| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
-А если вы прямо сейчас расстанетесь, это укрепит ваши отношения?
-Точно не укрепит. Вчера звонила астрологу, он сказал, что планета Нептун у меня полностью отработана в прошлых жизнях, это значит, что на воде со мной ничего не может случиться. А мама говорит, что я в шторм буду висеть через борт и блевать, как вся наша семья.
-Она тебя просто пугает. Не хочет, чтобы ты ехала и все.
Почему-то отдел кадров расположен в ветхом здании на краю города, с моей способностью заблудиться где угодно, мне туда лучше в одиночку не соваться.
-Ну что же, тебе придется отработать еще две недели! — Зоя Максимовна выговаривала слова с тщательностью учителя начальных классов, сделала запись в трудовой книжке аккуратным почерком.
-Ну вот! — мы с Ленкой закурили на улице.
-Ленка, как ты куришь эту гадость "Петр 1"?
-А мне лишь бы дым шел. Ты-то начала курить с американских, а для меня еще болгарские роскошью были, так зачем зря деньги тратить, и то отрава и это, только цена разная.
-Нет в тебе никакого стремления к красоте, перед отъездом подарю тебе зажигалку, а то вечно ходишь со спичками.
-Все равно зажигалку Валерка отберет.
Да! Высокие отношения!
В выходные отмечали День Города. Праздник, придуманный под девизом "опять нет повода, не выпить". Мы, конечно, пошли посмотреть на народные гулянья, тем более, что военные устроили показательные выступления со взрывами и всякими дымящимися штуками. Я сидела у Эдвардаса на коленях, совершенно оглохшая, с банкой какой-то синтетической гадости в руке. Неожиданно он наклонился к моему уху и тихо сказал:
-Я тебя люблю.
Я повернулась к нему с удивлением, удерживаясь от неуместных шуточек, но сердце мое выстукивало какой-то испанский танец, быстрый и темпераментный.
-Понимаешь, — объяснил мне все Эдвардас, когда взрывы утихли, — я же видел войну, когда все загрохотало, подумал, что это может на самом деле случиться и понял, как ты мне дорога.
Я брела по праздничным улицам, держа под руку свою мечту, и была полна уверенности, что теперь все будет хорошо, хорошо и спокойно.
Ради того, что я ставлю отходную, магазин закрыли на час раньше. Несмотря на то, что в объявлении ясно было написано: "санчас", наши неугомонные покупатели бродили вдоль стеклянных витрин, прижимаясь к ним носами, пытались рассмотреть, как этот самый санчас происходит. Видели они мало, но подозревали много. Мы расположились на прилавках гастронома, где и закуска под боком и до выпивки рукой подать. К тому моменту, как пришел Эдвардас меня встречать, все мы были уже в достаточном подпитии, он нашей кондиции так и не достиг. Ну где им тягаться с нами со своими джин-тониками, если "Мартини" у нас разбавляют только водкой! В разгар веселья я сбегала и записала стишок на тему дня.
* * *
День был нудным, вечер вялым,
Взгляд — потухшим и усталым,
Лишь чудесною находкой
Резкий вкус "Мартини" с водкой.
Лед позванивал хрустально,
Весело и аморально.
День был долгим, вечер нудным
И, внезапно, добрым утро.
Без похмелья, без качанья,
Без вчерашнего отчаянья.
Как мы все целовались и пели на автобусной остановке — я уже помню смутно, а как попала домой — не помню вообще. Жаль, что утро пришло не такое чудесное, как в моих стихах. Весь белый свет для меня сжался до размеров округлого предмета под названием унитаз, а чувство стыда было неописуемым. Эдвардас равнодушно собирался на работу, почему-то люди, не позволяющие себе лишнего в алкоголе к чужому горю относятся с крайней черствостью, мне даже на минуту показалось, что передо мной мама.
-Я специально не стал убирать твою одежду, а то бы ты мне не поверила, что все так разбросала, — Эдвардас застегивал рубашку.
Милый ты мой, да я поверю во все что угодно, я ведь все равно ничего не помню. Одежда и правда тугими комками валялась во всех четырех углах. Может быть, вчера я хотела быть баскетболистом? Или баскетболисткой? Что, впрочем, одинаково невозможно из-за мелкого роста.
