Моя Валуа

Лувр был самым западным замком, прямо у берега Сены и считался в свое время неприступной крепостью. Построили его в месте, прозванном 'Люпара' от латинского 'люпус', которое обозначало в древности место обитания волков.

Построен замок был крепко, века выстоял. Никакие короли в нем, конечно же, не жили — там было тесно и все заточено для ведения военных действий. Но спустя пару сотен лет, одному королю понадобилось найти место для хранения 'своих игрушек' — накопилось всяких трофеев и прочего барахла у французских королей. И вот тогда Лувр чуток подкрасили, перестроили, облагородили — никакого рококо, но капельку барокко ухитрились устроить.

Четкий замок, превратился в несуразный, но надежный склад. Как всегда, когда штатские лезут в хозяйство военных — пиджаки и на дуло танка догадаются бантик повязать. И будут надрываться, уверяя, что отвлечение внимания — это дело полезное, это по науке побеждать, 'удивил — победил' — они такие, штатские, все хитропопые и 'самые умные на свете'.

Обороне Парижа все эти фокусы во вред не пошли — к тому времени и викинги окультурились, и город разросся так, что стену пришлось возводить новую, в метрах трехстах от Лувра вдоль Сены, у самой окраины леса. Тогда поставили Лесную башню и мощные ворота Сен-Оноре. А замок Лувр превратился в тыловое укрепление, и порядка в нем стало меньше. Там еще какой-то скандал был — однажды парижане на тогдашнего короля ополчились: 'Нехороший ты король! Вот Филиппок был хороший! Тот деньги загребал, так хоть стены строил, и сокровища привез из крестового похода. И реликвии привез. А твои где реликвии? Хомяк ненасытный, все ему мало налогов — бей его парижане!' Короли Франции традиционно жили в самом укрепленном и недоступном для наглецов и бунтарей месте — на острове Сите — где и возникло первое поселение в глубокой древности. Островок был небольшой, всего пару мостов и там можно было отсидеться в обороне. Тогда тот король по течению быстро дунул в Лувр — там метров пятьсот всего было плыть по течению — и спрятался. А Лувр это вам, буржуа парижане, крепость, а не дворец какой. Там ров, за ним стены в двадцать метров с башнями двадцатипятиметровыми, и все это просто и солидно — стоит квадрат сто на сто метров стен четырехметровых шириной — и по периметру на высоту десять метров ни окна, ни дверей — голимые крепкие стены, с которых так удобно постреливать из арбалетов во всяких идиотов и неблагодарных свиней горожан. Король тот отсиделся с родными в обороне, буржуи быстро смекнули. что надо мириться. сдаваться под топор, а кому и бежать к врагам французского королевства, проклиная свою неудачу и нерасторопливость — не сумели хомяка схватить — все, пиши пропало, всем будет 'ай-яй-яй'.

Тогда тот король навсегда остался в Лувре — и замок изрядно подкрасили, поломали все военные полезности — в стенах пробили окна, добавили башенок, флигелей. За стенами стояла большая главная башня — тридцать один метр и один сантиметр высотой — ровно шестнадцать туазов. Донжон был славный, со своим рвом и мосточком — в нем можно было отсидеться, главное подвалы набить припасами стрел, арбалетных болтов и провизии иметь побольше. А после смерти того короля, его наследник плюнул на неудобства проживания в бывшей военной крепости, и опять вернулся на остров во дворец. Так и стоял Лувр, никому не нужный, ветшал потихоньку. Зубриков покачал головой, когда его увидел: 'Тут одна косметичка в гору золота обойдется. Ладно, чего не сделаешь ради полезной женщины'.

