Эти двое — Медвежий Коготь и Львиный Хвост. Медвежий Коготь — могучий охотник в самом расцвете сил, когда уже на грубоватом лице проступают первые очевидные следы мудрости, которые, вместе со шрамами, очень по-своему красят мужчину. Хотя, конечно, Медвежий Коготь и не нуждается ни в каких прикрасах, поскольку его охотничья слава очевидна и известна всякому, от мала до велика. Вот другой охотник, рыжеволосый Львиный Хвост, заметно моложе и ничем пока ещё особенно не прославился. Удаль при нём, охотничья отвага тоже, да ещё молодость — к тому же он лучший друг Режущего Бивня, и тот долго не колеблется, подходит к сборищу. Где двое, там и третий.
Короткое приветствие, и можно вступать в разговор.
— Опять будет жара, — спешит сообщить своему другу пылкий Львиный Хвост, но, выпалив, тут же и умолкает, как бы вспомнив, что в присутствии куда более опытного охотника молодому не стоит много болтать. Режущий Бивень рассеянно глянул в небо и, кажется, соглашается, но, что сегодня будет ещё жарче, не говорит. А ведь это очевидно, по мнению Львиного Хвоста. Будет ещё жарче, чем вчера — хотя куда уже жарче? Львиный Хвост бегло вглядывается в продолговатое лицо Режущего Бивня, потому что долго смотреть в лицо прилично разве что для шамана, а Львиный Хвост только глянул — и не выглядел ничего, сам смутился.
А вот Медвежий Коготь разговор поддержал:
— Не помнит Медвежий Коготь такого жаркого лета. И такого длинного тоже не помнит.
— Да, — тут же поддакивает Львиный Хвост. А ведь прошлым летом шли дожди, а в позапрошлое даже мокрый снег выпадал. Что ж такое случилось, люди тревожатся, не придётся ли нам искать новые земли, как делали наши пращуры? Но у них тогда все зимы были как зимы, и лето тоже одно на другое походило, — много сказал Львиный Хвост, как старейшина рассуждает, только те могут помнить, что было во времена дедов и прадедов, а Львиный Хвост говорит с чужих слов, и не ему вообще обсуждать праотцев. Молод он ещё и не ведает, что старейшины уже сами решили весной отправить разведчиков на поиски новых земель. Но не всем это надобно знать. Медвежий Коготь переводит разговор в другое русло:
— Что-то Режущий Бивень спозаранку не в духе. Наверное, странный сон озадачил охотника?
Режущий Бивень кидает хмурый короткий взгляд в сторону Медвежьего Когтя и опять глядит поверху. Поверху и ещё вбок. В сторону реки. Где кусты уже чётко видны и ночной туман совсем рассеялся.
— Режущему Бивню часто снятся вещие сны, все знают, — Львиный Хвост оправился от мимолётного смущения и явно хочет разговорить своего друга. Львиный Хвост всегда не прочь поболтать, он вёрткий, пронырливый, хотя взгляд его кажется простодушным. Так и есть, так у льва хвост — вроде бы вещь с самого заду, наипоследняя, а вот непрестанно болтается туда-сюда и всё расскажет опытному глазу о своём хозяине. А хозяин для человека тот же, что и для льва, как раз об этом и снилось Режущему Бивню, но теперь слово взял Медвежий Коготь:
— Режущий Бивень глядит на закат. Там жилище шамана.
Режущий Бивень сразу же поворачивает голову в другую сторону, и Медвежий Коготь многозначительно смолкает.
Молчат теперь все. Долго молчат. И тогда Медвежий Коготь опять забирает разговор к себе, как и положено по опыту:
— Если дело во сне, то шаман сейчас занят. К Еохору пришёл ученик.
— Какой такой ученик? — с ходу выпаливает Львиный Хвост, но Медвежий Коготь не отвечает.
Режущий Бивень теперь старательно глядит на восход, да только смущение на лице так и осталось. Густые брови нахмурены, карие (и обычно сверкающие) глаза теперь прячутся. Очень он озадачен. Даже, кажется, побледнел. Как про шамана вспомнили, так сразу и побледнел.
