Волчица и летающий голиаф

Девять коротких улочек сходились на центральной площади, возле игрушечно-красивой церквушки, потертого и словно бы прищуренного здания управы — и нависающей над всем этим каменной глыбы убежища. Капитан хотел спросить: часто ли гримм прорывают оборону на стенах, и часто ли приходится отсиживаться в том бункере, и кто приходит на помощь, и есть ли рация, или, может, какие патрули?

Хрен там плавал: старик дорвался до свежих ушей, и теперь грузил капитана всеми абсолютно тонкостями и подробностями ведения сельского хозяйства в условиях враждебной фауны:

— У нас кто птицей занимается, о! Не меньше десятка несушек, отдельно полста молодых петушков, чтобы заколбасить их осенью и всю зиму кушать. А чего тратить зерно и кормить мясо ползимы?

Дед прищурился мечтательно, борода встала клином над клетчатой рубашкой:

— Гуси! Если есть пруд. Едят мало дорогого зерна и много дешевой травы. Свиней невыгодно: выгнать на выпас не можем, а в стенах тесно. Много зерна на прокорм. Держим так, только для себя. Весной взяли — на первый снег забили.

Капитан и не хотел, а заинтересовался:

— Коровы сколько дают?

— Ведра два. А когда “большое молоко”, то и четыре.

Ведра здешние капитан видел, от земных они почти не отличались. Что и понятно: люди такие же, анатомия никуда не делась.

— Кормите чем?

Дед огорченно хлопнул жесткими ладонями по широким черным штанам, почесал носком правой туфли под левым коленом, спугнув наглого закатного комара:

— Травы не накосишься, сам видел. Только зерно дробленое, да овощи.

— Свиньям зерно, коровам зерно, птицам зерно, людям зерно... Сколько же тут земли?

— Ну, общее поле семью семь тысяч шагов, — гордо сказал Арвер, глядя на четкий рисунок уличных светильников. С тревогой сельчане разобрались, назначили в ночь удвоенный дозор (капитан отметил, что приказы старосты никто не оспаривал) — и так же в добром порядке возвращались по домам.

— ...Только поле не одним куском, сам видишь — горы. Где мы встретились, то верхняя делянка, там всегда суше и жарче. Ну и под кукурузу часть, коням-коровам на корм. В дождливое лето капусту сажаем, но с ней возни много.

— А что значит: общее поле? Единоличников нет?

Дед звонко шлепнул обеими ладонями по холодному парапету боевого хода:

— Хрен вас там знает, в том Вакуо. Но тут, у нас, как ты себе представляешь единоличника? Одна семья не в силах построить стену, чтобы ее урса не снес или беовульф не перескочил. Тебе просто часовых менять людей не хватит. Это же не волки! Волков-то перебил и с концами, а гримм, сколько ни бей, возрождаются. За грехи наши, не иначе.

Капитан приставил к уху ладонь:

— А что за подземный стук... Вот, сейчас!

Дед вслушался, и его лицо довольно разгладилось:

— Мой внук и зять бочки готовят. Месяц назад купил дешево, списывали бочки от масла. Ну, от машинного.

Тут капитану стало интересно:

— Из-под машинного масла?

Дед важно разгладил вышитое полотенце, которым подпоясывался по здешнему обычаю:

— В мешках мыши сожрут. Никакие кошки не спасение. Только сталь! Военные бочки, от антифриза или от масла. От масла лучше.

— Зерно в смазке хранить?

Дед улыбнулся с видом полного превосходства над городским пентюхом:

— Дно вырубается, это понятно. Потом бочка тщательно моется теплой водой, мылом. Тщательно! Главное, закраину выдраить, под ней всегда остается...

Капитан посмотрел теперь на долину. Кленовая Осень замыкала восточный перевал. Почему, интересно, село не поставит укрепление у западного перевала? Долина станет безопаснее, это же какая экономия на стене и домах-крепостях! Неширокая долинка, посреди речушка, уходящая сквозь село и горы дальше к востоку. Склоны круты для человека, но не для зверя. Наверное, поэтому и бессмысленно тратиться на затыкание перевалов — укрепление придется снабжать, чистить проезд к нему, менять в нем людей. А гримм придут напрямик через лесистые склоны: ограждающие горы не поднимаются до снеговой полосы, на округлых верхушках тоже густая щетка деревьев... Камчатку напоминает, вот. Сопки, между сопками долины, на дне долин речки, в речках дорогая красная рыба — законная добыча черных, мелких и злющих камчатских медведей.

