Венец Венеры

Зубриков точно знал: за ним придут обязательно, поэтому был готов:

— За нами придут и те и другие. Вопрос слишком важный. Захотят они всё у вас выведать, раскрыть нашу касту и опозорить перед всей Венецией, — хмыкнул Пачино.

— Да ладно тебе, Аль! Первое правило касты: никому не говорить о касте баловней Смерти. Я запомнил, — улыбнулся Марко.

— Какой же ты болван, Марко, — усмехнулся Никколо. — Ты не простой парень, за тобой следят постоянно, кто-то из ваших знакомых вас предаст. Всех нас предаст. Крыса есть всегда, — уверенно отметил Николашка.

— Что ты себе позволяешь, рагаццо! Ты вообще, если сел за один стол с господами — сиди тихо и не вякай, — взорвался Марко, которого немного напрягало присутствие этого отмороженного и жутковатого телохранителя Аля.

На этот взрыв эмоция атланты никак не прореагировали, переглянулись, и слово взял Ник:

— Ты точно болван, Марко Морозини. Я кто, по-твоему, такой? Я не раб, я не мальчик на побегушках — не "рагаццо", я не слуга Алю Пачино, я не телохранитель ему. Я его друг и нам классно вместе всякие штуки проворачивать.

— Марко, ты вообще смотришь, но не видишь. Посмотри на Никколо, он что, похож на слугу? Он когда-нибудь вел себя подобно слуге? Посмотри, Марко, — предложил ему Аль, тоном внимательного и заботливого педагога.

И Марко посмотрел, и увидел то, что как-то не бросалось в глаза. И подумал он, что этот Никколо, действительно всегда вел себя незаметно, и с достоинством, была в нем грация знатного человека. Просто, находясь в тени яркого апулийца, Никколо всем навел впечатление о себе, как о телохранителе, молчаливом слуге. А с чего все взяли, что он слуга? И вообще! А кто из них главный? Морозини ошарашился этой мыслью. И так и брякнул:

— А кто из вас двоих главный?

— Он, — спокойно и твердо, не задумываясь ни на секунду, ответил Ник и указал на своего легата.

— Я, — с улыбкой согласился Лешка. — Ты не парься, Марко. Тебе я не главный. Мы с тобой равны, потому что мы — каста! А Ник не из касты, хотя он славный баловень Смерти! Он реально её фаворит, я в этом уверен.

— Есть такое, Аль, — согласился с ним Николас. — Мне иногда снятся странные сны. Я разговариваю с некоей дамой, и она слишком необычна, чтобы быть Мадонной. Возможно это и древняя богиня. Ты ничего никогда мне не говори на эту тему. Это только моё.

Марко поразился тону парня: слова прозвучали твердо, с достоинством и полной уверенностью — как он сказал, так и будет. И Пачино согласился сразу же:

— Правильное решение, Николас. Только так. Ты Марко тоже не лезь ко мне с подобным моментом. Это очень интимное. Это только твое, когда ты с божественным общаешься. Впрочем, к исповеди это не относится. Хотя я на исповеди не все секреты выкладываю. Про касту я никогда не расскажу ни одному священнику. Это не его дело.

— Вот оно как, — усмехнулся Марко, который тоже не все свои секретики рассказывал на исповеди. Ему все больше нравилось то, во что он ввязался и втягивал своих друзей.

Будет весело, будет здорово, они еще покажут Венеции фигу и каццо! Он от отца слышал это ругательство, которое обозначало вагину и яйца, этакий "полный трах-тиби-дох"! Он уважительно кивнул Никколо. — Ты, действительно не тот, за кого тебя легко принять. А ты хорош!

— Благодарю, фаворит, ты тоже неплох. А станешь много лучше, — согласился с ним Никколо и про себя усмехнулся: "Все вы станете лучше, или мы вам глотки перережем, свиньям рабовладельцам проклятым".

Точку в беседе поставил Пачино, вставая из-за стола:

— Ну, что? Перекусили слегка. Сил поднабрались, пора и по девочкам! Ты как, Марко, еще сегодня не насытился. Не дотла тебя спалила твоя партнерша?