— Зато тебе не пришлось меня раздевать, не все могут этим похвастаться, — прошелестела я.
-Я только нагнулся развязать шнурки, а когда выпрямился — ты была совершенно голая, — Эдвардас обувался.
-Любовь моя, ты бы не мог принести мне кефира, молока и компот из слив?
Несмотря на то, что мой голос был тихий и умоляющий, закоренелый трезвенник неодобрительно посмотрел на меня: я явно мешала его работе.
-Хорошо.
Через полчаса у меня был весь заказ, при чем компот я благоразумно отставила на задний план. Остальные продукты ненадолго попадали в мой организм, чтобы тут же его покинуть. Когда Эдвардас появился на обед, он, заглянув в холодильник, удивился:
-А что, ничего жидкого у нас нет?
-Нет, — все тем же слабым голосом ответила я, предварительно спрятав компот.
Он пожевал какую-то колбасу и ушел снова, а я очухалась только к вечеру, когда меня поджидал неприятный сюрприз.
С исторической родины Эдвардасу, вместе с приехавшим работником, прибыла посылка, в которой кроме хлеба, круглой колбасной балабашки и носков, были еще фотографии, при одном взгляде на которые, у меня похолодело все внутри: до этого его семья была где-то там, далеко, куда нет даже прямого самолета, а тут вот они, улыбаются себе с фотографий. Жуть!
-У нас что, хлеба нет? — только и смогла произнести я.
То, как Эдвардас обрадовался посылке, как он рассматривал фотографии и хвастался хлебом, навело меня на тревожные мысли. А что же дальше? Но ведь он сказал, что любит меня, а для меня это было равносильно предложению руки и сердца. Ладно, ладно, отгоняла я тоску, ему просто надо время, чтобы понять, что без меня он не может, сейчас-то я постоянно рядом, все в порядке, а когда придет время расставаться, тут-то он и задумается, просто не сможет меня отпустить.
ГЛАВА 7
То, что капитан на корабле — царь и бог, я слышала, но ни с одним из "небожителей" лично не была знакома.
-Собирайся, идем знакомиться с нашим капитаном, он нас пригласил к себе на ледокол, — Эдвардас закинул папку в шкаф и переодел рубашку.
Я всегда волнуюсь, если иду куда-нибудь с Эдвардасом, хочется соответствовать красивому мужчине, которого, как известно, и сопля украшает.
Шмульке Игорь Иосифович оказался пожилым немцем, ранее наверняка бывшим рыжим, а теперь седым, грузным, с веснушками и старческой пигментацией на лице и руках. Он был себе на уме, готовил замену в лице молодого старпома Толика Штирца и не хотел упустить выгодный контракт с богатым литовцем до ухода на заслуженный отдых. Как только мы вошли в каюту капитана, меня прошиб убийственный чих, я тщетно выискивала глазами гнусный аллерген, но как показало время, аллергия у меня была на самого Шмульке. Симпатия не всегда бывает взаимной, а вот антипатия — другое дело. Во времена третьего рейха Шмульке расхаживал бы в мундире с одним погоном и решал бы национальный вопрос, постукивая стеком о сапог, в галифе и фуражке с высоким околышем, а здесь он даже не мог покапитанствовать на всю катушку, потому что над ним стоял сам хозяин, и, более того, собирался плыть на его корабле.
-Моя повариха в отпуске, не смогу ее найти, — слащаво и фальшиво улыбаясь, Игорь Иосифович разливал коньяк.
-Я нашел повариху, она, правда, в море не ходила, но с голоду, я думаю, не умрем,— Эдвардас красиво зацепил на вилку кусок осетрины.
-Видел я ее, — Шмульке брезгливо поморщился, — она казашка.
-Ну и что, а тебе что, Иосифович, только истинных арийцев подавай?
-А может Юлю оформим, а готовить будем по очереди? — подмигнул мне Шмульке,— она и денег подзаработает.
От неожиданности я даже перестала чихать секунд на десять.
-Юля не повариха, — отрезал Эдвардас и поднял бокал.
