Ковчег Полдня

В старом лагере все произошло быстро. Искать скафандр отправили молодого, Сашку Игоря. Он исчез в здании, чем-то некоторое время гремел там, а потом вышел, разводя пустыми руками. Лейтенант оглянулся на пришельца. Тот явственно изменился в лице, но лицо его выражало не отчаяние разоблаченного лжеца, а крайнее и неподдельное изумление. Артист хренов.

— Может быть ты плохо искал? — спросил лейтенант солдата.

— Да негде там искать! — еще раз разводя руками ответил тот. — Там же все пылью покрыто, а в углу видно три доски, их явно недавно шевелили, очень недавно, наверное уже сегодня. Я под ними посмотрел, а там ничего нет.

Все было ясно. Лейтенант услышал, как за его спиной сержант орет "Скафандр, сука, придумал? Какой тебе еще скафандр, харя сектантская" — и сочный звук удара. На этот раз парень, похоже, не стал выставлять свои блоки.

Всю дорогу до караулки, и пока по телефону вызывали конвой, и пока ждали конвоя — все это время сектант сидел тихо, опустив голову, только бормотал что-то про себя, и разводил время от времени руками. Только когда на него надевали наручники, он задергался и что-то закричал, но конвойный стукнул его прикладом по лицу, и он снова затих и безропотно влез в машину.

Когда лейтенант сел за рапорт, он сначала хотел отметить необыкновенно разработанную легенду этого сектанта и с удивительной тщательностью изготовленную фальшивую этикетку на куртке, но потом решил про все это не писать. Задержание сектантов и так считалось занятием не то, что недостойным, но каким-то несерьезным для воинских частей. Ребята из гарнизонов на юго-восточной границе постоянно ехидно спрашивали — а что, ты все до сих пор сектантов по лесу гоняешь? Проявлять излишнее рвение или вдумчивый подход в этом занятии не следовало. Поэтому он написал просто — пятого травня 396 года со дня высадки, во время патрулирования в районе старого лагеря был задержан сектант. Основания для задержания — религиозный экстремизм, жестокое обращение с детьми (сектант выглядел старше остальных приходивших, наверное, он мог быть уже женат — а контрацептивов у них нет, значит дети...), введение в заблуждение представителей власти, нарушение паспортного режима. Документы отсутствуют. Задержанный сдан конвою номер... — лейтенант посмотрел в оставленную конвоем расписку в журнале и переписал цифры, потом поставил дату и расписался. Он уже думал, что на этом вся история закончилась, когда раздался звонок внутреннего телефона. Звонил караульный с вышки, и сказал, что из леса вышел еще один сектант и он, похоже, это — в скафандре.

Олег Вячеслав позвал на всякий случай сержанта, и они вышли на плац. Действительно, со стороны леса в сторону поста двигался человек в скафандре. Скафандр выглядел помятым, испачканным и в некоторых местах даже порванным, но все равно он был блестящим и выглядел высокотехнологичным.

— Твою мать! — сказал за спиной сержант. — Это где ж они столько фольги надыбали?

Когда человек подошел ближе, стало очевидно, что это не фольга, или, во всяком случае, не просто фольга. И тут сержант выругался еще раз и замер, раскрыв рот и глядя на пришельца. Лейтенант тут же понял, что его так удивило — у скафандра на плечах, на локтях, на боках, на бедрах и на коленях были какие-то выпуклые штуки. И расположение этих штук в точности соответствовало расположению синяков на теле предыдущего сектанта... нет, похоже, все-таки не сектанта.

Лейтенант и сержант посмотрели друг на друга и на некоторое время замерли, глядя друг другу в глаза, словно в каком-то оцепенении. Первым нарушил молчание сержант.

— Твою мать! — сказал он. — Это что ж получается, предыдущий-то настоящий землянин был?

— Глава 2. Концлагерь

Олег окончательно разочаровался в этой планете. Тому было несколько причин, но самыми главными были отношение к старорусскому языку и то, что его упекли в концлагерь не просто без суда и следствия, но и даже не разобравшись, на каком языке он говорит и даже, черт возь­ми, как его зовут. На фоне этого обыденное рукоприкладство, убожество отделки (как внешней, так и внутренней) всех виденных Олегом строений и полное отсутствие чего-то похожего на персональную мобильную связь казались не заслуживающими внимания и даже по-своему ми­лыми мелочами.

Во всех известных к тому времени колониях отношение к доисходным языкам было бережным и даже, можно сказать, трепетным. Конечно, разговорный язык за столетия куда-то дрейфовал, в малочисленных колониях чуть быстрее, в плотно населенных помедленнее, но все равно любой взрослый умственно полноценный колонист мог рассказать на древнем языке краткую историю своей планеты от высадки (а то и от дня закладки ковчега) до наших дней, и мог на этом языке более-менее осмысленно объясняться.