— О, по девочкам будет классно. Вот скажи мне Аль, как фаворит фавориту — ты почему куртизанок не жалуешь? — Марко задал вопрос, который всех мучил давно.

— Там все непросто, Морозини, — улыбнулся ему Лешка. — Если серьезно, так вы дурью маетесь. Я про ваших отцов. Не мое это — пиписьками меряться, обвешивая свою подружку побрякушками. Прикольней надо жить, замысловатей золотом сорить — всем чтобы было весело и задумчиво. Я вот над дожем подшутить думаю. С подарком на день рождения. Все всё знают, всем уже весело — даже сам Франческо похохатывает в предвкушении, как треснет меня по спине тросточкой попочесалкой — но будет славная замута. А девчонок в золото одевать — это как свиньям бросать жемчуг. И есть момент неуважения к вашим матерям. Тонко все, Марко. Венеция потрясающий город — непросто всё. Нарвусь на ту, что меня с ног сшибет и на колени захочется упасть — базара нет, торг неуместен — золотом осыплю. А пока — глупости всё это. Промеж ног все они одинаково устроены. А жару задать девки из путто могут покруче, чем ваши куртизанки. Пошли, запалим! И пусть ночь пылает!

И они отправились зажигать. И той ночью они оторвались славно. И все заметили — Пачино сошелся с Морозини — это неспроста. Что-то будет, грядет что-то возмутительное, эти двое были всем известны своими проделками. А когда вместе решили сообразить безобразия... Двух таких шутников будет трудно вынести, ох, держись Венеция: два буффона, два бурлона это фига всем законам.

Глава 6 Никого не трогаю, починяю примус. Кот Бегемот

Арестовывать Лешку прибыли две бравые команды на паре лодок — как он и предвкушал, полный набор: и арсеналли и ди нотти. Молодой Аль Пачино не сопротивлялся, только усмехнулся и спокойно проследовал за венецианскими полицаями. Николашка остался дома, не стоило ему отвлекаться, он с новыми знакомыми соображал на тему, как крысу будут вылавливать.

Молодые венецианцы время от времени бросали планы строить и тупо начинали танцевать твист-тарантеллу, танец их зацепил, все больше и больше хотелось танцевать. Ко всему в доме Аль Пачино оказалась постоянная вахта из трех девчонок путтан, готовых и подставить, что клиент захочет, и компанию составить в танце. Простенький твист все они могли заделать.

А вот Николашка показывал ребятам настоящий мастер класс. В Атлантиде твист все умели вертеть, но предпочтение отдавали рок-н-роллу, причем именно спортивному танцу, когда требуется ловкая партнерша, чтобы с ней можно было выкрутасы двигать самые головокружительные. Сами попаданцы не умели толком танцевать рок-н-ролл. Но как-то присели, подняли вопрос культуры танца и признали: надо! Надо знать и уметь это дело, потому что есть в этом некий смысл великий. Танец имел значение в эти времена, на танце можно было и погореть, и приобрести знатные бонусы. И в плане культуры и искусства танец был явлением прикольным и весомым. Так и повелось: вечерами у костра не только пели, но и плясали. Маленькие атланты с детства отплясывали разные танцы: от брейка до вальса, куда уж тут без рок-н-ролла и твиста!

Чем пленяли все города этого времени? Тем, что они маленькие были! Дела в них удобно было вести. Пачино за полчаса довезли до дворца дожей, и он вступил на путь провинившегося — отправился на суд быстрый и скорый, и, несомненно, справедливый. Готов он был к этому своему визиту в местный "дворец правосудия" и вообще "всеобщую администрацию всех служб и всех управлений" — дворец дожей был универсальным правительственным учреждением Венеции, в нем было очень много разных комнаток, в которых решались абсолютно все бюрократические вопросы Серениссимы. Дворцом дожей это величественное здание называлось потому, что все дожи Сиятельнейшей, получив должность, переезжали жить в этот дворец, и жили в нем до самой смерти, в паре шагов от места работы, очень, очень удобно для высокого поста.

