно смотрел на сторка. Глаза у него стали холодными, и голос — отчуждённым, не злым, но сухим, жёстким.

Сейн кивнул. Потом заставил себя коротко и ясно сказать:

— Да.

Вот он — мост Ре'бокк-о-Брю. Не так ли бывает и там?

— Ясно, — подытожил землянин. И Сейн в ужасе подумал, что сейчас тот встанет и уйдёт — и... и что-то кончится. Что-то очень важное, что-то, вот сейчас, вот сегодня начавшее рождаться. Но Дядя Толя не ушёл. Он повторил: — Ясно, паря. Да ты нос в землю не утыкай. С тебя спрос маленький. Ты и сам ещё не велик, вот и жил, как старшие твои жили. Что ты понимать-то мог?

— Мы к ним хорошо относились... — пробормотал Сейн. — Правда... Мы, сторки, не показываем свои силы на рабах... правда же...

— Помолчи про это, — без злости или неприязни сказал Дядя Толя, и Сейн послушно замолчал. Ему было тошно. Но потом он коротко выдохнул и упрямо сказал:

— Я не малыш. И я не как кто-то. Мы все одно. Я жил, как жили все. И я не стану жить иначе.

— Ты, может, и не станешь, — сказал Дядя Толя. — А дальше посмотрим.

— И вы нас не заставите, даже если убьёте всех, весь Народ, — продолжал Сейн. — Не все такие трусы, как я.

Землянин посмотрел удивлённо. Потом широко улыбнулся и мягко сказал:

— Дурак ты, однако, паря.

Сейн оскорблённо отвернулся. А Дядя Толя словно и не заметил этого. Он продолжал говорить:

— Я майора как получил? Уже провоевал почти восемь лет... я в пятнадцать лет добровольцем воевать пошёл, был уже капитаном, в госпитале как раз лежал. А потом мне майора дали — не в срок, не в черёд, а потому, что как раз армию на Сельговию формировать стали. А офицеров почти нет. Ну мне майора — и батальон свеженький. Пехота, конечно. Егеря. А батальон — такие вот как ты сопливые, добровольцы, это значит — лет по тринадцать, по четырнадцать, призыва в пятнадцать никто ведь и дожидаться не стал. Один взвод целиком из меркурианцев (1.). Взрослых солдат да офицеров — три десятка. Я вот до сих пор жизнь благодарю за то, что девчонок у меня не было. Хуже нет убитой женщины. Нет, вру — калечная женщина хуже, и всё... И хорошо, что мы второй волной шли — из первой на ногах почти никто не остался. Ваши, как звери, бились. Сперва и не отступали нипочём, каменной стеной стояли, мёртвыми на месте ложились, и мы с ними...

1.Имеются в виду не жители Меркурия, а мальчишки из единственной уже тогда на обе Империи колонии для подростков-асоциалов на Меркурии. В те времена в ней ещё содержалось в среднем 250-300 человек в год.

Сейн давно медленно повернулся обратно к землянину и слушал его, тревожно и внимательно глядя в лицо. А Дядя Толя рассказывал, как бой шёл больше сорока часов, как они в развалинах форта дрались со сторками, как совсем не стало сил...

... — Смешно даже было: сидим друг против друга на развалинах метрах в пяти, в десяти. И не стреляем, не сражаемся. Я раньше даже не думал, что может быть такая усталость. Неподъёмная, на самом деле неподъёмная. Не могли мы просто сражаться. Сил не было, никаких вообще сил не осталось, только усталость. Сидим, смотрим друг на друга...

... — А потом переломились ваши. Уж на какой день... Ну, чего моргаешь? Переломились. Уж на что скиутты были стальные бойцы — переломили мы и их. А бои-то всё равно идут. Дышать нечем. Кислород погорел. Неразбериха кругом. У меня от батальона рота осталась. Да, вот так, паря... Атаковали мы через одну дорогу. Тут меня вверх и кинуло. Полетел, как птица, по-другому и не скажу. А сверху всё красивое такое, ну честное слово, даже смешно — война, убило меня, похоже, а тут такая красота... Я с детства летать мечтал, вот так чтобы — безо всего... Сбылось, можно сказать. Потом — вниз, об землю всем телом. А сознания не потерял, да ещё и на ноги вскочил, представляешь, как в горячке — выскочил я на вал вдоль дороги, а там их внизу, за валом этим — обезьянник, джаго — толпа. Я почему-то и не подумал, что я-то сейчас один, остальные-то ещё за дорогой, а этим меня прикончить — проще простого. Размахиваю пустым пистолетом, у меня пистолет один и остался, и ору по-русски: "А ну, черномордые, бросай оружие, а то кончу всех вот тут разом!" — а у самого при каждом слове изо рта — кровь так и брызжет, веером, чудно так... И вот снова — хочешь верь, хочешь нет, а у меня и в мыслях не было, что не поймут или не послушаются. И точно — побросали все оружие, даже пороняли, можно сказать. Смотрят на меня выкаченными глазами всем стадом и не шевелятся. Тут мои подскочили наконец через дорогу. Я им ещё успел крикнуть, чтобы пленных не трогали — да какой там, прямо стайкой молчком кинулись, как волчата подрослые, и джаго тут же на месте и покончали, никто не ушёл. Сильно у нас джаго не любили. А всё одно — нехорошо вышло. Не по правилам, а это, сам понимаешь...

"Их никто не любит," — хотел сказать Сейн. Но промолчал — слушал...

... — А я тоже на месте на землю и хлопнулся. И думаю, последняя мысль была: "Вот и всё, а обидно-то!" А потом уже только кусками выплывал. Помню — несут меня мои пацаны, мордахи у всех в слезах, грязные, а один, с Меркурия как раз, голову мне придерживает, мне на лицо слёзы кап, кап, и бормочет: "Дядь Толь, ты только не умирай, дядь Толь, ты хоть посмотри, как мы дальше жить будем..." Я хочу сказать, что помер уже, и нечего плакать, победа потому что — и не могу, снова вырубаюсь... Да, к слову вспомню: те ребята с Меркурия, кто жив остался — пятеро — в колонию потом сами вернулись, досиживать, а им от ворот поворот и бумагу, что реабилитационный курс пройден и заверен, мол, самой жизнью. Говорят, с того-то года колония и вовсе-то пустеть стала, такой, как сейчас, сделалась...

Он замолчал. И Сейн умоляюще сказал — точней, у него вырвалось почти со стоном:

— Я... я очень не хочу, чтобы вы меня ненавидели!

— Ты чего это? — землянин повернулся, всмотрелся в лицо мальчика. — А, ты вот про что... Ты и правда дурак. Вот если бы мы к вам пришли — и не важно, что войну-то вы затеяли, и не важно, что там вы с нами делать хотели! — так вот, если бы мы к вам пришли, на этот ваш Арк-Келан, а ты бы лапки задрал — вот тогда я бы тебя... ну не то, что ненавидел, а вот презирал бы, пожалуй. А так... ты же за свой дом, за свой народ воевал. И молодец, что воевал. И не за что тебя ненавидеть. Я же вижу — душа у тебя чистая и гордая. Война — она на время. А душа — она на всю жизнь.

Сейн смутился и снова отвернулся. Потом спросил:

— У вас... совсем никого нет?

— Близких — никого. Отец, оба дядьки, два брата старших — все на войне погибли. А мать тут пропала, когда ваши планету оккупировали.

— Вам надо жениться, — твёрдо сказал Сейн. Чуть было не сказал, что врач говорил правильно, но осекся вовремя: получилось бы, что он нарочно подслушивал... — Чтобы было много детей за всех, кто погиб.

— Ишь ты, паря, — Дядя Толя прищурился. — А что ты так за меня болеешь? Ты же враг нам. И мои дети будут врагами твоим.

— Не будет ваших детей — не с кем будет воевать моим! — задорно сказал Сейн. — Земляне — одни, с кем достойно воевать сторкам!

— Ах ты, щенок! — со смехом воскликнул лесник, поднял руку, чтобы потрясти сидящего рядом мальчика за плечо — но остановил её в воздухе.

Сейн помедлил. И вдруг, глядя в сторону, сунулся под руку сам.

* * *

Лесник позволил себе наутро поспать подольше. Почти на три часа больше обычного. Вчера... точней — сегодня они с мальчишкой-сторком сидели на крыльце, разговаривали и пели, чуть ли не до рассвета. И сейчас он был уверен, что Сейн спит без задних ног — и очень удивился, обнаружив, что диван пуст, а постель убрана.

— Так, — обронил лесник задумчиво. Вышел на крыльцо и огляделся. Повторил: — Так.

Эти самые задние ноги сторка торчали из кабины расчехлённого вертолёта — очень удобно и вальяжно, одна на другую. Ребристые толстые подошвы рабочих ботинок выглядели как-то непреклонно-уверенно. В кабине что-то пощёлкивало, а ещё слышалось негромкое довольно мелодичное пение.

— Так, — в третий раз повторил землянин, неспешно спускаясь с крыльца. Пересёк двор, обошёл вертолёт и ловко извлёк мальчишку наружу. Следом из кабины посыпались инструменты. Сейн не протестовал, только хлопал глазами. — Давай отсюда, — не грубо, но решительно и непреклонно землянин довёл сторка за шиворот до границы площадки и сильно шлёпнул ниже спины. — Давай, давай. А то навертишь там — уже никакой механик обратно не развертит. А то я вашего брата не знаю.

— Откуда же вы нас знаете, у вас же не было раньше знакомых сторков...

— Я не про сторков, я про мальчишек. Иди, иди, иди. Завтракать будем.

— У меня... как это... дядя был пилотом оринтоптера, — в голосе Сейна не было обиды, только азарт. — Знаете, что такое оринтоптер?

— Да уж как не знать... — проворчал Дядя Толя.

— Ну там же тот же самый принцип. Я даже летал. Сам. И чинил, не то... не то, что вы, — голос мальчишки стал на секунду лукавым, а потом превратился в просительный: — Давайте я посмотрю, ну вдруг я разберусь?!

— А вдруг ты доломаешь? — в тон ответил вопросом Дядя Толя.

— Да не доломаю я! Я уже почти понял, в чём там дело, а тут вы!.. Там же всё просто! Только... — Сейн замялся. Дядя Толя, внимательно на него смотревший и так же внимательно слушавший, дополнил:

— ...нужно руки тем концом воткнутые иметь. Ладно. Признаюсь — тут я бездарь. Ну... — он махнул рукой. — А! Лезь! Сколько того механика ждать...

И удивлённо качнулся — Сейн вдруг широко ухмыльнулся, резко, пронзительно свистнул в кольцо из пальцев и высоко подскочил, мгновенно выкинув ноги на шпагат. А, приземлившись, молнией метнулся в кабину.

— Мальчишка и есть мальчишка, — со странной задумчивостью и даже лёгкой растерянностью сказал землянин, глядя ему вслед.

* * *

Сторки не унижаются до того, чтобы испытывать к вихт (1.) какие-то чувства. Ненависть — не исключение. Ненавидеть не-сторка — это слишком большая честь для объекта ненависти. Презирать — тоже.

1. Любое разумное существо не-сторк, дословно — "нечто"

Озлефр кен ло Уарт токк Уарт ап мит Хэлмон понял, что он против всех правил ненавидит землян, когда услышал призыв к сдаче. Землянин кричал: "От вэйг риз'он!" Озлефр тогда не поверил своим ушам. Землянин призывал, коверкая язык Народа, чтобы они, сторки, сдались в плен землянам, как равным! "От вэйг риз'он", не "от вэйг луйт'аг"!

Землянин просто плохо знал язык. Но в его словах чудилось специальное издевательство.

А через день убили Оксафа.

Оксаф был на одну весну младше Озлефра. И, сколько Озлефр помнил себя, младший брат выворачивался из себя, чтобы показать, что он ничем, нисколько не хуже старшего. Временами старшему казалось, что Оксаф просто ненавидит его, Озлефра, за эту одну весну разницы, которую не преодолеть, даже если прожить сто жизней.

Они уходили по развалинам вдвоём после того, как земляне заставили рассеяться их маленький отряд. И наткнулись на пилота оринтоптера, который с переломанными ногами лежал в одном из двориков. Пилот был настоящий, не из наскоро подготовленных на местных курсах. Он лежал без сознания, а с другой стороны во дворик ворвались вооружённые туземцы.

Они не думали, что тут есть ещё сторки — кроме упавшего пилота. И смешались, отступили, оставив несколько трупов. Озлефр был старше на весну. И сильней на весну. Он поднял пилота на спину и поволок. А Оксаф остался, гордо поглядев на брата, который уходил из боя. И туземцы не смогли преследовать Озлефра, несущего раненого — потому что Оксаф принял этот бой...

...Озлефр видел брата живым ещё один раз. Он дотащил пилота до линии обороны и тут же рванулся назад. К брату, над которым в дни мира насмешничал или — просто не замечал.

Но брат уже сам шёл навстречу — через площадь, на которой лежал разбитый оринтоптер. Шёл, тяжело волоча ногу и опираясь на какую-то палку. В левой он держал земной пистолет и стрелял из него по преследующим туземцам. Те боялись выйти на площадь, палили из руин, и Озлефр крикнул брату: "Ложись!" — и сам пополз навстречу. Оксаф тащился через площадь, стрелял и потом смотрел вперёд огромными, полными ужаса и отчаянья, глазами.

Потом Озлефр увидел землянина. Возвышавшийся над туземцами на голову, он встал, широко расставив ноги, на развалинах. Поднял длинную винтовку.

Озлефр опять крикнул: "Ложись!" Крикнул, выворачивая криком душу. Но брат, наверное, не понимал его. Видел и не понимал. Наверное, ему было так больно, что он просто стремился скорей дойти до старшего брата. Ведь было же и такое, что Озлефр утешал и защищал младшего, когда тому было плохо или когда требовалась эта защита.

