З М К Помогальник

Избыточно корпулентная, как почти все сопрано, и самодержавно-властная на вид, пани Серафина Зимовская напомнила мне знаменитую Монсеррат Кабалье. Если можно представить оперную диву, не выпускающую изо рта пахитоску.

— Уж простите старухе, юный человек, эту маленькую вредную слабость, — сказала мне пани Серафина при знакомстве и прикрикнула на внучку, — Ты мне уже все, что хотела, высказала. И не раз. Довольно! — и снова ко мне, — Давайте проверим ваше чувство ритма. Я сейчас постучу по крышке рояля, а вы попробуйте повторить...

О, только не это!

Как мне показалось, пани Серафина согласилась на просьбу внучки обучать меня просто из вредности. Иначе, зачем ей было требовать, чтобы Лана присутствовала на каждом нашем занятии? А приведенные резоны не показались мне убедительными.

— Это же твой друг, неужели тебе неинтересно, как он справляется, какие у него успехи? В общем, не спорь! Жду вас в следующее воскресенье.

Угу, вот только справлялся я хреново. Настолько хреново, что пани Серафину даже захватил азарт: неужели у неё... У НЕЁ! и не получится?! Разумеется, ОНА победила. Я научился различать ноты на слух и на глаз, уметь слышать отдельно каждый инструмент в симфоническом оркестре и позже, наизусть, расписать его партитуру. В этом мне, конечно, помогали и медитативные техники по укреплению памяти, которые я не забросил, ведь они и в универе работали.

Впереди у меня оставалось четыре или пять занятий.

— И на этом, я буду считать, что твою просьбу, Лана, я выполнила в полном объеме, — сказала тогда пани Серафина внучке, в очередной раз закуривая. — Кирил, давайте сюда домашнее задание.

Тщательно пряча коварную ухмылку, я протянул листы не с партией гобоя из оперы "Вид Рима с гор", а "Прощание с Родиной" Михаила Огинского, музыку, больше известную, как "полонез Огинского". (Ага. Композитор — П.И.Чайковский.) И знаменитый траурный марш Фредерика Шопена из третьей части второй сонаты. Тот самый, который: "Ту сто четыре самый лучший самолет..."

Почему-то в этом мире не было ни Огинского, ни Шопена, и мне показалось забавным исправить это упущение. Знал бы я заранее, к чему это приведет!

Пани Серафина принялась просматривать ноты с обычной величественной небрежностью, но буквально сразу выражение ее лица начало меняться. Вот она на мгновение оторвалась от партитуры и взглянула на меня удивленно и (впервые на моей памяти) растерянно, хотела что-то спросить, но вернулась к чтению полонеза. Отложила его, раскрыла Шопена. Я заметил, что листы подрагивают в ее пальцах. Пани Серафина попыталась встать, но замерла на середине движения и осторожно опустилась обратно в кресло.

— Лана, — негромко позвала она внучку.

— Что? — не особенно пряча недовольство, отозвалась сидящая на диванчике у стены Мрузецкая.

— Сыграй это, — пани Серафина протянула ей Шопена с Огинским.

С демонстративным вздохом Лана убрала смартфон, подошла.

И только когда Лана, наконец, устроилась за роялем, раскрыла на пюпитре ноты, и наскоро просмотрела первые такты, маска утомленной скуки исчезла с ее лица.

— Это что?! — ошеломленно спросила она бабушку, резко обернувшись.

— Ноты. Музыка. Играй.

— Но откуда?

— Кирил принес. Потом вопросы задавать будешь. Играй! — пани Серафина прикрыла глаза.

Начав немного неуверенно, все-таки с листа исполнять непросто, Лана словно разгоралась. Как сложенный "шалашиком" костер: сначала робкие, синеватые огоньки на щепочках, потом...

— Другую, — потребовала пани Серафина, едва закончился полонез.

Когда последние звуки траурного марша, уже покинув этот мир, еще звучали где-то вне времени и пространства, пани Серафина со словами:

— Лана, освободи место, я сама, — резко поднялась.

И тут же с болезненным стоном осела.

— Бабушка! Что с тобой? Сердце? — кинулась к ней Лана, вглядываясь в посеревшее лицо.

— Там... в шкатулке...

— Зачем ты сняла лечебник?! — возмущалась Лана, прикрепляя большую, красивую и сложную брошь-артефакт на левую сторону груди пани Серафины.