— Если Режущий Бивень не хочет рассказывать, это его дело, — голос Медвежьего Когтя твердеет, становится строгим. Он — умудрённый охотник, не женщина, выпытывать не станет. Готов вообще отойти, пускай молодые судачат о длинном лете, но Режущий Бивень всё же опомнился:
— Медвежий Коготь как всегда прав. Сон необычный приснился. Молодой вожак львов пришёл знакомиться.
— Молодой вожак львов? Не Одноглазый? Ха! Конец, значит, Одноглазому... — несдержанно восклицает Львиный Хвост, но быстро смолкает под укоризненным взглядом Медвежьего Когтя. А Режущий Бивень будто и не слышал.
— Сначала мы все вели хоровод. Мы танцевали все вместе. Много нас было. Незнакомые, но как будто знакомые... и очень даже хорошо знакомые. Там была грустная женщина, у неё очень сильные руки, охотница эта женщина; и ещё был длинноносый чужеземец, очень огромный, в меховой парке... И, странно, он держал за руку малыша, который другой рукой закрывал лицо и как будто бы плакал. Но не по-настоящему плакал. Ещё была весёлая девочка с дротиком, очень хотелось рассмотреть её дротик, но почему-то не получалось, — Режущий Бивень, сильно задумавшись, на мгновение запинается — и тут же встревает Львиный Хвост:
— А что Одноглазый, Режущий Бивень? Не было Одноглазого?
— Что? — Режущий Бивень словно очнулся. — Нет, там был рыжеволосый юноша. Юношей был вожак львов. Рыжим, красивым и сильным. Как подобает, — Режущий Бивень даже морщит лоб, припоминая. — Не сразу узнал вожака. Юноша как бы. Как мы... Потом узнаю, говорю: "Постой, постой, ты же — лев", — а тот сразу меняется в лице. Львиное проступает, не спрячешь, но тот бьёт себя в грудь, то ли рукой, то ли лапой. Бьёт в грудь и удивляется: "Я — лев? Ну а ты тогда кто?"
Львиный Хвост глядит во все глаза, неприлично уставился, он же сам рыжеволосый, как будто на себя намёка ищет, но Режущий Бивень не замечает. Захватил его целиком рассказ. Теперь не успокоится, покуда не доскажет:
— Помню сильное недоумение: кто я такой? В самом деле, кто я такой? А потом вдруг чёткий ответ: Тот, кто видит... Что это значит, Медвежий Коготь? "Тот, кто видит"... И ещё: "Вверх посмотри"...
Медвежий Коготь пока особенно не удивлён, не то что Львиный Хвост. Отвечает степенно:
— То и значит. "Тот, кто видит".
— Так и юноша-лев так же ответил: "Я — тот, кто видит", — Режущий Бивень начинает торопиться. — Он тоже — тот, кто видит. А потом говорит: "Делай своё дело, и будь оно что будет!"
— Хорошие слова. Правильные, — однако Медвежий Коготь выглядит излишне спокойным, как будто вовсе не захватил его чужой сон, не может он никак понять, что же такого смущающего обнаружил Режущий Бивень. Просто молод ещё и неопытен. Зато сам Режущий Бивень явно разочарован таким безразличием. Он ждёт вопроса о том, что же ещё поведал дух льва интересного, он даже глядит в лицо Медвежьему Когтю, будто забылся — и тот отворачивается. Тогда вступает Львиный Хвост:
— Да, сон интересный. Одноглазому, значит, конец.
Режущий Бивень глядит теперь на Львиного Хвоста. Неприлично глядит. Колеблется. Совсем сбил его с толку Львиный Хвост своим Одноглазым. При чём тут Одноглазый? Разве он хоть словом того упомянул?
— Пусть Режущий Бивень расскажет, если хочет, — Львиный Хвост тоже теперь отворачивается, и его смутил своей странностью Режущий Бивень. Всполошил ни с того ни с сего своим сном... "Тот, кто видит..." А он вот ничего не видит. Только у львов сменился вожак, если правильно всё понял Режущий Бивень. Ну, так этого и ждали. Отметили ведь Одноглазого. А в остальном ничего особенного. Чем таким ещё важен этот сон? Стоило и рассказывать?.. Вот жара не нормальная. А про Одноглазого быстро узнают охотники сами, сегодня же к вечеру, как только вернутся из степи, кто-нибудь принесёт новость, потому что не спрячешь следы. "Нет, странный всё-таки охотник Режущий Бивень, — думает Львиный Хвост. — Совсем не такой, как другие".
