Девочка изогнула ноги колесом, ссутулилась, наклонила голову, смухортилась, показывая клыки, растопырила локти и, ударив себя в грудь кулаком, прорычала:
— Бабуин! Главный в этом стаде обезьян!
— Первый шаг сделан. — Отозвался её собеседник, даже не улыбнувшись на очень точную пародию, — А первый шаг — самый трудный. Он ещё побежит по этой дороге.
— Думаешь?
— Уверен. Когда привыкаешь содержать себя в чистоте, приятно, конечно, с разбега бухнуться вновь в ту зловонную яму, из которой выбрался. Только зловоние это теперь начало ощущаться, начнёт свербить, донимать. И его не стерпеть.
— Анька — поможет. Смотри, как он за ней волочётся! Явно — ведьма! Она ведь ведьма?
— Ей до ведьмы — как тебе до Бабы Яги. За всю жизнь не добежать. Она лишь кое-что умеет. Ей хватает.
— Почему ты не остановишь её?
— Почему я должен останавливать её?
— Не должен?
— Нет.
— Я тебя ненавижу!
— Врёшь!
— Не вру!
— Врёшь. Не меня ты ненавидишь.
— И что? Не тебя. Слушай, а тебе не западло полы драить, как салаге позорному?
— Я не понял, что ты сказала, но смысл уловил. Разве поддержание Изначальной Чистоты Мира не главная добродетель человека? Разве противостояние Изначальному Безобразию — не высшее занятие для мужа?
— Понява, — с серьёзным видом ответила девочка, ополаскивая и отжимая тряпку.
Как только Бабуин увидел Аньку, подол её сарафана заполнил его сознание целиком. Он не осознавал, о чём треплется его язык, не заметил, как перемахнул через ограду. Дальнейшее он запомнил рванными картинками. И вот он уже за столом, поёт старую песню о том же:
— Да я знаешь кто? Я — Бабуин! Главная обезьяна в этом стаде обезьян! Ничё! Я соберу обратно своих ребят! Да мы! Да я! Мы же — ух!
И грозил кому-то кулаком. Анька — поддакивает, да — подливает. Да всё своё талдычит. Вот курица бестолковая! Да подавись ты этими грядками!
Вот она, ласково улыбаясь ему, проводил по его лицу ладошкой, толкает Бабуина на софу. Санёк чувствует, как слетают с него треники. Взметнулся подол её сарафана, почему-то накрывая Бабуина с головой. Стесняется что ли? Не хочет, чтобы лица её видел? Он чувствует её вес на своих чреслах. Неужели? Так вот — сразу? Ох, Анька! Ох, мастерица! Ох, оказывается, какая она плохая девочка! Сначала, конечно, суховато пошло, туговато, но потом — пошло-поехало! Бабуин утробно порыкивал, взбегая по этой горе удовольствия. А оказавшись на вершине, ослеп и оглох от вспышки взрыва прорвавшегося вулкана.
Следующая картинка — как Анька тормошит его, выталкивая из дому. Потому как 'её' должен уже вернуться с рыбалки. Бабуин на слабых, подкашивающихся ногах пытается идти. Чувствуя, как рот его растянут в глупой довольной улыбке. Он всё думает, какая Анька 'плохая девочка'. А с виду — не скажешь. Вот если бы Маринка не визжала бы при таком, глядишь и не заруливал бы Бабуин влево. Ну, Анька! Вот это 'опорожнила'! Аж ноги не держат! Во всём теле, в голове — приятный хрустальный звон пустоты.
С такой же слабоумной улыбкой он и пришёл домой. Босой. Без штанов. Так и плюхнулся в терраске, не сумев перешагнуть порог, с грохотом, будто упал шкаф. Глубоко вздохнув, Дарья принесла ему небольшую подушку, бережно подтыкнув её под голову отца, под его невнятное мычание, да накрыла его цветастым синтетическим пледом, прожжённым окурками.
— Так что, граждане начальники, можете меня презирать, — ухмыльнулся Бабуин, — Больше меня самого презреть меня — не сумеете.
— А как же ваша дочь и угроза от этого страшного человека? — спросил майор.
— А вот так! — оскалился Бабуин, правда — как бабуин, — Вот так! Нажрался, свинья — и хоть Солнце не всходи!