— Она... дисгармонировала с платьем, — с отчетливо слышным вздохом облегчения ответила пани Серафина.

Уф-ф! Не инсульт! При инсульте слово "дисгармонировала" не выговоришь.

Врача Лана все-таки вызвала. Однако можно было этого и не делать: семейного эскулапа и его советы пани Серафина ни в стотинку не ставила, а чего-то требовать тот и сам остерегался. Но тут к нему подключилась Лана. И я. Со своей молчаливой поддержкой. Эскулапа и Ланы, конечно.

Покидать гостиную пани Серафина отказалась, поэтому ее уложили на один из диванчиков, укрыв легким пледом.

Поскольку Лана проигнорировала приказ "сыграть еще раз", пани Серафина указала мне на стул около диванчика и принялась выяснять подробности появления "этой гениальной музыки".

Пришлось соврать, будто слышал, как ее наигрывала мама, когда была жива (так и сказал, балбес), а Шопен и Огинский, кажется, работали в том же взорвавшемся секретном институте, что и мои родители.

— Я подключу всю службу безопасности клана! Пусть попробуют отыскать хоть какие-то следы!

— Бабушка, лежи! Врач сказал, чтобы тебе запретили вставать! — попыталась удержать ее Лана.

— Никто в этом доме мне ничего запретить не может! Подай мои пахитоски!

— Бабушка!

Но пани Серафина только грозно сверкнула на нее глазом и повернула голову ко мне:

— Кирил, голубчик, а ты больше ничего не помнишь авторства этих композиторов? Ведь неизвестно, что там еще найдут эти бездельники, а музыка Шопена и Огинского — это ведь Золотой Фонд Человечества! — она так смогла произнести это, что большие буквы словно зажглись в воздухе. Представляю, как она пела в молодости! — Лана! Где мой табак?

— Кгхм...

— Да, Кирил? Ты же постараешься вспомнить? Я давно никого ни о чем не просила, но...

— Я постараюсь, пани Серафина. Обещаю вам. Кгхм... Траурный марш — это третья часть четырехчастной сонаты. Кажется, второй. Еще мама очень любила играть вальсы Шопена...

— Вальсы, — завороженно выдохнула пани Серафина и мечтательно улыбнулась.

— Только у меня тоже есть просьба, — решился я.

— Все, что хочешь, Кирил. Все, что хочешь.

— Не курите больше. Лана очень за вас переживает.

Пани Серафина молча посмотрела на меня, а потом усмехнулась.

— Лана! — рыкнула "лучшая Брунгильда столетия", как ее называли, — Почему эта гадость все еще в моей комнате? Врачи мне категорически не советуют курить! Немедленно выбрось!

Лана радостно схватила фамильный серебряный портсигар и исчезла. Я показал пани Серафине большой палец. В ответ она показала мне три и шепнула слово "партитуры", после чего устало махнула рукой, прощаясь, и закрыла глаза.

Эпилог (примерно год спустя)

(Понимаю, что в рассказах не бывает, но пусть будет.)

Сижу, никого не трогаю, рассматриваю черную капельку микрофона, возвышающуюся над столом на длинном стебле, словно глаз любопытного краба.

Лампа с оранжевым абажуром наполняет комнату теплым (чуть не сказал "ламповым") светом. А за окнами зима. Сегодня особенно мерзкая. С метелью. Задубел, як цуцик, пока от универа до дома дошел. Еле отогрелся. Наверное, ограничусь одним часом чтения. И, по законам аварской логики, в зимнюю стужу будем читать о весне и жарких странах. Я включил запись аудио на своем наградном смартфоне, привычно скользнул в транс и перед моими глазами открылась книга. Да, когда-то читаная книга, а не экран монитора. Как выяснилось, в трансе я вспоминаю и мерцание монитора с частотой 60 Герц. Жутко утомляет. И печатать вслепую — тоже тяжко. Оптимально зачитать текст монотонным голосом, практически не интонируя, а потом прогнать файл через распознаватель. Все равно тексту требуется редактура и правка. В том числе, чтобы привести в соответствие с реалиями. Например, переименовать грузовики в грузовозы, и в мобили — авто. Мелочи царапают сильнее. Я слегка наклонился к выносному микрофону и начал:

— Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина...

