Мир без границ

Но увы, полного счастья не испытывал ни один человек ни в одной исторической эпохе, и Маевский не стал исключением.

— Тебе ведь через час на занятия? — ворчала прабабушка из своего кресла, лениво листая какой-то текст в "читалке". — Опоздаешь ведь, доехать ведь туда еще надо...

— Не волнуйся, успею, — продолжая с сосредоточенным видом вытирать фигурки, отозвался правнук.

— Все-таки зря ты туда пошел учиться, лучше бы какую-нибудь нормальную профессию выбрал, уважаемую... — старушка завела разговор на свою любимую тему. — Соседи мне постоянно выговаривают, что мой внук не делом занимается, что нечего из прошлого в наш век всяких дармоедов таскать...

— Я никого не таскаю, я всего лишь диспетчер, — с невозмутимым видом возразил молодой человек, вспоминая о своем последнем "нырке" совместно с итальянскими хроноспасателями в Венецию начала XIII века. В принципе, то задание мало отличалось от всех прочих, но именно тогда Маевский узнал, что нести на руках сразу двух младенцев гораздо сложнее, чем одного. Да еще пришлось потом полдня скучать в карантине после охваченного чумой города — медики в ХС были перестраховщиками и боялись, что на кого-нибудь из путешественников в прошлое не подействуют прививки...

Однако прабабушке такого знать не полагалось — она и придуманной для нее "лайт-версией" учебы в ИХИ на диспетчера не сильно радовалась, о чем не забывала напомнить правнуку при каждом удобном случае.

— Все равно ты помогаешь другим лазать в прошлое за всеми этими заморышами, — продолжала она бубнить, переводя взгляд то на экран "читалки", то на Любима. — Скоро каждая семья по такому приемышу получит, а что из них потом вырастет? Первобытные дикари, средневековые мракобесы или еще что похуже!

— Ага, только вообще-то самым первым "заморышам", из тех, кого мои коллеги притащили из прошлого, уже по восемнадцать лет, они мои ровесники, — пожав плечами, молодой человек взялся за следующую полку серванта. — И что-то пока ни про мракобесов, ни про дикарей на улицах ничего не слышно...

— Так ведь их совсем мало вытащили, первых-то, экспериментальных, — возразила прабабушка. — А массово детей стали таскать из прошлого лет семь назад — так?

— Шесть, — поправил ее правнук.

— Ну, шесть, тем более. Они маленькие пока, а вот когда вырастут — тогда-то все и начнется! Я-то не доживу, а вот вы, молодые, еще пожалеете, что затеяли все это.

— Ага, нам, молодым, надо было смириться с тем, что никто больше не может рожать детей, сложить лапки и вымереть, — вяло огрызнулся Любим, уже зная, каким будет следующий бабушкин аргумент.

— Именно так и следовало сделать. Прожить оставшуюся жизнь в комфорте, в умных домах с роботами и нормальными компьютерами, а потом — да, умереть. Все имеет свой конец, жизнь каждого человека рано или поздно заканчивается, и это нормально. Но почему-то, когда настала пора закончиться всему человечеству, это посчитали трагедией! Хотя такой финал — правильный и закономерный.

— Повезло нам всем, что в правительстве тогда сидели не такие пораженцы, как ты!

— В правительстве всегда сидят те, кто думает только о своей выгоде. Им хотелось как можно больше власти, а искины ее ограничивали — вот они и уничтожили всех искинов.

— И, слава Богу, что это им удалось!

— И что хорошего в итоге вышло? Ты вон теперь сам грязную работу делаешь и не помнишь, что раньше было иначе. Ни я, ни твой дед, ни твоя мамаша с ее муженьком ни разу в руках грязную тряпку не держали.

— Вот только плата за возможность не держать грязную тряпку что-то великовата оказалась!

— Да что бы вы, молодежь, понимали! Детей они перестали рожать — трагедия! Злые искины лишили их возможности размножаться и вытягивать из Земли все соки! Никому не пришло в голову, что это к лучшему. Нет, стали таскать себе приемышей из прошлого, раз уж своих не родить, чтобы все-таки загадить всю планету! И ладно бы еще можно было забирать детей из недавнего прошлого, когда люди уже цивилизованными стали — тогда, может, из них и могло бы вырасти что-нибудь нормальное, но ваша служба ведь даже такого не может!

— Здесь-то мы, интересно, чем виноваты? Против законов природы не попрешь! — проворчал Любим, втайне радуясь, что старушка немного сменила тему и можно будет отвлечь ее от обвинения борцов с искинами и ни в чем не повинных младенцев из прошлого. — Заглянуть в прошлое можно, самое позднее, на сто пять лет, а переместиться — не позднее, чем на сто пятнадцать — сто двадцать.

— Или нам так говорят, а на самом деле все можно, но власти скрывают...

— Да нет же, ба, этому есть объяснение, я тебе даже формулу могу написать!

— Не надо мне формул, можно подумать, я в них что-нибудь понимаю!