— Что было дальше?
— Дальше? Ничего. День Сурка. Будильник, аутизм умирающего от интоксикации недоумка, дорога на автопилоте на работу. Исполнение заложенной в спинной мозг программы мясным роботом, читай — мной, опохмел. Ещё опохмел. После обеда — не робот. Просто — кусок мяса. К концу смены меня растолкали. Душ, дорога на автопилоте домой. Пришёл, не глядя — что — пожрал, вылакал то, что добыл по дороге — труп. Будильник... И так — всю жизнь. Веселуха, гля!
— А дочь и Этот? — спросил майор.
— А они — были. Где-то там. На краю сознания. Всё сказки рассказывали. Про тридевя...
— К сказкам мы позже вернёмся. — Прервал его полковник. — Сейчас необходимо восстановить последовательность развития событий. С максимально возможной точностью.
— Да какие там события? Говорю же — заевшая пластинка. День за днём. Как один и тот же день.
— И всё же, постарайтесь вспомнить. Как этот оказался на территории завода?
— Ох, ёпте! Точно! Он же там был! Было-было! Дайте вспомнить, как, да — что? Чтобы 'с максимально возможной точностью'. Пожалуй, началось всё с того, что я, есесено, пьяный, докопался до Коляна, как он, собственно, собирается мне квартплату оплачивать? Ну, за аренду помещения? На что жить собирается? И как вообще видит своё будущее?
— Так и спросили?
— Или почти так. Смысл был такой. Я его, конечно, спрашивал ещё — кто он 'по-жизни', но он каждый раз отвечал по-разному.
— И что он отвечал?
— Что он, например, 'ходок'. Я ему — что я тоже ходок. По бабам. Тогда он объяснил, что он имел в виду, что он — путешественник. Бродит туда, куда Макар телят боится гонять. И гоняет там всякую нечисть. И так слово за слово, кулаком по столу — всё одно сказки получаются. А сами же сказали, сказки — после. И я ему — так же сказал — сказки — после. Так вот! Я его и спрашиваю за деньги. Он передо мной и высыпал на стол целую горсть монет. Золото, серебро, другая ювелирка.
Бабуин издевательски улыбается:
— Не-не, ребята, я не лох. Я — сварщик. Я металлы — на ощупь знаю. Приходиться. Что-то же не вариться. И проще пощупать, чем 'кишки' напрасно разматывать. Золото — тем более. Его не спутать. Одним словом — накрыло меня. Целая горсть нумизматики! Я не лох, хоть цены этому и не знаю, точной. Но, знаю, что — до хера! Только в тот момент меня больше заботило, чтобы серьёзные бродяги не прознали про этот ходячий 'Госхран'. А серьёзные ребята свидетелей оставлять не любят. Одним словом, с рыжьём нам хода нет — никуда! Даже если мы бы его перегнали в просто золото, переплавив, всё одно бы к нам бы пришли. Не братва, так ваши, безопасники. Я не лох, знаю, что служба ваша оборот золота плотно контролит. Одним словом, удалось убедить Коляна не светить рыжьё. Во избежание. Но, деньги — нужны. И хотя, с появлением Коляна по мясу и особенно рыбе проблем у нас не было... И ещё грибы всякие. Ягода. Свежая, как только собранная. В таких совочках, плетённых из ошкурённой берёзы. Точнее, из шкурок березовых. Почти как лапти.
Бабуин ждал, что 'казённые' переглянутся. Но, нет. Сидят, слушают. Подумаешь — весной ягода из поздней осени?! Эка невидаль! Он решил их ещё больше шокировать:
— Я его спрашиваю — откуда? А у него на руке этакий браслетик. Кожаный мешочек. Хитренький такой. Вот оттуда он и доставал всё это. Вот таких рыбёх, которых я не то, что не ел, а даже не слыхивал про таких. И остальное. Совсем как та Царевна-лягушка... или лебедь? Ну, не суть! Он мог в рукав спрятать, что угодно и такое же что угодно и достать.
— Это и была цель его визита на территорию завода?
