Жила-была девочка Маша 3

— Вереш, ты..?

— Был с ней, — просто ответил тринадцатый Императорский Миарон на мой незаданный вопрос, глядя прямо мне в глаза.

В груди моей резко тренькнула оборвавшаяся надежда. Мой друг, мой холодный, трезвомыслящий, дальновидный друг...предатель? Разве мог он так просто обменять дело своей жизни на вздорную, безумную земную женщину? Ведь быть Императорским Миароном — это не просто служба. Это не венец карьеры и почетный чин. Ты можешь всю жизнь стремиться, становиться лучшим во всем, однако при отборе в круг Миаронов Император смотрит не на заслуги, а на качества. Быть Миароном — это скорее состояние души, тяжкое бремя, от которого нельзя отказаться. И теперь, глядя на невозмутимого Вереша, я просто не мог поверить. Этого не могло случиться, потому что этого случиться не могло. И все же...

— Что, ты тоже записал меня в предатели, Алтаэй? — мрачно усмехнулся тринадцатый Миарон.

В горле у меня пересохло. Я решительно не знал, что мне говорить и как вести себя, а потому просто сделал долгий глоток из своего бокала и отвел взгляд в сторону. Вереш молчал, вяло потягивая напиток, и ощупывал меня изучающим взглядом. А я...пребывая в полнейшем смятении шарил глазами по комнате, страшась заглянуть ему в лицо.

— Мне следовало сообщить еще утром.., — неуверенно заговорил я севшим голосом, — но встреча наша была так кратковременна... Твой узаши, Кадол...я...не уберег его. Спустя трое суток после твоего исчезновения он вырвался из твоих покоев и покинул базу. Больше его никто не видел. Прости...

Я ожидал всякого, но никак не того, что хмурый Миарон на мое признание разразится тихим, искренне веселым смехом. От взыгравшего внутри возмущения я потерял дар речи: в кого превратила моего друга тяга к человеческой девчонке, что даже весть о пропаже Кадола не нашла в нем адекватного отклика?

— Запасись терпением, друг мой, — отсмеявшись, обратился ко мне тринадцатый Миарон. — Мой рассказ будет длинным. Твой жадный до нового и неизвестного ум почерпнет из него немало интересного...

Глава 5

Мария.

— Тихо в лесу, только не спит барсук...уши свои он повесил на сук, только не спит барсук...

Тишина в сосновом бору и впрямь была несколько зловещей. Странно, еще пару часов назад это утро ничем не отличалось от всех прочих: жужжали насекомые, возились в опавших хвоинках мыши, трещали неугомонные пташки, а теперь все будто вымерло на километр вокруг. Спину то и дело обсыпало нервными мурашками, а интуиция просто таки вопила: "обернись! На тебя ведут охоту"! Однако сколь ни всматривалась я в видимые дали, засады так и не обнаружила.

Если верить карте, топи значились в двух днях ходьбы к северу отсюда. Вот и сосенки уже начали редеть и мельчать, воздух стал влажным, частенько северный ветер доносил до меня характерный запах болот. В очередной раз передернув плечами от неприятного чувства чужого присутствия за спиной, невзначай поправила кобуру:

— Да что ж такое-то?!

Отложив алюминиевую ложку, которой помешивала в котелке густую пшенную кашу, оглянулась:

— Ни-ко-го...

То, что вы параноик, еще не значит, что за вами никто не следит. Тяжко вздохнув, еще раз повела плечами, словно пытаясь стряхнуть с них неприятное ощущение, и сунула нос в котелок. Пахло весьма аппетитно, и голодный желудок подтвердил мой вердикт громкой, протяжной трелью. Желудок вообще орган странный: лес ли, поле; утро, вечер; друзья ли, враги, а ты все равно обед ему по расписанию выдавай. Вынув из заплечного мешка чашку и сопроводив это действие еще одним протяжным вздохом, потянулась за ложкой. Видимо близость топи дает о себе знать. Призраки там всякие, не призраки... Но какой хищник станет охотиться поздним утром? А ежели за мной наблюдает человек, почему вся живность стихла? Мелкие зверушки на человеческие засады так не реагируют.

