Младший. В тени отца

— Там, все плохо, Кабан, — "Петя-Пятачок" в старших классах незаметно трансформировалось в "Кабан" и намертво прилипло ко мне, исключение составлял только Сашка со своим "мин херц", — Мать у нее в Екатеринодаре в больнице, брат — наш ровесник — в кадетском корпусе, она уже с месяц одна живет, а подошла пора за дом платить. И, главное — взнос, сука, последний, а не внесешь — дом отберут. Приставы уже на низком старте. И, сука, все всё понимают, а помочь никто не может, — почти сплюнул он последнюю фразу.

Санчос сам был из бедной семьи, поэтому Машкины проблемы принял близко к сердцу.

— Когда ей взнос платить? Мать-то не отпустят к тому времени? — Машкина мать все-таки взрослый человек, должна была подготовиться.

— Мать выпишут, дай бог, через месяц, у ней что-то серьезное. И, сука, наверняка все их накопления больница съест, знаешь же порядок цен! А платить послезавтра.

— Н-да... а офицерское собрание, касса взаимопомощи там?.. она же капитанская дочка?

— Будь здесь мать — могла бы обратиться, а Машка... — Он с досадой махнул рукой, — Отцовские друзья вместе с ним полегли, новых офицеров она скорее всего не знает, а у них своих забот хватает. Где-то перехватить, опять же, мала еще, никто ей таких денег не даст.

— Ясно...

Что делать — непонятно. Вариант первый, самый простой — дать денег. Тогда сразу вопрос — а с чего бы? Кто мне эта Машка? Вот обратись ко мне тот же Санчос — ну, может и не все пятьсот, но дал бы. Санчос — человек полезный, в друзья не набивается, место знает. Свою пятерку сегодня честно заработал.

Посеребренная монета сверкнула в воздухе и скрылась, ловко подхваченная мальчишеской рукой.

Дать взаймы? А чем она отдавать будет? Не тем же, чем предложила! Мне — только свистни — такие девки на зов сбегутся! И обойдутся гораздо дешевле.

Попробовать помочь через отца? Ну, допустим, через какой-то его фонд можно было бы попытаться. Только где гарантия, что завтра не набежит сто таких Машек? И эти сто, получив от ворот поворот, они же искренне проклинать нас будут и новые слухи распускать. Да и Машке тогда здесь не жить: это по всей империи мой отец — великий артефактор и изобретатель, а в нашем маленьком городке он, прежде всего, растлитель малолетних, к нам даже ни одна местная женщина в прислуги до сих пор не идет. И плевать всем, что он на той студентке женился, что жили они много лет душа в душу! Пустобрехи только после гибели матери немного угомонились, когда увидели, как он переменился. В общем, гнилой это вариант.

И что тогда остается?

Вот если бы она могла заработать...

— Не знаешь, руки у нее тем концом приделаны? — спросил у терпеливо ожидающего Санчоса.

— В смысле?

— Шить-вышивать умеет?

Давно уже была одна задумка, а теперь и отца удивить хотелось, но все упиралось в умение вышивать. Аглая, она с иглами немного не то творила, а тех одноклассниц и девушек, с которыми я водился, белошвейками никак назвать нельзя, мы их для другого звали.

— Умеет, ее поделки на последней ярмарке влёт разошлись, — уверенно ответил мальчишка. Чем был ценен Санчос, так это тем, что если брался узнавать информацию, то делал это основательно.

— Залови-ка ты мне ее после уроков, — на вопрос в глазах девятиклассника решил пояснить, — Работу ей предложу.

— Сюда же? — подросток окинул взглядом пустой класс, где мы с ним расположились.

— Ну, давай сюда, — и еще одна монета поменяла хозяина.

Судя по помятому виду Санчоса и растрепанному Машки, процесс залавливания они оба поняли как-то не так. При виде меня девчонка сжалась, но попытки вырваться из класса прекратила, скукожившись, как воробей, за партой.

— Кабан, с тебя еще пятак как минимум, это не девка, это фурия какая-то! — возмутился проныра, потирая расцарапанную щеку.

— Петр Петрович, вы все же решились? — дрожащим голоском спросила моя персональная катастрофа.

