Сказка - ложь...

Проснулся Елисей, проморгался, тщательно и подробно вспомнил разговор с девой, подумал было:

— Приснится же такое! — перевернулся на другой бок, а под подушкой чего-то есть, руку сунул — пузыречек маленький.

-Знать, не случайно приснилась ты мне, дева-краса, да только сейчас и понял я — краса твоя, она холодная, нет тепла от нее. Это от Забавушки ровно от печки греешься ласковым таким теплом, от девы-то холодом веет.

Вот и случилось в княжестве беда большая — в одночасье заболела всехняя любимица, зараз слегла, сыпью покрылася. И так-то невидная была, а в болезни-то совсем нехороша стала, да и опасаться начали, что "болезнь-то заразная поди, и не заморская ли?" — поначалу перешептывались, а потом в голос заговорили весчане, вот и пришлось Насрулле спешно уезжать, не мог он тут показывать свои тайные умения, время ещё не пришло.

-

Устин же не доехал до дому, надрался с горя да и пошел куролесить, смутно помнил события вечера.

А поутру проснулся от нестерпимой жары, непонятно где, да к спине какая-то печка привалилась. Голова трещит, жажда страшенная, и кто его к печке прислонить постарался??

Попробовал было отодвинуться, да как приклеилось к нему это горячее что-то, не открывая глаз, он аж простонал от бессилия.

-Что сладенькой мой мальчик хочет? — послышался женский голос, явно, не молодой.

-Воодицы бы! — прохрипел сладенький.

Печкою оказалась какая-то могутная бабища, Устину сначала, когда продрал глаза-то, подумалось — так-то кажется с большого похмелья. Он зажмурился, потом осторожно приоткрыл один глаз — бабища никуда не делась: в прозрачной сорочке, не скрывающей жировые складки, она была... ох, она была... безобразной горой сала.

-Тыыы ктооо?

-Я-то, ай не признал жену свою, Досифею?

-Какую такую жену, нет у меня никакой жены!

-До сегодняшней ночи — да. А счас мы с тобой венчаные супруги!

-Какие супруги? Что ты мелешь? Да ты мне в матери годишься!

-В матери — не в матери, а венчалися мы с тобой прямо ночью, ты же не стерпел до утра, на всю столицу кричал, что жениться надо немедленно!

-Я не помню, — обхватил голову руками Устин, — ничего совсем не помню. Кто ты есть, откуда взялась?

-Досифея Пичужкина я.

-Пичужкина, да скорее ты — лошадь тяжеловоз, пичужка, как же.

-Сладенькой, — резко изменила тон эта старушенция, — батюшка мой, да и я тоже, много сделали для приумножения капиталу нашего. Я, почитай, после княгинюшки нашей, Забавушки, вторая по количеству приданного в княжестве, да вот не случилось для меня жениха-то подходящего, так и уже не чаяла замуж пойти. А ты вчера, узнав размер моего приданого, сразу же потащил меня венчаться, разбудив полстолицы своими воплями возле храма. Я ведь, не смотри, что толста до безобразия, умом-то меня не обделили, дочь-то купецкая, а мы, Пичужкины, отродясь умели приумножать свои доходы. Так-то я тебе скажу — будешь примерным мужем, прекратишь пьянки-гулянки, как сыр в масле станешь кататься, а уж любить тебя начну... Но прознаю, с кем ежели хоть раз сблуднешь — разорю, последние порты отберу!

-Так ты из тех самых Пичугиных?

-Да, батюшка из фамилии нашей букву 'Ж' убрал, для солидности, я же, наоборот — оставила. Не надейся, что вывернуться сумеешь, у меня все судейские, крючкотворцы, во где, — она сжала немаленький такой кулак! — Я и поколотить смогу, зная мой буйный нрав, со мной мало кто рискует ругаться-то, так что решай — будешь ли ты мужем купчихи уважаемой или побродяжкой! А сейчас испей, сладенькой, вот, отвару-то, помогает. Батюшка иной раз на всяких разговорах-договорах лишка позволял, приходилось, вот, отваром и спасался. Я тебя не тороплю, подумай, что и как, да и обвенчаны мы с тобой уже, назад ходу нет!

-Меня же засмеют, скажут, на горе... женился.

