От Пробуждения 200 год.
Элдар Мориэн были здоровыми и сильными — но Артано невольно сравнивал их с собой, и они казались ему пугающе хрупкими. Падение, ранение в учебном поединке, голод или холод могли заставить их сделаться больными. Само это понятие — болезнь — никак не умещалось в голове Артано. Он однажды нарочно съел пару горстей ядовитых ягод. Стало тяжело дышать, захотелось уснуть тяжелым сном. Но он тут же исправил все неправильности, возникшие в своем теле — и все прошло. Он не мог опьянеть от самых крепких вин, а если очень старался — то тело само выправляло вредоносное действие. Элдар так не могли.
Ему казалось, что обработка земли и добыча камня и металлов слишком тяжелы для них. Да и воины из них были никудышные: поединки казались им забавой, продолжением танцев, охота казалась неприемлемой — убить живое, мыслящее, хоть и неразумное, было преступлением перед землей. А Артано откуда-то знал это понятие: воин. И знал, что они должны быть.
И он решился на деяние, которое могло оказаться его триумфом, а могло быть и окончательным поражением в борьбе за право быть учеником Мэлькора. Он опять решил сотворить живое. Теперь он точно знал, чего хочет. Существа должны быть сильными, сильнее эльфов. Они должны быть выносливыми: голод, усталость, холод не должны были страшить их. Они должны быть грозного вида, чтобы ни одна лесная тварь не могла им навредить, опасаясь приблизиться. И они должны быть послушными его воле — ибо им придется выполнять не самую приятную работу.
Он ни на миг не задумывался о том, что творит рабов. Прислугу для грязной работы, существа, ущербные по самому замыслу — и при это наделенные всеми мыслимыми способностями для выживания. Что нельзя сотворять одни существа в услужение другим, ибо всякое существо должно быть свободно. Он не вспоминал о том, на что равнялись Светлые Валар — на Замысел Эру. Отчего-то он был уверен, что Замысел настолько всеведущ, что ничего лишнего сотворить нельзя, как ни старайся.
... Он никак не мог увидеть форму того, что замыслил. Казалось, он пытается один поднять всю землю Арды, поднять и перевернуть вверх дном — так тяжело рождался образ. Отчего-то было мучительно страшно — но упрямство не позволяло отступить от задуманного. Образ возник на миг, он тут же вцепился в него и начал произносить запечатлевающее заклятье. Ему показалось — рушится мир. Падают горы, страшные ветры сдувают воды с поверхностей морей, солнце стремится навстречу луне, чтобы разбиться навек. Ломается сама суть мироздания... Он не понимал, что происходит, но остановить заклятье уже не мог, и, тратя свою силу бездарно и глупо, тянул и тянул строки — из самого себя, из своей силы и мощи, своих знаний. Из своей впервые познанной настоящей боли...
И задуманное удалось.
Их было четверо — двое... мужчин и две "женщины". Они были отталкивающе некрасивы. Высокие, плечистые, с длинными руками, бочкообразными туловищами, кривыми ногами. Грубая сероватая кожа, на головах — короткие жесткие рыжеватые волосы, словно мех. Лица — словно звериные морды. Низкие лбы, скошенные подбородки, торчащие из широкого рта клыки. Глаза глубоко посаженные, зеленоватые — и неожиданно для такого облика, живые и любопытные. Не по-доброму любопытные.
У него уже не было сил стоять на ногах. Артано бессильно повалился на землю перед своими творениями, думая о том, что, кажется, постигает на своем опыте, что такое смерть. Сознание уплывало от него, проваливалось в темные бездны, тело не хотело удерживать форму. Двое из сотворенных подошли к нему, присели на корточки. Женщина потянула за его одежду, взяла его руку. Артано безвольно наблюдал, как она подносит его руку к своей пасти, обнюхивая ее и явно собираясь попробовать на зуб. Ему показалось забавным быть съеденным собственными творениями и он покорно закрыл глаза...