Раненый, еле бредущий, он верил, что брат, брат, который старше на целую весну, защитит и теперь.

Землянин выстрелил. У Оксафа мотнулась голова и он сразу упал. Неловко, боком. Тяжело. Мёртво.

Озлефр помнил, что заревел, как дикий зверь. Что вскочил. Что бежал и стрелял, стараясь попасть в землянина, но впереди метались эти ничтожества, эти рабы, животные... И что он вынес брата, у которого была прострелена голова.

Мёртвого...

...Он попал в плен раненым. Многие взрослые сторки попадали в плен совершенно целыми. Очень, слишком многие. Он — нет. У Озлефра была в пяти местах перебита взрывом правая рука и разорван живот. Когда землянин нагнулся, чтобы поднять его, Озлефр напрягся и вцепился зубами в подбородок землянина — единственное открытое место. Вцепился так, что зубы стали крошиться о кость, так, чтобы их никто не разжал, даже когда отрубят голову.

И потерял сознание...

...Сейн был первым, кого он увидел из "своих". И, наверное, из-за Сейна он раздумал умирать. У него и раньше были друзья, но такого, как Сейн, не было никогда. И странным казалось, что эта дружба родилась в лагере для пленных.

Но ненависть никуда не делась. Это было постыдно, но он ненавидел землян, как ненавидят врага-сторка.

Ненависть стала только больше, когда Сейн объявил, что больше не будет участвовать в набегах. Что он идёт работать. И в этом тоже были виноваты земляне, земляне, земляне!!! Это они унизили Сейна, которого Озлефр любил — наверное, больше любил, чем близких. Это они, только они, были виновны во всём, что сейчас творилось в Галактике, это они, они были виноваты, их нельзя было простить, нельзя было спокойно жить в мире, где есть они; в миллионы раз больше нельзя — в мире, где они есть и где они победители!

Озлефр решил для себя: когда он вернётся домой, то он найдёт таких же, как он сам. Их не может не быть — детей Народа, которые будут драться дальше. Они не уступят землянам, они будут драться, пока не победят или не погибнут все!..

...И всё-таки Озлефр кен ло Уарт токк Уарт ап мит Хэлмон был мальчишкой. Мальчишка не может жить одной ненавистью, она ещё не способна откладываться в его душе тёмными тяжкими пластами, как бывает у взрослого. Вот и в этот раз — взгляд Озлефра упал на воду ручья, до которого он дошёл, сам того не замечая, и весёлые золотые блики отвлекли его мысли, а потом он увидел в воде, в тени большого камня, двух длинных рыбок, которые, словно соревнуясь друг с другом, юрко шевелили длинными телами... и — оп! Одна неуловимым движением оказалась впереди другой. Но ненадолго — первая сделала такое же странное движение и оказалась снова перед второй. На чешуе рыбок горели синеватые искорки.

Озлефр ловко перескочил на валун, с него — на другой берег. Обернулся. Рыбок уже не было. Наверное, испугались тени, мелькнувшей наверху. Мальчику вдруг подумалось, что, если бы не было войны и он бы жил здесь, то он пошёл бы в поход к горам за большой рекой, которую земляне называют Шь'ирокая. Эти горы смутными туманными полосами виднелись на горизонте. На Арк-Келане были большие плоскогорья, но не горы, и Озлефр хотел бы их посмотреть.

А ещё он хотел бы посмотреть Зелёный Лабиринт (1.). Может быть, там ещё можно найти оружие. Настоящее оружие. Интересно, земляне часто вспоминают, как сторки их там разбили? Напоминать бы им почаще, чтобы не гордились так... И разве только там их разбил Народ?! Почему же, ну почему так всё получилось в конце концов...

1. Название огромной (около 30 млн. км2) специфической территории, расположенной в субтропической, тропической, экваториальной и субэкваториальной зонах обеих полушарий Зелёного Шара. Лабиринт представляет собой мешанину островов, пресноводных (по большей части) рек, проток и озёр при полном отсутствии классических в понимании землянина болот. В 18 г. П.Г.В. на севере Лабиринта состоялась восьмидневная битва, известная, как Сражение Плоскодонок (с обеих сторон основными техническими средствами были многочисленные плоскодонные суда разного размера и предназначения — и отчасти лёгкие летательные аппараты) В ней земные силы потерпели тяжёлое поражение от войск Альянса, основную часть которых составляли сторки. Именно их опыт битв в мелководных сложных водоёмах позволил Чужим одержать победу, понеся потери меньшие, чем земляне. Тем не менее, в период оккупации планеты Альянсом (19-22 г.г. П.Г.В.) эта территория была основным оплотом партизан-землян.

Он помотал головой и зашагал вглубь леса. Через несколько шагов поймал себя на том, что насвистывает — и не сразу понял, что именно.

Это был земной заанк. Недавно он видел по стерео фильм про войну. Сам фильм, конечно, злил, хотя там врагами землян были не сторки, а джаго. Но, когда началась эта песня, то злость сама собой прошла сразу. Потому что песня была замечательная — и очень удачно положенная на события на экране, на бой за космодром.

Как там это было? Озлефр остановился, нахмурившись, какое-то время вспоминал, потом — прошептал по-русски:

— Средь оплывших свечей и вечерних молитв... — помолчал, кивнул довольно и, снова двинувшись вперёд, стал напевать на чужом языке, не очень заботясь о произношении — он сам-то понимал смысл слов, этого было достаточно...

— Средь оплывших свечей и вечерних молитв,

Средь военных трофеев и мирных костров,

Жили книжные дети, не знавшие битв,

Изнывая от детских своих катастроф.

Детям вечно досаден их возраст и быт —

И дрались мы до ссадин, до смертных обид.

Но одежды латали нам матери в срок,

Мы же книги глотали, пьянея от строк...

Песня вспоминалась легко. Может быть, потому что Озлефр пел и о себе, и об Оксафе, и обо всех, кого знал недолго, с кем дружил всю жизнь и потерял внезапно, с кем познакомился потом — и даже о тех, кого не знал, но кто, несомненно, жил так, а значит — был ему другом...

— Липли волосы нам на вспотевшие лбы,

И сосало под ложечкой сладко от фраз.

И кружил наши головы запах борьбы,

Со страниц пожелтевших слетая на нас.

И пытались постичь — мы, не знавшие войн,

За воинственный клич принимавшие вой, —

Тайну слова "приказ", назначенье границ,

Смысл атаки и лязг боевых колесниц.

А в кипящих котлах прежних боен и смут

Столько пищи для маленьких наших мозгов!

Мы на роли предателей, трусов, иуд

В детских играх своих назначали врагов.

И злодея слезам не давали остыть,

И прекраснейших дам обещали любить;

И, друзей успокоив и ближних любя,

Мы на роли героев вводили себя.

Только в грёзы нельзя насовсем убежать:

Краткий век у забав — столько боли вокруг!

Попытайся ладони у мёртвых разжать

И оружье принять из натруженных рук.

Испытай, завладев ещё тёплым мечом,

И доспехи надев, — что почём, что почём!

Испытай, кто ты — трус иль избранник судьбы,

И попробуй на вкус настоящей борьбы.

И когда рядом рухнет израненный друг

И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,

И когда ты без кожи останешься вдруг

Оттого, что убили — его, не тебя, —

Ты поймёшь, что узнал, отличил, отыскал

По оскалу забрал — это смерти оскал! —

Ложь и зло, — погляди, как их лица грубы,

И всегда позади — воронье и гробы!

Если мяса с ножа ты не ел ни куска,

Если, руки сложа, наблюдал свысока,

И в борьбу не вступил с подлецом, с палачом —

Значит, в жизни ты был ни при чем, ни при чем!

Если, путь прорубая отцовским мечом,

Ты солёные слезы на ус намотал,

Если в жарком бою испытал что почём, —

Значит, нужные книги ты в детстве читал!

Дружный смех был не самым лучшим финалом для такой песни. Озлефр не заметил, что вышел на опушку почти ровно-круглой полянки диаметром шагов двадцать. И на другой её стороне — напротив сторка — стояли земляне. Они слышали, как он поёт. И теперь смеялись.

Землян-мальчишек было четверо. Один — совсем беловолосый — резко младше остальных, но крепкий такой, плотно сбитый. Ещё один — с длинными тёмными волосами — наоборот, старше остальных, с алым галстуком под воротником рубашки. Галстук был и ещё у одного, примерно ровесника четвёртого, последнего, который стоял без галстука. У всех, кроме самого младшего — ножи на поясах, у тех двоих, которые в галстуках — ещё и сумки, зеленовато-коричневые. Все босиком.

И все смотрели с неприкрытой враждебностью. Хотя всё ещё улыбались.

Тоже все четверо — даже длинноволосый — были младше Озлефра. Но их было — четверо. И Озлефр зло понял, что его изобьют и потащат обратно в лагерь. Хорошо ещё, если не придумают что похлеще.

Ладно, подумал он. Изобьют, так изобьют. Потащат, так потащат. Похлеще, так похлеще. Но я им тоже на память много чего оставлю. Почему-то ему было обидней всего, что эта четвёрка посмеялась над тем, как он пел.

— Счас получишь, — деловито и даже как-то радостно с ходу пообещал беловолосый крепыш, самый младший из всей компании. И шагнул вперёд.

И застыл. Его лицо изменилось, по нему тенями-волнами пробежали удивление, понимание, ужас и беспомощность.

А Озлефр услышал короткий тугой щелчок с довольным живым прихлюпом. Который ни с чем не спутаешь.

Он понял, что не помнит ни слова по-русски. И окаменел на месте, перед глазами на экране из тьмы развернулся алый чёткий текст -

ШМ-3 "ТАРАНТУЛ".

ШРАПНЕЛЬНАЯ МИНА ОВС ЗЕМЛИ РАЗРАБОТКИ РИ.

НАЖИМНАЯ КОНТАКТНАЯ / СЕНСОРНАЯ РАДИАЛЬНАЯ (ЗАВ. ОТ УСТАНОВКИ)

10 ЗАРЯДОВ.

ВЫСТРЕЛИВАЕТСЯ 1 ЗАРЯД В СЛУЧАЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ОДИНОЧНОЙ ЦЕЛИ.

ПО ГРУППОВОЙ (БОЛЕЕ 1 ЧЛ.) ЦЕЛИ ПРОИЗВОДИТСЯ ПОЛНЫЙ ЗАЛП.

ВРЕМЯ СРАБОТКИ 1,5 СЕК.

РАДИУС ПОРАЖЕНИЯ 15 М.

Земные мальчишки тоже услышали этот звук. И побелели. Все трое. Мгновенно. Длинноволосый быстро сказал, раскидывая руки и оттесняя приятелей:

— Вы назад... Алька, стой смирно, смирно стой, на ногу навались...

— Я... навалился... — глаза белобрысого стали круглыми. — Жееее... это "тарантул"?!

— Стой крепко, я тебе говорю! — прикрикнул длинноволосый, бросаясь вперёд и падая на колени. И почти столкнулся лбом с подскочившим с другой стороны сторком. Вскинул на него изумлённые глаза.

— Я тяжелей. И сильней, — сказал Озлефр.

Он не знал, почему не бросился бежать. Точней, он был уверен, что уже убегает. А вместо этого оказалось, что он побежал совсем в другую сторону. Может быть, так случилось потому, что ему показалось: на него смотрит Оксаф? У землянина были такие же глаза — полные ужасом и отчаяньем. И надо было бежать на помощь, и на этот раз он успевал спасти.

Нет, конечно, это был никакой не Оксаф. И вообще, наверное, всё это придумалось в те секунды, за которые он оказался около замершего статуей земного мальчика. И было это, наверное, из-за песни... или нет? Не понять, да и не важно. Он подсунул — с силой нажимая всем телом, но осторожно — обе руки под судорожно вжатую в землю ступню белобрысого. Посмотрел вверх — всё в те же знакомые гигантские нездешние глаза, полные обморочного ужаса. Сказал:

— Убирай ногу.

— Не, — помотал головой белобрысый. Тогда длинноволосый оттолкнул его обеими руками в грудь — коротко, с диким страхом вскрикнувшего "мам!" — и в броске сам упал сверху. Замер, накрыв младшего собой. Озлефр до боли зажмурил глаза и начал считать.

Когда он досчитал до пяти — ничего не случилось. От облегчения он едва не убрал руки, но вовремя опомнился и навалился на мину ещё сильней.

Двое мальчишек подскочили, волоком потащили прочь младшего. Потом остановились, глядя на сторка.

— Уходите, — процедил сквозь зубы Озлефр. — Уходите скорей.

— А ты?! — мучительно кривя лицо и снова отталкивая за себя и назад раскинутыми руками младших, крикнул длинноволосый. Озлефр помотал головой:

— Я успею, — сказал он. Не уточняя, что и как успеет, сам не зная, что имеет в виду. Но эти слова и его самого как-то успокоили.

— Мы быстро! — крикнул длинноволосый. — Ты сиди! Понял?! Просто сиди и держи! Мы быстро, мы сейчас приведём, всё сделают! Просто сиди и держи! Крепко держи! Мы бегом!

— Р`адда дут! — отозвался сторк и поправился: — Бегите!

Они рванулись в кусты, только тот белобрысый маленький явно хотел остаться, но старший отвесил ему пинка и толкнул в спину, крикнув через плечо:

— Мы быстро! Сиди!

— Зэйтан! — крикнул он вслед. И постарался перевести дух, глядя на дрожащие пальцы.

В общем-то это не трудно. Правда, пальцы уже болят, а ослабить их — страшно. Да и не в страхе дело, это на самом деле опасно.

Колени, ступни — всё начало быстро затекать. Как назло. Озлефр старался не думать об ожидании, но тогда становилось очень страшно, и он не мог заставить себя не считать мгновения, как будто точно знал, когда придёт помощь.