-А и что с того? Гора своим умом батюшкины капиталы почти удвоила. Серьезные купцы завсегда прислушиваются к моему мнению-совету, давно так повелося, ежели Досифея соглашается на участие в каком-то начинании — к удаче. Мало кто знает, что ночами не сплю, считаю и прикидываю всякие варианты, и ни разу пока не ошиблась. Я не стану на тебя сильно давить, но распутства не потерплю. Про батюшку своего престарелого вспомни — я сразу же выделю деньги для его лечения на Марцаловом источнике, зело помогает водица-то, больные суставы заметно перестают ныть, особливо к непогоде, да и сестриц меньших в учение пристроим. Думай, до вечера тебе сроку! А то что старше я тебя, да толста — ребеночка рожу, сказывала мне Калина, после рождения дитяти постройнею, да и я страсть как желаю мамкою стать! Ты в учении-то большие надежды подавал, да вот закрутила тебя сладкая жизнь-то, никак невдомек тебе, что без труда капиталы-то не увеличиваются, наоборот, тают, вон, как снег. Вот тебе два варианта: или живешь уважаемым человеком — попробуй подними против меня голос хоть бы кто, или быть тебе побирушкой!

-Сразу говорю — лежать и плевать в потолок не выйдет! Забавушка, умница наша и моя первейшая советчица давно меня уговаривает делом новым заняться, да мне все рук и времени не хватало. Чужих людей в новое дело брать — себе дороже, теперь вот супруг законный имеется. Ты не переживай, многие хотели бы на Досифее, на мне то есть, ожениться — батюшкины и мои успехи, они завистникам спать не дают, а тебя-то я у Забавушки давно просила.

-Это как? — не понял Устин.

-Да знала я — приедешь в надежде дела поправить за чужой счет! А ты мне еще в те годы запал в душу-то, когда учился здесь, но мы же красивые, княжеского роду, где нам на купецкую дочь глядеть! Сейчас-то я в богатых невестах-перестарках числюсь, вот и про тебя станут толковать — женился на приданном!

-Черт его знает, — почесал в макушке Устин, — ты может меня чем опоила?

-Как же, я в той ресторации нужную сделку провернула с купцом иноземным, выходим так-то из кабинета, а ты весь расхристанный, пьянючий, с какими-то пятью хлыщами споришь о чем-то. Увидел меня и ко мне: — "А пойдешь за меня замуж?" — Эти охальники ржать давай, мне так тебя жалко стало, ведь славный вьюнош был. Подумала, что я теряю — если даже пакостником законченным окажешься — наладить успею, а хоть дите красивое рожу. Вот и решай Устин, как ты хочешь жить, в уважении или...

-Ох, сейчас я точно не в состоянии о чем-то думать, с перепою-то.

-Это поправимо, Гавриловна? Неси похмельное лечение. Я пошла по делам, лечись вот, муж венчаный!

Вошла тоже нехилая бабенка, неся на подносе два запотевших, затейливо изукрашенных, стеклянных графина:

-Испей-ка, молодец. Спервоначалу вот из этого, потом из второго, и полегчает, мозги-то просветлеют.

С трудом сдерживая стоны, Устин еле выпил горькую отраву. Потом после второго зелья, на него напал жор, он даже не ел, глотал пищу, почти не жуя, как утка. А Гавриловна все подсовывала ему еду и горестно вздыхала:

-Милай, пошто ты так себя довел-то, ведь с лица пригож да статен был?

-Да вот, — торопливо глотая, попытался оправдаться Устин, — как-то так вышло, меды хмельные весь горизонт застили!

-Ничего, милай, ничего, Досифеюшка, не смотри, что могутная, а уж кого зауважает и кто ей в подмогу-помощь случается, того она ох как ценит-уважает! Ты не морщися, присмотрися — за её толщиной душа цельная скрывается, она и строга-то по необходимости бывает, иначе сожрут завистники всякие. Ты и стань ей опорою-то! Иди пока, отоспися, как проснешься, ум-от ясным станет, тогда и порешай все. Она, Досифеюшка-то, сильно волнуется и переживает за княжну нашу светлую, народишко в открытую поговаривает — наслал этот Засрула на нашу девочку болесть лютую, понял же, что не пойдет она за него. Это ж совсем слепой надо стать, али с завязанными глазами с ним говорить, ведь страшон и снаружи, и внутри чернота одна!