— Режущий Бивень закончил о своём сне?
— Нет, не закончил ещё, — спохватывается Режущий Бивень. — Про жену лев сказал.
— Про жену? — с нескрываемым удивлением перебивает Львиный Хвост. Но Режущий Бивень как будто не слышит, досказывает:
— "Одна жена у тебя. Охраняй её строго", — так лев сказал.
Львиный Хвост чуть не подпрыгивает при этих словах. Вроде как засмущался. С ноги на ногу переминается. Неприличный разговор. Не пристало охотникам говорить о жёнах. Недоволен Львиный Хвост, ищет повод, чтоб улизнуть, назад стал оглядываться, что-то заметил, чуть не кричит:
— Вон Корсак идёт, этот вчера ходил в степь, может, Корсак что-нибудь знает про Одноглазого? — раз, и побежал к другому охотнику, совсем как ребёнок, даже Медвежий Коготь смутился таким поведением собеседника и тоже задумчиво пошёл вслед за Львиным Хвостом, оставив Режущего Бивня одного и в полном недоумении. На лице у того огорчение ярче загара.
Вот, убежали, — думает Режущий Бивень. — Что же он такого сказал? Честно пересказал о жене, ведь было такое во сне, ведь не придумал же он — а они убежали. Как дети. Дался им этот Одноглазый! Дух льва ещё говорил о каком-то высь-камне, о злобном мамонте говорил, который может сверкающий камень остановить, о чём-то ещё... Но они не дослушали. Не интересно. И теперь уже вряд ли дослушают. Ведь о жене он упомянул, а это неприлично. Неприлично и несерьёзно, по их мнению. Тогда, по-ихнему, и всё остальное и неприлично, и несерьёзно — и дальше нечего слушать. Режущий Бивень огорчённо вздыхает. Напридумывали запретов! Он не просто огорчён, он даже рассержен. Об этом можно говорить и о том можно, обо всём можно — но только о жёнах нельзя. Почему? Почему, раз только дух льва упомянул о жене, так дальше и нечего слушать его? Будто это дух комара!.. Комара, и того стали б слушать со всякой ерундой, но тут — запрет. Есть дела поважнее. Жара, Одноглазый. Режущий Бивень аж стукнул себя кулаком по бедру, настолько задумался. Хочет вспомнить, о чём ещё говорил юноша-лев, хочет вспомнить, но в голове лишь одно.
"Охраняй свою жену!"
* * *
Кто такой мамонт, объяснять не надо. Всякий его видел. Всякий его знает. Громада ещё та. Крупнее мамонта нет никого, неизвестно в степи. И в лесу неизвестно. Нигде. Самый первый гигант — это мамонт. Гигант из гигантов.
Старая Мамонтиха неожиданно остановилась. Спешила, спешила, но остановилась. Чей-то мягкий лоб уткнулся в её зад, недоумевая, и замер, не стал подталкивать. Стадо послушно остановилось вслед за своим вожаком.
Нещадно палило солнце, накаляя землю и песок — скоро, наверное, невозможно станет ступать по такой горячей поверхности и мамонтам придётся искать другой путь. Старой Мамонтихе следовало иметь это в виду. Потому она устало огляделась вокруг.
Они двигались по сухому руслу когдатошней реки, зажатому между холмами, прежде покрытыми пышной травой, но теперь полностью выгоревшими на солнце. Старая Мамонтиха, оглядываясь, едва узнавала эти места. Ещё прошлым летом здесь вместо песка журчала вода, а травы тут было столько, что мамонты объедались и никуда не торопились идти. Теперь торопятся. Потому что голодают. Изнывают от жажды.
Старая Мамонтиха с робкой надеждой поглядела вперёд. Там холмы становились всё ниже, покатее, покуда и вовсе не разглаживались вдали. Дальше впереди простиралась равнина. Когда-то зелёная до одурения, а теперь... Старая Мамонтиха подняла хобот и долго пыталась что-нибудь вынюхать в том направлении, учуять хоть что-то прежнее, памятное — ничего не вынюхивалось такого. Выжженные травы да песок. Без звуков и без жизни. Будто умерли все. И только они, только мамонты, эти только остались на иссушенной земле. Так показалось.
