Орлята. 1.Мы остаёмся тут

Хилько был мокрый от пота, что, впрочем, не вызывало удивления — он пёр на себе, на одном плече, неловко, снаряжение и ещё один ККС. А в зубах держал губную гармошку (то ли ей вообще не нашлось другого места, то ли он боялся её потерять, то ли ещё что — не знаю!). Это она издавала те дикие звуки.

Да. Это было уже слишком. Я даже руку — чтобы махнуть ею — не мог поднять. А Шурка спросил, как ни в чём не бывало:

— Ты где был? — и Тревор добавил:

— А мы уж решили, что ты струсил. Хотели всю кулебяку доесть.

Хилько буквально ощетинился, только что волосы дыбом не поднял, как ёж — колючки. Выплюнул в ладонь гармошку, грохнул свой тюк наземь. И прорычал (не очень страшно, по правде сказать):

— Сами вы струсили... — но потом смутился и пояснил: — Я Уффи отвозил. Он от меня уходить не хотел ни в какую... пришлось его усыпить немножко. Я его там девчонкам одним отдал, сказал, что сейчас вернусь — и... — он вздохнул. — Не бросят, а? — умоляюще посмотрел он на нас.

Смешно. Только что все были готовы над ним посмеяться. А теперь — наперебой стали уверять, что, конечно, никто не бросит собаку и что он правильно сделал. Хилько облегчённо заулыбался, взял свою губнушку, тщательно выдул из неё слюни и победно задудел древний "Der gruene Jaegersmann" (1.) Потом до него, похоже, наконец-то дошло, что я тоже тут — и губная гармошка поперхнулась печальным писком.

1.Марш немецких егерей времён Второй Мировой войны.

— Всё равно улетать уже не на чем, — быстро сказал он с умоляющими нотками. Как будто я собирался запихать его в невесть откуда взявшийся корабль и выкинуть к чертям с оккупированной планеты, не дав принять участие в войне.

— Ну что, значит, мы остаёмся тут, — буркнул я, пожав плечами. И сам удивился тому, как хорошо стало у меня на душе после этих слов.

Дико, наверное — но, похоже, у нас у всех было хорошее настроение. Приподнятое такое... Я не сразу понял, что мы просто-напросто радуемся тому, что мы "как взрослые — без взрослых" и можем делать всё, что хотим. В сущности, нам принадлежала, наверное, вся планета.

Это был, конечно, идиотизм. Но я ни слова не сказал. Не стал прогонять это общее ощущение и сам поддался ему. Хотя теперь мне приходилось пересматривать все свои планы — нас было восемь человек, и даже переход на Синие Откосы становился проблемой, потому что мой квадр мог взять ещё максимум одного. И даже если я его разгружу (что было бы глупостью полной) — то ещё троих, не больше. А значит — это трое или даже четверо суток. Не одни, как на квадре.

С другой стороны — я не очень верил туземцам, как солдатам и бойцам. Они страдали общим для почти всех рас, находившихся под властью Альянса, пороком: были запуганы до предела. А семеро землян, пусть и мальчишек — это семеро землян. Карты, с которыми можно играть.

— Командиром будешь ты, — Шурка выпил остатки кваса. — Ты дворянин, да и настоящий офицер уже к тому же.

— Ты правда уже офицерское звание получил?! — восхитился Славка. Я кивнул, но ответил Шурке:

— Что ж, командиром, так командиром. Тогда вот первая команда — в течение получаса выходим в лес в направлении Синих Откосов. На квадре везём всё снаряжение, кроме оружия, комплекта боеприпасов и доспеха, это будет на себе. Водить все умеют?

Не умели Габо и Хилько. Я мысленно выругался — вождение квадра было заодно и способом дать отдохнуть ногам. Ну ничего, что-нибудь придумаю... ага, есть.

— Вести будем по очереди Шурка, Тимка, Улве и я. Габриэль, Хилько, Славка, Тревор — будете меняться у спарки, — я кивнул на пулемёт. — Думаю, машина потянет, а нам постоянно нужен кто-то около оружия.

— Так я ж умею вод... — начал было Славка, но я посмотрел на него долгим взглядом, и он заткнулся в самом начале тирады.

Габриэль между тем быстро черкал, неуловимым движением большого пальца меняя стержни, многоцветным карандашом в блокноте. Он хорошо умел рисовать и не отвлёкся, только локтем загораживался, даже когда все мы стали облачаться в снаряжение. В снаряжение, в котором проживём практически всю оставшуюся нам жизнь. Я огляделся, невольно вздрогнув от этой мысли. Мальчишки одевались быстро, споро, молча. С посерьёзневшими лицами. Тимка поймал мой взгляд, улыбнулся. Я — тоже, в ответ. А Габриэль наконец довольно хмыкнул и, вскочив, раскрыл блокнот разворотом к нам.

— Вот!

Все разом посмотрели на чёткий рисунок.