Еще достоинство такого метода "овеществления воспоминаний" — можно параллельно размышлять. Даже нужно, чтобы текст читался автоматически. Профессиональным секретарям-машинисткам этот секрет известен. Теперь вот я пользуюсь.

Меня сильно зацепили слова пани Серафины о Золотом Фонде Человечества. Тут некстати еще вспомнилась теория Вернадского о ноосфере. Сфере Знаний, инфополе, эфире — называйте, как хотите! Ее ведь наполняют не только книги, стихи, музыка и научные открытия из Золотого Фонда. Куда больше там того, что даже на "складбище" отправить стыдно. И ЗФЧ — последний бастион защиты ноосферы от глобального потупения. Поэтому, если можно его пополнить — это необходимо делать. Даже если шанс один на миллион.

Что же касаемо денег, то ведь есть еще "серебряный фонд человечества" и "медный", и "железо-никелевый". И на них тоже можно заработать пенензев.

Вот поэтому я стараюсь каждый день хоть по часу, но проводить перед микрофоном или за правкой текстов, жалея, что не был полиглотом. Хорошо, хоть, в стремлении приблизить свой "литературный" английский к своему же отличному "техническому", пытался читать книги на языке оригинала.

Поэтому сейчас в Британике из популярных становятся культовыми романы о Плоском Мире некоего сетевого автора, о котором известен только псевдоним: Терри Пратчетт. Ведь "один шанс на миллион выпадает девять раз из десяти", не правда ли?

А недавно повеселило очередное официальное заявление-просьба оргкомитета престижнейшей литпремии в области фантастики Соединенных Королевств Америки. (СКА! Я так хохотался, когда узнал, что у Восточных СКА на неофициальном гербе орлан, у Западных — медведь, а у Центральных СКА... Что бы вы думали? Кони! Пара гнедых, вставших на дыбы.) В который раз мэтры фантастики попросили прекратить попытки выдавать себя за лауреатов премии, авторов романа "451 градус по Фаренгейту" и рассказа "Цветы для Элджернона", скрывающих свои имена под никами Рэй Брэдбери и Дэниел Киз. Оргкомитет напомнил, что когда объявили имена номинатов премии, им прислали ссылки на архивы, созданные ДО выкладки романа и рассказа в свободный доступ. И там, кроме текстов и извинений за не приезд на церемонию награждения "ввиду отсутствия физической возможности" (что бы это не значило), был и сложный пароль для подтверждения авторства. Пароль, который пока никто не смог назвать, хотя количество попыток все растет.

Однако больше всего читающий мир был потрясен (и это не метафора) целой плеядой великолепных переводчиков на русский язык. И опять все, что о них известно — это выдуманные имена, не имеющие отношения к реальным людям: Лунгина, Райт-Ковалева, Лозинский... А откуда у них тексты, которые они переводили и просто выкладывали в сеть? В Швеции нет писательницы по имени Астрид Линдгрен! Ага, писательницы нет, а книги ее есть. Правда, только на русском. И почему кто-то, выложивший переводы "Лунгиной", написал, что выкладку замечательной книги о "Пеппи— ДлинныйЧулок" посвящает некоей Улве? Кто скрывается под этим именем?

А как мне понравился бум фанфиков на роман о магах, скрывающихся от обычных людей, но все свои силы посвящающих всеобщему благу... то есть, поискам счастья. Особенно популярен у фикрайтеров некий мрачный и желчный герой, похожий одновременно на ворона и испанца. Маг необычайной силы и твердости духа, которому, без использования волшебной палочки, или умклайдета, "ничего не стоит просочиться сквозь канализацию на десяток лье", Кристобаль Хозеевич Хунта. "Кто вы, братья Стругацкие? И где вы?" — так звучал заголовок одной из статей.

Конечно, Булгаков красиво сказал, что рукописи не горят, однако этого мало. Книги надо читать, иначе, какие же они книги? А хорошие книги превращают читателя не просто в зрителя, а в со-автора, в со-творца. Хорошие книги делают этот мир лучше. Банальные истины, согласен. Вот только в математике "банальные истины" уважительно называют аксиомами и на них, как на фундаменте... Ох, что-то я разошелся. Надо успокоиться, а то распознаватель речи такого нараспознает, что я замучаюсь редактировать.

Я пару раз глубоко вздохнул, хлебнул остывшего чая, закрыл глаза, чтобы не отвлекаться, и продолжил наговаривать текст монотонным негромким голосом:

— В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат...

21.12