— Брысь! — Сашка Панин, он же Санчо Панса, он же Санчос, получив новую монету (всего рубль, больше — перебьется, я не виноват в его неумении объяснять), деликатно прикрыл дверь со стороны коридора.

— Значит так, кра...савица! — привычное обращение к девушкам на Машке сбойнуло, — Твои сомнительные прелести меня не интересуют. Но ты, говорят, хороша в другом.

Машкины глаза, и так не маленькие, еще больше округлились, а об красное лицо можно было смело зажигать спички.

— В-в-в чем?

— Вышить серебряной проволокой узор сумеешь? Точно по кальке, никакой отсебятины?

— Су-сумею... — почти справилась с собой она.

— Тогда держи, — выложил перед ней пять вожделенных бумажек, — Это предоплата. Как заработала — это не тайна, любому можешь говорить. А вот какой именно узор... — добавил в голос угрозы.

— Я поняла! — Машка, это несчастье, бросилась хватать меня за руки, такое ощущение — целовать полезла, едва успел отдернуть.

— Дура! ...нулась?! — я отшатнулся от нее, как от прокаженной. Определенно, она плохо на меня влияет: как ни встречу — матерюсь. — Утром, как в прошлый раз, заброшу вещи и образец. Разместишь там, где скажу! Скопируешь кому-то — урою, поняла?!

— Поняла, Петр Петрович! Все сделаю! Точь-в-точь!

— Вот и отлично! Деньги спрячь! А будут допытываться — смело отвечай: я тебя нанял по итогам весенней ярмарки!

Злость немного притупила фраза Санчоса, отскочившего от двери в момент, когда я ее распахнул, убираясь подальше от этой ненормальной.

— Кабан! — окликнул он меня, — Кабан, ты — человек!

Оттопыренный средний палец стал ему ответом.

Глава 3.

Ой-ё! Как же болела голова!

Ни к какой Машке утром я, понятное дело, не поехал — слишком хорошо спраздновал Сашкин день рождения.

Отец при виде меня, такого помятого, только покачал головой:

— Кажется, кто-то совсем забросил тренировки...

Да, забросил! Выторговав себе отсутствие надзирателей, я постепенно охладел к своей безумной идее сбежать, во что бы то ни стало. Безумной, потому что дальше побега я ни разу не загадывал. И чем бы жил дальше? На что? Эта мысль почему-то тогда не приходила в голову.

А еще, с моими карманными деньгами... шоколадка тут, мороженка там, бутылка пива, косячок... они еще не оставили след на моем теле, но отжаться столько же раз, что и в четырнадцать, я, пожалуй, вряд ли бы сегодня отжался. Не сказать, чтобы весь такой проникся, но что-то в словах отца определенно было.

"Завтра... Завтра встану, как раз к Машке заеду, и сделаю зарядку... И пить с завтрашнего дня — ни-ни... Только сегодня, глоток пивка, ради здоровья... Нет, завтра еще разок, у Санчоса день рождения, ребята не поймут, но с понедельника точно ни-ни!" Успокоив себя этими мыслями, обреченно настроился на головомойку, но ее не последовало. Отец, повздыхав, заперся в мастерской, а Николай, накрыв поздний завтрак, укоризненно глянул и удалился по своим делам.

"И всё?.."

Весь день не находил себе места. Мысленно приводил аргументы в свою защиту, додумывал реплики отца, сам же на них себе отвечал... Паршивый денек в итоге выдался. Избавившись от головной боли, еще раз проверил схему рун на узоре, который собирался отдать в работу Машке. Ошибок не нашел, все-таки цепочки я не первый раз просчитывал. Серебряная черненая проволока — для незаметности — уже давно была заготовлена, оставалось только отобрать одежду. После недолгих раздумий отложил хорошо зарекомендовавшую себя в недавней аварии кожаную куртку — они еще долго из моды не выйдут, и пару черных джинс — тоже вполне универсальный прикид.

По мощности защита даже близко не переплюнет отцовскую — слишком разные у нас с ним весовые категории в мастерстве. Да и то, что руны выйдут не сплошные литые — тоже много значит. Зато в теории придуманная схема заряд накапливать должна раза в два быстрее, и кроме защиты там еще кое-что вложено. Отцу точно понравится.