— Ну тогда по-простому: ты ведь не можешь увидеть без зеркала, что у тебя под носом или на губах, но можешь увидеть свою грудь, живот и так далее, хотя они находятся дальше о глаз, чем нос и губы. И ты не можешь укусить себя за локоть, но можешь — за палец! Хотя палец тоже дальше ото рта, чем локоть. Вот со временем действуют примерно такие же законы, оно, как живое существо... — молодой человек увлекся объяснениями, но прабабушка быстро опустила его с небес на землю:

— Я все равно этого не понимаю и понимать не хочу. Я знаю одно: дети, родившиеся в двадцать первом веке и раньше — дикари, и вырасти они могут только во взрослых дикарей. В лучшем случае они будут над своими приемными родителями издеваться или бросят их в старости без всякой помощи. Им же эти родители — никто, они им чужие!

— А ничего, что эти чужие родители всю жизнь их растили и воспитывали? — вспыхнул Любим, закрывая сервант и переходя к стоявшему рядом с ним книжному шкафу — у прабабушки сохранилась неплохая коллекция старинных бумажных книг.

— А кого могут воспитать те, кто взял в дом чужого выродка?! — старушка сердилась все сильнее, и ее морщинистое лицо начало наливаться краской. — Разве нормальный человек возьмет в дом такое? Разве сможет за этим ухаживать, на руках носить... да, страшно сказать, грудью кормить?! Выродка из другого времени, который там едва не умер! Да, знаю, сейчас ты опять начнешь про то, что мы иначе вымрем. А что в человечестве хорошего — тысячи лет воевали, весь земной шар загадили... Искины были совершенно правы, что все это прекратили. Грош цена такому человечеству!

— А ты не переживай, может, мы еще и вымрем, если ХС прикроют из-за таких, как ты! — теперь уже Маевский не скрывал своей злости, хотя лицо его все еще сохраняло достаточно спокойное выражение. Он обмахнул тряпкой последнюю полку, закрыл прозрачные дверцы шкафа и направился к выходу из комнаты. — Все, пока, я поехал!

Бабушка бурчала ему вслед что-то недовольное, но молодой человек уже не слышал ее. Внутри у него все кипело. Как же все-таки жаль, что человек способен заглянуть и переместиться только в прошлое, но не в будущее! Насколько стало бы легче, если бы существовала возможность смотреть не только назад, но и вперед. Достаточно было бы просто показать таким, как прабабка и ей подобные, что произойдет со спасенными из прошлого детьми через двадцать и сорок лет, показать, что у них все сложится хорошо — и все, можно работать дальше, не отвлекаясь на бесконечные споры с противниками твоей работы. Или все равно ничего бы не вышло? Наверняка ведь у кого-то из детей судьба сложится не очень хорошо, всякое ведь в жизни бывает... И если такое увидит кто-нибудь из бабушкиных единомышленников...

Хотя, если бы существовала возможность увидеть будущее, противники возрождения человечества могли бы увидеть и более отдаленные эпохи. Увидеть, что будет лет через триста, когда, по подсчетам биологов, созданное искинами вещество, сделавшее большинство людей стерильными, должно полностью разложиться, и люди снова начнут сами рожать детей. Не единицы, на кого оно не действовало, а вообще все, как раньше, как всего девятнадцать лет назад, до того, как сверхмощные компьютеры решили, что людям лучше перестать размножаться для их же блага...

Хлопнув входной дверью, Маевский побежал пешком по лестнице, хотя жил на девятом этаже — лучше выпустить пар на бегу, чем не удержаться и сорвать злость на ком-нибудь из пассажиров метро. К счастью, Любим умел быстро возвращать себе хорошее настроение, и теперь, проскакав по ступенькам и пнув коврик у одной из входных дверей, он выбежал на улицу уже почти успокоившимся. А к тому времени как молодой человек дошел до расположенной неподалеку станции метро, щурясь от редкого петербургской зимой солнца, ссора с прабабушкой была и вовсе забыта, как и многие другие подобные ссоры в прошлом.

Через полчаса он вышел на конечной станции, зашагал к зданию Хроноисследовательского института и уже издали заметил, что вокруг него собралась толпа — слишком многочисленная для обычно приезжающих на лекции поодиночке или небольшими группками студентов. Любим ускорил шаг и прищурился, разглядывая собравшихся на крыльце людей и пытаясь понять, кто они и что им нужно, однако в следующий миг его внимание отвлекли свернувшие перед ним на дорогу Аркадий с Эммой, и молодой человек решил сперва догнать эту пару. За время учебы в ИХИ он успел наладить приятельские отношения почти со всем своим курсом и несколькими старшими студентами, однако больше всего ему нравилось общаться именно с Веденеевой и Светильниковым — с ними было особенно интересно и всегда находилась тема для спора, а это Любим ценил в дружеских отношениях едва ли не больше всего. К его большой радости, Эмма совершенно не возражала против такой дружбы. Правда, Аркадий не разделял ее энтузиазма, но Маевский надеялся, что рано или поздно отношения с ним у него тоже наладятся.

Светильников и его подруга детства шли по широкой аллее, держась за руки и явно не замечая ни толпы на крыльце, ни шагов Любима позади: их всецело занимал какой-то напряженный спор, что сразу же заинтересовало догонявшего их однокурсника. Он еще больше ускорил шаг, приблизился к ним почти вплотную, и до него донеслись обрывки их разговора.

