Я выбираю тебя

Точнее, то, что от него осталось.

Как и рассказывала Нотта, тело обуглилось почти до неузнаваемости и словно бы раздулось. При жизни господин старший наставник Приюта был высоким и статным: годы посеребрили его волосы, но не согнули спину, сейчас же он больше напоминал трёхдневного утопленника, которого вытащили со дна морского и бросили в огонь. Лишь одно в его облике чудесным образом осталось неизменным — глаза, яркие и чистые, похожие на океан в ясный день, и только по ним можно было его опознать — да по кольцу в виде веточки вьюнка на правой руке.

В наступившей тишине послышался сиплый то ли выдох, то ли стон. Тея стояла, зажимая себе рот обеими руками, и вид у неё был обезумевший. Многие взгляды обратились к ней, но ненадолго; пожалуй, каждый третий из присутствующих выглядел сейчас так же, если не хуже.

— Вот теперь и все в сборе, — со значением произнесла старуха в одеждах из тонкой кожи. И повернулась к сестре: — Что думаешь, Вердад?

— Бесповоротно мёртв, — покачала головой та. И — простёрла руку, бессильно и с досадой: — Был бы ты цветком, Альбе, я могла бы попытаться тебя вернуть... Но я не умею говорить с камнями.

— Скверный конец для хорошего алонкея, — добавила Урда-Тапу. И продолжила уже громче: — Приют не может существовать без старшего наставника. Вижу, все, чьё присутствие необходимо, уже прибыли, — тут она неожиданно посмотрела в сторону Корво своим особенным тяжёлым взглядом.

"Да быть не может... я? Почудилось, наверно?"

Тея, которая стояла прямо за ним, медленно опустила руки; лицо её, по-прежнему мертвенно бледное, теперь выглядело спокойным.

— Но выбрать нового главу прямо сейчас было бы непочтительно по отношению к Альбетайни, — возразила Вердад. — Сперва надо найти убийцу.

И тут же поднялся страшный шум.

— Убийцу?! — взревел Костомару, вскакивая на ближайший стол. — Так это правда-быль, не враньё? Да я ему кишки выну голыми руками! На башню намотаю!

"Не надо на башню, — внутренне похолодел Корво. — Вонять же будет".

— В Приюте со времён Огненной Смуты предателей не водилось! — крикнул кто-то в ответ.

— Не проник ли на остров враг?

— Я слыхала, алонкеи придумали горючий порошок...

— Громовой порошок!

— Да поди его провези ещё! Мимо наших-то охранителей!

— Граница Ада — нам лучший сторож!

— А не с Границы ли Ада беда пришла?

Нотта-Кракен, которая до тех пор молчала, обменялась кивками с другими людьми, облачёнными в красное, и тоже взобралась на стол, равняясь с Костомару.

— От имени охранителей Небывалого острова утверр-рждаю: ни из владений алонкеев, ни из человеческих деревень, ни океаном, ни небом, ни Мурр-равьиным лазом к нам не проник ни один чужак, — прогрохотал её голос, перекрывая все прочие шумы. — Я сама нашла Альбетайни Добряка мёртвым, когда тело его ещё дымилось. И я, Нотта-Кракен, старшая охранительница, обвиняю в его смерти... Галарина Мури!

Точно гром раздался, точно молния ударила, точно тысяча стрел вонзилась — в одного человека, вернее, в алонкея; каждый взор обратился на него — высокого, узкоплечего горбуна в белых одеждах.

Корво стиснул зубы; во рту у него появился металлический привкус.

"И всё-таки она сделала это... Нотта, дура ты, дура. Ты хоть понимаешь, что натворила?"

Пожалуй, кто угодно растерялся бы, если б его при всём честном народе назвали предателем и убийцей, но не Галарин Мури по прозвищу Горбатый.