Уж лучше бы и правда медведи, чем эти, визгливые... Бобро-доски. Борбатоски... Даже камень-переводчик не смог подобрать слово, так и передал, по звукам.

— ... Вытираешь отрубями насухо. Самый главный секрет! После отрубей запахов нет, насыпай чего хошь. А, ну и не забудь закраину молотком загнуть, чтобы сам руки не порвал. Вот! А вырубленное дно крышкой будет. Накрыл — и никаких мышей. Даже недосушенное зерно, сразу с поля, у меня в таких бочках ни разу не пропадало. Видать, малая бочка. Порция высохнуть успевает.

— Что, и недостатков нет?

Дед зевнул:

— Как не быть. Бочки от масла, внутри не крашено. На улице ржавеют мигом. День, два — роса внутри осела — и привет... Пошли уже, поужинаем, да и спать определю тебя.

— А купил бочки в городе?

— Все шутишь? Отсюда до города тебе всего патронташа не хватит.

Капитан машинально вспомнил остаток патронов: сто девяносто два — и прослушал кусок объяснения. Но дед не заметил, увлеченно повествуя свежему собеседнику:

— Кто ездил в столицу, говорят, вблизи нее жить куда проще. Гримм тоже ходят, они, паскуды, только во снах не ходят... Но там рядом знаменитая Академия Бикон, великий ректор Озпин, знаменитая Глинда Гудвич, вот кино тебе покажем, сам узнаешь. Курсанты-охотнички, правда, опытным не чета! — дед Арвер подмигнул спутнику. Тот вежливо придержал старика за локоть: лестница со стены крутая.

— ...Зато их много, дешево берут, а главное — всегда рядом. Чуть в лесах урса завелся или в небе невермор проплыл — по телефону позвонил, еще солнце не село, уже команда и прилетела. Но я же говорил: столица не резиновая, там рядом все распахано. Дешевая там еда, дети тортами бьются. Не взять хорошей цены ни за мясо, ни за пшеницу.

Мужчины пересекли кольцевой проезд, миновали цепь домов-крепостей, подошли к обычному фахверковому дому на три окна, с малюсеньким палисадничком, с тремя закрывшимися на ночь “золотыми шарами” совершенно полтавско-миргородского вида.

— Если не в столицу, то кому продаете?

— Шахта рядом, за тем самым перевалом, где мы встретились. Двести фавнов, не считая охраны. Работа тяжелая, жрать всегда охота. Наша-то еда не их консервы, а за вкус и цена. Охранники не торгуются. Платят им хорошо, но нагружают и того больше. Огненная хреновина примерно в той стороне упала, только сильно левее. Шахта к северо-востоку будет.

Дверь открыл рослый мужик, с внушительным топором в правой руке, в свободных темных штанах и распахнутой на груди куртке, босой, подпоясанный лиловым кушаком. Поклонился:

— Отец, ужин готов. Уважаемый гость, прошу за мной, я покажу, где можно умыться и переодеться.

Уважаемый гость ответил коротким кивком. По-хорошему, ему бы как раз надо в ту долину, где метеорит. И запустить сигнальную ракету, и соединиться с Хоро и ее семьей-шайкой.

Но “жать что родить — нельзя погодить”. Да и молва сразу полетит, всю конспирацию похерит: “А, тот мудак, что Кленовой Осени на жатве не помог?”

И вообще, окажешься козлом — а местные, блин, про американцев плохо подумают. Репутацию Вакуо, пожалуй, уже и не спасти. А вот Кеннеди с де Голлем еще пока и не знают, что их межпланетное реноме сейчас зависит от простого капитана госбезопасности. Ну, и еще от надежности “аристократической” винтовки Драгунова.