— И чё? — Бабуин навалился грудью на стол, — Что, гля, оффшорную схему раскрыли? А? Да! Я — вор! Как и все остальные! Не надо мне тут ля-ля! Всё вы знаете! Что любой завод полон 'несунов'. Кто с чем работает — то и прёт! С того и живёт! Кто сам посыкивает — охране оставляет. Баш на баш. Они вывозят, сразу налом отдают. Я — сварной. Я пру электроды. Кто медь перетягивает — вообще хорошо живёт. Медь — дорогая. Сталь — ничего не стоит. Вот ты, майор, скажи — новость для тебя? Нет? А я даже знаю, почему не только не новость, а почему ничего с этим не делалось! По-серьёзному, окончательно, как вы, чекисты, можете, не прикроете всё это безобразие. Не стали? А почему? Потому как у нас всё через...
Бабуин решительно тряхнул головой:
— Нет! Вот все говорят — 'не по-людски!' Да через энто место! А я вот думаю, что как раз наоборот — по-людски! Тогда ведь какая главная проблема была у заводов? Думаете, быдло, гопарь, обезьяна, не знаю? Да! Я — Бабуин! Быдло, гопарь и обезьяна! Но, не дурень! Знаю, что верхам, оккупантам этим пендосским, власовцам буржуйским, надо было извести нашу промышленность — под ноль! Они породили, искусственно создали кризис недофинансирования. Просто осушили промышленность. Потому что — как бы они нас не громили, пролетариев, как не давили, а мы — пахали и пахали! Они прихватизацией рвали производственные цепочки в клочья, а бабуины — на коленке изобретали производство выпадающих комплектующих. Так? Они и откачали из промышленности кровь — оборотные средства. Думали — нечем будет поддерживать оборот материалов и комплектующих — встанет всё? Не встало! Они потом даже закон приняли о запрете взаимозачетов. Типа — не по-понятиям 'даш на даш'. Типа — налоги платить не с чего — деньги-то не ходють! А бартер — он такой, тихий. Незаметный. Запретили. Говорят — не могёте через бабло — никак не делайте. Нет бабла — ваши проблемы. Закрывайтесь!
Бабуин положил кулак на локоть другой руки и показал всё это камере в углу:
— Вот вам! Думали, нечем будет директорам зарплату работяге платить — разбежится мужик? Уйдёт пролетарий? Куда, гля? Куда нам уходить? Кто мы без наших цепей?
— Полегчало? — тихо спросил майор.
— Нет! — мотнул головой Бабуин, но — сдулся, — Нам не платили зарплату, но всем было не то, чтобы плевать, но, как-то привыкли, крутились. А потом директора нашего 'ушли'. Пришёл новый. Со своей командой. Из этих, из 'хогвардских экономистов'. Волшебники-недоучки. Ну, знаете, из этих, которые 'деньги ради денег'. Говорили, что они способны делать деньги из воздуха. Но, оказалось, что они из денег делали воздух. Вот так вот!
И Бабуин шумно выпустил воздух сквозь губы.
— О-о! Интересно, когда слово 'экономика' из значения 'домоведение' превратилось в 'скупердяйство'? А эти 'новые экономисты', эти импортные полусладкие мальчики, финансо-экономические аналитики! Они — чудо! Чудо какие пидорги! Ведь страной у нас рулили инженеры. Когда-то. По крайней мере, промышленностью страны. Инженер знает, что есть ППР, есть сроки планово-предупредительных ремонтов и ничего с этим не поделать. Что железка и машина — что стихия. Равно, что огонь. Соблюдай правила — не обидит. А эти искренне уверены, что способны договориться о чём угодно, с кем угодно. Они говорят машине: 'Ты погоди пару месяцев, потом мы тебе два ТО сделаем'! А машине — глубоко фиолетово! Она — хрясть — сломалась! Вот и к нам на завод они пришли. Охрану сменили. Ничего не внести, не вынести. За пьянство стали увольнять. Говорят — техника безопасности! Гля! Наш завод после обеда трезвым не был! Никогда! И всё работало!
— Особенно медпункт, — кивнул майор.