Здесь же никто, с кем Олег пытался разговаривать — ни подобравшие его военные, ни конвой­ные, ни клерки за столами, заполнявшие на него формуляры, ни медбрат, бегло осмотревший его перед посадкой в вагон — никто не понимал ни слова по-русски. Нет, слово "Земля" лейте­нант точно понимал, но не более. Либо все они тщательно делали вид, что ничего не понимают. Даже когда Олег сообщил заполнявшему очередной формуляр офицеру, что его, офицера, роди­тели совокуплялись со свиньями, и сам он козел, а его дети будут у Олега в вечном, пожизнен­ном и наследственном рабстве — тот и бровью не повел.

С именем вышло вообще странно. Когда заполняли второй по порядку формуляр, Олега нако­нец-то о чем-то спросили. Вопроса он, естественно, не понял. Тогда офицер за столом закатил глаза, показал на себя и сказал — Евгений Сергей. Олег хотел переспросить "Евгений Сергее­вич?", но испугался, что так и запишут, поэтому он показал на себя и ответил "Олег Михайло­вич Злотников". Но на экране компьютера Олег увидел (к счастью, писали они все-таки кирил­лицей) "Олег Олег". Олег замотал головой и несколько раз повторил "Олег Злотников", но кон­чилось все это ударом приклада по ребрам.

Когда уже на станции ему выдали арестантскую одежду, к ней прилагалась ламинированная карточка с микрочипом. На карточке была олегова физиономия (снятая короткофокусным объективном, небритая, с безумным взглядом, с ввалившимися щеками и с пожелтевшими фин­галами под обоими глазами), надпись большими буквами "Олег Олег", четыре трехзначных числа, и ниже еще какие-то надписи мелким шрифтом. Карточку, как показал ему медбрат, над­лежало вставить в нагрудный карман робы (он специально был с окошком из прозрачной пленки) фотографией наружу. Микрочип выглядел вообще издевательством — ведь все, что они про Олега знали, фактически исчерпывалось его именем и отпечатками пальцев, однако же — ... Впрочем, надо отдать им должное, они могли микрочип и в позвоночный столб вживить, од­нако никаких инъекций Олегу не делали.

Весь день Олега так и не кормили, хотя он неоднократно пытался показать жестами, что хочет есть и пить. Несколько раз ему все-таки приносили чай — неизменно пахнущую половой тряп­кой тепловатую мутную жидкость, зато с сахаром. Видимо, благодаря сахару, он и пережил все эти перевозки и канцелярии в сознании, лишь относительно слабо замутненном, и отрубился только к вечеру, уже в поезде.

Знакомство с лагерем началось с медпункта. Когда Олег очнулся, он лежал под капельницей на деревянных нарах, закрытых каким-то тюфяком и чистой простыней. Палата была небольшой и тесной. Кроме его нар были еще три лежачих места, все пустые. Окно было большое и забра­но решеткой, пейзаж за окном с его места разглядеть было невозможно. За окном, судя по осве­щению, день уже клонился к вечеру. Таким образом, с момента его неудачной посадки прошло не меньше двух полных здешних суток, а это почти трое суток корабельных — это при условии, что он провалялся в отключке только одну ночь. В своих расчетах Олег закладывал трое суток на возможную задержку с досрочным возвращением Сашки, то есть вот-вот подходил крайний срок, когда за ним уже должны были прилететь. Если все нормально, ребята должны быть уже на орбите и объясняться с местным начальством.

Интересно, насколько поворотлива здешняя бюрократия? Компьютеры у них есть, и, похоже, сеть все-таки тоже есть, во всяком случае в административных центрах: в процессе заполнения формуляров Олег заметил, что данные на него кочуют с компьютера на компьютер, хотя никто между этими компьютерами с удаляемым носителем не бегал. Но в базе он числится как Олег Олег, а вовсе не как Олег Злотников, да и фотография не очень-то похожа на те, которые могут передать спасатели. Это может затруднить поиски — им придется проверять всех, задержанных в этот день (а судя по конвейеру, по которому его вчера прогнали, и по тому, как удачно его под­гадали к поезду, и по заполненности поезда — задержания тут дело частое) — или они вообще могут решить, что Злотников им не попадался.

Олегу впервые за все время пребывания на этой планете стало по-настоящему страшно. Он представил себе сценарий — спасателям показывают кратер и говорят — вот видите, это все, что осталось от вашего товарища, более ничем помочь не можем. Но, продумав этот сценарий дальше, Олег слегка успокоился — все-таки ведь они же с местными установят контакт, начнут общаться, рано или поздно те вспомнят старый язык — а у него ведь в какой-то сопроводиловке должно быть написано, что он говорил на непонятном языке и при этом утверждал, что он с Земли. Теперь-то здесь будут знать, что с Земли на самом деле прилетают — и задержавшие его военные сами поднимут шум, что такая вот ошибка вышла. Даже если его сразу не выдадут, все равно, человек с Земли — такой козырь при общении с землянами, его все-таки будут беречь.

Непонятно было также, за что его вообще арестовали. Сначала Олег думал, что его приняли за шпиона. При подготовке эта тема несколько раз всплывала, но все быстро сошлись на том, что более дурацкой легенды для шпиона придумать невозможно, поэтому такое недоразумение должно быстро выясниться, и этому сценарию более не уделяли внимания. К тому же, шпион — птица важная, с ним будут работать, его будут перевербовывать — а Олега вчера обрабаты­вали с полнейшим равнодушием.