Путь их был привычным. Каждый год мамонты в своих странствиях проходят огромный круг в поисках лучшего корма и лучшей доли. Зимой они направляются к полудню. Там меньше снега, там легче найти пропитание. Зимой у мамонтов каждый сам за себя. Каждый ищет себе лучшее место, где меньше снега и больше травы. Но как только возвращается весна, мамонты сбиваются в стада. Как только начинает зеленеть свежая трава, как только появляются первые нежные листики на кустах, мамонты вместе уходят на летние пастбища. Они движутся далеко в полуночную сторону, в степь и дальше, аж до самой тундры. Хотя и не все доходят до тундры. Слишком долог туда путь, и слишком много там надоедливых комаров, забивающихся в хоботы, в уши, в глаза и повсюду. В стаде Старой Мамонтихи был детёныш, Рваное Ухо, с малыми детёнышами обычно не уходят в тундру, но остаются в степи. К концу лета в степи начинается невыносимая засуха. И тогда нужно идти на закат, упорно идти через пустынные земли, чтобы добраться до большой реки, которая никогда не пересыхает. Как раз это сейчас и делали мамонты — шли к реке. Собирались снова идти после отдыха.
Старая Мамонтиха теперь вглядывалась в небо. Хотела заметить каких-нибудь птиц, которые что-нибудь бы да подсказали. Птицы ведь не живут без воды. И без тени тоже не живут. Но не было в небе ни одной птицы, даже стервятника. Вчера только ворон один пролетел поперёк их пути, будто призрак какой. Помахал чёрными крыльями и скрылся в холмах. А сегодня уже никаких крыльев. И облаков тоже не было, ни одного. Старой Мамонтихе очень хотелось заметить хотя бы облако, заметить и понять, откуда оно идёт и куда, как пройдёт его путь и как этому пути пересечься с путём мамонтов, чтоб подарить страждущим хоть мимолётную тень. Но ничего не хотело небо дарить. Кроме солнечного жара, ничего. И Старая Мамонтиха понуро опустила вниз свою большую голову.
Её стадо было не совсем обычным. Обычное стадо состоит из одних только мамонтиц, а также из их детёнышей, когда есть, из малышей и подростков. К обычному поначалу стаду сперва примкнул молодой мамонт, Вогнутый Лоб. Старая Мамонтиха, конечно, догадывалась, почему тот примкнул. Ведь одна из её мамонтиц, Густая Шерсть, готова была принять ухажёра. От неё далеко окрест распространялся особый запах, она оставляла после себя особые метки, особо урчала — против этого ни один мамонт не устоит. Сразу придёт, едва лишь учует или услышит. Да только мало осталось мамонтов в степи. Совсем мало. Раньше, в давние дни, когда сама Старая Мамонтиха была спелой мамонтицей, тогда на такой запах сходились тучи грозных мамонтов и дрались днями напролёт, сотрясая зелёную землю бряцанием мощных бивней. Теперь же появился один этот юнец, которого Густая Шерсть презрительно не подпускала, а тот всё же на что-то надеялся. На то, что не будет других, один только он. Вогнутый Лоб не буянил, ничем особо не мешал остальным, никого не гонял — и Старая Мамонтиха не противилась его присутствию. Просто как бы не замечала. Идёт и идёт. Но вскоре явился и другой, взрослый Кавалер с крепкими бивнями, и теперь Вогнутый Лоб должен был бы убежать, чтобы не вызвать гнева более сильного, чтобы не оказаться побитым или даже убитым. Но Вогнутый Лоб ухитрился не вызвать гнева. Шёл тихонечко в хвосте стада и старательно делал вид, что совсем не интересуется Густой Шерстью. Старой Мамонтихе он не мешал. Пускай себе идёт. От них не убудет. Да и некуда было теперь тому уходить, поздно уже. Теперь всем им нужно к реке, и только к реке. Потому что в других местах воды не осталось.
Разморила Старую Мамонтиху жара. Долго они шли без отдыха. Всю ночь напролёт шагали, когда не так жарко. И теперь тоже нужно идти, торопиться, да только ноги одеревенели, не слушаются. И в голове одурело звенит — и ничего уже не понять, чего хочется. Отдохнуть хочется. Прежде всего отдохнуть. Надоело идти. Стоит Старая Мамонтиха на месте, обмахивается ушами и словно спит. Или дремлет. А солнце сверху печёт без устали.