— ...если ты думаешь, что мне понравилось выслушивать, что у меня заурядная внешность, которую никто не запоминает!.. — возмущенно шипела на своего спутника Веденеева.

— Но ты же знаешь, что красота — не главное, — мягким тоном увещевал ее тот. — Главное, каков человек изнутри, честный он, порядочный или наоборот... Те парни, кому важнее всего красота, ничего не понимают в жизни, и равняться на них... Плюнь, Эмма, ты же умная девушка, ты же понимаешь, что гораздо лучше, когда тебя любят за твои душевные качества! Мне вот на красоту наплевать, честное слово!

Последняя фраза прозвучала слишком торжественно, и Аркадий, видимо, сам это понял, потому что внезапно со смущенным видом отвернулся от девушки и стал смотреть куда-то в сторону. Эмма же наградила его испепеляющим взглядом и, высвободив свою руку из его ладони, принялась искать что-то в сумочке. Любим решил, что пора вмешаться.

— Привет всем! — громко поздоровался он, обгоняя сокурсников и занимая место с другой стороны от Веденеевой.

— Салют! — раздраженно бросила девушка, злясь на весь свет, а заодно и на обоих своих спутников. Светильников, все еще смущенный, и вовсе ограничился рассеянным кивком.

— О чем спорим, о красоте? — непринужденно поинтересовался Маевский и, увидев, что в глазах Эммы снова вспыхивают молнии, торопливо добавил: — По-моему, под красотой уже давно понимают то, что на самом деле ею вовсе не является. Сейчас внимание обращают на тех, у кого лица необычные, с какими-нибудь неожиданными особенностями — всякими там "изюминками", тем, что сразу бросается в глаза. Но, если подумать, что такое "изюминка"? Это же какое-то искажение, что-то неправильное, то есть, по-хорошему говоря, не очень красивое. А настоящая красота, классическая, когда все черты лица гармоничны, — он махнул рукой в сторону лица Эммы, словно лектор, указывающий слушателям на какую-нибудь иллюстрацию к своей лекции, — сейчас как будто забыта, хотя на самом деле только такие лица, где гармония не нарушена, красивыми и являются!

Молнии в глазах Веденеевой погасли, так никого и не поразив. Она явно не ожидала такого горячего выступления в защиту своей ничем не примечательной внешности.

— Да ладно... — пробормотала она немного растерянно, но в то же время и кокетливо. — Скажешь тоже...

— Смотрите-ка, что у нас там перед институтом за народные гуляния? — резко сменил тему разговора Аркадий, за время пламенной речи Любима становившийся все мрачнее. Они подошли уже достаточно близко к зданию, чтобы толпу можно было рассмотреть более внимательно. Несколько человек находились на верхней ступеньке высокого крыльца института между широкими колоннами, а основная часть собравшихся сгрудилась перед самой нижней ступенью и стояла, повернувшись к ним лицом. Чуть дальше разбрелись небольшими группками еще человек двадцать — они о чем-то разговаривали, лишь время от времени поглядывая на верхнюю ступень.

Трое первокурсников чуть замедлили шаг, не сводя глаз с этих людей и пытаясь понять, чем те заняты. Неожиданно один из торчавших наверху мужчин взмахнул рукой и начал говорить, а толпа внизу зашевелилась и подалась вперед. До Любима и его приятелей долетел шум многочисленных гомонящих голосов.

— Мальчики, похоже, опять митинг против нас! — догадалась Веденеева. — Только что ж их так много теперь? Со всего города, что ли, сбежались?!

Еще зимой перед главным корпусом ИХИ несколько раз собирались пикеты недовольных, требовавших не то закрыть Хроноспасательную службу, не то вообще прекратить все исследования прошлых эпох, вернуть всех спасенных из прошлого людей обратно и "очистить XXIII век от дикарей". Но тогда митингующих приходило немного, всего по несколько человек, и выступали они недолго — покричав немного, все начинали приплясывать от холода и расходились греться по ближайшим кофейням и забегаловкам.

Теперь же противники хроноисследований, похоже, подготовились к своей акции более серьезно. Да и на улице стало теплее, так что погода вряд ли помешала бы им провести возле института весь день.

— ...вмешательство в природу, вмешательство в человеческие судьбы, наконец! — донес ветер слова оратора до все больше замедлявших ход Эммы и ее друзей. Толпа зааплодировала — даже те, кто тусовался чуть в стороне и не следил за каждым словом выступающего, оторвались от своей болтовни и тоже принялись хлопать в ладоши.

— Пошли через запасной вход, он наверняка открыт по такому случаю, — предложил своим спутникам Аркадий. Эмма посмотрела на него с сомнением, а потом оглянулась на Любима.

— Может, лучше прикинемся зеваками и послушаем, о чем они говорят? — предложила она неуверенно. — Надо же быть в курсе, против чего они протестуют...

— А то мы не знаем! — фыркнул Маевский. — Тем более что мы и так услышим все, что они говорят, вместо лекций — вон, они микрофоны притащили!