Игорь Иосифович понял, что на судне будет еще один человек, никак ему лично не подчиняющийся, то есть я, его разрывало от злости. Долго у капитана мы не высидели, я чихала все чаще и чаще, превратившись в носатого красноглазого кролика. Эдвардас пожалел меня и, как только по его мнению, удобно стало уйти, мы покинули ледокол.
-Ну как тебе капитан? — Эдвардас взял меня под руку.
-Националист противный, — я убрала платок в сумку: на улице аллергию как ветром сдуло.
-Ты что, привык командовать, а тут с ним не посоветовались. Ты знаешь, что повариха должна спать с капитаном?
-Какая чушь!
-И ничего не чушь, это если он сам не захочет, тогда уже и другие могут поухаживать. Вот у меня на фирме случай был: повариха не дала капитану, тот подолбился, подолбился в ее запертую дверь, а в середине рейса и списал ее на берег в Африке, так она сама до дома добиралась, вот так.
-А ты что?
-А я что? Поварих много, а капитанов хороших мало.
-Но это же несправедливо!
-Еще как несправедливо, а что делать, жизнь вообще несправедливая штука. Ну сама подумай, не мог же я ронять авторитет капитана перед всей командой, ведь порядок на судне только от него зависит.
Дальше мы шли молча. Не знаю, о чем думал Эдвардас, а я думала о тяжелой доле поварихи на судне, может быть, они сразу знают, на что идут, но все равно это средневековье какое-то. С одной стороны нашей поварихе даже повезло, что капитан — националист, хоть домогаться не будет. Эта мысль несколько меня успокоила.
На следующий день переносили на судно основные вещи. Эдвардас, истинный либерал, не стал занимать каюту капитана, хотя, конечно, мог бы. Мы должны были разместиться в двух соседних каютах, которые, как и каюта капитана, единственные находились на верхней палубе. Неожиданно появился наш боцман Коля, отличительной особенностью которого было то, что, прожив в Литве 20 лет, он смог освоить только одно слово "ачу", что значит спасибо.
-Господин президент! — Коля даже запыхался, — у меня к вам просьба! Вы же все равно будете жить в одной каюте, а внизу такие неудобные кровати, так не мог бы я занять соседнюю с вами?
-А тебя не беспокоит, что перегородка фанерная? — Эдвардас улыбался, предвкушая наличие слушателя, пятнадцатилетний мальчик все еще был в нем.
-Нет, нет, меня это не беспокоит, я глуховатый, так что все в порядке.
-Ну тогда вселяйся.
Коля радостно поскакал переносить вещи.
-А я думала, что ваш президент Бразаускас, — ехидно взглянула я на Эдвардаса.
-Он имел в виду президент компании, — Эдвардас слегка щелкнул меня по носу, но было очевидно, что он очень собой доволен.
Мама пришла посмотреть, как мы устроились. После того, как она поняла, что от нее ничего не зависит, мама стала для меня неопасна. Она пробыла недолго, потому что ее укачивало даже при одном взгляде на воду. Это сделало маму еще более уязвимой и несчастной.
-Юля, кто живет у вас за стенкой? Она же фанерная.
-Не переживай, там глухой боцман.
-Какая ты все-таки смелая! Я бы никогда на такое не решилась.
Странно, что все мне говорят, что я смелая, а на самом деле я даже не думаю об опасностях, вернее представляю, что нас затирает во льдах, и мы проводим полгода среди вечной мерзлоты. Как после этого Эдвардас от меня откажется? Пока что я плыву по течению, ничего не предпринимаю и каждую ночь утыкаюсь носом в любимую теплую спину, так что мне ничего не страшно. Страшно, это когда ложишься одна в холодную постель, страшно, когда утром рядом с собой обнаруживаешь абсолютно чужого тебе и даже немного неприятного человека, вот это страшно, а что может быть страшного в Северном Морском Пути?
