Потом, даже не дождавшись сбора всего выкупа, испанцы устроили над Атауальпой суд, на котором обвинили его в захвате власти, братоубийстве и даже в воровстве (он-де утаил от них часть сокровищ). Но самым страшным, с их точки зрения, было обвинение в богохульстве. Когда в первый день переговоров испанцы сказали ему, что некогда бог сотворил этот мир, а потом послал к людям своего сына, то сделал своим преемником апостола Петра, а через него римских пап, и поэтому все народы земли должны креститься и платить дань Святому Престолу, а значит и он, Атауальпа, должен креститься сам и крестить свой народ, это вызвало немало гнева и возмущения, которое хоть и не прозвучало в официальном ответе, но всё-таки были услужливо переведены негодяем Фелипильо. (Впоследствии испанцы изобразили дело так, будто все эти гневные слова прозвучали в официальном ответе, а, кроме того, они присочинили, будто бы тот, небрежно полистав библию, бросил её на землю. Враньё очевидное, так как до того видевший книги только в виде кипу Атауальпа просто не мог догадаться, что библию надо листать). За богохульство Атауальпу хотели приговорить к сожжению заживо, но ему сказали, что приговор можно будет смягчить до повешения, если только Атауальпа раскается в этом грехе и согласится принять крещение. Что было делать несчастному? От мысли о сожжении заживо у него волосы вставали дыбом, а что такое крещение, он даже не понимал. Это много позже его согласие на публичное крещение стало трактоваться как трусливое отречение от своих богов и своего народа, да и то или в Европе, или теми, кто хорошо разобрался в том, что такое христианство, и что его принятие означает отказ от "язычества". Не стоит забывать, что для самих "язычников"-тавантисуйцев "язычества" как единого понятия, противостоящего христианству, вообще не существовало. Для них существовали обычаи и традиции своего народа, в том числе связанные и с богами, разные предания, в том числе и то, что Манко Капак с братьями и сёстрами является сынам бога солнца Инти, и что он дал начало науке о мудром государственном устройстве, и что это учение хранят и развивают амаута, но само оно, кроме своего происхождения, чисто рационально и никак не связано с мистикой. Однако всё это в глазах христианина было "язычеством", и крещёный индеец должен был от всего этого отречься. Ведь с точки зрения христианина считалось чем-то самим собой разумеющимся, что религия пронизывает всю жизнь простого обывателя, она сама по себе едва ли не в первую очередь является образом жизни, и потому любой другой образ жизни в глазах христиан был тоже религией. Много позже убеждённые противники христианства в Тавантисуйю тоже стали называть себя "язычниками" по контрасту с христианами, которых порой раздражало само по себе даже это слово, но это было уже после Великой Войны, а во времена Атауальпы вере белых людей как чему-то особенно важному ещё не придавали значения.
Судьбу же самого Атауальпы можно охарактеризовать тремя словами "ему не повезло". Если бы по стране не прокатилась эпидемия оспы, он наверняка так бы и остался наместником Кито и впрямь мог бы превратить Кито во "второй Куско", как от него хотел его отец. То, что он сумел, хоть и при помощи полководцев своего отца, одолеть Уаскара, говорит о том, он не был как-то безнадёжно туп, да и титул "Юпанки" (Вычислитель) даже принцу нужно было всё-таки заслужить. Если бы испанцы не явились, то его победе ничего бы грозило, и через некоторое время жизнь в стране вошла бы в нормальное русло, по крайней мере, на некоторое время. Но он попал в обстоятельства, из которых действительно не было хорошего выхода. Конечно, если бы он заранее знал, что "посольство" на самом деле является бандой разбойников, он бы, разумеется, не стал с ним встречаться, а отдал бы приказ всех уничтожить на узенькой горной дорожке. Но, увы — он не мог догадаться об этом до самого своего пленения, а потом он уже был заложником как испанцев, так и обстоятельств. Иные историки любили потом рассуждать постфактум, что было бы, если бы Атауальпа сразу догадался, что испанцы узнают про междоусобную войну с Уаскаром, и что приговорят его к смерти, несмотря на выкуп, то он бы принимал решительные попытки освободиться, приказал бы своим воинам устроить штурм, или что-нибудь в этом роде, однако те, кто склонен давать такие советы, не понимают всего трагизма положения заложника — любое его неосторожное движение способно привести его к гибели, а штурм для него обозначал гарантированную смерть. Повлекло бы это за собой и гибель испанцев? Кто знает. Впоследствии, когда уже Манко взял весь Куско и окружил ту часть города, в котором окопались испанцы с союзниками, и даже ему не удалось тогда одолеть вроде бы загнанного в ловушку зверя. Не факт, что более ранняя смерть Атауальпы, неизбежно взбодрившая бы сторонников Уаскара, дала бы новый ход гражданской войне, и неизвестно, чем бы всё это кончилось.