Весна уверенно шла к лету. С отцом снова помирился, вернее оба сделали вид, что ничего не было, но на новые откровения развести его пока не получалось. Запомнился только один разговор, но он касался не столько его, сколько меня.

— Странно! — заявил я, заполняя силой одну из цепочек отцовского проекта.

— Что случилось? Что-то не так? — всполошился отец.

— Все так! Просто думал — в два приема придется, а хватило целиком заполнить.

Как и любой маг, свою силу я холил и лелеял. А размер собственного резерва знал до третьего знака после запятой — иногда и эти крохи много значили. И мне никак не могло хватить того, что было, на активируемую рунную связку. Но хватило.

— Добрые дела? — непонятно к чему спросил отец.

— А?

— Кого-то спас от смерти? — всё так же загадочно переспросил он.

— Э-э-э... — долго перебирал, но на ум ничто не пришло.

Отец, отложив инструменты, потянулся и уселся в свое любимое кресло:

— Сделаем перерыв, — он сладко похрустел шеей, разминая затекшие мышцы. — Упражнения делаешь?

— Делаю, конечно! Но там же не может быть рывком! По тысячной в месяц, но никак не единицы!

— Есть еще одна возможность... — отец, склонив голову, задумчиво смотрел на меня, словно оценивая.

— И какая же?! — я распахнул глаза, потому что увеличение резерва было моей заветной мечтой.

Отец показательно заметным жестом включил "глушилку" — артефакт, отсекающий любую возможность подслушать разговор. Поскольку этот был им собственноручно изготовлен и установлен, можно гарантировать — действительно любую. То есть ценность информации зашкаливала.

— Еще в тридцатые годы была популярна одна теория. Теория "добродетели"...

— Знаю! — перебил я его, — проходили в школе! Кружок Бейшко и всё такое. Типа: делайте добрые дела, и будет вам счастье и рост резерва! С точки зрения сегодняшней науки — ахинея полная!

— Я читал учебник, спасибо. Но давай всё же примем за факт, что в теории энергий я разбираюсь малость получше составителей детских учебников, — на этом высказывании он иронично усмехнулся, — а с Бейшко был даже лично знаком и состоял в том самом кружке. Это сейчас Эрика Андреевича выставляют ни пойми кем, а в мое время его считали гением.

— Теория же не оправдалась! — все равно влез с возражением, по-прежнему оперируя догмами из известного всем курса истории.

— Не совсем. Сейчас, по прошествии стольких лет, я считаю, что фундаментальной ошибкой его учения был упор на эту пресловутую благодарность, упомянутую во всех источниках. Во-первых, как ни печально, но фактически очень мало кто испытывает искреннюю благодарность к своим спасителям. Люди эгоистичны. Хотя нет, немного неправильно выразился: обычно испытывают, но недостаточную — их "спасибо" не дотягивает до того, чтобы встряхнуть мироздание. Для этого нужны сотни тысяч таких "спасибо". И это если люди нормальные, а то ведь еще очень часто встречаются такие, которые считают, что им все должны. Я очень надеюсь, что со временем ты научишься их различать. Во-вторых, на мой взгляд, Бейшко вообще неправильно применил термин "благодарность" к описываемому явлению. Это понятие, как мне кажется, ближе к вере. К истовой, фанатичной. И обязательно адресной. Не знаю, обращал ли ты внимание, но все личные клейма старых мастеров включают в себя полное имя и фамилию, моё в том числе. Будешь когда-нибудь заказывать — обязательно имей в виду. Это, кстати, одна из причин, почему тебя тоже зовут Петром, а вовсе не потому, что я влюблен в звук собственного имени. И, в-третьих, когда готовили посмертное издание, тех записей в доме Эрика Андреевича так и не нашли, но в своем кругу мы неоднократно этот вопрос обсуждали: для роста резерва действенней всего чужое посмертное благословление. И я подозреваю, что его убили только для того, чтобы он так и не сформулировал во всеуслышание этот последний постулат. Как бы ни утверждали, что напали на него случайные грабители.