Мы прощаемся с этой дурацкой и милой наемной квартирой, где нет даже плиты, а есть только электрический чайник, в котором можно варить яйца, где унитаз протекает, кран капает, где пружина дивана впивается в спину. Мы прощаемся с местом, где в первый и последний раз я была так безоблачно счастлива. До этого момента мой любовный напиток был просто сладким, потом обязательно должен появиться глоток беды в бокале страсти, чтобы придать крепости и горечи, разбавить сладость. Мне грустно и радостно. Грустно, оттого, что так много хорошего остается в прошлом и радостно оттого, что в будущем я ожидаю хорошего еще больше. Я пишу последние стихи в наш последний вечер в этой квартире.
* * *
Город слеп, город глух,
Он с похмелья опух,
У него много дел и без нас.
И поэтому мы
Взяли денег взаймы,
Пьем "Мартини" и слушаем джаз.
Тонкой струйкой дымок,
Кот свернулся у ног,
Мы устали от импортных фраз.
Жизнь — игра без призов,
Гонка без тормозов,
Так давай же мы выпьем за нас!
Ты как я, я как ты,
Остальные — скоты,
В этом мы убедились не раз.
И поэтому мы
Взяли денег взаймы,
Пьем "Мартини" и слушаем джаз.
ГЛАВА 8
Все стоят на берегу и машут, машут, и мы в ответ с палубы тоже машем, и слезы плотной пеленой в глазах. Очень трогательный момент, можно было бы расплакаться, если бы не одна техническая неувязка. Технические неувязки здорово помогают пережить такие моменты, они разряжают атмосферу. Например, хочется послать любимого ко всем чертям, ты решительно хватаешь трубку телефона, а там тишина, никаких гудков, телефон, конечно, вдребезги о стену, зато отношения спасены. Или решил спрыгнуть с крыши, а люк на чердак намертво заколочен толстыми досками, глупо прыгать со своего балкона на втором этаже, глядишь, жив остался. Вот и сейчас на последнем судне почему-то вместо переднего дали задний ход и врезались в пристань, практически не отходя от берега. Эдвардас злится, он думал, что главное — это отойти от берега. Наивный! Все еще только начинается. Главное — к берегу пристать.
Началось время ожидания разлуки. Говорят, что это страшнее самой разлуки, у меня будет возможность сравнить, конечно, при наихудшем раскладе, а я пока что все еще надеюсь на лучший. Эдвардас придумал, чтобы в пути я вела дневник, это помогает ему объяснить самому себе мое присутствие на корабле и то, что он подвергает меня опасности. Дескать, я еду набираться творческих впечатлений, а не из-за него. Чихать я хотела на впечатления! Все красоты природы для меня на данный момент — это побочный продукт, пусть даже и приятный.
Наша взаимная неприязнь со Шмульке растет и укрепляется: он никогда не обращается ко мне по имени, а только всякими идиотскими словами типа "солнышка". От малознакомого человека это звучит фальшиво и оскорбительно, как будто девочке по вызову. Я пожаловалась Эдвардасу, он сделал Шмульке выговор, чем, конечно, разозлил его еще больше.
Свободное время, которого вагон, мы занимаем чтением и сексом. Хорошее питание, долгий сон и замкнутость пространства бросают нас в объятия друг друга по два — три раза в сутки. Мы живем как кролики штата Кентукки: едим, спим и трахаемся. Однажды я придумываю на целый день для разнообразия сделать перерыв, но выдерживаем мы только до ужина.
Весь день мы продвигаемся по великим сибирским рекам, а к вечеру становимся на якорь.
-Три смычки в воду! — командует по рации капитан.
-Есть три смычки в воду! — отвечает ему боцман и судно останавливается. Якорь идет неохотно, со странным визгом, напоминающим крики чаек за бортом, жалобным и пронзительным, а потом устанавливается полная тишина, слишком гулкая для уха, за день привыкшего к постоянной работе двигателя. Мы на флагмане, остальные швартуются за нами, остерегаясь слишком близкого соседства: принцип "подальше от начальства" еще никто не отменял. Я описываю природу в течении нескольких первых дней и читаю свои записи Эдвардасу по вечерам, но природа Сибири, несмотря на всю свою красоту и величавость слишком однообразна: с одной стороны берег всегда пологий, с другой высоченный обрыв и повсюду стена сосен, если долго любоваться на эту красоту, покой, конечно, приходит, но это покой, граничащий с подавленностью от собственной малозначительности.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