...когда кругом, куда ни кинь взгляд, океан да океан, и лишь изредка попадаются острова, родиться человеком — незавидная судьба. То ли дело алонкеи. С виду-то они точь-в-точь люди, разве что у младенцев уши замкнуты кожной складкой и отметина-кровоподтёк багровеет на голове, "поцелуй Номоса". Но алонкей, в отличие от человека, всегда знает верное направление — откуда он приплыл и куда держит путь, где Ачтаплис, где Риномос, а где Граница Ада, куда соваться не стоит. Лучших мореплавателей не сыскать, а в чьих руках океан — у того и власть. Правда, платят они за эту власть дорого: никто из "Людей Волн" не может долго жить на твёрдой земле; неделя, самое большее месяц — и наваливается тяжёлая болезнь, а следом приходит безумие.

Хорошо быть алонкеем в мире бескрайних вод — и нет судьбы хуже, чем родиться среди них, но без "Жребия Моря"; не получить ни благословения знанием, ни проклятия безумием. А проще говоря, родиться обыкновенным человеком, и такая судьба выпадает, как говорят, лишь пяти несчастливцам из ста.

Галарину Мури не повезло.

Матерью его была первая красавица Круга Серебра, богачка из торгового клана. От младенца она отказалась сразу, как только не увидела у него "поцелуя Номоса" — и то ли бросила бедняжку оземь в гневе, то ли уронила с перепугу. Оттого и вырос горб. Хотя потом красавица изредка справлялась о судьбе сына и даже посылала от щедрот своих горсть медных "мальков", но что те деньги, когда жизнь горше морской воды? Выросший в Круге Пыли, Галарин сызмальства слышал только презрительное "грязешлёп" или "горбун" — но не сломался, не отчаялся. Выстоял, научился хитрить, льстить, улыбаться всегда и всем, зарабатывать не трудом, но мелкими услугами: одному подсказать, о другом умолчать, третьего проводить... Изрядно помогал ему выживать и врождённый дар — двигать мелкие предметы. Когда Альбетайни в последнем своём путешествии на Риномос столкнулся близ поселений Круга Пыли с одарённым мальчишкой, то это был не забитый сирота, а некоронованный царёк местных изгоев и бродяг.

Господин старший наставник не стал тогда разыгрывать обычное для "засланцев" представление — смертельно опасное приключение, от которого он, проплывающий мимо герой, спасает ребёнка. Нет, он рассказал всё сразу и честно, без утайки. Галарин Мури перспективы оценил, взвесил за и против — и повалился в ноги Альбетайни, упрашивая взять его в Приют. Ведь быть последним среди богов всё лучше, чем первым среди рабов, а там и карьеру можно сделать...

И он не прогадал.

С тех пор минуло почти что тридцать лет. Горб Галарина никуда не делся, да и кличка "Мури" — общая для всех "пыльных" — так и приклеилась. Но одежды он теперь носил только белоснежные, из сияющего шёлка, а пальцы его не касались ничего грубее бумаги и пера из полированного обсидиана. Галарин никогда не покидал своей комнаты неопрятным, с непричёсанными волосами, никогда не повышал голоса, а рукава его источали слабый аромат благовоний... Хотя сейчас, надо признать, выглядел он слегка помятым и то и дело прочёсывал пальцами шевелюру.

Но разве могли такого алонкея смутить какие-то обвинения?

— Нотта, зачем же? — робко улыбнувшись, произнёс он. В глазах его, огромных и повлажневших, как у несправедливо обиженной девочки, таился упрёк. — Я тысячу раз извинился за тот случай и готов извиниться ещё тысячу раз, так зачем... в такой момент... — и он покачал головой, точно не найдя подходящих слов.

"Нотта-Кракен недолюбливает Галарина Мури, потому что он ухлёстывал за ней, но взаимности не добился", — вспомнил, наверное, каждый в зале.

И Корво тоже, хотя знал прекрасно и одного, и другую.

— Ты это сделал! — яростно взвилась Нотта. — Больше некому!

Галарин откинул со лба каштановый локон и вздохнул:

— Ты ослеплена горем... И я тоже, впрочем, потому и не могу тебя винить за эти жестокие слова, о любовь моя. Весть о кончине благородного Альбетайни настигла меня в моих покоях не далее получаса назад, и тому есть свидетели, — и он потерянно оглянулся. — Ну же, не молчите, прошу вас.