Но как бы то ни было случилось то, что случилось, и казнь Атауальпы оказалась ещё одной вехой, нарушившей доселе каким-то чудом державшийся хрупкий баланс сил. Стало ясно, что новой, ещё более кровавой войны не избежать. Одним из первых верных соратников Атауальпы, узнавших о его гибели, был Каменный Глаз, везший в этот момент свою долю выкупа из Кито. Нетрудно представить, каковы была его реакция на смерть своего единоутробного брата. Бросив ставшее теперь ненужной обузой золото в пропасть, он отправился обратно в Кито, собирать войска для отпора коварным захватчикам.
Каменный Глаз был опытным полководцем, но беда его была в том, что его опыт в войне против испанцев оказался во многом непригоден. Привыкший воевать с противником вооружённым боевыми топорами и луками, он не владел тактикой, пригодной против врага, вооружённого ружьём и мечом. Привыкший к пешей войне, Каменный Глаз не мог оценить возможностей конницы и потому был обречён на разгром. К тому же даже гениальнейший полководец был бы бессилен в ситуации, когда многие его верные и опытные воины при виде лошадей и при звуке выстрелов, напоминавших им гром, убегали в панике. Были среди воинов, правда, и те, кто сражался с мужеством отчаянья, и если бы их врагами были только испанцы, то их удалось бы одолеть, пусть и ценой многократных потерь, однако испанцам удалось найти общий язык с племенами каньяри, и потому на стороне Каменного Глаза не было сколько-нибудь большого численного перевеса.
Итак, на поле боя Каменный Глаз был разбит, и ему ничего не оставалось, кроме как запереться в остатками войска в Кито, который испанцы окружили блокадой. Ожидалось, что осада продлится, как минимум, несколько месяцев, а за это время из других частей страну могло прийти подкрепление, но внезапно Кито был взят и сожжён.
О том, как это произошло, ходили самые разнообразные слухи. Испанцы потом рассказывали, что якобы сам Каменный Глаз, поняв бесполезность сопротивления, приказал сжечь город и убить там всех Дев Солнца, чтобы испанцы их не осквернили. Эта история могла казаться правдоподобной европейцам, но не уцелевшим жителям Кито, которые помнили Каменного Глаза человеком, отнюдь не склонным к панике и самоубийственным действиям. Если бы он просидел в осаде несколько месяцев, то вполне был бы шанс, что инки за это время сумеют прийти на помощь, так что ситуация была отнюдь не безнадёжна, а сочти Каменный Глаз уже сразу после разгрома в открытом поле испанцев непобедимыми, он не стал бы отступать в Кито организовывать оборону, а сразу же покончил бы с собой.
Но точных событий никто не знал, почти все помнили только, что город загорелся, а улицы наводняли враги, грабя и круша всё на своём пути. Им пытались сопротивляться, но это уже сопротивление агонии, не способное предотвратить рокового конца. Что касается Дев Солнца, то они оказались все по факту мертвы, но их могли убить и испанцы, для которых жестокие расправы над жителями городов, взятых штурмом, были обычным делом.
Позднее инкские историки предполагали, что испанцы взяли город, воспользовавшись услугами предателей, а потом, чтобы скрыть этот неблаговидный факт и ещё больше опорочить инков, пустили слух о тупом и жестоком полководце, сжёгшем свой собственный город, только чтобы не отдавать его врагу, однако точных доказательств ни у кого не было. Никто не знал и дальнейшей судьбы Каменного Глаза — одни говорили, что он покончил с собой, другие — что убит испанцами, то ли в бою, то ли в плену, но в любом случае он надолго не пережил родной город, а на покойника можно было повесить любое преступление.
После того, как Кито был разграблен и сожжён, наступила ситуация взаимного бессилия, "пата", как сказали бы шахматисты. У испанцев, которых Каменный Глаз таки сумел неплохо потрепать, как бы те не преуменьшали значение этого, уже не было сил, чтобы контролировать всю страну, но и у инков тоже не было сил, чтобы вышвырнуть непрошеных гостей вон. Рассчитывать, что Куско будет обороняться, как Кито, не приходилось, ибо даже если в Кито нашлись предатели, то в Куско было полно недобитых сторонников Уаскара. Попытка собрать ещё одну армию для отпора провалилась — тут сыграла роль ещё и роковая природная случайность — как раз в этом районе взорвался вулкан, и это было сочтено многими как неблагоприятный знак. Говорили, что боги белых людей оказались сильнее богов Тавантисуйю, а это означало бесполезность дальнейшей борьбы.
Конечно, были и непримиримые, готовые сражаться до самой смерти малыми силами, но переломить ситуацию они не могли. Стало ясно, что необходим компромисс, который бы позволил взять передышку. Скрепя сердцем, инки пошли на него. Они ещё тогда не вполне понимали, что любую, даже самую торжественную клятву, данную "индейцам", испанцы могут с лёгкостью нарушить.
В общих чертах компромисс заключался в следующем. Инки признают, что отныне находятся в подчинении у испанской короны и платят ей дань. Размер дани нуждался в дальнейшем уточнении, так как испанцы измеряли всё в песо, для инков же не существовало единого обменного эквивалента, но, разумеется, в эту дань в обязательном порядке входило содержание незваных гостей в роскоши. За это завоеватели милостиво позволяли побеждённым сохранить своё государство и свой привычный образ жизни и не преследовать тех, кто до этого участвовал в сопротивлении завоевателям.