— И медпункт, — согласился Бабуин, — Только вот в чём прикол, гражданин начальник! Раньше к любому станку подойди и открой гаманок токаря. Там — батарея самых разных калибров. Да, пальцы — отлетали. И глаза вытекали. Только у станков — стояли, а станки — крутились. А когда 'сухо' стало в заводе — пальцы продолжили отлетать. И глаза — тоже. Потому как в этих пластиковых очках — ничего не видно! Они ещё и потеют, мокнут изнутри, как шлюхи! И — царапаются. Да, несунам они закрыли путь. И завод — встал. Безопасно стало. Ничего не работает — ничего не происходит, ничего не нарушается. Что и требовалось доказать!
— Ничего ты не доказал, — покачал головой полковник, — А вот я предложил бы такую версию, раз уж пошёл разговор за 'теории заговора'. Если принять твою версию, что всё перечисленное тобой было введено умышленно, то почему бы не принять за условие, что основной целью и задачей было не просто остановить индустрию, а именно — заставить мужика стать 'несуном'? Заразить пролетария, как известно — основу коммунистической идеологии, её носителя и генератора, вирусом воровства, мещанства, потреблядства. Выбить его из рядов ненавистного им класса общества и перевести его в другой класс. А точнее — выбить мужика вообще из общества, обратить его в деклассированный элемент, в маргинала. Как мужик обратился в быдло — не стало нужды в заводах, всё и прикрыли. Убрали лишнюю операцию из схемы.
— Красиво! — восхитился Бабуин, откинувшись на стену, — Красиво! Вот и Колян говорил, что воровать — нельзя. Ни у кого — нельзя! Даже у государства. Даже у воров и олигархов — нельзя. Я ему сказку про Робин-Гуда — грабь награбленное! А он — говорит, что меня — наикали с этой сказкой. Говорит, что не так всё было. Как будто он знает — как было! Хотя... Наверное, так и есть. Не так всё и было. Точно — не так. Наглы — те ещё пройдохи. Да, там изначально ясно было, что всё — брехня! Норманы, говорят они, захватили наглый остров, придя — с юга! 'Нордман' — северянин. А Нормандия — южнее туманного острова. И врунцузы сами заскреблись отмахиваться от наглов! Брехня! Вообще — всё! У них и мы — вероломные агрессоры и нападаем на всех вокруг. На свеев, вон, под Полтавой, вероломно напали. И нациков на Волге подло и коварно поморозили. А что мы с великими кочевниками за время Иго сделали — вообще — ужас! Найти великих тартар мангалоидных до сих пор не могут. Не иначе — слопали мы их. На мангале, с грилем. Под коньячок.
— Я так понял, что он — отказался, — спросил майор.
— Отказался. Хотя, и не воровство это было. Я думал, что он сможет сварочный аппарат вот так — раз! И заставить исчезнуть. А потом дома — раз! Достать, как Асалай Махалай, Сяськи-Масяськи, из шляпы. Я бы покалымил немного, а потом — вернули бы на место. А он — ни в какую!
— Чем мотивировал?
— Да, примерно, как и гражданин начальник — говорит, что это убивает душу. Брехать он — мастер. Если принять за условие, что душа — есть, то придётся признать, что она — бессмертна. Как там у классика? У того, толстого графа? 'Меня? Мою бессмертную душу?' Ну, и до кучи, придётся признать, что мы не кусок биомассы и Бог — есть. Душа без Бога — что туфли змее — не на что напялить. Улавливаете логику? Как может воровство убить то, что бессмертно? Чушь же! Ладно, там понял бы, какая-нибудь вундервафля, типа меч-кладенец, чупа-чупс-леденец, игла в яйце, ибонитовая палочка Игорька Покера, лучи смерти там, какие-нибудь. Вынес с завода кило меди — пипец котёнку! Срать в тапки не будет! Прикинь!
— И вы — поверили?
— Конечно! Он — очень убедителен был. Говорю же — мастер убеждения! Более того, всем цехом покумекали, проникнувшись, да и задали встречный вопрос в тему — если воровство наглухо зажмуривает душу, то — как быть с остальным — прелюбодеянием нашим любимым, иначе говоря — с блядством? А как быть с тем, что к тому моменту уже все были пьяны, в дым? Оказалось — три повешенья, электрический стул, пара расстрелов — по мелочи, на сдачу. И — контрольный в затылок. Душе. Потому мы всем рабочим коллективом тут же и устроили поминки нашим невинно загубленным душам.
— Ты и сейчас думаешь так же? — тихо спросил полковник.