Внушительная женщина в зелёном, которая раньше беседовала с Костомару, поднялась со ступеней.

— Всё так. Я рассказала ему, что старшего наставника нашли мёртвым. Свидетельствую, что Горбатый... то есть почтенный господин помощник крепко спал, когда я пришла: он не сразу открыл мне, а услышав новости, выскочил наружу, не успев даже одеться.

Лицо Галарина порозовело, и он поспешил закрыться рукавами.

— Стыдно сознаваться, но всё так и было.

— Ты мне зубы не заговар-рривай.

— Разве я посмел бы так поступить с тобой, прекраснейшная? Послушай, прошу...

Корво почувствовал ничем не объяснимое раздражение.

— Вот прохвост, — вырвалось у него. И, точно оправдываясь перед Теей, он продолжил шёпотом: — Горбатый всегда таким был. Ты ему слово — он тебе десять, свидетеля живого и бумагу с печатью. Да ещё взгляд его этот укоризненный — видела? И ладно я, у меня терпения жбан и сверху горка, но вот Нотта... Он её словно нарочно доводит, право слово, как будто её характер совсем не знает.

Тея непонимающе моргнула. А Корво осекся, осознавая, что именно сейчас сказал.

"А и правда — как нарочно. И вообще, с какой стати он голышом дверь открывать выскочил? Он ведь даже купается в халате, как та красотка из гарема, горб прячет... Нет, что-то не сходится".

— ...да я прр-рибью тебя к... к Номосу! — взревел вдруг голос, да так, что столики затряслись.

И Корво подскочил — но не потому, что испугался вопля, орала-то госпожа охранительница часто и порой даже более впечатляюще. А потому, что к крикам добавился тонкий, едва заметный свист, который могла различать лишь она сама, повелительница тварей... и тот, кто был зеркалом, отражением, подражателем.

От ужаса при мысли, что может начаться в небольшом, в общем-то, зале, если все сто пятьдесят бесценных самоцветов Приюта начнут боевые действия, у Корво на голове волосы зашевелились — и внезапно открылись тайные запасы сил, не израсходованных с утра.

— Нет-нет-нет! Нотта, успокойся! — воззвал он к её разуму, продираясь к центру зала. — Я тебя прекрасно понимаю! Самая большая дурь... то есть я хочу сказать, самая логичная идея, которая только может прийти в голову — это свалить вину на того, кто всегда был ближе других к покойному. И у тебя есть, безусловно, очень веские причины подозревать Галарина, но прошу тебя: давай сначала поговорим?

Корво выскочил перед ней и в буквальном смысле заслонил Горбатого от гнева. Спину, как одеялом, накрыло странным щекотно-колющим ощущением — то ли из-за множества взглядов, направленных на него, то ли из-за скопившейся в зале силы.

Свист, исходящий от Нотты, стал потише, но не прекратился.

— Какого ещё поговор-рим, если эта тварь...

К месту действия уже протискивался, закатывая рукава, Костомару; входные двери мелко затряслись — похоже, воспитанники снова поднабрались храбрости и возобновили попытки проникнуть в зал. Корво прикинул свои шансы быстро переубедить взбешённую охранительницу и с грустью осознал, что их практически нет.

И — глубоко вздохнул, прежде чем прибегнуть к последнему, неотразимому оружию.

— Нотта, — тем самым обманчиво ласковым голосом, доводившим до дрожи воспитанников, позвал он. — Ты ведь понимаешь, что если мы сейчас не договоримся, тебе придётся драться со мной?

Один из младших охранителей, пламенно-рыжий силач с волосами, собранными в высокий хвост, презрительно фыркнул, словно говоря: "Да кто ты такой, ничтожество, чтобы запугивать мою госпожу?". Однако Нотта резко поостыла. Отступив на полшага с независимым видом, она скрестила руки на груди и бросила резко:

— Больно надо. Остров мал, пр-равду не скроешь, убийцу отыщут. Нечего нам друг о др-рруга руки марать.