Двуглавый чёрный дракон, свив в петли длинный хвост, распахнув крылья и оскалив пасти в обе стороны света, сжимал в правой лапе меч, а в левой — щит с золотой свастикой. Между поднятых крыльев алели буквы:

VIRIBUS

UNITIS (1.)

1.Сила в единстве (лат.)

— Двуглавый — потому что мы тут из обеих Империй, — пояснил испанец, щёлкая карандашом. — Хорошая эмблема для отряда? — глаза испанца стали немного опасливыми и в то же время вызывающими.

Я вспомнил свои тоскливые мысли, которые посещали меня при виде собственной формы без знаков и эмблем. И кивнул первым:

— Отличная. Думаю, никто не будет против?..

...Когда мы выбрались на северную окраину, я приказал остановиться. Никто из моих... да, моих бойцов даже не запыхался — шутки шутками, но навыки какие-то у всех были. Теперь нам предстоял трёхдневный переход до базы. Но у меня оставалось ещё одно дело, и я, приказав всем остановиться, замаскировавшись, под ближайшими деревьями, двинулся по старой джагганской дороге дальше вдоль хребта. Никто не спросил меня — куда я иду. Да, впрочем, наверное все и так догадались.

До поселения анери тут было пять минут неспешного хода. И поговорить — поговорить оставалось необходимым. Для полной ясности...

...Анери не имели имён в привычном землянину понимании — точней, не имели публичных имён, которые мог узнать любой. Имя анери знала только его семья (впрочем, такое понятие включало в себя не меньше двадцати, а чаще — больше особей), а для внешнего общения существовала очень сложная система раскраски, в давние времена наносившейся на лицо, а сейчас — на налобные щитки, которые были непременной деталью костюма любого анери, вышедшего из дома. Сложной, правда, такая раскраска была только для чужака, сами анери легко её читали. Джаго, не имевшие никакого желания с этим разбираться, просто нумеровали нужных им анери, заставляя наносить номер на тот же щиток и заодно татуируя на лбу. Земляне находились в более затруднительном положении — и в ход пошли прозвища, тем более, что сами анери не имели ничего против такого положения дел.

Семён был чем-то вроде правителя области. Семёном его прозвали именно земляне, и по самой простой причине — всего лишь за семенящую походку, ни почему бы то ни было ещё. Он управлял областью и при джаго, а земляне оставили его на месте, потому что было выяснено: анери с редким упорством и изворотливостью ухитрялся защищать своих соплеменников, да ещё и сорвал немало планов джаго касательно войны.

Сейчас Семён ждал меня на гостевой площадке справа от овального входа в дом. Больше вокруг никого не было, и квадратный низкий стол покрывала белая ткань — в знак того, что он принимает меня, как частное лицо — частное лицо. Я ничего другого и не ждал, по правде сказать.

— Я знал, что вы уйдёте, — сказал он, едва я уселся и устроился удобней. В голосе Семёна — он очень хорошо говорил по-испански, анери оказалось легче всего выучить этот язык изо всех земных — не было обиды или обвинения. Он констатировал факт. — Не думай, я не виню вас. Я знал, что вы уйдёте, но подумал: пусть мы поживём как свободные хотя бы несколько лет. Теперь Хозяева вернутся и убьют нас. Может быть, всё-таки не всех. Но меня убьют точно. И я всё же рад.

— Твоя ошибка в том, что ты до сих пор называешь их Хозяевами, — тихо ответил я, наливая себе из пузатого коричневого кувшина, до смешного похожего на наши горшки, молочного цвета сока белого клёна — я его всегда любил. — Ты даже пока мы были тут, называл их так.

Семён чуть пожал плечами — у анери жестом удивления служили опущенные руки, пожимать плечами он выучился у нас:

— Я оказался прав. Просто это тяжело — родиться рабом и жить, жить, жить в рабстве. Так долго, что многие уже просто не помнили, что можно жить иначе и не верили в это. может быть, они и счастливы на самом деле. И, наверное, если бы ваше появление не было таким неожиданным, даже многие из тех, кто вам помог, не стали бы вам помогать. Если бы подумали.

— И ты? — я отпил сок.

— Не я... — Семён помедлил. — Я думал, вы все уже улетели или воюете на побережье и за горами. Тебе же ещё рано воевать на чужой земле, ведь так по вашим законам?

— Я недавно получил первый офицерский чин. Мне уже пятнадцать. Помнишь, как два года назад я праздновал тут свой день рождения? Вот и недавно отпраздновал. Наверное, последний.

— Ты не улетишь? — спросил он, и я промолчал, а он больше не стал спрашивать. Только добавил: — Не бойся, я не выдам никого из вас Хозяевам. Я уйду из жизни сегодня вечером.

— Я останусь тут и буду драться с врагом, пока буду жив, — пояснил я. Семён говорил правду о том, что собирался сделать. И я его понимал.