После умывания, пока накрывали во дворе большой стол для всей семьи, капитан тщательно вычистил винтовку, осмотрел патроны — но те все были один к одному. Винтовка особая и патроны к ней мелкосерийные, чуть ли не ручной работы: ни тебе болтающихся пуль, ни перекошенных капсюлей, ни пятнышка коррозии. Правда, для испытаний навтыкали в патронташ чуть не каждый третий трассер или бронебойно-зажигательный, а у них баллистика отличается. Зато и поражающее действие тоже... поражает. Вот прямо до глубины души. Хорошее оружие, не подведет. И праздновать чудесное дедово спасение отправился капитан с легким сердцем.

А пока он чистил винтовку, дед Арвер призвал к себе всех баб и девок, сказал:

— Гостя видели?

Женщины перемигнулись, заволновались. Не обратив на шепот и смешки внимания, патриарх продолжил:

— Хоть на еже давайте, хоть на улице раздевайте, а чтобы он в селе остался. Не знаю, какой работник, и знать не хочу. Но как стреляет, на себе испытал. В доме Турима завтра же пыль стереть, полы вымыть, окна. Постель свежую. Туда его поселю.

— Очередь установишь, батюшка, или так, без номерков на руке?

— Цыц! Вам в поле стрелок лишний, или в селе мужиков избыток? Да не лезть к нему ночью, если не хотите завтра по нему плакать! Выспаться ему дайте, жатва утром!

* * *

Утром на вышке холодно, влага оседает прямо на ошкуренных жердях, ничто не предвещает горячего дня. Солнце не вылезло еще из-за восточного хребта, серый камень стен еще сплошная масса, не высвечено ни швов, ни неровностей. Капитан смотрит на отведенный ему сектор леса. Дед Арвер незаменимой тенью маячит рядом. У него свой сектор, только ружье сильно попроще: одноствольная переломка на Прахе.

— В первый день редко бывает, — бормочет старик, опустив бинокль. — Разве что по твоему следу придут, из Горелой Глотки.

Капитан уже знает, что так называется западный перевал и молча кивает в ответ: услышал, понял.

Под вышкой молчаливой серой рекой течет половина Кленовой Осени. Капитан отвлекается от своего сектора на единый миг, опускает глаза — вздрагивает. Колонна один в один как под Секешфехерваром, словно их танковый корпус входит в прорыв. Первыми — десять огромных комбайнов, вокруг каждого по десятку прикрытия, точь-в-точь танковый десант, и вертят стволами на близкий лес, высматривают фаустников...

Тут не пацаны с фауст-патронами, тут звери гримм. Обычные звери человека боятся, запах масла и топлива их пугает, рев дизелей и звон траков гонит прочь, в заповедные леса... Вчера на ужине рассказывали: у гримм тоже имеются заповедные леса. Там никто и ничто выжить не может, ибо на любое сопротивление черные твари сбегаются миллионами. Капитан хотел спросить — что же они жрут в обычное время, когда люди к ним не заходят? Божью росу и жареных акридов? Но принимали его за Охотника, и думали, что уж он-то получше всякого разбирается, и не стал капитан рушить легенду детскими вопросами.

Следом за комбайнами (шестьсот гектар к вечеру снимут, считает в уме капитан) — три десятка тракторных жаток, а с ними грузовички-полуторки, от новых до ржавых-перекошенных. (Еще девятьсот, если грунт ровный.) За механизмами — конные прицепные жатки, сноповязалки. (Хоть бы все они полтысячи сделали, и то добро!)

А замыкает колонну корявая неубиваемая лобогрейка, от вида которой капитан содрогается так, что скрипит и раскачивается вышка.

— В точно такую мы четырех баб запрягали.

— А?

— Мать, обе тетки, бабка. Но бабки хватало на один проход, потом падала. А я вон там стоял, стебли скидывал. Здоровые мужики упаривались, куда мне-то, пацану! Пол-прохода, и лоб мокрый. Оттого и звали — лобогрейка...

Старик вздохнул, снова поднимая бинокль к глазам:

— На комбайн всем селом год собираем. Не дай бог что — пока механика дождешься, хлеб и вытек. А жатку прямо на стерне починить можно. Вырубил орешину, веревкой привязал, делов!

Лес на склонах молчит — сегодня тишина кажется угрожающей. Сегодня все село в поле, вне прочного кольца стен. Комбайны-то снимут и обмолотят; а что снимут жатки, тоже не оставят сушить в поле, сразу отвезут в село, на зерновой ток. Капитан читал где-то, что стационарная молотилка выигрывает у комбайна в скорости, да ты еще накорми молотилку эту!

