— Слушай, Куцый! — заныл Ленивец. — Отстань ты от меня! Лучше ключ от замка на ящике дай. Я им поиграюсь и обратно тебе верну. Зачем тебе замок на ящике? А вдруг ключ потеряешь, а гречка внутри ящика вздуется? Пропадет же хавка, жалко!
— Не пропадет, — угрюмо заметил Куцый и спрятал ключ на шнурке за ворот. — И не потеряю... Я на крышу бункера вылезу. Хочу на придурка поближе посмотреть.
— Да чего на него смотреть? — вовсе выкатил слезы на щеки Ленивец. — Он же придурок!
— Интересно, — бросил Куцый, прихватил ружье и полез в люк.
Неудобно с ружьем лезть, длинное оно. Длиннее, чем сам Куцый. Но без ружья боязно. Понятно, что всего в ружье два патрона, но два патрона лучше, чем ни одного. Вот в ружье у Ленивца ни одного патрона не осталось, хотя и ружье у него покороче, и патроны туда не по одному вставляются, а магазином. Но Ленивец, по слухам, года три назад на мертвяка охотился, тогда и патрон потратил. И как ему только Кудр голову за патрон не оторвал? Их же отыскать еще труднее, чем банки консервные...
Вылез Куцый на бруствер, а потом и на крышу бункера перебрался. На лужу застывшего металла садиться не стал: солнце палит, нагрелась лужа — и ватные штаны от ожога не спасут. Эх, был бы у него бинокль, как у Мякиша, в подробностях бы придурка рассмотрел! А так только и видит, что симметрии в нем нет. Ноги, правда, две, и руки две, а колпак на голове — без симметрии. С одной стороны гладкий, а с другой торчит что-то вроде навеса над крыльцом в сторожке. И глаз у придурка нет, вместо них что-то черное, и блестит. А рот-то у него есть? Есть, вроде. Чего ж он молчит тогда? Панкрат говорил, что иногда придурки очень даже связные слова говорят, но поддаваться им нельзя. Правда, если что понятное говорят, то надо Кудра звать, а если непонятное, то лучше гнать их, куда подальше. Или под шутиху их подвести.
— Икьюзвэайгот?
Ну, точно, гнать нужно подальше. Под шутиху бы его, но нет шутих, как назло. Мало их, когда солнце палит, мало. Вот в дождь — самые шутихи. А в солнце другая пакость, кожа слезает. Куцый, конечно, тряпицу на голову накинул, рукава у рубахи приспустил, но рассиживаться на крыше бункера не след, надо прогнать придурка.
— Иди! — крикнул ему Куцый и рукой махнул вправо, в сторону минного поля: кто знает, вдруг там еще мины остались?
— Ботинки на нем посмотри, ботинки! — заорал из бункера Ленивец.
— Айдидандэстэдювэай? — вновь подал голос придурок.
— Бормочет еще что-то, пес! — выругался Куцый и снова замахал рукой вправо. — Иди! Туда иди!
— Зэа? — протянул руку в сторону придурок. И в самом деле задрал ногу, колючую проволоку под нею пропустил, сделал шаг на минное поле.
— Айвентбайзекарэндсадденлитапиредхэ.
— Собака и то понятнее лает, — вздохнул Куцый и еще сильнее замахал рукой. — Иди-иди. И на меня. На меня давай.
— Ес, — отчего-то обрадовался придурок и побежал по минному полю. Хороший придурок, свежий. Еще не обтрепался и на солнце не обгорел. Только рожа покраснела, но кожа клочьями слезать еще не начала. И одежда пока новая: синие штаны, рубашка. Только вот рубашка плохая, с коротким рукавом. Нельзя в такой рубашке под солнцем ходить. Бежит и ведь лопочет что-то. А ботинки новые, блестят. Хорошие ботинки.
— Вэлнаайвилэксплэйнэврисинтуюайнидтукомюникейвиз...
Наступил-таки. Щелкнуло так, что сразу стало ясно, не все еще перепахали кроты, уцелела красавица. Во всю мощь рвануло, Куцый даже с бункера свалился. А когда вновь поднялся, да землю с себя стряхнул, придурка уже не было. И то сказать, тут бы никакой оживляж не помог. Да и стоило бы тратить его на придурка? Теперь, главное, пока Ленивец будет из бункера вылезать, первым до останков добраться. Идти да принюхиваться, мало ли мин могли на взвод встать?