Потом он долго парился, пока не сбагрил все дела на старого Дженкинса. В хозяйствовании европейцев было сложно разобраться, если ты не умел соотносить всякие разные стандарты. У французов, англичан, и всех других европейцев были невнятные, разные меры длины, и веса, и всего прочего. Французы выдумали свои меры для всего на свете, и был у них такой 'туаз'. Слово 'туаз' произошло от латинского tendere — 'вытягивать', в основе меры лежит расстояние между кончиками пальцев вытянутых рук человека — метр и девяносто четыре сантиметра. Ринат однажды глубокомысленно заметил, что люди раньше не были коротышками, как некоторые заблуждаются. Расстояние между кончиками пальцев вытянутых рук человека, действительно, в среднем равно высоте человека. Так что, под метра два были французики, когда свой 'туаз' выдумывали. Попаданцы не спорили — люди были нормальные, высоких много, но и средние по высоте встречались и коротышки. Наверное, здесь дело было в понтах и зазнайстве, на тему: 'Наш туаз подлинней двух ваших ярдов будет, вот и утритесь англичашки сопливые'. А англичане смеялись в ответ: 'Наш ярд равен расстоянию от кончика носа Его Величества до кончика среднего пальца вытянутой в сторону руки! Наш ярд благороднейшего происхождения, не вам на него равняться со своими общепринятыми 'шмазами-туазами', свинтусы французские'. 'Свиниками' французов давно дразнили за выражение согласия: 'уи', что по-французски значило 'да'.

Дженкинс — 'человек-бэрримор' — невозмутимый, седой патриарх, спокойно принял взнос в казну королевы 'на благоустройство резиденции'. И работа закипела! Это было очень важно.

Никто Катрин Валуа не ждал обратно. Никому она была не нужна. Впрочем, она никому и не мешала. Интриганы покивали глубокомысленно на тему, что можно будет замутить пару интриг хитрых с бывшей принцессой. Да и как мать короля английского она может пригодиться. Вполне благосклонно французы приняли Валуа — своя, родная, парижская принцесса. А вот потом надо было подкупать электорат, и Зубриков знал — опыт был — стройка это жуткое дело, затратное, настоящее культурное достижение цивилизации — наука! Архитектура это как космонавтика, только на Земле — ошибок не прощает. Это жутко, это больно — доверить постройку дома какому-нибудь мерзавцу, плохо понимающему в архитектуре, а потом ночью пережить крушение — и половина родных погибает при этом — жуть!

Архитектура — это родное, это кровное, от этого слово 'кров', крыша над головой — Лешка понимал, масонство уважал, денежки припас на этот случай. Парижане с радостью ухватились за возможность осеребриться и озолотиться за счет принцессы Катрин. Все сделались счастливы. А больше всех — Зубриков, который первым делом заказал побелку стен Лувра. При этом он тщательно все вызнал у мастера строителя, и остался вполне удовлетворен, олифу и поваренную соль мастера уже подмешивали к извести, для большего сопротивления дождям и прочим осадкам.

Скоро Лувр внешне выглядел как невеста. Но замок не особо выделялся на фоне остальных дворцов. Скорее он стал выделяться именно несуразностью — слишком он был грубоват, прост, не было в нем деликатности, выпендрежности и красоты гражданского строения. Но это было дело поправимое. Просто Лешке понравился чердак на главной башне! И сносить донжон, он пока не собирался. Да и невозможно это было. По велению великого короля построено — не ему, графу итальянскому, лезть своими хотелками в такое дело. Вот станет Валуа королевой, выселить ее можно будет куда подальше, а там и выпросить себе Лувр в вечное пользование. И вот тогда можно будет перестраивать Лувр, как душе будет угодно.