Фиолетовая молния ударила по глазам даже сквозь веки. Он на миг зажмурился, но тут же открыл глаза. Твари сжались в углу, та, что пыталась попробовать его на вкус, испуганно скулила, потирая обожженную лапу с длинными и даже на вид острыми когтями. Над ним стоял Владыка — и таким разгневанным он его еще не видел.
Его легко подняли — за шиворот, словно кутенка. Он болтался почти что в воздухе, бессильно обвисая в твердых и жестких руках. Сил встать, выпрямиться не было. Глаза Мэлькора виделись ему, словно два серебряных огня, и от их света было больно и страшно.
— Ты понимаешь, что сотворил?
Артано недоуменно мотнул головой.
— Это — нарушение Замысла. Но страшно даже не это. Рожденные рабами рождены с ненавистью в душах. Своей глупостью ты поколебал равновесие этого мира, и никто не знает, как это повлияет на его судьбы.
— Но... ведь их еще можно уничтожить...
— Нет, нельзя. Они стали частью этого мира, частью его законов. Убей этих — они появятся где-то еще. И к тому же — я не стану убивать живое и беззащитное. И ты ведь не станешь...
Где-то в глубине души Артано и сам понимал, что своими руками тварей убивать не станет, кто и как ему не приказывай.
— Что же теперь делать?
— Учи их. Старайся научить доброму, стереть знание о том, что они — Низшие, рабы.
Артано кивал, плохо еще понимая смысл этих слов. Само это слово — рабы — по отношению к целому новому виду живых существ было слишком странным, чтобы понять его сразу. И все же именно оно было наиболее подходящим для его порождений.
Владыка на миг прикрыл сияющие глаза, словно всматривался куда-то вдаль.
— У твоих созданий будет нелегкая судьба. Никто не вспомнит, что их на самом деле сотворил ты. Их создание припишут мне. — негромко сказал он. — И все будут проклинать их, ибо они будут бичом для всего живого, даже самые лучшие из них. Память о них продлится дольше, чем память о нас с тобой, хотя в конце концов станет детской сказкой...
Из всего услышанного Артано осознал только "нас с тобой". Это было уже слишком — неужели вместо проклятия и изгнания, Владыка оставит его при себе, и будет возможным это волшебное "мы с тобой"?! Это стало последней каплей для обессиленного Майа и он бессильно обвис в руках Владыки.
Он очнулся в замке, лежа на скамье. Было темно, значит, он был где-то в глубинных залах. Попытался подняться, но твердая рука уложила его обратно. Он блаженно наблюдал, как Вала медленно проводит рукой над его телом, проверяя его состояние. Любое проявление внимания было столь неожиданным и приятным, что он даже не хотел задумываться о его мотивах.
— Не думай, что я рад тому, что ты совершил. Это глупый, опасный и детский поступок. Ты навредил мне, навредил Элдар Мориэн. Но, главное — ты навредил Арде.
Голос был холодным, словно порыв северного ветра и таким же далеким.
— Впрочем, я знаю: в этом есть и моя вина. В своих делах я совсем забыл о тебе, а ты воистину творец. Такой талант не должен оставаться безна.. без наставника...
Быстро, боясь, что тот передумает, Артано выпалил:
— Возьми меня в ученики, Владыка! Я буду верным...
— Хорошо. А сейчас, — он властно уложил обратно рванувшегося радостного Майа, — ты будешь спать.
— Спать? Как это — я же не умею...
Вала еле слышно усмехнулся, положил горячую жесткую ладонь ему на глаза, едва различимым шепотом прошептал несколько странных, на грани неприятного, фраз. Артано почувствовал себя слабым и бессильным, перед глазами собралась странная тьма с разноцветными искорками и полосами. В этой тьме, в ее глубине было нечто такое, что звало к себе, и он устремился на зов. Последнее, что он услышал, было чуть насмешливое:
— Спи, мой ученик...