Перешагнул Куцый через проволоку и пошел, сберегаясь, вперед. Вот рука придурка валяется. Обычная рука, в крови. Правильно говорил Панкрат, что в основном придурки ничем не отличаются от нормальных людей. Но этим-то они и опасны! "Представь себе, — говорил Панкрат, — что поселковые собаки все стали придурками. То есть перестали вилять хвостами, кости с земли подбирать и банки облизывать, а вместо этого стали разговоры с тобой разговаривать, за стол садиться и одежду носить?"
Нет, это никуда не годилось. Ладно бы еще Шарик, который у мамки под домом жил. Ну знал бы с десяток слов, и ладно, а за стол, да еще и в одежде, — не нужно такого удовольствия! Да и десяток слов лишком был: с десятком Шарик такое мог мамке рассказать, что сам Куцый бы забыл все слова сразу.
Так, вот еще одна рука, а от ног ничего не осталось. Разнесло все. Ботинки в клочья, не повезло Ленивцу. И от черных глаз тоже одни осколки, а вот колпак, вроде, уцелел. Только вымок, потому как в траншею отлетел. Однако, если этот навес не над ухом ставить, а надо лбом, то и симметрия не нарушится.
— Нет ботинок, — развел руками Куцый, возвращаясь к бункеру.
— Ладно, не зима вроде. Потерплю до следующего придурка, — вздохнул Ленивец и тут же засмеялся: — А ты, Куцый, и сам как придурок в этом колпаке!
И неделю не проходил худым Ленивец — опять на нем комбез трещит. Скоро бункер затрещит. И когда только отожраться успел? Или все-таки вскрыл ящик с гречкой?
— А ну-ка, Куцый, скажи что-нибудь, как этот придурок лопотал, я чуть не лопнул от смеха в бункере.
— Ес, — сказал Куцый и повторил еще раз. — Ес. Ес.
— Ес! — закатился от хохота Ленивец.
5. Охота на мертвяка
Странное это дело: патрон Ленивец потратил, когда петлю на ящике из ружья Куцего отстрелил, пока сам Куцый облегчаться ходил, вынул и сожрал гречку, а Кудр наказал поровну, что Куцего, что Ленивца. Заставил траншею чистить от бункера и до самой пущи. И ладно бы днем, а то ведь ночью! Днем он разбирался с обоими — у Куцего за ротозейство колпак с козырьком отнял, а Ленивцу деревянной ногой пятки отколотил. Ленивец теперь доволен, ведь пятки у него, что железо, только у Мякиша копыта крепче. Ему — что самому ходить, что по нему ходят, все едино. И Панкрат теперь симметрию Ленивцу не нарушит — два раза за один промах не бьют. Теперь вот траншею надо очистить. А что ночью можно увидеть? Только железные грибы, что по границе плеши. Светятся они по краю, словно лампы закопченные, хотя и чистые у них шляпки. Ленивцу легче, он в темноте видит, хотя кроме этого и не умеет ничего, а Куцый, мало того, что не видит ничего, да еще нос разбил, когда бежал от отхожей ямы обратно в бункер. Подумал, что застрелился Ленивец. Бежал и думал, что оживляжа нет, значит, не сможет оживить Ленивца. Был бы оживляж, пришлось бы в порты к Ленивцу лезть, поэтому хорошо, что нет оживляжа. Прибежал, а Ленивец живой сидит, и только штык ножом банку скоблит. И все равно не стал бы Куцый Ленивца закладывать, но тут как раз Мякиш заявился. А у Мякиша ничего в голове не держится, голова у него, что ладонь его с дыркой от напалма: чем крепче кулак сжимаешь, тем скорее спрятанное через дырку выскакивает. Разболтал Мякиш, Кудр тут же прискакал, и началось. Стой теперь в траншее и маши в темноте совковой лопатой. Не добросишь, с бруствера на тебя же и свалится, и ладно, если грязь. А если то, что Ленивец до отхожего места не донес?
— Поганец ты, Ленивец, — бормотал Куцый. — Так-то вроде не дурак, а как еду увидишь, ну чисто придурок!
— А ты не оставляй припасов, — скулил в ответ Ленивец. — Нельзя припасы оставлять. Еда для того, чтобы есть ее, а не для того, чтобы в ящик или в ячейку ныкать. И человек для того, чтобы еду есть. Вот еда, а вот едок, чего ныкать-то? Или сам ешь, или пусть Мякиш обратно несет. Если бы Мякиш обратно унес, сейчас бы мы в бункере с тобой сидели, кости на щелканы раскатывали. А мы вот в дерьме копаемся, траншею чистим от бункера и до утра.
— От бункера и до плеши, — поправлял Ленивца Куцый. — Кудр велел до плеши чистить.