— Вы очень странные существа, — сказал анери медленно. Его зрачки плоско суживались и расширялись — он внимательно меня рассматривал. Повторил: — Вы очень странные существа. Но вы тоже проиграли. Хозяев не победить. Я читал книги про народы, которые пытались сделать это. Не все они были написаны Хозяевами. Некоторые писали сами же побеждённые. Писали честно.

— Я знаю, что такие народы были, — ответил я и снова отпил сока. — Но это были не люди. Я — человек.

— Вы высокомерны.

Я покачал головой, ставя стакан на ткань:

— Нет. Мы... ты знал нас столько лет, но так и не узнал. Иначе сейчас готовил бы своих сограждан к обороне. Некоторые так и сделали.

— Сопротивлявшихся убьют всех. Из остальных... наверное — не всех. Может быть, придут не только наши старые хозяева, но и их союзники. Говорят, они не все так жестоки.

Не все, подумал я. Для дайрисов любая органика — оскорбляющий ледяное величие Вселенной казус, который надо уничтожать по мере сил и возможностей. Для нэйкельцев любой чужак — забавный объект для экспериментов. А так они не жестоки, нет. Жестокость — слишком близкое человеку понятие... Ну а сторкам ваша планета вряд ли понравится. Они весьма разборчивы в этом деле, наши зеленоглазики.

Я не сказал ничего этого вслух. Сказал другое:

— Надеешься, что у твоего народа появится новый хозяин? Добрый?

— Это последняя наша надежда, — тихо ответил Семён. Меня передёрнуло внутренне от смысла этих слов и этой покорности. На долю секунды во мне вспыхнул гнев — безрассудный, яркий — на такое отношение к происходящему. Но и ему я не дал воли. Я чуть наклонился над столом и так же тихо, раздельно, произнёс:

— Мы били их много лет. В одиночку били. И ваших Хозяев, и их союзников. Мы разобьём их и снова. И вернёмся на твою планету. Не как хозяева. Мне отвратительна мысль — быть хозяином разумного существа. Понимаешь? Отвратительна.

Потом я встал.

Повернулся "кругом".

И ушёл, не оглядываясь.

Мне было жалко Семёна, жалко анери, жалко так, что я готов был остаться и принять бой тут. Но это было бы глупо...

...Ребята ждал меня там, где я приказал. Хорошо замаскировавшись, надо сказать — я не различил никого, пока навстречу мне не вышел Шурка, а остальные не зашевелились. Я махнул им рукой: "Отправляемся!" — а сам задержался ещё, глядя на наш посёлок и затянутый полуденной дымкой перевал. Там по-прежнему ещё шёл бой.

Ещё шёл...

Шурка тоже стоял рядом, держа на локте свой автомат. Глядел туда же. Я покосился на него, отрывисто, зло спросил:

— Ты-то понимаешь, что мы почти наверняка погибнем?

Шурка посмотрел теперь уже на меня — долгим внимательным взглядом. Вздохнул. Пожал плечами. Улыбнулся, посмотрел в небо. Потом — опять на меня. И наконец сказал:

— Война как-то нехорошо пошла, сам видишь. Может быть, наши восемь жизней дадут хотя бы минуту при эвакуации какой-нибудь ещё планеты. А минуты — это могут быть сотни жизней. Женщины, дети. По-моему, это хорошая мена.

Меня потрясло, как он спокойно и рассудительно это сказал.

Я мог только толкнул его в плечо и первым пойти вглубь леса — туда, где по еле заметной звериной тропе уже двигался наш отряд.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ПЁТР КУРУХУРУ.

БАРСУЧИЙ ТРАКТ.

Идут, идут и идут на барсучий лад,

Бесконечной колонной, тесно сомкнув ряды,

Разносится топот дружных когтистых лап,

Трамбующих древний хребет Уральской гряды.

Выходит один из строя - потрёпан, суров,

С коротким хвостом (похоже, кто-то отгрыз)...

— Ну что, — говорит, — Гаммельнский крысолов,

Решил и до нас добраться? Мало детей и крыс?

Вот я и думаю: "Что же сказать в ответ?"

А он смотрит мимо, как из-подо льда минтай.

— Нет, — говорю, — у меня ведь и дудочки нет -

Только свисток затоптанного мента...

Кивает, прячет нож движеньем одним -

(Не углядеть, в стычках наловчился, поди...)

Я говорю ему: — Слушай, зачем тебе снова к ним?

Разве ты знаешь, что там, в конце пути?

Он думает, головой мотает: — Нет, ни хрена...

Кажется только - хорошее-то не ждёт...

Но ты посмотри на них - это идёт страна,

Это моя страна идёт, это мой народ!

И покуда я буду в силах - с ними пойду,

И боюсь не того, кто приходит в ночи, как тать,

Но боюсь, что останусь здесь, а они - пропадут,

А вместе совсем не страшно и пропадать...

...И я смотрю на них, на него дураком дурак

(Так смотрит на курицу изделие Фаберже),

И я понимаю, что этот барсучий тракт

Когтями царапает в чёрствой моей душе.