— По твоей логике, когда люди умирают с лозунгом "За веру! За царя! За отечество!" — это самый верный путь для усиления способностей императора! — выпалил я на его слова.

— Приятно удивлен, — наклонив голову, отец снова изучающе прошелся взглядом по мне, — Чтобы додуматься до этого вывода, мне потребовалось около двух лет.

Пораженно вскинулся — ткнул пальцем в небо, а попал в яблочко.

— В тридцатые у Бейшко было много последователей. Но когда пришло понимание, что метод срабатывает далеко не всегда, даже наоборот — исключительно редко, многие от него отреклись. Сам понимаешь: если творить добро не по велению души, а в расчете на корысть, то разочарование наступит быстро. Еще раз повторюсь: люди — эгоисты. К тому же есть несколько ограничений на этом пути: во-первых, всё та же адресность. Истово благодаря кого-то или умирая во имя кого-то, человек должен иметь в виду конкретную личность, а не абстрактную высшую справедливость или мир во всем мире. Во-вторых, потенциальный рост резерва не бесконечен. На наше счастье правящая династия стара и сильна, чтобы пользоваться этой уловкой, иначе бы мы не вылезали из войн. И, в-третьих...

Отец отвлекся, потому что Николай забарабанил в дверь.

— Петр Исаевич, к вам посетитель!

— Потом как-нибудь поговорим еще. Просто знай: иногда добрые дела воздаются сторицей и не в загробном мире. Поэтому, если можешь кому-то помочь, лучше помоги.

Май с июнем — это не только последние месяцы учебы, это еще и контрольные с экзаменами. За оценки я особо не волновался — все же учителя помнили, кто попечитель школы, и уж на четверку всегда меня вытягивали. Но тут вдруг закусило, захотелось доказать что сам по себе что-то стою, да и вступительные в университет принимать на общих основаниях будут. Отец наверняка своему другу напишет, но лучше и самому постараться.

Оглянуться не успел, а уже стою в строю таких же выпускников с аттестатом, разглядывая бумажный вкладыш. Неплохо, в общем-то. Оценки я и так знал, но приятно было посмотреть на листок, где четверок с пятерками было где-то поровну.

— Мин херц! Загудим?!! — хлопнул по спине Сашка, отвлекая от мыслей.

— На выпускном? — скуксился я, — Под бдительным оком директрисы? Ты сам-то веришь?

— А мы после! Девки сессию тоже сдали, завтра звали отметить это дело! Мадемуазель Антонина просила передать, что соскучилась! — заговорщицки подмигнул он.

— Ха, тогда и нормально подготовиться успеем!

Как мы гуляли! Не чета унылому выпускному балу, с которого наша компашка слиняла сразу же, как только стало можно.

— Ребята! — Пьяно хохотал я, поливая всех вокруг струей шампанского, — Ребята, я вас всех люблю! Вы самые!

— Самые! — соглашался Сашка, обнимая и целуя сразу двух девушек, — Мин херц! За нас! За нашу дружбу!

— Кабан! — кричали мне из другого угла, — Кабан, иди к нам!

Общага медучилища гуляла вместе с нами, отмечая конец сессии и скорый отъезд на каникулы. Веселье било через край. Я не помню, с кем целовался, не помню, чье тело раздевал, всё смешалось в дыму, алкоголе и ритме музыки. К трем ночи лишь самые стойкие оставались на ногах, и я вместе с ними, увы!

В четырнадцать, собираясь дать отцу слово, я чуть было сдуру не произнес: "Всегда ночевать дома". Слава богу, отец умнее меня, и переформулировал клятву по-другому: "Спать дома по возможности" и поставил граничное условие: "До конца июня последнего школьного года", то есть этого. Тоже весьма жесткое ограничение, без его ясно выраженного разрешения я не мог ни с ребятами в поход сходить (а он не позволил ни разу), ни куда-то надолго отлучиться. Лишь однажды за все два года он согласился отпустить на трехдневную экскурсию в Екатеринодар, и то класс кроме педагогов сопровождали Вершинин и Коняев, полностью похоронив все надежды оторваться вдали от родителей.