Корво мысленно утёр символический пот со лба.

— Клянусь, если только я первым узнаю, кто предатель — сам же его уничтожу. Но давай всё-таки не торопиться. Конечно, я доверяю тебе и твоим людям, но всё-таки добраться до Альбетайни мог и кто-то извне. На Острове у него не было врагов, но вот за Риномос или Ачтаплис не поручусь, мы алонкеям порядком насолили. Да и человеческие властители, от Луапеле до Тоулега, жгучей любви и благодарности к нам не питают. Даже те, кто нам задолжал.

Нотта нахмурилась.

— Верно судишь. Люди вообще неблагодарные. Так мне рр-расказывали.

— ...молвила варварка, что с Острова носу не казала и людей в глаза не видела, — послышалось насмешливое.

Тут Корво захотелось треснуть самого себя по многострадальной голове — за то, что рано расслабился.

— Коста, вот только не начинай, — попросил он. — Слушай, как к другу обращаюсь.

— Друг бы меня поддержал, — обиженно ответил Костомару, скрещивая руки на груди точь-в-точь, как Нотта. — А не хвост распускал бы перед... этой.

"Эта", естественно, растянула губы в улыбке.

— Если хвост есть, отчего б не р-рраспустить, Коста-Ни-Разу.

Тут уже даже самые тугодумы в зале смекнули, что дело пахнет жареным, и начали постепенно отходить подальше от центра, освобождая пространство.

Несколько лет уже Нотта возглавляла охранителей — одарённых с исключительными талантами, способных защитить Небывалый остров от любой напасти, будь то эпидемия или нашествие чудовищ из Границы Ада. И как-то так само собой выходило, что на этой службе традиционно задерживались те, кто был фанатично предан делу, с пылающим сердцем в груди, с чистыми, бескорыстными помыслами; люди прямые и страстные, они ненавидели увёртки, хитрость и скрытность... Те самые качества, что ценили "засланцы" — одарённые, которые отправлялись жить среди простых людей и алонкеев. Шпионы, советчики, тайные пастыри помыслов, кузнецы слухов, погонщики бунтов и мастера-кукольники большой политики — словом, те, кто действовал скрытно, втайне. В свою очередь, их раздражала откровенность — порой до грубости — и нетерпимость охранителей.

"Как вода и масло — никогда не сойдутся", — говорили про них.

Но и в тех, и в других Небывалый остров нуждался.

— Тоже заявился Горбатого выгор-рраживать? — процедила сквозь зубы Нотта-Кракен. — Тоже думаешь, что он ни при чём?

Высвистывать тварей снова, правда, не принялась — и за то Корво был ей от всего сердца благодарен.

— Я хотя бы думаю-размышляю, — с издёвкой ответил Костомару. — А не накидываюсь с обвинениями на первого встречного-поперечного.

— Если рассуждать совершенно отвлечённо, то любой тут имел возможность покуситься на почтенного наставника Альбетайни, — деликатно встрял Галарин Мури, выглядывая из-за плеча Корво.

— Ты меня обвиняешь, что ли? — тут же вскипела Нотта.

Лицо у Костомару сделалось задумчивым.

— Ну отчего ж сразу тебя, — протянул он. — Почему б не её? Я её тут прежде не видал, не встречал, знать её не знаю.

И Коста указал костлявым, дважды перебитым пальцем на Тею, которая в своих бело-золотых одеждах, с волосами цвета мёда и глазами цвета янтаря выделялась даже в разношёрстной толпе самоцветов Небывалого острова.

"Как же не вовремя!"

— Да ты... да ты пр-росто женщин на дух не переносишь! — щёки у Нотты покраснели. — Она только утром прр-риплыла, свидетель есть.

— Утром? Экое совпадение! — уцепился за фразу Костомару. — Как приплыла, так сразу старика Альбе мёртвым нашли. Эк складно-то!

По залу прокатилась волна шепотков, и даже вечно невозмутимые старухи, Вердад и Урда-Тапу, многозначительно переглянулись.