Бессмысленный мир

Экспедитор замер. Украдкой подошел к фургону и открыл решетку. На него устало смотрел красный глаз, прояснившийся, однако, от солнечного света.

— Не закрывай, пожалуйста, — тихим басом попросил поганец.

— Скажи, ты видел ее? — экспедитор извлек из кармана золотой кулон и показал поганцу. Тот прищурил единственный глаз и вроде бы кивнул.

— Видел. Она была здесь две недели назад. Но я не сражался с ней, не знаю, почему ее не сожрали. Всех, кто тогда не справился, отправили в печку.

Экспедитор кивнул, спрятал кулон и, повернувшись лицом к северу, упрямо пошел дальше. Ныли забинтованные раны, но оставаться на месте было нельзя. Он знал — нельзя.

— Спасибо, — тихонько прогудел бас. Поганец погрелся на солнце, а потом уступил место соседу.

5. В памяти поколений

Герой сидел на бревне и перелистывал фотографии. Вот он стоит на холме в ожидании битвы. Вот он отдает приказания, сидя в окопе. Вот он выкрикивает "В атаку". Вот он идет впереди колонны войск, бесстрашно и уверенно (пришлось попросить батальон попозировать после боя, а то удачных фотографий битвы не было). Вот обнимается со спасенными жителями, жизнерадостно улыбаясь. Держит на руках чьего-то малыша. Высокий, молодой, темноволосый, крепкий. И военная форма сидит как влитая.

— Ну, братец, — уважительно произнес он, протягивая альбом фотографу, — не ожидал. Мощно сделал.

— Из песни слов не выкинешь, — улыбнулся фотограф, — а ты не прибедняйся.

— Да брось, когда я прибеднялся, — потупил взор Герой.

— А кто отказывался от медали за взятие Зеленой Башни? — вставил поэт.

— Да бросьте братцы, не за что там было медаль давать.

— Все запечатлено, не отвертишься, — подмигнул фотограф, — и песни уже сочинены, верно?

— А то, — согласился поэт.

— Ну ты-то понасочиняешь, чего не было, — улыбнулся Герой.

— Я? — возмутился поэт, — я вообще за народом записываю. Народ сочиняет. Народ Героя любит, а?

— А то. Выпьем?

— А давайте, — поддержал их Герой. Достали бутыль, разлили по стаканам, — за что пьем?

— За Героя! — поднял тост поэт.

— Ой, захвалите, — усмехнулся Герой, но стакан осушил. Схватил кусок мяса с остывшей жаровни и, дуя на него на всякий случай, сжевал.

Потом вдруг помрачнел. Достал пистолет и с ненавистью швырнул в кусты.

— Ты чего это? — спросил фотограф.

— Не работает, дрянь, — выругался он, — нигде не работает. Вся война встала из-за этого дерьма.

— Ну что же, — развел руками фотограф, — зато вот память о твоем геройстве.

— Память, память, — передразнил его Герой, — этот штурм когда был? — он потряс фотоальбомом в воздухе, — полгода назад! Обо мне уже думать забыли!

— Брось, — примирительно сказал поэт, — о ком же еще думать?

Герой плюнул и отвернулся, злой на всех. Пятый день он сидел тут и ждал приказа. Хоть какого-нибудь. Да хотя бы и просто вестей с фронта, он бы и без приказа нашел как отличиться. Но все стихло. Артиллерия стихла, авиация стихла, стоны и плачи стихли. Не было места для геройских поступков.

Среди бела дня пророкотал гром. Герой с надеждой огляделся вокруг — неужели стреляют? Но нет. Не было дыма, не было рева снарядов. Лишь голубая молния сиганула с небес прямо в овраг.

— А ну-ка, поглядим, — Герой, не имея ничего другого, поднял железный прут и направился к оврагу. Трава скоро закончилась, обнажив песчаный склон, из которого там и тут торчали корявые корни. Фотограф и поэт, переглянувшись, пошли следом.

На дне оврага они увидели засыпанную песком и ветками нору, которую усердно закапывало невиданное Героем доселе чудище. Сплетенное из металлических прутьев и пластин, оно озиралось по сторонам и бешено работало носом, извиваясь безлапым туловищем. Было оно полым, песок просыпался сквозь него, и по телу гуляли искры и вспышки.

— Снять тебя? — шепотом спросил фотограф.

— Погоди ты, — отмахнулся Герой, — вспугнешь еще, — и осторожно, боком стал спускаться вниз, держа прут наперевес.

Чудище не замечало его, самозабвенно копаясь в песке. Лишь когда Герой приблизился вплотную, оно что-то учуяло и быстро развернулось. Глаза-светодиоды впились в металлический прут. Герой оценил этот знак, и приблизился, закрываясь прутом и готовясь нанести удар.

— Вот это неплохо будет воспеть, как думаешь? — восхитился поэт.

— О, да, — фотограф уже целился в них камерой.

— А это еще кто? — поэт толкнул его в бок и указал на спешащего по дну оврага человека. Был он немолод и явно чем-то взволнован, и шел прямо к тому месту, где Герой схватился с чудовищем.

Когда до них оставалось шагов двадцать, он побежал, а Герой, заметив его краем глаза, наконец ринулся вперед и нанес удар.

* * *

Мотылек-мотылек, ты родился вчера,

Чтобы завтра исчезнуть со света,

Каждый взмах твоих крыльев — пустая игра,

И ни смысла, ни цели в ней нету.