Кто и зачем поставил мину на этой полянке?! Уж больно она круглая... наверное, земляне знали, что делали. Наверное, тут что-то было. Но надо же случиться такой насмешке Старух — в огромном лесу напороться на эту мину. И даже не самому. Напоролся не он, а сидит над миной он.

Озлефр ощущал под ладонями упругую силу вышибной пружины. И нажимал сильней. Ну где они, эти земляне? А что, если...

...да они же его просто бросили тут!!! Ясно же, что они убежали — и... От нахлынувшего ужаса он едва не отпустил руки. По лицу тёк пот, с кончика носа и подбородка уже несколько раз капнуло.

Нет, тут же пришло совершенно ясное понимание. Они не могли его бросить. Потому что... не могли, и всё тут. Они ведь тоже, наверное, смотрели тот фильм. А если и не смотрели — то не могли не слышать эту песню, охранники говорили, что песня старая...

...И злодея слезам не давали остыть,

И прекраснейших дам обещали любить;

И, друзей успокоив и ближних любя,

Мы на роли героев вводили себя...

Но очень уж они долго. Или на самом деле прошло совсем мало времени? Он хотел поднять голову и посмотреть на небо, понять, сколько времени — но не посмел.

Мать ещё, наверное, не знает, что он опять удрал. А узнает — будет думать, что он отправился снова за продуктами. Озлефру захотелось оказаться рядом с матерью и никуда не отходить долго-долго.

Показалось, что кто-то идёт. Он медленно поднял голову... нет, какие-то две больших птицы перепархивали с ветки на ветку напротив. Миру нет дела до разумных. Совершенно никакого дела. Они стоят настолько выше и в стороне, что мир их не замечает...

А эти птицы — они ведь будут жить, когда...

...нет, это глупости. Так нельзя даже думать. Руки дрожат, этот проклятый пот... но ведь он всё ещё держит мину, а земляне должны вот-вот появиться. Хуже, что ноги затекают. Он усилием воли прогнал онемение — стало легче. Но начали слабеть руки, и Озлефр хотел крикнуть, позвать на помощь, потому что снова накатил ужас. Но задавил крик внутри, перевёл дыхание.

Мина давила снизу сильней. Она почувствовала, что сдерживающий её слабеет и боится. Озлефр стиснул зубы, нажал сильней, прошептав яростно:

— Сиди смирно!

Ужасно хотелось вытереть лицо. Ело глаза, казалось, что они просто слепнут. Желание посмотреть вокруг не через едкую дрожащую пелену быстро становилось мучительней любой боли и любого страха.

Озлефр почти что против своей воли, вне сознания очень осторожно повернул голову к плечу и чуть приподнял его — стереть пот.

И ощутил, как из-под рук рванулась упругая сила...

...Бросившись в сторону, он вжался всем телом в сочную свежую траву, в землю, пахнущую живым летним теплом. Подумал: "Не сработает, конечно, не сработает!" — и ему стало так легко от этой иррациональной светлой уверенности, что сквозь шум крови в ушах он не услышал короткого тугого пневматического хлопка.

Яйцеобразный трёхсотграммовый заряд — один, потому что сенсоры мины определили: цель в радиусе 15 метров осталась одна — выпрыгнул над травой на высоту трёх метров. И, накрывая поляну, выбросил вниз широким конусом сотню шестимиллиметровых вольфрамовых картечин, летевших со скоростью около восьмисот метров в секунду.

Милосердно быстро летевших...

...Мальчишки вернулись быстро. За ними, чуть поотстав, спешил пожилой рослый мужчина в расстёгнутой полицейской куртке и спортивных штанах. Когда он подошёл, то все четверо стояли кучкой на краю полянки и смотрели на лежащего неподалёку в траве сторка.

— Это "тарантул", туда дальше нельзя, дядь Дим, — сказал один из мальчишек, не оборачиваясь. Они всё так же глядели на лежащего — сторк, казалось, просто спит. И, наверное, им хотелось так думать. Но потом маленький белобрысый вжал лицо в резко поднятый локоть и тихо заплакал, дёргая плечами. Остальные громко сопели и прятали глаза.

— Знаю, что "тарантул", — буркнул полицейский, вынимая из отвисшего кармана штанов сканер-глушитель. Повёл им, сосредоточенно глядя на мигающий оранжевый огонёк... тот вдруг пригас на миг совсем и загорелся устойчивым красным. — Вот ты где, зараза... — буркнул полицейский довольно и поколдовал над сенсорной панелью. Огонёк снова пригас... и — стал устойчиво-зелёным. — Стойте здесь! — резко, не допускающим даже мысли о возражениях тоном, приказал мужчина мальчишкам и пошёл через поляну скользящим бесшумным шагом опытного вояки, совершенно не подходящим к его штанам. Остановился над лежащим и, медленно покачав головой, опустился на колено.

Вблизи было видно, что в сторка попали одиннадцать картечин — в основном, в спину, и маленькие раны уже подсохли, кровь на одежде потемнела. Одна угодила в затылок, но на волосах кровь казалась не очень заметной. Прядь на макушке шевелилась от тёплого ветерка, дувшего вдоль поляны, и на ней раскачивался маленький жучок.

— Не мучился, — тихо сказал полицейский и осторожно перевернул тело. Придержал голову, уложил осторожней. Сторк смотрел строго и упрямо, глаза лишь чуть потемнели. Полицейский оглянулся на окаменевших на краю поляны мальчишек. Белобрысый, как раз оторвавший лицо от локтя, вздрогнул и заревел уже навзрыд, громко, горько и безутешно, широко открыв рот, как плачут маленькие дети. Ещё двое опять спрятали глаза. Тот, что предупреждал насчёт "тарантула", обнял младшего и прижал к себе, глядя на тело в траве расширенными тёмными глазами и что-то шепча — губы шевелились беззвучно. — Бестолочи, — голос мужчины был усталым, он тяжело поднялся, покачал головой. — Дурачьё... все вы. Эхххх... — горько вырвалось у него полувздохом-полуругательством, невысказанным и злым. — Бегите за транспортом, — приказал он, проведя рукой по лицу. — Теперь ведь ещё и неприятностей не оберёшься... — он снова посмотрел на труп в траве и покачал головой — уже молча.

* * *

Оживлённый, сдувая с носа капли, оставшиеся после умывания, Сейн быстро вошёл в дом. Дядя Толя сидел у себя в комнате перед включённым экраном. Что там, на нём, показывали, Сейн не понял. Но, сунувшись в открытую дверь, услышал, как землянин довольно сказал:

— Добиваем, вот как, значит.

И обернулся на быстрый стук шагов.

Сейн опрометью выбежал из дома...

...Дядя Толя сразу нашёл сторка около починенного вертолёта. Сейн бессильно сидел, подогнув ноги вбок, обхватив себя руками и уткнувшись лбом в стойку полоза. На подошедшего землянина он всё-таки посмотрел. Глаза были больные, безразличные.

Дядя Толя сел рядом — на пол. Кивнул Сейну. Сощурился на свет в двери. Коротко повторил:

— Вот как.

— Я схожу в лагерь, отнесу еду, — вяло сказал Сейн. — Вертолёт я починил. Можете проверить.

— Иди, — кивнул лесник. — После обеда вернёшься?

— Да, конечно, — Сейн встал нехотя.

— Завтра полетаем, участок посмотрим, — неловко сказал землянин. Сейн подумал, кивнул. — Если хочешь, конечно, — добавил лесник.

Сторк промолчал, даже не кивнул на этот раз...

...Озлефра принесли в лагерь одновременно с тем, как в него пришёл Сейн. Собственно, он вошёл в лагерь, держась рукой за край земных армейских носилок и с ужасом глядя в очень спокойное лицо друга. Он так и шёл рядом с носилками — через собравшуюся молчаливую толпу, время от времени осматриваясь вокруг и не узнавая никого, словно вокруг тоже все умерли и стали совсем иными.

Земляне не мешали. Они даже носилки отдали сразу, у ворот, отдали тем, кто подставил руки и плечи. Это были сторки Рода Хэлмон, нести мёртвого должны сородичи, никто иной. Но охрана выстроилась вокруг бараков добавочным кольцом — с оружием наготове. Правда, комендант лагеря стоял вне этого кольца, и оружия у Захарова видно не было.

Мать Озлефра встала в ногах уложенного на закинутый белым покрывалом поспешно вынесенный стол — погребальную доску было взять неоткуда — тела сына. Младший брат Озлефра прижался к её ногам, с испугом глядя её в лицо — он явно хотел что-то спросить, но не решался. А потом всё-таки спросил:

— Мама, а почему О'ле спит днём? Когда он проснётся? Он не заболел?

Среди окружавших тело сторков послышались несколько стонов-вскриков. Женщина медленно опустила голову к младшему, потом легко, с неженской силой, подняла его на руки и, сделав три шага, наклонила над братом:

— Смотри, Ойтан. Брат твой мёртв. Его убили земляне, — глаза женщины полыхнули бешенством, но она продолжала говорить спокойно, протягивая над трупом в ужасе замершего мальчика: — Смотри, Ойтан. Сейчас у нас нет сил, но всё изменится волей Силы. Смотри, Ойтан. Одиннадцать ран у твоего брата. Одиннадцать землян убьёшь ты, когда придёт срок... — она поставила сына на пол и положила ладонь на скривившиеся губы младшего — и теперь единственного — ребёнка, словно ставя на них печать: — Нет, Ойтан. Ты не заплачешь сейчас и не заплачешь никогда. Так говорю тебе я. Что я говорю, Ойтан?

— Я... — мальчик словно бы вырывал из себя эти слова кровавыми кусками, — я... не заплачу... никогда... никогда не заплачу...

— Слышишь меня, Ойтан?

— Слышу тебя... мама...

— Понял меня, Ойтан?

— Понял тебя, мама... — голос мальчика окреп и выровнялся. Он медленно огляделся по сторонам сухими, недетски злыми глазами, задержал недобрый взгляд на охранниках по периметру, словно считал и запоминал. Потом — молча прошёл к голове брата, встал там, прямой и молчаливый, положив ладошки на его виски. Женщина, не глядя взяв поданный слева-сзади нож, начала срезать волосы на затылке — резкими, сильными движениями — и бросать их в бесшумно и быстро поставленную в ногах мертвеца трёхногую металлическую чашу, в которой бесшумно горело высокое белое пламя, каждый раз проводя рукой справа-налево через его языки.

— Я рожу двух детей за сыновей, которых убили земляне, — раздельно сказала она. — И ещё двух — чтобы не истёк кровью Народ. Иди, Озлефр, скажи отцу своему и моему мужу, чтобы он не держал на меня сердца за то, что не его Рода они будут. Кровь Сторкада и месть Сторкада выше Рода. Иди, Озлефр. Иди, Озлефр. Иди, Озлефр.

— Иди, Озлефр. Иди, Озлефр. Иди, Озлефр, — тихо откликались стоящие вокруг. Тихие слова катились над сторками, повторялись снова и снова — монотонно, негромко и сильно, как морские волны.

— Иди... Озлефр... — прошептал Сейн. Встретился взглядом со стоящим напротив — по другую сторону стола — Хассой. Хотел опустить глаза, но Хасса чуть повёл пальцами левой руки, и Сейн ответил таким же жестом.

Мать Озлефра между тем пошла вокруг тела сына — справа налево, прикрыв глаза и положив ладони на голову. Сторки раздались в стороны, прошёл быстрыми огненными струйками туда-сюда возмущённый шёпот — на пути женщины стоял бесшумно подошедший комендант. Сторкадка открыла глаза и опустила руки. В её молчании был ясный резкий вопрос, и Захаров сказал на сторкадском:

— Ты не права, женщина. Не мы убили твоего старшего. Его убила война. Война, против которой он сразился — и которую победил. Он был смелым мужчиной и не уронил чести Рода. И не там ты ищешь мести. Пусть будут твои слова на тебе.

— Пусть будут мои слова на мне, — отрезала она. И смотрела поверх головы землянина, пока тот не уступил дорогу, чуть поклонившись и дав продолжать ритуальный путь. Сейн видел, как она перевела дыхание — и над лагерем взлетел сильный женский голос:

— Над седой волной

Не увидеть звёзд.

Над седой волной

Протянулся мост —

Через день и ночь,

Через смерть и страх...

И нельзя помочь —

Меркнет свет в глазах... (1.)

1.Использованы стихи Тинкас.

Ойтан отошёл поспешно от головы брата, чтобы не оказаться в круге, который шагами очерчивала женщина. Старший мальчик из его Рода встал позади малыша, протянув руки над его плечами.

Подъехал земной военный транспорт, с него прямо у ворот сгрузили груду толстых веток. В полном молчании, которое нарушало лишь снова и снова повторяемое матерью погибшего песнопение, сторки стали по одному подходить, брать ветви, тут же укладывать их всё растущим и растущим четырёхугольником. И каждый говорил:

— Ты сдержал свои клятвы...

...Сейн опустил глаза. Но всего лишь затем, чтобы как можно дольше смотреть в лицо Озлефра. Потому что скоро на него уже нельзя будет посмотреть — даже на мёртвого. Скоро даже тела не останется от него в этом мире.

Сейна сжигала тоска по другу, которую невозможно стало утолить — и ярость, которой не было выхода.

* * *

Ему казалось, что он идёт по какому-то другому миру. Он не узнавал ничего вокруг, требовалось усилие, чтобы вообще осознать, где он, кто он и куда шагает. Временами он выныривал в реальность, но тут же её снова стирало воспоминание о том, как, развевая белое покрывало, словно призрачные крылья, взметнулось пламя над высоким костром — и...

Озлефр мёртв. Его больше нет. Они мечтали, что вернутся на Арк-Келан и поступят во флот, чтобы сражаться снова... но его больше нет, его нет, нет, нет... и мир вокруг кажется каким-то полужидким, как будто плавится. Как будто он тоже горит на погребальном костре.

Сейн не сразу понял, что впереди на дороге показалась идущая фигура. Раньше он никогда тут никого не встречал, и вот теперь... А ещё через несколько секунд Сейн различил, что это идёт навстречу земной мальчишка.