Главное было сделано — в замке постоянно кипела работа. Сначала местные каменщики накинулись на главную башню и привели ее в порядок. Когда человек двести приступают к объекту всего пятнадцать метров диаметром и тридцать один метр высотой — да, с девятиэтажку, но ведь не толстое, — это не смешно, это быстро, уверено и ловко можно все начать, и кончить за недельку. Там всего пять этажей было: четыре приличных залы, и одна менее приличная, и подвалы с чердаком. Шуршали строители бодро: трубы чистили, водостоки туалетов чистили, наводили красоту и порядок. Катрин Валуа пять дней наносила визиты своим родственникам, век бы их не видеть. Матушка её мариновала двое суток — старая грымза все пыталась распознать что-нибудь полезное для себя и выгадать, как можно доченьку использовать к своей пользе. Бургундские родственники и представители братика-дофина тоже требовали оказать им внимание. Английское представительство возглавлял славный Джон Ланкастер, первый герцог Бедфорд, третий сын короля Англии Генриха четвертого, регент Франции от имени своего племянника, малыша Гарри шестого. Малыш Гарри стал камнем преткновения на этом этапе столетней войны. На время все успокоились. Никаких мощных военных операций не было после перемирия и свадьбы принцессы Катрин и короля Генриха пятого. Но мальчик-то родился — и стал носителем крови двух королевских родов. И тогда мирные интриганы и политиканы взяли свое. На время военных отстранили от власти — езжайте, сражайтесь, турниры турнирьте, но не шалите громко — не мешайте умным людям дела вести. В рамках перемирия было достойно, нормально вести военные операции и походы против друг друга — это всегда прикрывалось феодальными заморочками и старыми спорами.

Катрин Валуа похлопотала лицом, везде была принята со вниманием и вежливостью. Она имела хороший статус, странный статус. В минус ей было то, что она не была заботливой мамой. Но! Любой здравомыслящий человек понимал — бедную девочку лишили радости материнства — допустить французскую принцессу к воспитанию английского короля... ага, еще шотландскую и валлийскую подруг ей в придачу.

Репутация Катрин тоже было странной — в Англии жили бедней, чем на материке, скромней, прижимистей. Там она своими желаниями следить за модой, быть женщиной раздражала. А во Франции все были рады — новая клиентка приехала! Вся в маму — Изабелла была великая королева, отлично соответствовала супругу Безумному Карлу, она родила много детей, сыновей и дочек, она обожала балы, украшения, искусство, любовников, охоту, она светила французам. Был у нее грешок, она была Баварка, и всегда лезла в политику. Не всегда удачно разыгрываются партии в этом деле. Но она выжила, ее не отравили, не убили — она жила и продолжала мутить воду. И там было где мутить.

О коронации малыша Гарри все помалкивали. Война сейчас вообще стала отдаленной перспективой — всех оглоушила дерзкая агрессия Атлантиды, захватившей Корнуолл, уничтожившей хороший отряд дворянства Англии и Франции. Все понимали — это нечто, с чем стоит разобраться. Но мерзавцы атланты не хотели вести дела как цивилизованные люди! Все было не просто медленно, а недопустимо медленно. В Саутгемптоне, Лондоне потирали лапки от удовольствия: посольства и представительства европейских властей ждали очереди, аудиенции с представителями Атлантиды. Англичане интриговали, имели прибыль и притихли — с атлантами можно жить, нужно подкрасться к ним ближе, время точит камень, поживем — увидим.

Вот и сложилась во Франции ситуация всех устраивающая, кроме жителей коронных земель. Французского короля не было. Бургундец — отжимал в свою пользу. Юг поддерживал Дофина — наследника, Карла, который не спешил предъявлять права на корону. Это война! Это серьезно. Пока желание начать войну не складывалось у арманьяков, они были заняты своим делом — отделиться от Франции и жить своим миром, с отличными, вековыми контактами с югом Европы: Кастилия, Арагон, Италия — пфи, Франция, кому они нужны эти северяне! Хватит, покоролевствовали над всей страной — до войны дело довели, которой нет конца и краю. У арманьяков была своя правда, своя судьба, своя страна, свои деньги, свои армии и своя древняя кровь, королевская кровь. Дофин вообще не понимал толком — как ему быть. Но корона Франции и Париж его вообще не привлекали. Более того, его оскорбили, опозорили на всю Европу. Бургундцы и англичане тогда провернули шикарную интригу. И в итоге сама королева, его мать признала, что Карл — незаконнорожденный! У него вообще нет прав на корону. Это было сильным ударом. Наследник тогда уехал в Арагон, подлечить нервы, там его и охмурили — Арагон был большой империей. Нашли и на французского дофина ключики, печеньки и планы.