Мысленно кивнув, зажала ложку зубами и подхватила ручку котелка спущенным рукавом куртки. По великому, неистребимому закону подлости именно это мгновение моей беспомощности и выбрал охотник для атаки. Боковым зрением отметила метнувшуюся темную тень и, рванувшись влево, резко размахнулась. Не ожидавший подлости охотник взвизгнул, встретившись в полете с котелком, полным булькающей дымящейся каши и, вмиг забыв о жертве, принялся кататься по земле, остужая пострадавший бок.

— Твою ж хвостатую мать! — в сердцах бросила я, выплюнув ложку. — Ты что же это, сожрать меня хотел?!

На мое обвиняющее восклицание неудачливый охотник разразился столь же обвиняющим тявканьем пополам с шипением.

— И нечего тут шипеть! — возмущенно ткнула я пальцем в узаши. — Я бы тебе еще и со второго бока добавила! Нет, вы подумайте, какая подлость! Со спины! Дождавшись, пока обе руки заняты будут! Я последнюю банку тушенки в эту кашу извела, мерзавец!

Поднявшись на лапы, зверь часто-часто залаял и ощерил клыки, но я была непреклонна:

— Ничего не хочу слышать!

В расстроенных чувствах подобрала с земли ложку. В это же время узаши, отряхнувшись от налипших на чешую иголок, низкой стелящейся походкой двинулся ко мне.

— Стоять! — выставила я вперед ложку. — Куда собрался?

Грозный оклик вкупе с заданным обманчиво мягким тоном вопросом подействовали на Кадола как ведро ледяной воды. Он встал как вкопанный, а потом и вовсе опустился на короткий чешуйчатый хвост. Прянув круглыми ушами, зверь пригнул голову и вновь разразился скулящим тявканьем на одной высокой ноте. Адреналин уже перестал бурлить в моей крови и о пережитом нападении напоминали только трясущиеся руки да жгучая обида за утраченный завтрак. До этого я как-то не удосужилась разглядеть взявшуюся откуда-то кото-ящерицу, и потому очень удивилась, обнаружив на его спине увесистую поклажу в двух переметных сумках.

— Оо, да ты с чемоданами, — с ноткой любопытства произнесла я. — А дружок твой где-то поблизости?

Узаши выпрямился и медленно, чтобы я не сочла этот жест случайностью, отрицательно помотал лобастой головой. Затем издал какой-то особенный звук, более всего напоминающий свист и, ловко изогнувшись, сдернул с переметной сумки тесемку, на конце которой болтался кожаный мешочек. Приблизившись ко мне на полусогнутых, Кадол фыркнул, не разжимая пасти.

— Это мне что ли? — догадалась я.

Узаши вновь повторил фокус с человеческими жестами, на сей раз кивнув положительно.

— Ну давай, гляну.

Сняв шнурок с выступающих желтых клыков, ослабила завязки и извлекла на свет свернутый лист пергамента. Бережно развернув, внимательно пробежала глазами и поглядела на узаши. Вид у зверя был настолько комичный, что я прыснула, прикрыв рот ладонью. Гигантский боевой ящер пришельцев сейчас был похож на диковатую кошку, которая не знала, чего ожидать от этой загадочной женщины. Толи приласкает, толи веником под зад даст. С такой надеждой смотрели его желтые глаза, а хвост в то же время с головой выдавал всю степень переживаний зверя. Да еще эта его поза, словно он в любой момент готовился к срочному отступлению. Не выдержав, снова рассмеялась. Понял Кадол причину моего веселья или нет, но вдруг недовольно рыкнул и гордо выпятил грудь, указав носом на письмо. Послушно еще раз пробежала глазами по ровным, выполненным убористым почерком строчкам, и весело произнесла:

— Ну вот теперь другое дело! Теперь все понятно!

Протянув руку, коснулась пальцами лба зверя и игриво поскребла чешуйки промеж ушей. Узаши зажмурился и потянулся за лаской, но тут же отпрянул, услышав мои следующие слова:

— Возвращайся домой, Кадол.

Яростно тявкнув, зверь еще раз поддел носом письмо, да с такой силой, что едва не вырвал его из моих рук.