Поколочу, быстро решил Сейн. И почувствовал, как сами собой сжались и потяжелели кулаки. Мир перестал таять и плавиться, мир стал чётким и определённым, вернулись краски, запахи и звуки. Он представил себе, как будет лупить землянина — даже тело заломило от наслаждения. Тот явно меньше и младше, конечно, и это не очень-то достойно, но ведь и сам Сейн меньше и младше тех, кто его держит в лагере!

Землянин, как видно, не сразу сообразил, что перед ним сторк — шёл себе и шёл, весело так, быстро. По виду он был типичным русским, и это было ещё лучше — Сейн, издалека разглядывая лицо мальчишки, с удовольствием представлял себе, как превратит его в мокрую красную лепёшку. Месяц, не меньше, этот выползок будет любоваться следами драки, а помнить будет и того больше... это будет честно, один на один... как достойно делать такие вещи...

...Землянин между тем сбил шаг. Понял, кто идёт ему навстречу. Он был одет в великоватое, кажется, армейское, барахло, босой, на груди алел галстук, при виде которого Сейн, чувствуя, как где-то под рёбрами вдруг колко заледенело, подумал: нет, не стану я его бить.

Убью.

А ещё через пару шагов он встретил взгляд землянина.

Примерно то же ощущаешь, когда на тренировке с оружием в руках твой клинок принимает на себя нешуточный удар разозлившегося всерьёз противника. Дрожь идёт через оружие по руке до самых пяток и отдаёт в голову.

В глазах землянина было столько открытой и откровенной ненависти, что Сейн просто прошёл мимо. Не от страха, нет. От изумления. А потом — побежал. Побежал, не оглядываясь, со всех ног, не зная, почему и куда он бежит, просто не в силах стоять на месте.

Его сердце разрывалось от горя, тоски и ярости, от неутолённой даже в малости жажды мести. И — от непонимания самого себя...

...Что Дядя Толя знает о случившемся — Сейн увидел ещё из ворот. Землянин стоял около танкетки и тревожно глядел в ворота, то ли издалека услышав бегущего сторка, то ли почуяв его приближение.

Пусть так.

Сейн перешёл на шаг в воротах. Он шёл, сжав кулаки и тяжело дыша. Ясно было, что мальчишка долго бежал, и не для удовольствия. Он-то сам не видел себя со стороны, а лесник смотрел в по-настоящему горящие зелёные глаза на совершенно белом лице безупречной ожившей статуи, смотрел, как мягко и в то же время плотно ставя всю ступню на землю — "Моё! Моё! Моё!" — приближается сторк и — молчал.

Сторк остановился точно в трёх хандах (1.) от землянина. На Расстоянии Меча. Поставил носок правой ноги к каблуку левой. Сложил кисти рук в низу живота — правая поверх левой. Сейчас он должен сделать жест, сказать три формальных слова и — ещё один жест. После чего он будет стараться убить того, кто стоял перед ним — всю жизнь. И не важно, что и как будет в этой жизни и что и как изменится.

1.ханда = 125 см.

— Вот как, значит... — Дядя Толя покачал головой, низачем потрогал нос машины. Повторил: — Значит, вот как... Да. Смелый был парень.

— Он был мой друг, — тихо ответил Сейн, и Дядя Толя мысленно перевёл дух: слов было четыре, и это были не Те Слова. — И он... он погиб из-за вас.

— Э, милый, — землянин не обиделся, не закричал, как думал Сейн — и это странное поведение его сбило, он захлопал глазами, глядя на Дядю Толю удивлённо. — Ты что ж себе думаешь — мы, значит, нарочно тут в свою землю мин понатыкали? Вам, однако, назло? — Сейн не нашёлся, что ответить, хотя возмущённо открыл рот. — То есть, вообще-то, конечно, вам назло, — поправился землянин и грустно усмехнулся. — Но ты поразмысли, паря, да и скажи: оно нам надо было, такое дело? Если б не дружок твой — четверых наших ребятишек побило бы. Я эти мины знаю. Никто бы живой не ушёл.

— Пусть! — не выдержал, сорвался на крик Сейн. — Пусть!! Вы враги!!!

И снова Дядя Толя остался невозмутим. Покивал и согласился:

— А, ну да ж, конечно. Только, видно, твой дружок-то — он иначе думал, а? Не так думал, что — "пусть!"? А то припустил бы он оттуда со всех ног, да ещё посмеялся бы дорогой...

Сейн снова открыл рот.

И понял, что всё, что он сейчас сможет сказать — будет подлостью. В первую очередь по отношению к Озлефру. Потому что он и правда мог убежать с той поляны. Десять раз мог убежать. И раз не побежал — значит, видел что-то такое, ради чего стоило остаться.

Ясно видел. И Предки смотрели на него благосклонно. Сейчас он с ними. Как равный, как павший в бою. Им — видней, чем тем, кто остался в этом мире.

О Сила Сил, ну почему, почему земляне всегда оказываются правы — так окончательно и так бесповоротно?! И главное — почему они никогда не гордятся этой правотой?!

— Он был очень смелый, — сказал Сейн. — Он попал в плен к вам весь израненный. И я гордился... горжусь, что он мой друг. Мне очень жалко, что я теперь долго с ним не увижусь.

— Бросишь работать? — тихо спросил Дядя Толя. — Ты не думай. Я не потому, что один останусь. Я...

— Нет, я не брошу, — ответил Сейн. — Я только... если можно, я сейчас немного побуду один. Я приду, когда... когда смогу. Можно?

— Конечно, — кивнул землянин...

...Сенй сидел на корне у самой воды, и неширокая тихая струя тёмной лесной речушки текла возле его ног. Лесник был почти уверен, что мальчик его почует, хотя он старался подойти очень тихо (опыт уже был) — но сторк даже не пошевельнулся. Он смотрел куда-то за речушку в лес — и лицо его было странным. Не печальным, не горестным, не ожесточённым, а именно странным. Словно Сейн вслушивался во что-то, слышное ему одному — да и то лишь на самой грани ощущений, данных... человеку. Сторку. Человеку...

Надо уйти, подумал землянин. Но не ушёл, остался стоять за деревом совсем близко — ему было тревожно. Он мысленно насмехался над собой за это чувство и за то, что торчит тут, как статуя, говорил, что это нечестно, что мальчишка хочет побыть один — но не двигался с места. И Сейн был неподвижен, потому-то лесник едва не выдал себя ошарашенным возгласом, когда он неожиданно поднялся — и над речушкой к лесу полетел его голос...

— До битвы двенадцать дней,

О всём остальном забудь.

Хэй, по сёдлам скорей,

Да будет удачен путь!

Вот — кровь на мече,

Да на лице — тень.

Но я буду ждать,

Что когда-нибудь будет день —

Я крикну в разрывы туч,

Где ветры мне подпоют:

"Отныне свободен я,

Я клятву сдержал свою!"

Лесник вслушивался напряжённо. Песня была медленной, он успевал разбирать слова, похожие на проходящий мимо боевой отряд — неспешно и непреклонно идущий навстречу гибели...

— Но скачет наперерез,

И содрогается твердь,

Прозрачный всадник с небес —

Моя проклятая смерть.

Он виден пока только мне,

Да чует крылатый брат.

До битвы двенадцать дней,

Двенадцать долгих ночей,

Мне сны о смерти в бою,

Мне жизнь вспоминать свою,

Да не смотреть назад.

Вот — кровь на мече,

Да на лице — тень.

Но я буду ждать,

Что когда-нибудь будет день —

Я крикну в разрывы туч,

Где ветры мне подпоют:

"Отныне свободен я,

Я клятву сдержал свою!"

Пусть тот, кто закроет мои глаза,

И тело моё зароет у скал,

Задумав надгробное слово сказать,

Не скажет, не скажет "он проиграл...".

Молчанье над чашей, да в землю вино,

Да в небо глядят, кто помнить посмел,

Ни песен, ни слёз в смерти нам не дано,

Пусть в воздухе гаснут слова: "Не успел".

Копья воткнутся в дёрн,

Прочертив полукруг.

Джэнны далёкой звон

На холодном ветру...

...на ветру... (1.) — и мальчик поднял руки и лицо к небу, негромко обронив: — Мы встретимся, Озлефр. Суди меня на мосту, когда придёт срок.

1.На самом деле основа этой песни — стихотворение барда Анарион.

Лесник тихо, бесшумно, плавно отступил от дерева, потом повернулся — и заспешил на кордон. Больше всего он не хотел, чтобы Сейн понял, что в своём беспокойстве за него землянин был свидетелем того, свидетелей чему мальчик, конечно же, не хотел...

* * *

Земные мальчишки пришли к воротам лагеря вечером. Раньше они никогда этого не делали и уж тем более — не просили охрану, чтобы к ним "вызвали друзей того парня, который в лесу подорвался, нам очень надо, очень-очень надо!" Точней — это была даже и не просьба, а настоятельное требование.

В результате к воротам сразу же пришло не меньше полусотни юных сторков. Они выстроились полумесяцем, плечо к плечу, тройным плотным рядом, молча и пристально глядя на пришедших незваных гостей — хозяев планеты — и сжав кулаки, которые держали на виду.

Землян было тоже немало — десятка три, все аккуратно одетые, в алых галстуках и непривычно стеснённые. Сторки не могли понять, что их сюда привело — и тоже стояли молча. Это продолжалось не меньше минуты. Охранники ненавязчиво скопились двумя группами по пять человек слева и справа от ворот в полной готовности тут же перекрыть их намертво двойной живой цепью, лицами и штыками наружу и внутрь. Из охранных будок в обе стороны бесшумно высунулись серебристые жала водомётов.

В группе землян произошло шевеление — и вперёд вытолкнули...

...Это был большой венок. Его держал перед собой беловолосый крепыш, совсем мелкий ещё и без галстука. Но видно было — по лицу, по взгляду, по поведению — что венок он не отдаст никому.

Две группки мальчишек стояли друг против друга по разные стороны ворот. Молча и неподвижно. А между ними замер этот мальчик с пышным зелёным венком, на чёрных лентах которого было написано золотыми буквами на русском — и строкадском:

МЫ ТЕБЯ НЕ ЗАБУДЕМ . СПАСИБО ТЕБЕ !

— Это от нашего пионерского отряда, — сказал один из землян. — Там ещё венки будут, много кто хочет... но мы решили первыми. Вот. Это, в общем... от нас. Чтобы было честно.

— Это меня он спас, — торопливо и виновато подал голос беловолосый. И сердито добавил, поглядев вокруг: — А меня брать не хотели, чтобы я венок нёс, говорят — ты не...

— Помолчи, — тихо, но настойчиво сказал тот же парнишка, что объяснял суть дела. Подтянулся, построжал и звонко скомандовал: — Отря-а-ад... смир-р-на! Са... лют!

Руки вытянувшихся в струнки земных мальчишек — с прямыми ладонями — взлетели под синие береты поперёк лбов.

Тут же прошло быстрое слитное движение — обе группы охранников вскинули автоматы "на краул!"

Ещё несколько мгновений всё оставалось, как было. Потом Туизз — земляне не знали, конечно, что это Туизз, они просто стояли и смотрели — резко выкрикнул:

— Соорд — фар! Раг`ар!

Единым звуком грохнули каблуки. Повторяя древний жест откидывания забрала — честь противнику или привет другу — взметнулись и застыли ребром у висков направленные вверх ладони. Туизз показал свободной рукой — двое мальчишек деревянно подошли, взяли венок коротким быстрым движением, вернулись к своим.

— Отряд, воль-но! — скомандовал старший у землян. Хмуро сказал: — Мы не собираемся с вами дружить, про это даже не думайте. Вы наши враги. Но вы храбрые... лю... храбрые. Мы будем и дальше вас ловить и бить, как только сможем. Но никто из нас больше не станет над вами издеваться и смеяться, если мы кого-то из вас схватим. Так решили сегодня все наши пионеры и велели мне вам сказать.

— Мы бы отказались от набегов, — вдруг сказал Туизз. — Но у нас плохо с едой. Работать же на вас по вашим приказам мы не станем. Я же хочу сказать вот что: мы могли бы биться за еду. Назначаем уговором день. Вы ставите на круг часть своих пайков или ещё какую-то еду. Мы ставим... что мы можем поставить? — обернулся он к остальным сторкам, которые сперва удивлённо молчали, но теперь, видимо, поняли предложение, и кто-то сказал:

— Работу. День работы, где скажут.

— Я думаю, согласятся все, — помедлив и оглядевшись, продолжал Туизз. — Потом выставляем отряды — по десять, по двенадцать бойцов, как сговоримся. И схватываемся на кулаках. Кто одержит победу — берёт себе заклад противника. Это будет честно.

— И интересно, — добавил кто-то из землян. — Рыжий хорошо придумал.

— Хорошо, мы обговорим это и сообщим вам, — подумав, решил старший землян...

...Туизз прошёл бы мимо помещения внутреннего караула, как проходил всегда — без остановки и безразлично. Но его привлёк приглушённый гневный выкрик внутри.

Земляне кричали очень редко. Этого было достаточно. Туизз огляделся и скользнул к дверям — сбоку и под прикрытие открытой створки. Осторожно, затаив дыхание, заглянул в щёлку между дверью и косяком.

Офицера, командира одной из смен охраны, он узнал сразу в лицо. Перед ним, стоящим за столом, вытянулся молодой парень, младше по сути самого Туизза, совсем мальчишка. Раньше сторк видел его всего пару раз, и то в последнее время, видимо, он был новенький.

Вслушиваться особо не пришлось — офицер, который до того, видимо, сдерживался, теперь, видимо, сорвался и почти кричал:

* — Зашто си нека себи да се руга?у ньима? Да ли су се слабо борили?

— Нема... — пробурчал мальчишка.