Смутно было во Франции. Но спокойно. Пока в Париж не приехали Катрин Валуа и Лешка Зубриков.

Глава 3 'Скатертью, скатертью дальний путь стелется. И упирается прямо в...' Александр Тимофеевский

'ВОРЫ СПЁРЛИ ТЕРНОВЫЙ ВЕНЕЦ ИСУСА?!' — Заорал во весь голос Лешка. Он почувствовал странное ощущение. Потрясающая наглость и дурдом: смешно и удивительно. Слямзить терновый венец! Во уроды! Пипец, нахалы.

Паук, гран-капон, избранный главой грабителей и воров, рассмеялся над выражением лица Лешки:

— Мы многое что можем. Но до Шороха всем ворам Парижа далеко, всем вместе взятым. Шорох — легенда. Два века прошло, а слухи о нем не умерли.

— Обнести собор Богоматери это сильно, — согласился Лешка. — Это надо яйца стальные иметь.

— Хорошо сказал, — кивнул ему коротышка Сак.

Мишеля нашли в мешке, подкинутого младенца ко входу в переулок двора Жюссак, он и вырос в главаря нищих, и ходил в мешке, странный он был. Красивое лицо на низкорослом, коренастом теле. Зубриков сразу подумал, что Мишель явно благородных кровей. И такое случается в Париже.

— Итак, вы соглашаетесь помочь мне в деле благоустройства Двора. Взамен желаете, чтобы я нашел терновый венец Иисуса, который украл легендарный Шорох и спрятал где-то в Париже. Это нереально.

— Почему? Ты ловкий, ты атлант. Мы искали, все Дворы ищут венец. Тайно ищут, — успокоила его Аннюи Жюссак, гран-мамочка над всеми шлюхами.

Лешку сначала удивило, что в совет Двора вошла шлюха. Это оказалась блондинка с зелеными глазами, которая намеревалась проверить этого пройдоху по-своему. И уже проверила. Но сейчас в ее лице не было ни черточки выражения флирта, соблазнения и прочих женских уловок. Аннюи — Ангел Ночи — даже имени своего не имела, точнее — скрывала, те еще ведьмы были эти 'мамочки'. Все гран-ма, во всех Дворах имели одно имя — 'Аннюи', менялись только вторые имена, обозначающие семью, в которой верховодит дамочка.

— А вот допустим, только допустим, я найду святой Венец, — усмехнулся Лешка. — А вам он зачем? Вас же всех удавят за него. Такое не скроешь.

— Ух, ты! А у вас, атлантов, как я погляжу, есть опыт в сокрытии реликвий, — погрозил ему тощим пальцем Трики, главарь 'погорельцев.

— У нас много чего есть. В Атлантиде всё есть. Хотя, нет, это я не оттуда брякнул.

— Принц у нас потешный, — улыбнулся мэтр Форнель. — Никак не поймешь, толи он ловок как Шорох, толи 'дурак с кресла бряк'.

— Не надо меня в ваши принцы возводить, — поморщился Лешка. — Без обид, Мишель, но мне претит нищета. Не хочу быть принцем нищих, и вообще я не принимаю этого. Бедность не порок, нищета — порочна. Мендикусы — нищие всех мастей, что 'духом', что 'кошелем' — просто лентяи и балбесы. Трудиться надо. Хороший нищий — мертвый нищий. Извини, Мешок, это я не про квизеров, просто на тему: в могилу с собой ничего не возьмешь. На том свете всё... сложно там, однако.

— Что вы за люди такие... — старый мастер, гран-уба Форнель пригладил бороду, нервничал он. — Фоминизм ваш я понять не могу.

— Ты фоминист? — вдруг спросила Аннюи.

— Конечно, — сразу брякнул Лешка, совершенно спокойно, непроизвольно и честно. С верой он сроднился, там все перепуталось, переплелось в этой паутине лжи, выдумок, почтения перед мудростью пережившей века, и просто искренняя симпатия была у Лешки к идеям святого Фомы.