-Да вроде на вид интересный?

-Что ты, — замахала руками Гавриловна, — чернота скрозь него так и прет, я смолоду таких-то вот с чернотой внутри распознать могу. Чернота, она всякая бывает, у одних вот ласковая, чисто кошка наша. А у Засрулы она, ну, навроде колючек мерзких!

Устин уснул прямо за столом и не услышал, и не почуял, как явившяся Досифея, как ребенка какого, отнесла его на руках в спальню, заботливо укрыла одеяльцем и вздохнула, глядя на спокойное, уже не такое помятое лицо супружника.

-А красив, зараза, и сейчас, вот бы сладилось чего?

Забава болела долго и шпионы, подкупленные Насруллой, исправно сообщали об этом. Не ведомо ему было, что шпионами-то стали самые верные вои княжеские, а на деньги те клятые пристроили к зданию средина ночлежные комнаты для учеников-то — все польза от паршивой овцы заморской. Забава за время болезни заметно схуднула, стала тоненькой, но знали об этом только батюшка да нянька верная.

ГЛАВА 3.

Заявился с утра к Костию разобиженный, печально-злой Васька, с узелком, привязанным на длинную палку,ну как есть сиротинка.

-Все, Костян, прошла у нас любовь с Ягусей, обьелась белены моя старуха. Никак не доходит, что Ганьке не она — молодка крашена, нужна, а сокровища ейные!

-Да ладно, откуда у нее сокровища? Сколько ее помню, юбка — заплата на заплате, космы седые в разные стороны, полтора зуба.

-Как же, я ж тебе сказывал: челюсть вставную из Беломорья привезли — зубастая, причесон навела, платье с разрезами, срамное такое, туфли — туды их, на каблуку — курьи ножки плачут, совсем весь пол истоптала. Я-то, глупой, переживал за дурищу, как бы ногу не подвернула — скачет чисто коза, пока что. А сокровища... — кот горестно вздохнул, — да, есть у нее, не, не злато-серебро и каменья драгоценные — другое. А Ганьке-то, похоже, они и нужны, да только не знает он, что волшебные вещички-то валяются как попало. Мы с ножками сколь раз разбирали, чистили, укладали по порядку, сушили. Где там! Присвистит после очередной потасовки-скандала, последнее время все с Горынычем миру не было, перероет все, раскидает, не приучена ни к чему по хозяйству-то! А вещи-то... эх, хорошему хозяину да хранить как следоват. И меч-кладенец лежит без дела, богатыри-то думают — на дне моря-окияна где-сь, как же — у ей. Вот, гляди, — Васька подал Костию мятый листок бумаги, — описали мы с курьими ножками все — не ровен час, Ганька чего сопрет, очень уж он хитро выпытывает про все, вещи-то старинные, в родных краях всегда сгодятся!

Костий, развернув листок, присвистнул:

&

-Вась, да где ж она столько всего взяла-то? -А помоложе была, где сопрет, где выпросит, где обманом, да беда в другом, ты там прочти.

Красивым, на удивление — кот ведь, — почерком с завитушками в написанном Васькой списке значились:

Скатерть-самобранка — 5 шт.— в пятнах,

ковер-самолет — 3 шт. побитый молью,

джинова лампа — 1шт. закопченая,

меч-кладенец — 1 шт. пока не заржавел,

шапка-невидимка — 5 шт. мятая, чисто тряпка половая,

сапоги-скороходы — 2 пары, ссохшиеся,

клубок — 8 шт. запутанные, оборванные,

огниво — 8 шт. — отсыревшие,

блюдечко с яблочком — 1 пара, червивое...

-Вася, — поднял Костий удивленные глаза, — разве можно так-то с предметами волшебными-то?