— Онда зашто?! — офицер пристукнул кулаками по столу. — ?ер они су непри?атльи?! Или зато што сте их се бо?иш?!

— ?а-а-а-а?! — почти рыкнул мальчишка, сверкнув глазами. — Никога ?а не бо?им!

— Може да се руга?у над непри?ательем до битке! — офицер снова ударил по столу. Перевёл дыхание, заговорил вновь спокойней и тише, но всё равно было отлично слышно: — Можете да се руга?у осво?ио, кукавица, посебно ако ?е пре тога, он ?е хвалио сво?е галантериjе. Можете да се руга?у над непри?ательем, коjи вас je победио. Али да се руга?у онима ко?и су се одважно борио и био поражен — подлост. Пакост, а, недостоjни ратника. Радост за кукавица и плитко душе. Отишао наполье одавде, ништавило. Мислио сам да узимам к срцу млади родича. А прихватио змиjу.

* Диалог на черногорском:

— Почему ты позволяешь себе насмехаться над ними? Разве они плохо дрались?

— Нет...

— Тогда почему?! Потому что они враги?! Или потому, что ты их боишься?!

— Я-а-а-а?! Никого я не боюсь!

— Насмехаться можно над врагом до сражения! Можно насмехаться над побеждённым трусом, особенно если до того он похвалялся своими доблестями. Можно насмехаться над победившим тебя врагом. Но насмехаться над тем, кто храбро дрался и был побеждён — гнусность. Низость, недостойная воина. Радость для труса и мелкой душонки. Пошёл вон отсюда, ничтожество. Я думал, что беру к сердцу младшего родича. А пригрел змею.

Парень даже пошатнулся. Что-то прошептал умоляюще, попятился, потом — почти выбежал наружу.

Туизз, которого убежавший не заметил даже, хотя проскочил в каком-то шаге, не знал этого языка, хотя на слух он походил на русский, а некоторые слова и даже фразы он понял. Его не оставляло любопытство — и именно это любопытство подвело. Размышляя, он остался на месте — и опомнился только когда загорелое, остроносое, с тёмными усами щёточкой и прищуренными серыми глазами лицо вышедшего на крыльцо офицера оказалось практически рядом.

Туизз тут же погрузился в обычную холодную надменность. Слегка мешало то, что его застали подслушивающим под дверью. Но, в конце концов, это же земляне! Нечего их особо и стыдиться!

— У тебя есть отец? — отрывисто, зло спросил землянин. Вопрос был настолько неожиданным, что сторк опешил и ответил честно:

— Убит.

— Мой брат тоже убит, — сообщил землянин, продолжая разглядывать сторка в упор. — Нас было пятеро братьев, трое убиты. У младшего остался только один сын, я взял его к себе. Война кончается, я не хотел, чтобы у младшего не осталось продолжения на этом свете из-за какой-нибудь глупой и уже никому не нужной стычки. Я поступил, как дурак. И сейчас я поступил, как дурак. Надо его найти, пока... — офицер одним шагом сошёл с крыльца. — Куда побежал этот...

— Туда, — честно указал Туизз, всё ещё не понимавший, в чём дело и ошарашенный.

— Ага, — землянин быстро зашагал в указанном направлении. Туизз очень живо повернулся к открытой в караулку двери... но там уже торчал ещё один землянин (словно из-под земли вырос!), ехидно-ласково спросивший:

— Ты что, решил, что тут у нас день открытых дверей? Или твоя любимая зверушка сюда забежала?

— Н-нет... — смешался Туизз.

— Ну и иди, гуляй, — улыбнулся землянин и спокойно, но твёрдо положил руки на висящий поперёк груди автомат.

* * *

Земной вертолёт был проще и легче чисто физически в управлении, но неожиданно намного неустойчивей внешне громоздкого и неуклюжего сторкадского оринтоптера. Когда Дядя Толя, помедлив, передал странную ручку управления Сейну, тот почти сразу понял это и со вздохом огорчения вернул управление леснику, а сам приник к окну.

Лесник время от времени косился на рыжий затылок. Сейн даже ладони прижал к пластику по обеим сторонам головы — точь-в-точь как земной мальчишка, увлечённый чем-то поразительно интересным. Но земной наверняка бы издавал сейчас самые разные восторженные звуки вплоть до воплей. Сторк молчал. Это могло бы показаться странным, но лесник уже хорошо изучил характер своего подопечного и помощника — тот самый характер, который он раньше знал только по книгам и, если честно, считал обрисованным там уж слишком сложно.

Пока Сейн не поселился рядом. Книжки не врали.

И ещё он хорошо видел, что и сторк словно бы открывает для себя землян — через него. Это было немного смешно и в то же время почему-то наполняло душу сознанием высокой ответственности. Как будто этот рыжий злобный и заботливый мальчишка, мальчишка неуступчивый и растерянный, неприступный и любопытный — посол некоей державы.

Впрочем... когда-то лесник слышал от одного из своих фронтовых друзей, что дети — это и есть послы. Наши послы в будущее. Но тогда, получается, что этот мальчик — посол в будущее Сторкада... и тогда всё ещё важней и сложней.

Внизу обманчиво-медленно плыл лес, кое-где прорезанный длинными узкими языками луговин и ленточками речушек. По одной из луговин метнулось прочь, удирая со всех ног, большое стадо самок эмболохираксов — приземистые могучие рогоносы тяжёлым неуклюжим галопом улепётывали от неведомой опасности наверху, куда они даже посмотреть толком не могли. Сейн продолжал смотреть в окно, но леснику показалось, что сторк улыбается.

Землянин улыбнулся тоже, нажал музыку. Он и не помнил, что там было. А с подключенного носителя не очень мелодичный мужской голос запел под аккомпанемент барабана и гитары — но в нём, в его немелодичности и необработанности, была уверенность в правоте того, что он поёт...

— В безбрежном, пылающем хаосе звёздном

Порядок и власть оживили планеты.

Празднует Солнце огнём одиозным

Космический полдень рождения света!

Но здесь живут дети последнего века —

Среди скопищ трущоб и средь золота скопищ...

Так космический мир дарит жизнь человеку —

Но мир людей производит чудовищ.

Кто герои в этом странном рассказе?

Это Дети Империи Солнца!

Пусть их лица чернеют от грязи,

Но в глазах — отражается Космос!

Автомат изучается в школе,

Чтоб порядок вещей покачнулся,

Слышишь, мир?! Это Спящий проснулся —

Вбить осиновый кол в твоё сердце!

Сейн давно оторвался от окна и прислушивался. Внимательно, даже словно бы с какой-то тревогой во взгляде и в том, как подрагивали губы — он явно хотел что-то спросить, но не желал перебивать песню...

— Луна упадёт и откроется бездна,

Америка ляжет на дно океана,

Проснутся стихии, восстанут народы,

Цепи порвут руки новых титанов!

Чтоб Земля стала новой и чистой,

Хороши будут разные средства —

Чтоб, весне улыбаясь лучистой,

Пробежало счастливое детство!

Кто герои в этом странном рассказе?

Это Дети Империи Солнца!

Пусть их лица чернеют от грязи,

Но в глазах — отражается Космос!

Автомат изучается в школе,

Чтоб порядок вещей покачнулся,

Слышишь, мир?! Это Спящий проснулся —

Вбить осиновый кол в твоё сердце! (1.)

1.Стихи Олега Гапонова.

— Это песня о вашей большой войне? — отрывисто спросил Сейн. Дядя Толя кивнул:

— Да. Говорят, она была написана немного раньше, но я так не думаю — она очень удачно легла на то, что было тогда.

— Чтоб Земля стала новой и чистой,

Хороши будут разные средства —

Чтоб, весне улыбаясь лучистой,

Пробежало счастливое детство!

Кто герои в этом странном рассказе?

Это Дети Империи Солнца!

Пусть их лица чернеют от грязи,

Но в глазах — отражается Космос! — прочёл Сейн на память. Дядя Толя хотел пошутить, что у сторка замечательно получается запоминать стихи — но не стал. Глаза Сейна были очень серьёзными. — Есть большая книга, в которой написана правда о той войне? — требовательно спросил он.

— В наших книгах не лгут, — спокойно ответил землянин. — И такая книга есть — большая, написанная очевидцем, витязем по фамилии Лагунов. Он сам был тогда по возрасту в точности таким, как в этой песне. Дома возьмёшь, у меня все тома (1.).

1.Даниил Михайлович Лагунов. "История Безвременья", Т.Т.I-IV , "История Серых Войн", Т.Т.I-VIII , "История Реконкисты", Т.Т.I-V (из десяти запланированных).

— Хорошо, благодарю, — тихо сказал Сейн. И снова повернулся к окну, но уже не прилипал к нему. Дядя Толя думал, что сторк будет опять молчать, но он спросил с интересом: — Почему ты сказал, что в ваших книгах не лгут? Каждый, кто пишет, пишет так, как ему выгодно. Что в этом странного?

— Странно было бы, если бы у нас делали так, — заметил лесник. Сейн ощетинился и насмешливо сказал:

— И об этой войне вы напишете правду? О том, как вы бежали от нас и...

— Подумай и ответь себе честно: мы бежали от вас? — прервал его Дядя Толя. Сейн мгновенно стал похож на исходящего яростью от обидного бессилья зверька:

— Да, хорошо! Пусть не бежали! Но всё равно! Вы что, напишете правду о ваших ошибках?! Или, — голос его снова стал ядовитым, — вы их не совершали?

— Напишем и об ошибках, — спокойно ответил лесник. — Иначе как их избежать потом? Ложь самому себе в таких вопросах превращает случайную ошибку в принцип. И это может дорого обойтись потомкам... Ну что, давай-ка сбросим вон туда маяк — и можно возвращаться. Готов?

— Готов, — Сейн с ленивой грацией чуть повернулся в кресле и положил руку на небольшую, удобно изогнутую рукоять пневматической пушки. — А мы можем как-нибудь приехать сюда на охоту? Вон к тому озеру?

— Можно, — отозвался Дядя Толя. — Три. Два. Один...

* * *

Земного мальчишку Сейн увидел ещё издалека, как обычно.

Они уже довольно давно расходились на тропинке, бурча каждый на своём языке "привет" или "а, опять ты..." — без враждебности, скорей в этих коротких репликах, бросаемых на ходу, было что-то вроде не то, чтобы приязни, но как бы признания одним другого в качестве законной части мира вокруг. Сейн иногда задумывался, что тут этот мальчишка делает, как-то спросил у Дяди Толи, и тот пояснил, что дальше по дороге, ещё примерно в километре (это меньше йэлла) дальше, метеостанция — и, наверное, мальчишка там работает по пионерскому поручению.

Они и сейчас прошли один мимо другого — и то, что землянин промолчал, Сейна неожиданно задело. Но, едва он об этом подумал, как сзади раздалось:

— Хуз.

Сейн изумлённо обернулся, споткнувшись. И встретился глазами с глазами землянина. Это ведь он сказал по-сторкадски, поприветствовал! И ведь почти точно сказал! А теперь, убедившись, что сторк его услышал, задрал нос и зашагал дальше с видом победителя. Сейн долго смотрел ему вслед, а тот не оборачивался.

Но встречи этого дня ещё не были исчерпаны. Когда Сейн уже почти вышел из леса, то увидел, что на пне слева от дороги сидит и глядить на него ещё один мальчишка. Только это был не землянин.

Это был Туизз...

...Они сидели на поваленном дереве. Сейн был рад. Он был очень рад и видел, что Туизз радуется тоже, а от этого его собственная радость становилась больше и ярче. Ведь он, Сейн, всё равно шёл в лагерь, а Туизз вышел его встречать, получал разрешение... Сейн сам не ожидал, что его так обрадует этот знак внимания — оказывается, он всё время думал, сам того не замечая, что отношение друзей к нему всё-таки изменилось, и не в лучшую сторону.

— Мы больше не ходим в набеги, — говорил Туизз. И коротко рассказал, что сейчас делается. — Ты можешь уйти с той работы. Про наши драки все знают и никто их не запрещает. Мы дрались дважды. Один раз победили мы, другой — земляне.

Сейн замер.

Ему мгновенно вспомнились эти месяцы. Как он мучился, как всё вроде бы налаживалось — и он срывался опять, как никуда не получалось деться от мыслей о том, что он поступает недостойно... И вот всё кончилось! Всё кончилось так просто и понятно!

— Я... — начал Сейн. И почувствовал, что не может говорить. Он всегда, всю жизнь знал, что сказать друзьям. Знал ответы на любые их вопросы. Знал, что они думают и что надо делать, как быть и что думать самому.

— Ты не хочешь возвращаться? — спросил Туизз.

Сейн смотрел на него, тихо дыша приоткрытым ртом. Туизз глядел неотрывно и очень спокойно. "Как ему объяснить?! — с отчаяньем подумал Сейн. — Как объяснить, чтобы он понял?! Возможно ли это вообще?! О Сила Сил, о Предки!

— Перед драками сообщайте мне, — сказал он наконец. — Я буду приходить. Меня отпустят. Вам ведь пригодятся мои кулаки?

— Да, — сказал Туизз. — Я ведь за этим и пришёл. Наши сказали, чтобы я сходил к тебе, комендант разрешил. Но с работы ты не уйдёшь?

— Нет, — ответил Сейн.

— Почему?

— У меня нет слов, чтобы объяснить. Пойми, я не пытаюсь смеяться над тобой, у меня на самом деле нет слов! — с отчаяньем выкрикнул Сейн, выкинув руки в яростном жесте полного непонимания.