Другой вариант — с этой колонией кто-то уже контактировал и рассказал им что-нибудь... ну, например, про бомбу Джонсона. Скорее всего даже именно про бомбу Джонсона. И теперь они сопротивляются контакту всеми доступными силами. Это объясняет и ракету, и даже доп­плеровские радары — да, сектора обзора у них странные, но может быть они их просто еще не достроили... В частности, всех, кто похож на землялина или, тем более, говорит, что землянин — с ними ни в коем случае нельзя разговаривать и их... нет, если они боятся, что он кому-то расскажет про бомбу Джонсона, они должны были его как можно скорее пустить в расход. Ско­рее всего, даже прямо около кратера. А они вон даже лечить пытаются, и с таким количеством народа позволили проконтактировать. Опять не сходится. Интересно, кстати, что в капельни­це?

Третий вариант — что он подходит под описание какого-то беглого преступника. По имени Олег Олег, ага. Это объясняет и ту легкость, с которой его оприходовали без всякого суда и следствия, и что даже слушать не стали. Но ведь у него же снимали отпечатки пальцев. И когда заполняли формуляры, Олег не заметил присутствия ни на экранах компьютеров, ни на столах никаких других досье и фотографий. И формы на него начали заполнять с нуля. Похоже, тоже мимо, хотя эту версию надо бы обдумать поподробнее.

В общем, дело ясное, что дело темное. Что мы знаем про здешнюю цивилизацию? (Компьютер пропал вместе со скафандром...) Что они, в основном, сохранили технологию, но особенно-то в технологическом и экономическом отношении не продвинулись. Что за пятьсот лет они могли бы расплодиться и посильнее (оценки по площади возделанных полей дали общую численность населения миллионов десять, и то при условии, что у них стабильные хорошие урожаи — но если они научились частично питаться местной органикой, или, как на Альфе, адаптировали земные культуры к спектру местной звезды, население может быть и чуть побольше, мои-то сканеры ловят земной хлорофилл, а не возделанные поля как таковые). Что они заселяют уме­ренную зону и немного захватывают субтропики, что-то им в тропиках не нравится, хотя вроде бы там не сильно жарко. Что они сильно и давно милитаризованы, что у них полицейское госу­дарство и концлагеря, и вообще у них как-то все плохо. И, как бы это сказать, у них как-то все необычным образом плохо.

Кстати, милитаризация. Что, если меня приняли за дезертира? Этот вариант при подготовке они не проигрывали. Обдумав его, Олег понял, что это, пожалуй, худшее из всего, с чем он мог бы столкнуться, и что это не противоречит ни одному из известных ему фактов. С дезертиром не будут ни особо разбираться, ни особо церемониться. Его незнание местного языка сочтут си­муляцией, а поскольку с ним не разбираются, то запросто могут не обратить внимания, что си­муляция уж больно качественная. Подлатают чтобы на ногах держался — и на передовую. Смывать, так сказать, позор кровью.

Только интересно, где у них передовая? Автоматы у них сделаны явно под пироксилиновый по­рох, а у Олега на борту был сканер пироксилиновой гари. Хороший сканер, чувствительный, на заказ делали, в ООН такие запрещены в частном владении. Ну да что нам ООН... Когда его те­стировали, он с лунной орбиты всю линию фронта в Индокитае нарисовал и воздушные бои над Сайгоном. И Олег этот сканер включал, и он вроде нормально сработал. Полномасштабных боевых действий в прошедшие два-три дня на этой планете не велось.

Жидкость в капельнице кончалась. Олег осмотрел трубки, нашел зажим, перекрывающий до­ступ жидкости в иглу, и пережал его. Затем он привстал — голова закружилась — отцепил соб­ственно капельницу от банки, взял трубку в рот и втянул жидкость. Если это колют мне в вену, то в желудке оно уж точно не причинит большего вреда. Физиологический раствор, глюкоза, что-то кислое — аскорбинка? Гм, при истощении сойдет за лечение.

— Эй! — закричал Олег на старорусском. — У меня тут банка кончилась, есть тут кто-нибудь?

За дверью возникло какое-то движение. Появился человек, одетый в арестантскую робу — та­кую же, как вчера выдали Олегу — и в белый, но не очень чистый халат поверх робы. Он был немолод и выглядел истощенным. Во всяком случае, на военного врача он был не похож — зна­чит, версия, что его приняли за дезертира, не подтверждалась, хотя кто его знает, что у них тут за порядки... Человек заметил выдернутую из банки трубку и произнес недовольным тоном ка­кую-то длинную тираду. Олег улыбнулся и ответил — извините, я вас не понимаю, можно по-старорусски? Человек произнес что-то еще более недовольным тоном, толкнул Олега в плечо — дескать, лежи и не дергайся, выдернул иголку из его вены и прижал смоченной в спирте ват­кой. Велев Олегу согнуть руку и удерживать ватку таким образом, он собрал трубки, прицепил их к штативу капельницы и с явным трудом поволок штатив к двери.