Войдя через южные ворота во внутренний двор — несколько этажей ажурных галерей — Аль не сразу направился по своим делам, а первым делом остановился и отвесил полный достоинства короткий поклон в сторону Северного крыла дворца. В нем располагались личные апартаменты любого дожа. Полюбовался на украшения статуями знаменитых людей и философов, кивнул и статуям архангелов, по углам этой части здания — архангелы символизировали мир, войну и торговлю, то есть основные занятия венецианцев. Неизменный столбик с венецианским львом — символом города под покровительством святого Марка — вызвал очередную улыбку у него. Зубриков находил смешным этот символ: лев с книжкой, это как мартышка с автоматом, как кот с лопатой — нелепо и бредово, и чуть-чуть смешно.

Прежде чем ступить на лестницу Гигантов, Лешка покосился на знаменитые львиные морды и искаженные лица с отверстиями в стенах. Это были не украшения, а замаскированные ящики для сбора доносов: Совет Десяти, избиравшийся на год, и постоянно изобличающий государственных преступников, работал с любыми "документами". Правда, к рассмотрению принимались только доносы за подписью составителя и свидетелей. Надо сказать, что стены с так называемыми "львиными глотками" в которые можно было незаметно кинуть донос, пользовалось большой популярностью у граждан Серениссимы — любили они кляузничать и ратовать за справедливость и порядок в своем городе. Все правильно — сам себе работу не найдешь — тебе такую службу подкинут, что волком взвоешь. А так — все здорово — написал донос, потом по нему работать и работать, разбираясь с тонкостями: кто виноват и что делать.

Во внутренние помещения с галереи дворца вела позолоченная шикарная широкая лестница, пройти по которой без особого распоряжения могли только члены Большого совета, чьи фамилии были вписаны в Золотую книгу, хранящуюся в комнате под этой лестницей. Лестницу украшали две большие статуи, слева — Геркулес, убивающий Лернейскую гидру, а справа — Атлант, поддерживающий небесный свод.

Зубриков ухмыльнулся довольный: " Хе-хе, уважаете старых героев торгаши, непросто вам будет меня прижать, сами по уши в античных суевериях живете!" Не спеша, поднялся и вошел внутрь дворца.

Первый зал, куда попадал визитер — Пурпурный. Пурпур — традиционный цвет власти и могущества, и в этом зале ожидали выхода дожа прокураторы — должностные лица, занимавшиеся вопросами содержания зданий и носившие пурпурные одежды. Стены и потолок помещения были богато отделаны белой с позолотой лепниной, мраморный камин украшало шикарное изображение льва-ботана. Зубриков уже был в этом зале, по знакомству получил возможность глянуть на внутренние богатства дворца. Более всего его поразил прикол: украшать потолки! Вот уж был полный бред — стены украшать это вроде бы нормально — стоишь, ждешь, любуешься красивыми штуками. А на потолки лепить картины... в чем прикол? Ведь никак не приблизишься, чтобы рассмотреть подробно детали, оставалось воскликнуть огорченно: "Отчего люди не летают так, как птицы?" — и сетовать на отсутствие в эти времена биноклей, позволяющих не упустить всякие мелкие детали.

Залов во дворце дожей было огромное количество, Лешку вели не спеша, давая осознать ему, что он мелкая песчинка перед необъятным морем величия и значимости Сиятельной Венеции. Стены коридоров были уже украшены картинами — надо признать работы были простенькие и невнятные, не впечатляли того, кто репродукции Рафаэля видел: а поклонники Мадонны её Сикстинский образ всегда в голове и душе держат — одна из уникальнейших картин человечества. Про Боттичелли умолчим — Зубриков был фанат Боттичелли, картины этого дядьки ему очень нравились, понятно, что на всякого чудака довольно простоты, а что может быть проще, чем созерцание обнаженной красотки Афродиты-Венеры. О, как мил этот допустимый уровень порнографии для подростков — это величаво, это было приятно, в школе такие картинки рассматривать.