Туизз сделал в ответ согласный жест. Встал, но не ушёл. Сказал:

— Послушай, я солгал, — Сейн показал, что он удивлён и весь внимание. — Я не затем пошёл тебе навстречу, ты же всё равно шёл к нам. Я хотел говорить с тобой один на один, — Сейн сделал поощрительно-приглашающий жест. — Так вот. Когда я вернусь домой, то буду добиваться службы, на которой смогу общаться с землянами. Я очень хочу понять причины их упорного сопротивления и их побед. Хочу изучить их историю. И их самих. Я знаю, что Озлефр, — мальчишки синхронно повели руками, — и ты мечтали воевать с землянами. Но мы уже попробовали и они разбили нас... что я хочу сказать... — он мялся очень непохоже на себя и наконец предложил: — Может быть, ты пойдёшь на эту службу со мной?

Сейн был по-настоящему ошарашен. И промолчал, не скрывая этого своего удивления, только неспешно поднялся на ноги, глядя в глаза другу.

— Незачем отвечать сейчас, — Туизз помолчал, потом продолжал: — Ты знаешь, что я люблю действовать кулаками. Поэтому я тоже долго думал. Мы должны понять их, — он с силой выделил, словно в камне высекая, это "должны". — Тогда у нас появится против них оружие. Они необычные. Их нельзя победить, не поняв... — он повторил: — Я долго думал и я понял, что это так. А теперь идём?

— Идём, — согласился Сейн.

* * *

Охота не задалась. Лесник не очень-то стремился стрелять, а Сейн торопился и дважды смазал, а в третий раз и вовсе выпалил в воображаемую добычу. Но, что странно, не расстроился и не разозлился, а сам начал себя высмеивать. Потом, уже не стреляя, они просто долго шли по лесу, неспешно возвращаясь к вертолёту, который посадили на берегу небольшого лесного озерца, в которое впадал широкий мелкий ручей, настолько прозрачный и спокойный, что казался он невидимым в тени почти смыкавшихся над ним лиственных зонтиков.

— Мы тут заночуем? — спросил Сейн. Голос его был безразличным, но на самом его донце поблёскивала надежда.

— Можно, однако, сегодня и заночевать, — неспешно сказал Дядя Толя. И краем глаза отметил, что сторк, уверенный, что на него не смотрят, буквально просиял. — Только что есть-то? В вертолёте ж только НЗ.

— Рыбу можно поймать, — живо предложил Сейн.

— Можно, — опять согласился лесник. — Ты раньше-то охотился?

Сейну почудилась в словах насмешка. Он удобней устроил на локте штуцер и ответил:

— Мы охотимся с холодным оружием. Я это делал с дротиками.

— Ну извини, дротиков не захватили...

— Опять вы смеётесь, — вздохнул Сейн. — Ну и ладно. Вы сами не стреляли, чтобы не промазать и не позориться. Я хоть стрелял. А рыбу теперь будете ловить вы.

— Идёт, паря, — согласился Дядя Толя. — Я, однако, ловлю рыбу, ты ставишь палатку, собираешь дрова, разводишь костёр...

— Идёт, — в тон ему ответил Сейн. — Я всё равно здешних рыб почти не знаю.

— В ручье должны быть губастые карпы. Только вряд ли много, рыба очень властная, метра на четыре радиусом только одна...

— Карпы, — Сейн облизнулся. Он пробовал обычных карпов из садка, и они ему понравились. Дядя Толя неожиданно обернулся и застал сторка с высунутым по-дурацки языком. Но тот не смутился: — Капнуло на губу.

— Дождь начинается, наверное, — серьёзно кивнул лесник. — Тебя отец учил охотиться?

— Да, — ответил Сейн. — Он... Вот странность... — Дядя Толя напряжённо ждал, но Сейн заговорил совсем о другом. — Тут карпы — и на Земле карпы. И на Арк-Келане бы... есть похожая рыба. Очень похожая. И вообще на разных планетах много похожего. Как вы думаете, почему?

— Разное пишут, — неспешно ответил лесник, ловко перепрыгивая через лежащую между тремя деревьями гнилую лесину. — Ну никак рук не хватит, сверху не видно, как тут всё замусорено, а вот поди ж ты... Разное. В школах у нас вообще учат про панспермию (1.). И когда я учился, так говорили, и сейчас, насколько я знаю, то же самое, официально признанная и главенствующая теория... да и не удивительно, есть ведь планеты, где растения, например, не то что похожи на земные, а — прямая копия... Но рассказывают там и теорию, что это дело искусственное. Была какая-то раса, у нас её называют Рейнджеры, которая заселяла планеты одинаковыми видами, или переселяла их с планеты на планету, а где материнская — уже не доискаться, наверное. Поэтому эта теория вспомогательная.

1.Теория, по которой, грубо говоря, Вселенная оплодотворена для всех планет одинаковыми "семенами жизни".

— У нас как раз так считают, — возразил Сейн. — Это делала раса Стад'эйр; их вы и называете Рейнджерами. Мы потомки этого народа.

— Не только вы, я думаю, — заметил землянин. Сейн высокомерно фыркнул, но ничего больше об этом говорить не стал...

...Вертолёт стоял на удобной полянке на озёрном берегу. Он не казался тут чужим, скорей походил на какое-то странноватое огромное насекомое и, когда землянин и сторк вышли из леса, то от вертолёта порскнула по траве какая-то мелочь, до того тщательно изучавшая нового лесного обитателя, который ведёт себя непонятно — раньше летел и шумел, а теперь даже живым не кажется!

Тут же раздевшись до трусов, Сейн полез купаться. Вода в озере была ещё тёплой, гораздо теплей, чем в речках, в которые сторк опасался лезть уже неделю, тамошняя вода резко стала холодней, даже обидно — потому что дни всё ещё стояли жаркие. Хотя ночами уже и воздух остывал...

— Вылезешь — штуцер чистить! — окликнул его Дядя Толя, какое-то время молча наблюдавший за тем, как тот куролесит в воде, вскрикивая от удовольствия. — И к ручью не заплывай, рыбу всю распугаешь, слышишь, ты?!

— Слышу! — отозвался Сейн, примерявшийся прыгнуть с коряги над берегом.

— Ну а что делаешь-то?! — рассердился всерьёз лесник. — Какую тебе тут потом рыбу поймаешь?!

— Подумаешь... — Сейн разочарованно тихо сполз с деревяшки в воду, уже без прежнего энтузиазма поплескался ещё и вернулся на берег. Лесник, скрывая усмешку, отвернулся. Сейн, как и все сторки, был очень стеснителен в этом отношении и теперь поспешно выжимал трусы, бросая на землянина опасливые взгляды. — А вы будете купаться?

— А вот пока ты рыбу жарить будешь — я как раз и искупаюсь, — невозмутимо ответил Дядя Толя. — Так, — он повелительно упёр палец в воздух по направлению к Сейну. — Ты понял. Штуцер, палатка, дрова, костёр. А я за рыбой.

Он достал из вертолёта и ловко наладил складную удочку, потом вытащил контейнер с приманкой и непромокаемые сапоги-штаны. Сейн натянул штаны и присел в дверях машины, занялся штуцером. Это оружие он уже хорошо изучил и теперь разбирал его и чистил не задумываясь и не глядя — предпочитал посматривать вокруг.

Землянин стоял в воде по бёдра, совершенно неподвижно, забросив в ручей под берег удочку. Казалось, он уснул стоя, смотреть на него было не интересно. А тут ещё с вертолёта на спину Сейну упал здоровенный клоп-хищнец и, не долго думая, тяпнул мальчишку в шею и спасся прежде, чем сторк его сшиб.

Сейн сердито влез в куртку на голое тело и быстро дочистил штуцер. Потом обулся. Поискал клопа-агрессора, но, конечно, в траве его найти было невозможно, нечего и думать. Окликнул землянина: "Я за дровами!" — но тот даже плечами дёрнуть не соизволил.

Мир был в заговоре против Сейна, несомненно. Тем не менее, за короткий срок хвороста и толстых, хотя и сыроватых, брёвнышек он натаскал, расстаравшись, целую гору. Кроме того, в лесу он нашёл ещё одного хищнеца и тут же казнил его в слабой надежде, что это если не напавший на него, то, по крайней мере, любимый родич.

Землянин стоял по-прежнему неподвижно и на том же самом месте. Сложив костёр, Сейн быстро поставил лёгкую двухместную палатку, про себя со вкусом репетируя, что скажет, когда тот вернётся на берег без улова. Ну и, конечно, это было не слишком смешно — как видно, и правда придётся ужинать НЗ. Ну ничего, зато тут очень хорошо, красиво, тихо...

Сейн разжёг костёр, пользуясь огнивом, распрямился со словами:

— Ну и где... — и его голос упал, — ...рыба...

— А туточки, — сообщил Дядя Толя, каким-то образом оказавшийся уже около костра. — Да ты просто молодец, всё готово? Ну тогда сейчас. Больше я ловить не стал, вон они какие здоровые.

Карпов было два. Но и правда очень крупных, как прикинул Сейн, разглядывая рыб, роота (1.) по полтора. Ему уже очень хотелось есть, и он предвкушал ужин, вспоминая вкус рыбы. Карпы были чудные, со смотрящими вниз ртами-присосками, окружёнными пучками коротких усиков. Спины рыб были окрашена в бурый цвет, бока отливали зеленью, а живот и нижняя сторона головы — почти фосфорно белели. Плавники — серые с тёмными пятнами в основании. Сильный короткий хвост оканчивался широким двухлопастным плавником, на верхней лопасти которого торчали несколько очень длинных и явно гибких лучей, соединённых перепонкой и раскрашенных поперечными чёрными полосами.

1.Роот = 25 см.

— Гррррр, — тихо и яростно прорычал Сейн. — А я сложил целую речь... такую красивую, многозначительную... а вы... вы... вы просто...

— Ладно, тогда в утешение тебе я их сам выпотрошу, — кивнул лесник. — А ты вот что. Ты вырежи два вертела...

— Два чего? — переспросил Сейн удивлённо.

— Бю`окк, — ответил Дядя Толя. — И достань соль. Там есть соль с травами, в банке, на которой написано "шпик". Найдёшь?..

...Они зажарили каждый своего карпа — посоленного снаружи и присыпанного солью изнутри — на толстых прутьях над углями с краю ровно и сильно горящего невысокого костра. Конечно, рыба, пусть и большая — это не кусок свинины, в ней половина, если не больше, несъедобна. И всё-таки Сейн наелся. Сложенные на большой лист кротового цветка остатки он осторожно положил в огонь и, подумав, признался:

— Вкусно.

— Ещё бы, — усмехнулся сидевший напротив — через костёр — лесник. Он уже закончил есть и теперь поднялся: — Так, ну я руки мыть.

— Я тоже, — Сейн встал.

От воды тянуло лёгким ветерком. Стало уже совсем темно, невидимый, отчётливо — днём не было так слышно — журчал ручей. На другой стороне озера в кустах кто-то активно похрустывал, потом — рванулся с топотом, хрюкотом и трескотнёй куда-то подальше от чего-то опасного. Опасное себя никак не проявило.

Землянин, вымыв руки, не стал спешить уходить — молча сел на берегу поудобней и смотрел вроде бы на отблески пламени костра, танцующие в воде. Сейн потоптался рядом, потом тоже присел — сперва не корточки, по-сторкадски, потом — осторожно — просто вытянув ноги и опершись руками за спиной.

Костёр пригас, от него остались только жарко и ровно дышащие алым и синим угли. Сгустилась ещё больше темнота, ещё ярче выступили звёзды, и небольшой зеленовато-алый полный диск Метеора, как называли земляне здешнюю луну, плавно и быстро поднялся над чёрными верхушками деревьев. На его фоне несколько раз метнулись силуэты вылетевших на охоту крупных летучих мышей, потом в озере плеснуло что-то — явно солидное — и опять стало тихо, лишь вёл сам с собой вечный негромкий ночной разговор лес.

— Знаете, вы... — Сейн примолк, старательно сдерживая дыхание. Лесник тоже по-прежнему молчал. Сторк наконец решился: — Вы мне очень нравитесь. Я иногда... я сейчас себя с вами чувствую, как будто...

Нет. Вот этого он не мог, просто не мог сказать вслух, даже в темноте на речном берегу.

— Я понял, не договаривай, — неожиданно мягко ответил лесник и положил руку на плечи мальчика. Сейн тихо вздохнул, как будто всхлипнул. Торопливо сказал, закидывая голову:

— Смотрите, как много звёзд! И такие крупные!

— Скоро осень, — задумчиво сказал землянин.

* * *

ОСЕНЬ

Раньше Сейн никогда не видел наяву того, что на этой планете называется осень. Весной, ранней весной, когда ещё лежал снег, его сюда привезли. Но весна быстро расцвела зеленью. А теперь он вот уже много дней наблюдал, как эту зелень меняют — сперва редкими пятнышками тут и там, потом — охватывая неспешно и неотвратимо всё вокруг — алый и золотистый цвета.

Это тоже было красиво. Но почему-то очень грустно.

А ещё в последнюю неделю похолодало. Как-то незаметно, за каждый день понемногу — но в результате очень ощутимо.

— Зимой, однако, дел меньше, — говорил Дядя Толя. — Только комбикорм развозить по кормушкам, да облетать по временам, сверху смотреть.

Кстати, ремонтник на кордон всё-таки прибыл — лесник, оказывается, не снял заявку. Сейн оскорбился до глубины души, но, когда ремонтник сказал, что работа проведена очень аккуратно и профессионально — приобрёл настолько гордо-неприступный вид, что Дядя Толя вечером лично и крайне торжественно налил ему чаю и положил сахар.

Сейн смутился...

...Вражда земных и сторкадских мальчишек никуда не делась. Но на самом деле приобрела очень упорядоченный и даже несколько азартный характер. Дрались около моста, и посмотреть являлись целые толпы народу с обеих сторон, что придавало дракам вид некоего спортивного соревнования. Кончилось тем, что городской голова с одобрения Думы посёлка как-то выставил в качестве приза четыре больших ящика самых разных консервов из поселкового НЗ.