— Я и говорю, до утра, — бормотал Ленивец. — Потому что никак мы до плеши раньше утра не успеем.
— И в дерьме я копаюсь, а не ты, — поправил Ленивца Куцый. — Дерьмо-то твое, значит, для тебя оно и не совсем дерьмо.
— Дерьмо — оно по-любому дерьмо, — не согласился Ленивец. — Оно мое вот только когда во мне, или сразу после. А чуть полежало — уже не мое, а обычное дерьмо. И мне его, тем более с водой размоченное, на бруствер закидывать никакого удовольствия нет. Тем более что у тебя, Куцый, ботинки прорезиненные, а у меня сапоги кирзовые, они воду пропускают, и теперь у меня ноги сырые.
— А ты бы не жрал чужую гречку, и ноги бы у тебя сухие были, — отвечал ему Куцый.
— А ты бы не заглядывался на Станину, и сам бы гречку ел, — бормотал Ленивец. — Тогда бы и ноги были сухие, и я бы по пяткам не получил.
— Ты же боли не чувствуешь? — поддел Ленивца Куцый.
— Я в пятках не чувствую, — признался Ленивец. — А в голове очень даже. Когда Кудр меня по пяткам бил, я головой о край бункера стучался. Очень больно было. Подумал даже, что еще пару раз ударит, я и вовсе в обморок отъеду. И что тогда делать? Оживляж же закончился!
— Да, — задумался Куцый. — А откуда Кудр оживляж берет?
— А ты не знаешь? — удивился Ленивец.
— Нет, — признался Куцый. — Ты же не рассказал мне в прошлый раз.
— А банку гречки дашь, если Мякиш еще принесет? — спросил Ленивец.
— Не, — не согласился Куцый. — Кильку дам. А гречку не дам. Она мне самому пригодится.
— Да не даст тебе Станина! — Ленивец в сердцах выпрямился, темной тушей последние ночные проблески с неба загородил. — Грудь потрогать, может, и даст, а больше — ничего. Ты бы Панкрата спросил, много ли он со Станины удовольствия получил?
— Много? — переспросил Куцый.
— Да нисколько! — плюнул Ленивец. — Думаешь, Кудр ее для себя сберегает? Она ему оживляж делает.
— Как это? — не понял Куцый.
— А так, — пожал плечами Ленивец. — В поселки бабы детей рожают, а Станина яйца откладывает. Оттого Кудр и трясется над ней. Он их на холод сразу тащит и выдерживает там. Месяц держит. Я видел сетку с яйцами, когда банки выдалбливал. Через месяц из тех яиц оживляж и получается. Понял?
— Понял, — ошарашено пролепетал Куцый. — Так она вроде как... курица?
— Какая же она курица? — не понял Ленивец. — Думаешь, курица стала бы меня по затылку колотушкой стучать? Она баба, но с яйцами. Обычная баба, только яйца несет. Нет, по-первости, когда Кудр узнал о таком деле, она еще стройной девчонкой была. Мне Мякиш по секрету рассказывал. Мякиш старый, это он только кажется молодым, а так-то он почти как Кудр. Вот Кудр и разрешил ей первое яйцо высидеть. Ну, как курица высиживает. Понятно, что она сесть на него не смогла. В ладонях носила, ныла о чем-то. Языка-то у нее с рождения нет, вот она и ныла. Улыбалась еще. А потом из яйца вылупился Панкрат.
— Кто вылупился? — не понял Куцый.
— Панкрат, кто еще, — ответил Ленивец. — А ты не знал, что ли? Ты видел, что у него пупка нет? Это потому, что он из яйца.
— Подожди! — вовсе отбросил лопату Куцый. — Но Панкрат же большой, а оживляж — маленький.
— И яйцо было маленьким, — уверил его Ленивец. — Панкрат, когда родился, вроде цыпленка оказался. Она его тоже в ладонях носила. Кормила из пипетки. Вот и выкормила на свою голову. А теперь он на нее и смотрит, как петух на курицу. Если бы не Кудр, давно бы оседлал...
— Подожди, — замотал головой Куцый, поморщившись от вони. — Но как же оживляж оживляжем сделался?
— Этого я не знаю, — вздохнул Ленивец. — Мякиш об этом не рассказывает. Но Панкрат как-то обмолвился, что этот Мякиш и сам вроде Станины, хоть и с копытами и с симметрией. И что он никакой Мякишу в его станинском деле не помощник. И что одна польза от того, что Мякиш — вроде Станины, что пихает в себя разное. А тут как раз его лихоманка скрутила, так вот он первый оживляжем и вылечился. Хотя поначалу просто яйцо у Кудра спер и холодненькое в себя пихал.