Ученик. Его ученик.
Ученик...
От Пробуждения 390 год.
Странными, слишком странными были эти дети Элдар Мориэн. Всего пятьдесят детей — любимые ученики. Избранные. Измененные. Артано не мог уловить суть изменений. Они были такими же внешне — хрупкими и прекрасными, истинными Элдар. И все же они отличались и от своих ровесников, и от своих родителей. Было в них нечто неуловимое, что никак не давалось пониманию Артано. Все они, как на подбор, были великолепными магами. Слишком умелыми для своих лет и племени. Вообще, они развивались, намного опережая свои года. Кто-то мог обернуться любым зверем уже в неполных десять лет, кто-то спокойно левитировал по многу часов. Другие творили почти с той же легкостью, что и сам Артано. И все же не это было главным.
Была в них некая... обреченность, каким бы странным это слово не выглядело. Словно жизнь их была ограничена, и они стремились до этого срока успеть сделать все задуманное. Это казалось нелепым — до тех пор, пока он не спросил о странных детях Владыку. Они и впрямь оказались Смертными — не по рождению, но измененные магией. После физической смерти их души не вернулись бы к Намо, чтобы воплотиться в положенный срок снова. Они бы ушли некими неизвестными путями — то ли вновь на Арду, а то ли в иные миры. В обмен на право бессмертия они получили иной дар — бесконечно усиленные магические таланты, которые должны были в полной мере развиться к их совершеннолетию.
Артано ужаснулся. Среди Элдар Мориэн он наблюдал смерти — от несчастных случаев. Это было дурно, жестоко — молодые, сильные существа отказывались от существования в искалеченном теле в надежде на новое воплощение. Но понять существо, добровольно отказавшееся от бесконечности жизни в таком прекрасном мире, хотя бы и ради всех умений мира он не мог.
Вообще, отношение Элдар Мориэн к смерти казалось ему наивным и опасным. Они часто рисковали своими жизнями напрасно, иногда отказывались от лечения — только оттого, что четко знали: смерти нет. Смерть — лишь временная разлука, хоть и неприятная, но не вечная. Оттого и жизнь представлялась им чем-то вроде забавной, но необязательной игры.
А дети казались вполне счастливыми. Они возились друг с другом, используя все свежевыученные приемы. Их забавы казались более, чем естественными им самим — но взрослые косились с опаской. Они доверяли тому, под чьим наставничеством жили многие годы, но непонятное страшило — пусть даже это и были их собственные дети.
Куда больше он теперь проводил времени с ирчи — так называли его порождения. Они были не такими уж дикими и непонятливыми, как показались сначала, но до эльфов им было далеко. Теперь их было уже больше шести сотен. Ирчи были довольно плохими земледельцами, но прокормить себя могли. В шахтах работали без усилий, но кое-как. Единственное, что у них получалось действительно неплохо — это владеть оружием. Дневного света они не любили, зато ночью были проворны, как рыси. И столь же опасны.
Они строго усвоили запрет не вредить и слушаться Элдар Мориэн, но научить их жить в мире с прочими живыми существами было невозможно. Артано они слушались беспрекословно — но именно в первые годы он научился быть жестоким с кем-то, причинять намеренно боль. По-другому ирчи не понимали. Мягкость, вежливость они принимали за слабость. Могли напасть сзади, и, хотя он не опасался их, как соперников в бою, было неприятным это вечное ожидание подвоха.
Он менялся, становился более жестким и резким, утрачивая эльфоподобный дивный облик. Острее черты лица, темнее глаза и тени под ними, скупые, строгие жесты, въевшаяся повелительная интонация. Иногда эльфы пугались его, и, возвращаясь от ирчи, он старался отправиться в замок, к Владыке. Там, сидя у подземного озера, он старался очистить душу от жестоких мыслей, впитать покой и силу этого волшебного места.