К ярости землян сторки победили (1.). Причём лавина обвинений и презрительных выкриков буквально обрушилась на головы именно земной "команды". А девчонки составили, как они выразились, "меморандум" (хотя имелся в виду скорей ультиматум), в котором заявляли, что вообще уйдут к сторкам от "таких позорников", и пусть никто не рассчитывает ни на какие встречи и ответы на записочки, пока мальчишки не докажут, что они настоящие земляне.

1.Монетка, честное слово. :-)

Собственно, с этой драки Сейн и возвращался. То, что он продолжает работать у землянина, но при этом с землянами же дерётся, вызывало у сторков с их формальным мышлением даже некоторую робость. Поскольку "недостойного" в поведении Сейна не было, но и объяснить это поведение рационально не представлялось возможным — оно как бы "выпадало" из плоскости обыденных событий и окружало объект — Сейна — чем-то потусторонним. Среди младших мальчишек появилась и быстро распространилась легенда о том, что Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн на самом деле хадди-год (1.), получивший свою силу где-то в этом здешнем лесу от Предков или воинов, павших в боях за эту планету, ведь тут сторки сражались и даже несколько лет владели этими землями! Поэтому любые действия и даже взгляды Сейна малышня расценивала, как нечто очень значимое. Не понять было толком, то ли они играют в это, то ли сами поверили в свою невесть откуда взявшуюся выдумку. Более того, Сейн заметил, что даже кое-кто из женщин начинает мимо него проходить, опустив глаза, а это...

1. Хадди — колдун-сторк. Хадди могли быть как злыми, так и добрыми (если первый термин безусловен, "чёрный хадди", "гэзо" направлял все свои умения на удовлетворение своих прихотей и на причинение зла окружающим, зачастую — даже бесцельного по сути зла, то второй термин расплывчат; "белый хадди", "год", мог быть не менее жесток, но его действия всегда имели под собой почву "достижения общественной пользы", скажем так. "Добрых" в понимании земных мифов хадди у сторков просто не было). Сила хадди могла быть как врождённой, так и "выученной"; врождённые хадди были сильней "выученных", но зато не имели выбора — не могли отказаться от того, чтобы стать хадди, такие отказы приводили к трагическим последствиям, в том числе и масштабным. Будущего врождённого хадди можно было легко определить после третьей весны — он становился чем-то очень не похож на остальных детей, каждый раз эти отличия были особыми, но всегда — несомненными. Путём новых и новых инициаций-посвящений (до семи) хадди мог достичь такой силы, что становился способен в одиночку сражаться с целым войском или самыми могучими духами — но подобных хадди за всю легендарную историю Сторкада было семеро: трое годов (сильнейший — Шо Арк-ден Цах), трое гэзо (сильнейший — Маэр'гэзо) и Безымянный. Огромное большинство хадди либо сами удовлетворялись 3-5 ступенями инициации, либо вынужденно "застревали" на них. Навыки обычных хадди были самыми разными — от простого умения лечить травами до умения заговаривать оружие перед боем, мгновенно перемещаться из одного места в другое или читать мысли.

— Ну хоть ты-то не считаешь, что я хадди? — сердито спросил он у матери, выложив перед нею на кровать три консервных банки. Малыши, ставшие за последнее время очень и очень активными, тут же принялись изучать банки, обмениваясь мнениями на своём детском птичьем языке, жизнерадостном и громком. — Пойду я.

— Прости меня, — сказала женщина — и её руки стремительно двинулись в жесте крайней мольбы. Сейн перехватил запястья матери, своим телом поспешно закрыв прикосновение от посторонних взглядов.

— Что ты делаешь и говоришь, женщина?!

— Я заставила тебя прыгнуть в водоворот, зная, что сама останусь стоять на берегу и безразлично смотреть, как ты выплываешь — без разума и без чести заставила...

— Оставь это, — твёрдо сказал Сейн, рывком наклонился и, быстро прижавшись щекой к щеке матери, отпрянул. — Не жалей о сделанном. Да и обо мне не жалей — я выплыл и, возможно, с сокровищем в руках. Но во всяком случае — выплыл поумневшим. Ты услышала, что я сказал, женщина?

— Да, сын, — ответила мать Сейну...

...И теперь он шёл по осеннему лесу. Где-то в чаще послышался скрипучий стук — брачная песня соснового дятелка, безумной птицы, готовящейся к продлению своего рода в начале зимы. Сейн довольно подумал, что эти звуки — и многие другие! — для него больше не лишены смысла. Он знает, как выглядят те, кто их издаёт. А дятелков он впервые увидел, когда огромная их стая — несколько сот мелких ярких птичек! — буквально обсела деревья возле кордона.

Воздух был ясен и прозрачен, таким он никогда не был летом. И вода, подумал Сейн, вода тоже изменилась. Она стала, в отличие от воздуха, темней и словно бы тяжелей на вид. И в речках уже не искупаешься... хотя земные мальчишки всё ещё купаются. Не все, некоторые...

В стороне от дороги он заметил несколько крупных грибов. Дядя Толя говорил, что до прибытия на планету землян тут не было съедобных грибов. Но завезённые для эксперимента... подбериозовикки прижились. То есть, сначала-то они исчезли, и люди думали, что эксперимент сорвался. А на третий, кажется, год грибы буквально посыпались вдоль лесных тропинок. Уже не под берёзами, конечно, берёз тут не было, не росли (жутковатое дерево — берёза, кстати, похоже на вычищенный скелет), а просто так.

И это как раз и были подберёзовики — на бело-серых ножках, с крепкими широкими шляпками коричневого цвета. Сейн сперва к грибам относился подозрительно. На его родной планете, как и на самом Сторкаде, грибы росли, но все они назывались "зик'люзз", "ведьмино зелье". А Дядя Толя грибы, особенно жареные, просто обожал — и Сейн, как-то раз отважившись попробовать, решил, что все ведьмы остались далеко отсюда и по времени и в пространстве, а грибы — вещь замечательная. Поэтому Сейн быстренько высвободил из кармана сумку, с которой приходил в лагерь — и напал на грибы внезапно и сокрушительно.

Выяснилось, что подальше в лес растут и ещё... Сейн мельком вспомнил, что у землян как раз есть сказки про то, что разные существа заманивают людей вглубь леса именно так — выставляя перед ними грибы снова и снова, пока азартный собиратель не заблудится. Не так давно, когда был сильный ветер с дождём, Сейн пристал к леснику с просьбами рассказать что-нибудь жуткое, их отношения (тщательно скрываемые не только ото всех на свете, но и друг от друга в обычных условиях!) позволяли Сейну иногда вести себя именно так. Дядя Толя долго отнекивался, говорил, что, раз на планете нет разумных аборигенов, то и нечисти взяться неоткуда, что он сам ни разу не видел ничего "такого"... но потом рассказал несколько запавших в память историй из своей далёкой родной Сибири — и, по типично сторкадскому признанию Сейна, "у меня зад на ходу стал моих же пяток бояться!"

Про грибы там тоже была одна. Ну, конечно, слушать это ночью, когда за окнами воет и дождь лупит по стёклам — а совсем другое вот так, в лесу, тихим светлым днём.

И, едва Сейн это подумал, как до него донеслось поскуливанье.

Громкое. И странное.

Оно шло словно бы из-под земли.

Если честно, Сейн перепугался. Странный, словно бы ниоткуда идущий, звук наложился на мысли о недобром волшебстве. Но испуга хватило только на пару секунд. Там, где далёкий предок Сейна стал бы читать заклятья и очертил круг ножом или мечом, а потом приготовился бы к бою — мальчишка просто перевёл дух и огляделся.

Звук повторился. Да он, собственно, и не умолкал, просто временами становился очень тихим, почти неслышным, а потом поднимался до жалобного громкого скулёжа с привизгом. И это, несомненно, скулило живое существо.

Найти источник звука было делом простым и быстрым. Уже через полминуты Сейн удивлённо присел на корточки над ямой.

Похоже, яма была местом, где когда-то что-то было закопано. Наверное, земляне что-то прятали во время оккупации. Примерно в три шага шириной и глубиной в полтора роста Сейна, она была сухой и с отвесными стенками, ощетинившимся отмершими корнями. Часть ямы перекрывал трухлявый ствол деревца — он обломился совсем недавно.

И Сейн видел, кто его обломил.

Зверь в яме походил на детёныша сторкадского вээрга — только хвост короче и морда тоже, а сам он — помассивней и рыже-чёрного цвета. Дома не было похожих животных. Арк-Келан был тёплой влажноватой планетой с бедным наземным миром, сильно отставшим в развитии от привычного сторкам. Там даже накьятт не приживались толком, только на прохладных ветреных плоскогорьях... Сейн понял, что это — собака. Как в охране, только молодая. Этот. Щенок. Хотя и большой. Наверное, у него нет хозяина — если бы хозяин был, щенка бы искали. Земляне очень любят собак, у редкого мальчишки нет такого зверя.

Как видно, зверь ощутил, что на него смотрят. Поднял голову. Блеснули глаза, оскалились белые зубы. Из ямы послышалось вместо скульбы тихое угрожающее "грррр"... Но потом голова снова опустилась на вытянутые лапы. Глаза сперва равнодушно уставились в сырую земляную стенку. Потом закрылись. Зверь даже больше не скулил.

Сейн продолжал сидеть на краю ямы, глядя вниз. Зверь неожиданно показался ему похожим на него самого ещё недавно. В ловушке, из которой нет выхода. Молодой, сильный и... беспомощный. Ни клыки, ни когти на лапах, ни быстрота и смелость — не помогут против равнодушных холодных стен ямы... а сил — выпрыгнуть — просто нет... Остаётся только покорно-тягучее, унизительное, долгое ожидание смерти или чьей-то милости.

Но... почему обязательно милости? Если тебе руку протягивает друг и брат, то глупо и обидно её отвергать...

Сейн вдруг подумал, что он очень хочет спасти этого зверя.

— Ты меня не загрызёшь, если я тебя вытащу? — спросил он, свесившись вниз. — Я думаю, ты очень красивый и умный. И я спускаюсь.

Он не собирался прыгать в яму просто так — имелись все шансы застрять там, как этот зверёныш. Сейн снял с пояса моток армейского троса, сделал петлю на ближайшем дереве, как следует проверил узел и бросил конец троса вниз. Щенок поднял голову и наблюдал. Не рычал, но опять начал скулить — только совсем иначе, коротко и часто, а потом звонко сказал:

— Тяф! — и задвигал хвостом.

— Иду, — сообщил Сейн, удобней устроив пакет с грибами под деревом. И соскользнул в яму.

Щенок не стал нападать. Он всё время скулил, потом ещё несколько раз тявкнул. Когда Сейн поднял его на руках и, подскочив, вытолкнул наверх, то был уверен — поднявшись, никакого зверя там уже не обнаружит. И был очень удивлён, когда, выбравшись наверх, увидел щенка сидящим возле края. При виде сторка щенок опять тявкнул и подмёл хвостом листья. Он был тощий, но чувствовал себя явно неплохо — наверное, свалился в яму не так давно и страдал больше от невозможности выбраться и страха.

Сейн отвязал и свернул трос, поднял пакет. Сделал десяток шагов, обернулся — щенок бежал следом. Неторопливо, в полной уверенности, что делает то, что делать нужно.

— Иди сюда, — Сейн присел на выступающий из земли корень, отставил пакет, протянул руки. — Иди, иди.

Щенок подскочил, сел между расставленных колен мальчишки. Поднял голову и снова тявкнул — звонко. Потом ткнулся носом в живот сторка, фыркнул и решительно поставил лапы на его колени.

— Я тебя назову Враг, — решил Сейн, произнеся имя животного по земному, на русском языке. — Потому что имя короткое, потому что ты... ну... ты он и есть и потому что ты рычишь похоже. Врррраг! — и Сейн подёргал оскалившего зубы зверя за твёрдые тёплые уши. Тот цапнул, быстро повернувшись, сторка за пальцы, но не укусил, только сильно сжал, кося глазами, и отпустил. — Враг — твоё имя, понял?

Щенок отскочил, припал грудью и передними лапами к земле, залаял, срываясь на подвизг. Сейн бросил в него листьями, которые сгрёб охапкой — те не долетели, рассыпались ярким веером, но щенка это не смутило, он принялся гоняться за ними, а потом напал на ботинок Сейна. Мальчишка возмутился и хотел сгрести щенка, но тот отпрыгнул и хитро, с тыла, атаковал второй ботинок.

— Ола, ты вот как?! — закричал Сейн. — Ну берегись!..

...Раскидав руки и ноги и тяжело, весело дыша, Сейн лежал на листьях прогалинки и щурился в небо. Подошёл Враг, вздохнул и плюхнулся рядом, устроив морду на животе своего хозяина. Пёс был счастлив. Нашёлся Хозяин, про которого рассказывала мать и к которому она собиралась отвести своих щенят, когда они как следует подрастут. Но не успела, не смогла — щенок не хотел вспоминать страшного, от чего спасся он один и с трудом: ядовитого воздуха, прорвавшегося в нору, которую мать стала углублять. Тот воздух хитро прятался, пока не стало поздно остерегаться (1.). Он один долго искал Хозяина, облик которого и запах которого передала мать, в лесу, потом погнался за каким-то зверьком, упал под землю и чуть не умер от страха — и тут появился Хозяин и спас его. Хозяин был совсем молодой, быстрый, смелый, от него пахло весельем и здоровьем. Правда, самую капельку смущало, что запах был всё-таки не совсем такой, какой щенок ожидал встретить, было в Хозяине что-то немного странное. Но всё-таки это не казалось важным.

1.Бродячие собаки (скорей всего, уцелевшие во время уничтожения какого-то населённого пункта) стали жертвой химического нейкельского боеприпаса. Закладки таких штук встречались достаточно часто и нередко становились неприятными сюрпризами даже для поисковых собак, от которых нейкельцы свои закладки специально маскировали.