Тошнота подступила к самому горлу Куцего. Хотел тут же выворотить себя наизнанку, но не смог. Только глаза начал тереть. Не хватало еще прямо вот тут в грязной траншее уснуть! А может, ну ее, эту Станину? И не говорит ничего, только мычит. И деревянная нога у Кудра тяжелая. А у Панкрата пупка нет. В поселок надо возвращаться. Конечно, консервы — дело хорошее, но зато траншея — дело плохое.
— Ленивец, а ты почему в караульные пошел? — спросил Куцый напарника. — У тебя же отец на поселке, вроде как, кузнец? Богатый мужик.
— Бил он меня, — признался Ленивец. — Лениться не давал. А как же я не могу лениться, если я Ленивец? Вот я и ушел. Да и потом, есть еще одна причина. Только она редко повторяется.
— Ты о мертвяках, что ли? — вспомнил Куцый. Панкрат рассказывал, что Ленивец только из-за мертвяков остался. Что слаще добычи от мертвяка ничего нет. И хотя добычу от последнего мертвяка уже два года назад доели, Ленивцу до сих пор мертвячья тошнота чудится. — Тебя от мертвечины, что ли, рвет?
— Дурак! — постучал себя по голове Ленивец. — Тошнота — это знак! Перед тем, как мертвяк появляется, тошнота подступает. А потом уж никакой тошноты, только сладость.
— А еще я слышал, что мертвяки все шутихи делают, — вспомнил Куцый. — Мякиш говорил, что если бы не шутихи, то ничего и никого бы вокруг не было. Что вымерзло все кругом, а потом шутихи пошли, и все начало возвращаться. Что эти шутихи, вроде как, сита, из которых бабы брюкву в деревне сеют.
— Нашел, кого слушать! — поморщился Ленивец и едва и сам сдержал тошноту. — Нет веры человеку, который неизвестно что в себя пихает. Ты лучше скажи, Куцый: тебя, случайно, не тошнит?
— Тошнит, — признался Куцый. — И в сон клонит.
— Точно клонит? — словно окаменел Ленивец. Приподнялся, подпрыгнул, в края бруствера руками уперся, шею вытянул — откуда только ловкость образовалась? — и вдруг присел и зашептал так, словно Кудр за поворотом траншеи присел по нужде: — Тряпку, тряпку! — Ленивец бормотал и лез куда-то в карман комбеза. — Тряпку взять и помочиться на нее, да под нос, иначе уснешь и ничего не увидишь. Так меня Кудр учил. Быстро, Куцый, быстро, а то все проспишь!
— Что быстро? — не понял Куцый.
— Быстро в бункер, ружье свое с последним патроном тащи! — зашипел Ленивец. — Да на платок помочись и дыши через него, а то уснешь сейчас! Мертвяки газ в траншею пускают, чтобы мы спали и не охотились на них. Знал бы ты, Куцый, скольких я уже мертвяков проспал! Мы бы и теперь спали, но мы траншею чистим. Кудру спасибо, что траншею чистим. Кудру спасибо! Да беги же, Куцый!!!
Пулей полетел Куцый по траншее, даже прорезиненные башмаки залил. Заскочил в бункер, схватил ружье, вывалился опять в траншею и назад помчался. На бегу думал, что не охотился он никогда на мертвяка, и даже не знает, как охотиться на него потому как последнего мертвяка доели еще до того, как Куцый караульным стал. И каково это — мертвяка есть? Не будет ли его тошнить от мертвечины? Может быть, лучше на гречке и кильках остаться?
— Вот он, — прошипел Ленивец. — Не зря я эти железные грибы отстукивал. Приманил-таки!
Выглянул из траншеи Куцый, зажимая лицо вонючим платком, и чуть обратно в траншею не свалился. Впереди, в сотне шагов, на самом краю плеши, у одного из железных грибов, сидела, растопырив ноги, огромная стальная муха. Такая огромная, что размерами с бункером могла бы сравняться. Сидела и светила во все стороны глазами-огнями, лучи испускала. А возле гриба, по которому Ленивец иногда стучал, стоял то ли придурок, то ли еще кто. Шляпку железного гриба он поднял, светящееся нутро вывернул и в этом нутре копался. Ноги у него были белые, руки белые, туловище белое, а на голове словно огромный оживляж был надет — белый и матовый. И под руками, которые нутро гриба потрошили, искры мелькали и огонечки вспыхивали.