Сегодня тот самый день, который год кормит. Если даже взять шаг чуть меньше метра, то все равно поле здешнего колхоза под четыре тысячи гектар. Примерно, ведь не ровный же прямоугольник. Да и говорил дед, под кукурузой часть немалая, с ней отдельно. Так что зерновой клин за сутки-полторы убрать можно.

Если, конечно, хитровывернутый осколок не заклинит камнеловилку комбайна (минус шестьдесят), если не запалят коней в жатке (минус тридцать), если не сползет под мотовило дурной от жары работник на сиденьице лобогрейки (минус восемь, но и то — хлеб).

На стене деревни человек сто. Поровну крепких стариков, боевитых теток и достаточно сильных для стрельбы подростков. Прочие кто за рулем, кто на сноповязалке, кто идет вдоль сырой опушки, дергаясь на каждый шорох, угрюмо наставив на заросли тяжелое короткое охотничье копье, с перекладиной — чтобы пробитый зверь не съехал по древку на человека.

А двадцать лучших стрелков на двадцати вышках. И капитан в том числе. Деда он взял в напарники, чем тот немало гордится — Арвера, по старости, даже на стену давно уже не звали. Вышка состоит из длиннющих ясеневых стволиков, составленных треногой и перевязанных обычной веревкой. Над самой перевязкой небольшая площадка, ограниченная такими же привязанными перилами. На площадке бочка воды, ковшик, мешок сухарей и медная сковородка — вызывать помощь. “Отлить захочешь,” — говорил дед, — “вали прям сверху. Если будешь стрелять, как там, на дороге — наши не такое стерпят.” От солнца выдали капитану здоровенный соломенный брыль с полями в обхват, ну а патронов у него еще сто девяносто два... Целиться все-таки надо лучше. По четыре штуки на голову — точно никакого патронташа не хватит...

Вот комбайны выкосили полосу от опушки — не совсем по правильному порядку, но тут безопасность важнее. Вот выстроились и поперли трактора, правее них конские морды — капитан считал жатки по столбам пыли, как еще в учебке считал на полигоне танки. Мир другой, война все та же...

Из разговоров за ужином капитан сообразил, какие разновидности тварей существуют, и теперь худо-бедно представлял, чего ждать от каждой. Камень-переводчик исправно глотал слова чужого языка, умнел на глазах. Под конец ужина капитан уже мог объясняться без той единственной фразы, что Хоро заставила выучить по бумажке, но было поздно. Деревенские успели прозвать его Эль Вакеро, то бишь: “из Вакуо”. Выяснять, “Охотник из Вакуо” или “придурок из Вакуо”, ужасно не хотелось. А для рапорта стоило бы точно... И еще бы для ученых черную тварь препарировать. Но те рассыпаются в пыль сразу по смерти...

Капитан обшаривал сектор как учили: галсами от ориентира к ориентиру. Жаль, дальномера нет, пристрелять заранее. Сетка в бинокле только тогда хороша, когда между рисками попадается что-то известной высоты. Придется на глаз...

Слева и сзади бухнули сразу два выстрела!

— Началось! — дед вцепился одной рукой в жердину, отчего вышка снова заскрипела и качнулась.

— Прицел не сбивай, — буркнул капитан. Поворачиваться на выстрелы не стал: у него свой сектор. И точно — шевелятся кусты, вот уже и здоровая черная спина... Хорошо, что прежде всего выкосили полосу отчуждения. Ну да местные не первый день замужем, кое-где успели даже рогатки поставить, сетку натянуть. Здесь вот не успели, как раз колья забивают, на рабочих он и навелся. Беовульф, гримм-волк, черный уголек на золотой щетке свежей стерни... Разроняв палки и сетки, люди кинулись кто за жатку, кто к составленным копьям. Тварь подняла волчью голову, завыть не успела. Для патрона и винтовки Драгунова дистанция кинжальная, все равно, что пальцем ткнуть. Арвер чуть не выронил бинокль от грохота — но увидел, как беовульфа прошило зеленой иглой трассера. Гримм-волк поперхнулся воем, оплыл, расселся — и через миг уже исчез, словно привиделся!