— Ну — пойдём, — Сейн сел, опять потрепал уши щенка. Тот упал на спину и заболтал лапами, глядя просительно-лукаво: почеши! — Пойдём, пойдём, — поторопил сторк, не понявший просьбы пса, и тот, не очень-то расстроившись, вскочил на лапы и всем своим видом показал: пойдём! Стоило Сейну, подобрав пакет с грибами, двинуться, как щенок помчался вперёд, временами взлаивая, потом принял ответственный и суровый вид и потрусил в нескольких шагах впереди мальчишки, то нюхая землю, то дёргая высоко поднятым носом...

...Дядя Толя ничего не сказал, когда Сейн появился со щенком (а сторк этого немного опасался). Лишь уже перед тем, как ложиться спать, спросил Сейна, вошедшего с улицы — щенок устроился на крыльце и внутрь заходить не пожелал, лёг, уткнув нос в хвост, вид у него при этом был вполне довольный:

— Заберёшь его с собой? Смотри, теперь не бросай. Собак бросать — хуже нет такого...

— Заберу с собой? — Сейн отправился мыть руки, оттуда через незакрытую дверь сказал: — Заберу, конечно. Только вот куда? Я слышал, что Арк-Келан оставят туземцам. Туда я не смогу вернуться. Разве что как мститель (1.).

1.Подобная практика в первые 25-30 лет после окончания П.Г.В. была настолько распространена, что несколько планет, получивших свободу из рук землян, попросились обратно в подчинение Сторкада, предпочитая этот привычный путь постоянной угрозе налётов сторкадских корсаров, которые уже даже не грабили, а просто разоряли всё, что могли и успевали. Но Арк-Келана среди них не было.

— Ваш Род жил только на Арк-Келане? — Дядя Толя накрывал на стол.

— Нет, — Сейн вошёл в комнату, снимая куртку. — Но это была моя родная планета... Я грибов принёс, вот. До завтра пропадут же?

Лесник иронично хмыкнул от такого прозрачного намёка. Пожал плечами:

— Ну чисть. Пожарим, однако...

— Вот так всегда, — вздохнул Сейн. — Я же есть хочу.

— Грибы пропадут, — ехидно заметил лесник и накрыл плотным тканевым колпаком чайник. — Ладно, паря. Бери нож, вдвоём быстро справимся...

...Работа и правда шла быстро. Дядя Толя молчал, явно о чём-то думая, потом неожиданно повторил:

— Ты его не бросай. Я про щенка этого. Ты его назвал?

— Назвал, — с вызовом ответил Сейн. — Враг.

— Как? А... — лесник покачал головой с лёгкой усмешкой. — Хорошее имя... Нельзя бросать собак. Знаешь... это было, когда мы пытались отстоять Шилд (1.). Шли бои за Камелот, за столицу. Это именно там я был ранен, может, потому и уцелел, эвакуировали. Я тогда был капитаном... Мы прятались там, в развалинах. И сражались с нэйкельцами. Искать было трудно, они сперва попробовали и бросили. Жара, пожары, много переходов, завалы... Но это только сперва бросили. А потом... потом... Потом нэйкельцы стали ловить собак.

1. 11-я планета ?Орла (Альтаир). Колония Англо-Саксонской Империи. Официально пала в октябре 20-го г. П.Г.В. Освобождена в мае 22-го г. П.Г.В.

— Собак? — напрягся Сейн.

— Да, собак... — кивнул лесник. Он ловко работал ножом, глядя в стену, не на руки. — Много же было потерявшихся собак. Так вот они поймают собаку и терзают где-нибудь около прохода в подвалы. А она... я раньше думал, что они только рычат, лают или там воют, скулят. Короче, а она кричит. Слышно же. И ребятишки слышат, которые с нами прятались, там их много оставалось. Эх, паря-паря... это вот был — ужас... И просто жалко, и вообще... а потом кто-то свою по голосу узнал. И ещё несколько случаев...

— И? — Сейн старательно чистил грибы, убеждая себя, что, если не смотреть на пальцы, то можно порезаться.

— И что... Мы следили. Даже связывали. Уводили подальше, уши затыкали... запирали... А они всё равно... И убегали. Прямо к этим... жабам в лапы. Ну и, наверное, кто-то не выдержал и выдал. Убегали-то почти всегда младшие. Им жалко, и всё. Никакие доводы не действуют — жалко... и всё. Кто-то выкрасть хотел, кто-то говорил, что попросит, чтобы не мучили собак, они же поймут, если хорошо попросить... что если надо — пусть просто убивают, а не так... делают... — у лесника было странное лицо. Непонятно какое. Странное, и всё тут... — И всё совсем. Накрыли нас. Я чудом спасся. Не хотел я спасаться, взрывом засыпало. Потом откопался, потом меня Коты (1.) подобрали. А ещё потом... — он повёл вверх правый угол рта. — Я же потом часто видел, что сделали с теми, кого поймали. У некоторых уже от них самих ничего не осталось. Только оболочка, да и то иногда изуродованная. И это хорошо было. Было и хуже. Экс-пе-ри-мен-ти-ро-ва-ли, — он выговорил это слово с какой-то тяжкой натугой, как будто тянул упругий и неподатливый длинный гвоздь из грубой доски. — Я почему-то больше про собак думал. Про то, как они ждали: вот сейчас хозяева придут и спасут. Кончится мучение, кончится страх... А хозяева или совсем не приходили... или тоже... так же, как собаки. Друг у друга на глазах.

1.Имеются в виду солдаты "частной армии" графа Кобэма "Бойцовый кот". Именно они обеспечивали спасение с Шилда последней волны беженцев и раненых, а позже составили основу партизанского движения на планете.

— А потом? — голос Сейна был тих, как шорох ветерка в листве под утро.

— А потом мы их не брали в плен, — ответил Дядя Толя. — И, наверное, казались им чудищами. Монстрами. Я не знаю, кем. Потому что они часто просились в плен, они очень боятся физической смерти, и они же разумные, у них разум вполне познаваемый нами... Так вот, они просились, а мы их не брали. Не могли. Я хотел. Правда хотел, чтобы всё было по военному закону, понимаешь, по чести. Хотел, а потом вспоминал... что видел, — это он вытолкнул с усилием, — и как-то так получалось, что не брались... Уже на Сельговии опомнился, как будто выздоровел. Вот такие, однако, дела, паря.

Грохнул отлетевший табурет. Брошенный Сейном нож вонзился — не задрожав даже, с такой силой мальчишка его запустил — в дверь.

— Это... неправильно! — выкрикнул мальчишка, и на крыльце по-настоящему свирепо залаял и ударил телом в дверь Враг. — Мы сторки! Мы не джаго! Мы не нэйкельцы! Мы не делали ничего этого! Почему вы говорите мне это?!

— Потому что вы подготовили эту войну, — спокойно сказал Дядя Толя, продолжая ловко, вслепую, чистить грибы и глядя на стоящего перед ним мальчишку. — Подготовили её и собирались в конечном счёте оказаться единственными победителями. Как обычно. Скажи, что это не так, скажи, что я не прав. И больше не услышишь от меня ничего такого.

Сейн, тяжело, хрипло дыша, настежь распахнул дверь, схватил в объятья опрометью бросившегося внутрь щенка и стал его ласкать, тычась лицом в морду (Враг с наслаждением пустил в ход язык) и загривок.

— Я никогда не соглашусь, никогда не примирюсь с вами, — не поворачиваясь, сказал мальчишка. — Я знаю, что вы правы. Я не слепой и не дурак, я вижу это. Но это ничего не значит. Мой друг предложил мне не так давно быть с ним вместе. Узнавать про вас как можно больше, чтобы не ошибиться в следующий раз и уничтожить вас вместе с вашей правотой. Я думал. Я сомневался и колебался. Теперь я знаю, что я соглашусь, — он повернулся, пристально глядя на чистящего грибы лесника. — Берегитесь. Мы вырастем, мы изучим вас и мы вас истребим. У Народа есть всё время Вселенной. Вы верно сказали — будет, как обычно. Мы победим. Узнаем о вас всё — и победим вас.

— Может быть, когда вы узнаете о нас всё — у вас отпадёт охота нас побеждать, — Дядя Толя потянулся. — Нож-то, однако, вынь из двери и давай чисть, а то у меня уже спина не разгибается. Старость не радость, паря...

— Вам опять плохо? — встревожился Сейн, выпихивая щенка за дверь и закрывая её. — Я сам дочищу, а вы отдохните...

— Вдвоём управимся, — улыбнулся лесник.

* * *

В день, когда выпал первый снег, стало известно, что в наступающем году пленных, скорее всего, будут менять. Война ещё шла, но по сути всё было уже ясно. Тем более, что формально они и пленными-то не были — "перемещённые" или "интернированные лица", называлось это у землян. Хотя трудно было поверить, что Сторкад пойдёт на мир, и об этом в лагере спорили яростно, еле удерживаясь на грани непроизносимых оскорблений. Чаще всего говорили о том, что все согласны сидеть в лагере всю жизнь, лишь бы Сторкад не сдавался. Но говорили и о том, что после Сельговии на сторону Земли стали переходить союзники Альянса, и сам Альянс трещит по швам, а потери настолько велики, что просто некого ставить в строй — земляне же перерезали все пути сообщений в космосе и теперь просто неспешно добивают тут и там очаги сопротивления, всё ближе и ближе подходя к материнским планетам Альянса...

В этот же день было заявлено, что пайки увеличиваются, а дети до 10 (по земному возрасту) лет переводятся на нормы питания и обеспечения, приравненные к таковым у их земных ровесников.

И в тот же день явившаяся делегация пионеров посёлка предложила своим ровесникам из лагеря "расширить программу" до обычных спортивных соревнований. Разумеется, с рукопашным боем.

Сторки решили согласиться...

...Снег быстро растаял, оставив после себя сырость. А со снегом, могло показаться, растаяли и последние листья на деревьях. Лес стоял голый и унылый, и Сейн шагал по дороге, чавкая по грязи высокими ботинками и размышляя о неожиданном — что он уже давно не видел земного мальчишку. С того самого осеннего дня, как нашёл Врага. Не — не то, чтобы очень давно, но порядочно. И это почему-то беспокоило.

Враг между тем носился вокруг, рылся тут и там, что-то приносил хозяину... Дядя Толя рассказал Сейну, как надо обращаться с собаками, и, хотя многое в этом показалось мальчишке странным, он очень ответственно отнёсся к воспитанию быстро растущего питомца. Враг в самом деле сильно вырос и выглядел почти как взрослые овчарки, только в голосе и поведении было ещё много от обычного щенка. Но вот Враг насторожился, замер на месте, глядя по дороге вперёд, коротко бумкнул нутром (он умел издавать самые разные звуки, очень разнообразные — вот и сейчас это был не лай, не визг, не скулёж, не рычание, а именно какое-то негромкое внутреннее "бум", предупреждающее такое...) и, оглянувшись на юного хозяина, занял место у правой ноги Сейна.

Чутьё зверя оказалось превосходнейшим. Прошло ещё сколько-то времени, и впереди появился земной знакомый Сейна. "Похоже, с ним всё в порядке," — отметил Сейн с облегчением. И тронул сперва загривок Врага, а потом — своё колено.

— Ух! — вырвалось у мальчишки-землянина, который ещё издалека замедлил шаг. Не отрываясь, он смотрел на Врага, только что не спотыкался.

— Привет, — небрежно и без акцента бросил Сейн, проходя мимо. Земной мальчишка провожал Сейна завистливым взглядом — сторк буквально ощущал его, этот взгляд, гордо выпрямленной спиной между лопатками. Враг, как настоящий взрослый пёс, трусил рядом, глядя прямо перед собой, и Сейн касался его коленкой. Только когда землянин скрылся из глаз, Сейн подхватил Врага за передние лапы и стал под его протестующий лай отплясывать на тропинке...

... — Тебе тут звонили, — сказал, как ни в чём не бывало, Дядя Толя, когда Сейн сунул нос на конюшню с докладом о своём прибытии. Щенок всунулся следом — уровнем ниже — с уважением и интересом глядя на лошадь.

— Кто?! — изумился, даже отшатнувшись обратно наружу, Сейн. Лесник пожал плечами:

— Мальчишка какой-то, с утра с самого. Видео не включил. Спрашивал, что с тобой и куда ты делся, ну я и сказал, что ты в лагере с родными. Он сразу отключился.

— А... — Сейн не нашёлся, что сказать, хотя сразу догадался, о ком идёт речь. Ему почему-то стало очень хорошо. А Дядя Толя в последний раз провёл щёткой по конской спине, полюбовался, отшагнув немного, на дело своих рук и сказал:

— Так, ну вот что. Давай-ка, однако, собирайся, полетим на то озеро, лес немного почистим. Как на это смотришь?

* * *

Восьмой лагерь для интернированных лиц опустел окончательно вскоре после победы Земли в Первой Галактической Войне. Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн ещё до этого события вернулся на территорию Сторкада с матерью и младшими детьми и Врагом. С 42 г. Галактической Эры (по счёту Земли) он был в числе трёх Глав постоянно действующего так называемого Исследовательского Совета, фактически — спецслужбы, направленной исключительно против Земли (ещё одним из Глав был Туизз кен ло Радард токк Туизз ап мит Туизз). Война, названная на Земле 1-й Сторкианской (70-71 г.г. Г.Э.), несмотря на первые большие успехи, окончилась для Сторкада неудачей, как и 2-я Сторкианская война (100 г. Г.Э.). После этого Исследовательский Совет был распущен, Сейн кен ло Сейн токк Сейн ап мит Сейн в одиночку отправился в космос на своей личной яхте "Враг". Больше он никогда не ступал на поверхность ни одной из известных планет.

"Враг" перестал откликаться на контрольные запросы в 136 г. Г.Э. ...

...Лесник Анатолий Сергеевич Бражнин женился через год после описываемых в повести событий — на женщине с двумя детьми. Ещё трое детей родились у супругов позже, а двоих сирот они усыновили, когда на Зелёный Шар вернулась большая партия беженцев.