В стенах были много окон, узковатых, имеющих понятное военное-оборонное назначение — для отстрела нападающих на дворец — но был и момент эстетический, толковый психологический ход. Из окон открывался вид на крыши домов Венеции, который создавал приятный контраст и баланс пониманию — жизнь горожан внизу, а здесь работают те, кто решают, кто власть имеют. Зацени также богатство Венеции — это тебе не простенькие крыши домов, что дрожат под тяжестью дней — бойся провинившийся, сегодня припекут тебя угольками, если сочтут виновным!

И вот они пришли. Как и всякого вредного вонючку и хулигашку Пачино решили поставить в угол! Его подвели к углу одной из зал и все остановились, потому что угол уже был занят! Но не другой мелкий мерзавец там наказанный стоял, вовсе нет — в углу стоял шкаф. Это был непростой шкаф, это была Буссола.

Знаменитая потайная дверь "Буссола", замаскированная под деревянный шкаф и ведущая в комнаты трех глав "Совета десяти" и инквизиторов заставила Зубрикова остановиться перед этим "шкафом" и переспросить с видом дурачка: "Мне в шкаф?" Один из арсеналотти посмотрел на него подозрительно, и не сразу ответил, будто решал вопрос: "Этот гаденыш, он что, издевается? Ах, нет, это же вонючка Пачино — он недавно заявился в нашу милую Венецию. Совсем тупой, понаехали тут! Все им объяснять надо дикарям!" И страж порядка солидно и негромко пояснил виновнику переполоха:

— Буссола. Замаскированная дверь в зал, в котором судят провинившихся перед Серениссимой.

— Замаскированная дверь, — выдохнул Пачино, выпучив глаза, и стал мямлить. — Как это хитро! Как это умно и дальновидно. Мне всегда дедушка, упокой Святая Фаину его душу, говорил: "Хочешь что-то сохранить — поклади в шкаф". Дедушка не любил слово "положить", говорил, что "от него воняет вонью лжи". А какая донна там наверху — это же древняя богиня правосудия!

Вершину шкафа украшала искусно выполненная фигура богини Фемиды — всё при ней было: и меч карающий, и весы, чтобы грехи и вину подсудимого взвешивать, и повязка на глазах. Кстати, эта повязка была неким пунктиком для дурачков. Если вдуматься, в чем её смысл? Ага, как же — я глаза завязала, я вас не вижу, и всех сужу одинаково справедливо, и равномерно всем отвешу трендюлей по вине каждого. Ага, ищи дурачка, верить в такой бред. Как она узнает вину? Глаза завязала — значит, прочитать по бумажке всякие там следовательские протоколы она не сможет. И по морде физиономии подсудимого она ничего не увидит, если она упертая фанатка теории Чезаре Ламброзо, который всех шокировал идеями на тему: "Преступниками уже рождаются. У преступников даже морда с детства прохиндейская и сразу выдает человечка с гнусным будущим". Вот как она увидит, Фемида эта, если глаза завязала? А уши она себе не заткнула восковыми пробочками, как хитроумный Одиссей? Тогда какой смысл в этих выпендрёжках? По слуху сразу узнаешь — кто перед тобой, имя же назовут обвиняемого! Тьфу, Фемида эта — довольно хитрая тетка была, очень хитрая — она только притворялась простушкой, мол не волнуйтесь, я слепая, не бойтесь я слабенькая — я вас не больно покараю, я вас не сильно осужу — не верил Зубриков в такие притворяшки. Поэтому он улыбнулся Деве правосудия, и удивил всех стражников, когда отвесил ей глубокий поклон — не в его положении было пренебрегать старыми богами. Хитрую интригу он замутил, коварную, гнусную своей двуличностью и хитропопством. А потом и вовсе они выпали в осадок, когда и шкафу Пачино отвесил поклончик, и выдал фразу вовсе глуповатую: "Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твой молчаливый призыв к плодотворной работе не ослабевал в течение ста лет, поддерживая — сквозь слезы — в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания!"