Однако чтобы этот самый компромисс мог быть оформлен по всем правилам, испанцы стали требовать от инков "законного монарха", которого при этом собирались держать фактически в роли заложника, так как если его подданные взбунтуются, испанцы оставляли за собой право казнить Сапа Инку. Таким образом, как метко выразился кто-то, номинальный правитель фактически становился "жертвенной ламой".
К тому же даже среди инков не было единства в вопросе, стоит ли идти на этот шаг, до того унизительным он был. Один из военачальников, Кискис, говорил: "Зачем нам связывать себя договором с испанцами? Дайте мне четыре сотни воинов, которые точно не побегут перед врагом — и я возьму логово конкистадоров!" "Иди, бери!" — ответил на это один из старейшин, и эти слова не могли не вызвать грустного смеха, ибо во всей Тавантисуйю едва ли нашлось бы и полсотни таких храбрецов, про которых можно было бы быть уверенными, что они не побегут от выстрелов и стали испанцев. Компромисс был горькой необходимостью.
В роли "жертвенной ламы" могли выступить только сыновья Уайна Капака. Первый из них вскоре после возложения на него царственного льяуту вскоре умер при неясных обстоятельствах (то ли был отравлен, то ли просто его здоровье не выдержало трапез с не заботившимся о чистоте испанцами), а вторым был Манко. До того это был ничем не примечательный юноша, который до начала междоусобия готовился к карьере амаута, а потом из-за смуты вынужденный скрываться по лесам. Когда на его голову водрузили царственное льяуту, никто, ни испанцы, ни тавантисуйцы, ни даже он сам не догадывался о том, сколь важную роль ему предстоит сыграть в дальнейшей судьбе Тавантисуйю.
Как вспоминал потом сам Манко, его жизнь среди испанцев была далеко не мёдом. Мысль, что в случае изменения обстановки тобой могут пожертвовать, делала даже пребывание в комфорте неуютным, да и многие из испанцев относились к нему скорее как к экзотической обезьянке, нежели как к человеку, обладающему достоинством.
Юный Манко не видел вблизи войны испанцев со своим народом, о разрушенном и сожжённом Кито знал только по слухам, и потому ненависть к врагам изначально была у него не очень велика и потому не мешала другим чувствам, главным из которых был интерес. Будучи знакомым с идеями Звёздного Пути, он понимал, что согласно всей их мудрости, накопленной за века, испанцев быть не может. И, тем не менее, игнорировать их существование было невозможно, надо было как-то объяснить себе саму возможность их существования. Уже юный Манко догадывался, что одной из причин поражения Каменного Глаза было то, что он слишком мало знал о враге. Поэтому Манко постарался как можно быстрее выучить язык врагов, чтобы обходиться без помощи переводчика. Довольно быстро он понял, что ружья и прочие диковинные изделия испанцев не заключают в себе ничего мистического, а представляют собой изделия умелых человеческих рук, и потому мастера его страны вполне могли бы научиться их изготавливать. Понял он так же, что, несмотря на самомнение, это грубые разбойники, главный из которых, Франсиско Писарро, даже не владеет грамотой!
Позднее, когда Тавантисуйю была освобождена от ига конкистадоров, о жизни Великого Манко было составлено несколько пьес, идущих друг за другом циклом. Именно по ним потом школьники учили историю, так как считалось, что хорошее художественное произведение отражает реальность, тем более что их автор много беседовал с Манко. Когда пьесы только вышли в свет, они наделали много шуму, особенно сильное возмущение в некоторых кругах вызвала пьеса "Позорный мир", где жизнь Манко в плену у испанцев была показана без прикрас. Многие сочли, что сцены, где Сапа Инку заставляют вставать на колени, пинают ногами и наносят ему пощёчины, не может не задевать честь правителя. На это сам Манко ответил так: "Правда не может быть оскорбительна. Пусть следующие поколения почувствуют всю ту горечь унижений, которую случилось испить нашему народу, чтобы они могли нас понять и не осуждать за тот позорный мир". (Текст пьесы в приложении).
Конечно, в реальной жизни события не могли быть точно такими же, как в пьесе, где волей-неволей пришлось опустить и даже исказить некоторые детали, но ненависть Франсиско Писарро к Манко драма передаёт, видимо, достаточно точно. Ненависть, за которой на самом деле читалась плохо скрываемая зависть. Это была зависть старого к молодому и красивому, незаконнорожденного к "потомку древних королей", грубого и невежественного солдафона к хорошо воспитанному и образованному, но на самой глубине за всем этим стояла ненависть прожжённого эгоиста к чистому сердцем и бескорыстному. Ведь больше всего эгоиста Писарро злило, что Манко искренне озабочен судьбой своего народа и стремится облегчить его участь, и на этом фоне тем явственней проступала душевная грязь завоевателя, разрушавшего то, что до этого создавалось поколениями таких же чистых и бескорыстных людей.