Васька горестно вздохнул:

-Принца ей захотелось, иноземного, а что сама некудыка, окромя хулиганства ничего и не умеет.., к порядку не приучена навовсе, хоть обругайся. Набаловал я ее за столь лет-то, ведь щец не сварит, невееста! Одно душу греет — полезла в бардак свой, ненаглядному Ганешику подарок выбрать, я ей Джинку и подсунь — негоднай, пакостный мужичишка-то, на языке мед приторнай, а пакостить горазд, драл я его когтями-то, ой, драл! Ну, вот лампу в задаток — остальное-то все в непотребстве пребывает. Я, было, совестить зачал — понятно же — старая, Ганька вон как на кикморок и русалочек поглядывает, те девки молодые, все свойское — и зубы, и волосы — не куделя, и ноги тоже. Ясно даже Дроньке — кроту почти слепому, не случится счастья-то! Но где там! Я всю жисть ей порчу! Осерчал в конец — пометил тапки дурацкие — подарок женишка-то, небось три копейки и стоют в тамошнем базаре, с загнутыми носами — ходит в их, запинывается, но подарок любимого, тьфу три раза!

-Вась, ты что... на самом деле?

-А что я, не кот? Ей наплевал в них, а Ганьке... — кот зажмурился от удовольствия, — тут я от всего своего сердца уладил, выкинуть однова придется, я когда во гневе-то, ох, и пахуч случаюсь. Она меня гнать, я узелок-то волшебный давно сготовил, с виду-то сиротский, а внутри-то — ого-го! Вот как к Забаве Елисеевне приду, в ноги поклонюся, да и попрошу все в порядок привести, она дева не простая, ей вещи волшебные все доверются. Да и слух идет, у ней кошечка имеется необычная, сим-бир-ская, ни одного кота к себе не допускает, а котятков много кто хочет таких, вот, глядишь, и оженюся! А моя-то пущай...

-Эх, Костян, обиды сколь перенес! Выскочил с узелком-то, а Ягуся и сунь ноги в тапки, да намочи ноги, прысь за мной-то, я в кусты, она свистеть, сколь раз Соловья-то корили все — ведь никто и вынести этот свист не может. Ну, думаю, Вася — вот и смертушка твоя, да Ганька и выскочи, ухи его большие в трубу завернуло, она к нему, я еле выполз да и к тебе! После такого издевательства — ни за что не вернусь, клянусь котом Баюном, предком своим!

-Костян, я вот надумал чего — учеба пока не зачалась-то, отправь-ка нас с твоим Петрусем или к дружку своему, злыдню, или вон к Апрошке-русалу, к Горынычу... — кот почесал лапой лоб, — ох, пожалуй к ему не надо. Там, вишь ли, посрамление произошло, или как твой друган Вейка слово мудреное такое скажет — афронт случился.

-Это какой же?

-Совсем ты, Костян, сплетен нашенских и не знаешь, а надо бы в курсах быть, чай, на твоем Кощeевом царстве все и держится у нас, как люди говорят — у всякой нечисти! Сами они, я давно знаю, лукавцы те еще! Сколь раз один Ванька-царевич конопатый мою... старушку облапошить сумел, пока я не обьявился и приглядывать за ей стал! Ээх, на шее своей незнамо сколь возил! — кот огорченно взмахнул лапой. — Одни гадости гадские и расстройства.

-Костян, она как в ум войдет, искать меня кинется непременно, слезьми обольется, подряхлеет враз — ой не верь — лукавство это одно!

-Так, не отвлекайся, что там у Горыныча?

-Да Мавка на свое рождение пригласила всех, моя впервой не пошла — как же Ганечку ненаглядного да к молодым — это ж козел в капусте. Ну вот, Мавка-то хитрюга, кажин год все моложе случается, в прошлом годе было сто двадцать — нонче сто девятнадцать, одна Совушка у нас с годами-то не балует, сколь есть так и говорит...

-Ганька сказывает у их все бабешки, у кого злато имеется, ринулись — как-то, слово мудреное, ну морды разглаживать — навроде вона как, горячими каменьями бельишко разгладить. Да Горынычевы головы и учудили.. две прилично себя повели, разговоры говорили, ну и увлеклися знаешь ведь, Гавраськину натуру — чуток по губам помажет, и пошла писать губерния, болтун знатной!! А полезно у людей бывать-то, сколь присказок полезных назапоминал я... А третья, младшенькая, и дотянись до бочоночка с бражкою... И ударил хмель в голову, зачала задираться, оскорблять, Мавку — поболе всех и позорила.