— Слушай, я ведь уже объясняла твоему Миарону, что бродить по лесам в одиночку для меня привычное занятие. А вот его за недавние подвиги по головке не погладят. Соответственно в защите сейчас нуждается он, а не я. Возвращайся домой, добрая киса, будь с тем, с кем должен быть. А заодно и передай Верешу, что мне было весьма лестно получить его письмо, если оно его конечно. Вот только на шикарском я не читаю...вообще. Совсем ни капельки. Уж извиняй...

* * *

— Крепче держи, крепче! Теперь должно получиться!

Последний час моей жизни можно было легко охарактеризовать двумя строчками детского стихотворения: "Ох, нелегкая это работа — из болота тащить бегемота". Вот только в моем случае "бегемота" стоило заменить на "живоглота". И пусть в случившемся виновна не одна лишь непутевая Смородина, она снова значится в первых рядах.

С завязкой этого опуса вы уже знакомы, она получила свое начало в тот самый миг, как некую землянку на лесной полянке выследил шикарский узаши. Потом я долго пыталась отправить его восвояси, а он столь же рьяно выказывал свое несогласие, энергично тыча зубастой мордой в письмо. Возможно, желтый пергамент и убедил бы меня в неоспоримой нужде тащить за собой в непроходимые топи тяжеленого звереныша, выросшего в сухих песчаных пустынях жаркого Отольда, но вот ведь незадача — редкие землянки умеют читать на шикарском. Вот и я таким талантом не обладала, потому велела узаши топать к соотечественникам. Однако ящер заупрямился и, растрепав свои переметные сумки, явил на свет множество принесенных с собою богатств. Попытка, конечно, была хороша, но я держалась стойко. Тяжко вздохнув, геройски подавила в себе желание воспользоваться восхитительной солнцезащитной курткой и постаралась объяснить, что такой большой чешуйчатой кисе в топях не место. Передвигаться трудно, заметят издалека, а главное кушать нечего. За всем тем на разумные мои доводы котоящер взъярился под стать своему нервному другу шикару. Воистину парочка эта друг друга стоит! В ответ я и сама разнервничалась: в самом деле, тудыть растудыть! Сама не ведаею, что ждет впереди, а тут еще огроменный, тяжеленный, голоднючий узаши на буксире! Раскричалась я, руками замахала, расправой пригрозила и даже пистолет из кобуры достала. Так сказать, в ультимативной форме наказала зверю немедленно домой топать. И как же я удивилась, когда это подействовало! Когда с самым уязвленным и несчастным видом, часто оглядываясь назад, зверь побрел прочь! Ведь поверил же! Мне тогда даже взгрустнулось. Какая-то крошечная, не принадлежащая разуму крупинка "я" до последнего надеялась, что узаши будет настойчивей. И, как потом оказалось, неспроста...

Руки гудели под тяжестью ушедшей в трясину туши. Я уже давно не чувствовала веревку в руках, действуя машинально. Пару раз бечевка соскакивала, раня ладони, но сдаться я не могла.

— А ну не шевелись, пока ближе не подтяну! — почувствовав колебание натянутой веревки, возмутилась я.

Узаши тут же прекратил бессмысленные трепыхания: усвоил уже, что попытки самостоятельно вырваться из лап трясины до добра не доведут. Вспомнив свое удовлетворение, когда Кадол безропотно отправился домой, мрачно усмехнулась. Уж за столько времени могла бы изучить его получше! Двое суток я топала к топям довольная собой, лишь изредка задумываясь, за каким таким таинственным лядом Верешу вообще понадобилось отправлять следом за мной своего зверя. Однако на третьи сутки заподозрила недоброе... Все чаще мне стали слышаться странные, нехарактерные звуки, и частенько посещало ощущение внимательного взгляда в спину. И, как выяснилось позже, вовсе неспроста. Зря я решила, что узаши так легко сдался. Его секрет прост: зверь, как самый настоящий мужчина, просто не стал тратить времени на споры с малость неадекватной подружкой, машущей перед мордой пистолетом. "Послушай женщину и сделай наоборот" — так считает большинство образчиков мужского пола. Возможно, в восьми из десяти случаев они и правы, но этот раз вышел боком одному чешуйчатому индивиду. Естественно зверь и не думал возвращаться домой! Упертый котоящер просто отступил на безопасное расстояние и продолжил следовать за мной поодаль. Однако по неопытности своей Кадол просчитался — в топях мощная, закованная в броню тушка оказалась не к месту. Это был лишь вопрос времени, когда чешуйчатую махину нагонит беда.