Слишком медленно менялись ирчи, слишком быстро — Элдар Мориэн. Он не мог уследить за всеми переменами мира, но он переставал быть уютным и знакомым, ускользая из-под пальцев шелковистой тканью, какую ткали эльфы. Единственной вехой среди круговерти перемен казался теперь Владыка, его замок, покой и сила черных стен.
От Пробуждения 397 год.
Она была тонкой и светлой, словно первый луч солнца. Юная эльфийка третьего поколения, одна из старших Измененных. Липовый мед вьющихся крупными кольцами пышных волос, ярко-синие, словно небо летом, глаза. Они были похожи словно брат с сестрой — одинаковые резковатые очерки лиц, одинаково упрямое и строгое их выражение. И понимали друг друга они почти так же хорошо. Почти: потому что странная перемена неуловимо отделяла Айрэ от всех остальных, кроме своих братьев и сестер по изменению — родство более близкое, чем кровное.
Она часто гостила в его доме. Сначала любопытный, но сдержанный подросток — а потом дивный грациозный лебедь, сказочно прекрасная эльфийская дева. С ней всегда становилось светло и радостно, словно и не было никаких бед и горестей — все забывалось, оставался только восхитительный покой понимания, доверия и душевного тепла.
Он готов был лететь к ней быстрее ветра, быстрее самого быстрого коня. Каждую просьбу почитал за непреложный закон. Ради проведенного вместе вечера был готов провести не один час верхом. Вместе они часто гуляли по лесу. Айрэ удивительно понимала природу, даже Майа, познавший законы мира раньше собственного имени, знал о лесе и его обитателях меньше. Девушка знала каждую травинку, назначение каждого листика и корешка, их целебные и ядовитые свойства.
Он мечтал о Айрэ каждую минуту, пока был в разлуке. Ронял предметы, не слышал обращенных к нему фраз. Вместо любимого дела — ковки мечей и доспехов для Элдар, постигал искусство ювелира, многие дни подряд проводя в мастерской, переводя горы материалов. Он стремился сделать нечто особенное, прекрасное — такое, чтобы было достойным этой чудесной девы. Все кольца, браслеты, перстни, выходившие из его рук, казались ему неумелыми, некрасивыми, уродливыми.
Он терял всю свою робость в общении с Владыкой только в одном случае — если разговор шел о ювелирном искусстве. Задавал бесконечные вопросы, пока, наконец, не был вежливо, но настойчиво отправлен на самостоятельное изучение возможности оправления яшмы в серебро сравнительно изумруда с золотом. В глазах Вала появлялась едва уловимая насмешка, когда он в очередной раз охлаждал пыл влюбленного ученика.
Самым трудным было пытаться объяснить свои чувства Айрэ. Никак он не мог выбрать момента, найти подходящие слова — да и сам не понимал, что за странное чувство прибавилось к прочим. Он видел, как эльфы ухаживают друг за другом, женятся, заводят детей — но никогда не задумывался, зачем и почему они это делают, считая это обычаем, присущим самой природе Элдар. Он не проводил параллелей между их чувствами и тем наваждением, что владело им.
Он все время искал отклик в синих глазах Айрэ, пытался понять, так же ли она чувствует себя разрезанной пополам, если его нет поблизости. По спокойной и серьезной девушке, вечно возившейся с травами, было трудно понять, что же у нее на душе. Она была приветливой, отзывчивой и ласковой. Прикосновение ее пахнущих мятой и зверобоем рук было словно волшебство больше магии, которой она владела. А ее магией была магия Земли.
Она научила его особенному умению — сну. То, что однажды было применено только как лекарство, оказалось чудесным умением. Его сны не напоминали сны прочих Элдар — он четко понимал, что спит и всегда направлял сам сюжет. Но сама по себе возможность созерцания дивных нереальных картин была восхитительной. Чудесные звери, небывалые пейзажи, волшебные предметы причудливо переплетались перед его глазами с реальными знакомыми вещами и существами.