После того, как травяная кочка не выдержала веса двух передних лап и достойной восхищения грудины, узаши начал свое погружение. Сперва он, конечно, пробовал освободиться самостоятельно, но вскоре понял, что своими стараниями лишь ускоряет процесс. Оказавшись по грудь в вязкой, вонючей трясине, Кадол встревожился не на шутку и, наконец, передал мне просьбу о помощи. Заслышав громкий, надрывный рев, я тут же все поняла. Часть меня, что отвечала за самолюбие, возликовала: как же! Не оставил, не предал, следит! А вот другая, ответственная за дружбу, любовь и все с ними связанное, пришла в негодование: велела уйти, а этот дурень приключения ищет, судьбу испытывает! В направлении частых, окрашенных паникой рыков, я двигалась с максимальной скоростью, которая бы позволила мне не увязнуть рядом с узаши. Но когда разыскала его, Кадол был съеден трясиной по самую шею. Действуя на грани своих возможностей, накидала кучу ветвей и коряг перед мордой зверя, а затем, охватив веревкой самый крепкий пень в округе, кинула ему один конец. Второй же намотала себе на руку и, упершись ногами все в тот же пень, начала тянуть.

Стоило мне почувствовать, что усилия не напрасны, как кончик веревки, зажатый в зубах котоящера, скользнул прочь. Сплюнув от досады, потратила некоторое время, чтобы подвязать к нему подобие якоря. Доверившись своим соображениям, туго примотала к веревке толстый сырой ствол бывшего болотного деревца. Деревяшка отчаянно хрупнула под нажимом звериных челюстей, но осталась цела. Изо всех сил потянула за свой конец веревки, чуть ослабила. Снова налегла, ослабила. Через десяток подобных рывков почувствовала, как пот защипал глаза, смешиваясь со слезами. Но все же прогресс в моих действиях прослеживался: из сероватой вонючей грязи показалась грудь и плечи узаши. Теперь он дотягивался до настланной мной подушки из болотного мусора и, положив на нее голову, аккуратно отталкивался в ритм применяемых мной усилий. Ладони горели огнем, тело тряслось от усталости, но дело шло, — а это главное.

* * *

— Так зачем ты, говоришь, за мной плетешься? — вяло поинтересовалась я, лежа на заросшем осокой островке и лениво пережевывая какую-то сушеную травку, найденную в мешке узаши.

— Грр! — ответил грязный как поросенок зверь. В данный момент он был занят очищением себя любимого, пытаясь обтереться об траву в паре метрах от меня.

— Аа, поняяятно.., — протянула я. — А чего сразу не позвал, когда понял, что дело плохо?

Услышав порцию возмущенного шипящего тявканья в ответ, улыбнулась:

— Дело говоришь, котяра.

Узаши презрительно фыркнул в мою сторону и принялся упоенно тереть об густую траву второй бок.

Закинув в рот еще одну горсть капусты, механически задвигала челюстями. Чем ближе я подступала к красному крестику на карте, тем тревожнее мне было идти. Каждый раз, стоило только подумать о призраках топи, из потаенных глубин всплывало недоверие. Вспоминался горящий, мечтательный взгляд Антона и, в противовес ему, сухой рассказ шикара о группе землян, давным-давно слегших в могилу. Всякий раз мне думалось, что это путешествие напрасно, но я в страхе гнала такие мысли прочь. Быть может, то было глупо, однако тянуться даже к такой призрачной цели — гораздо легче, нежели бессмысленно слоняться по миру, прятаться и трястись за свою шкуру, пока какой-нибудь встречный шикар или сопротиленец из милости не прихлопнет тебя. Скорее всего, в месте, обозначенном на моей карте красным крестом, действительно нет ничего интересного. Но именно там весной меня обещал найти Антоша...