Жук-жучок, ищешь смысл в бытие мотылька?

Сам же видишь последнее лето.

С неба падает снег, засыпая жука,

И ни толку, ни смысла в нем нету.

* * *

Экспедитор опоздал.

Солдат, увешенный медалями, рванулся к электрическому дракону и приложил металлический прут поперек его груди. Пробежала искра, раскалившая прут добела, так что нападавший едва успел одернуть руки. Дракон взвыл, забарахтался на песке, глаза-светодиоды лопнули от перенапряжения — и замер неподвижно.

Экспедитор на бегу оттолкнул солдата, хотя было уже поздно, и тут же получил горячим еще прутом поперек торса. Охнул, споткнулся о дракона и рухнул, закрыв собой вход в пещеру.

— Что под руку лезешь, а? — заорал на него Герой. Но экспедитор ничего не смог ответить, у него перехватило дыхание.

— Ты цел? — спросил Героя подбежавший фотограф.

— Цел, цел, — проворчал Герой, — ты наш, что ли? — обратился он к экспедитору. Тот нехотя кивнул. Герой указал на него фотографу и приказал, — Давайте его к нам, пусть у костра отдышится. Мы своих не бросаем.

"Надо записать" — подумал поэт, хватая экспедитора под мышки. Тот подчинился, устало поднимаясь на ноги. Фотограф, подумал, стряхнул с него песчинки и хлопнул по плечу:

— Сам дойдешь?

— Дойду, — выдавил из себя экспедитор.

— Молодец! — и, развернувшись, пошел вслед за Героем.

Экспедитор стоял и с горечью смотрел на бездыханное тело электрического дракона. Потом обернулся, будто потеряв что-то, и чуть не вскрикнул: из полузасыпанной песком пещеры, которую он закрыл собой, торчали большие стеклянные лампы. И в каждой из них вольфрамовой нитью копошился маленький дракончик.

Сделав вид, что ищет что-то в песке, экспедитор засыпал их как следует, и, несколько раз глубоко вдохнув, побрел наверх, к обещанному огню.

* * *

Птичка-птичка, свивая на ветке гнездо,

Ты хотела чего-то достичь?

А бессмысленно сгинешь в огне холодов,

Или вдруг превратишься в дичь.

Древо-дерево тянется листьями ввысь,

Выше самых высоких крыш,

Только сколько ты к солнышку не тянись,

Не дотянешься, или сгоришь.

* * *

— Чем порадуешь, друг? — спросил Герой. Экспедитор молчал, глядя себе под ноги. Герой примирительно усмехнулся:

— Ну, не сердись. Я тебя случайно зацепил. Хочешь выпить? — и, не дожидаясь ответа, гаркнул, — эй, погань! Тащи выпивку!

Из покоившегося неподалеку рюкзака выпрыгнуло черное облачко, каким-то чудом удерживая бутылку, и потащило ее к Герою. Герой схватил ее и с отвращением произнес:

— Опять обслюнявил всю. Сколько раз повторять-то?

— Я по-другому не могу, — возразил басом поганец, и тут же откатился обратно к рюкзаку, получив пинка.

— И я не могу, извини уж, — развел руками Герой.

— За что ты с ним так? — подал голос экспедитор.

— Вот кого забыли спросить, — заявил поэт, — Ты вообще догадываешься, кто перед тобой?

— Герой штурма Зеленой Башни! — провозгласил фотограф.

— Зеленая Башня, — переспросил экспедитор, — та, где оборону держали женщины и дети? Та, где месяц после штурма продолжались грабежи и изнасилования? Ты об этом штурме?

Фотограф и поэт беспомощно посмотрели на Героя.

— Думаешь, штурм был проще что ль от этого? Какая разница, кто по тебе палит? — процедил тот, а потом хитро прищурился, — Сам, похоже, участвовал, а теперь попрекаешь?

— Я был там после штурма. Привел подкрепление, никому не нужное.

— Благородный поступок, да? — участливо спросил Герой, и сам же ответил, — Ну да. И что толку? Как твое имя, кто его знает? А меня, — он опять потряс в воздухе альбомом, — и через сто лет вспомнят! И мою схватку с чудищем еще воспоют, на каждом углу будешь слышать!

Экспедитор пожал плечами.

— Не горячись, — пролепетал фотограф, — завидует он тебе.

— Сам вижу, что завидует. И есть чему! — с вызовом произнес он, — мы, может, и не в чистенькой форме сидим, как некоторые, зато свои заслуги знаем.

Экспедитор поднялся с места.

— Я тогда пойду.

— Нет уж, сядь и выпей, — повелел Герой, и тот сел, — чтобы не сказали потом, будто бы я не был гостеприимен. На, — он схватил кусок мяса, насаженный на палку, и протянул ему — жаркое из жароволка. Пробовал?

— Да где бы он встретил жароволка? — усмехнулся поэт.

— Жароволки не горят, — покачал головой экспедитор, — даже убитые. Если только, — экспедитор прищурился, — ты детеныша забил?

— Детеныш, взрослый, какая разница, — пожал плечами Герой, и проглотил кусок, которым тыкал в экспедитора, — расскажи лучше, куда путь держишь? Война пока не идет, какие у тебя еще дела?

Экспедитор вдруг закрыл лицо руками и потер его. "Куда же я в самом деле иду? Зачем?"

* * *

— Скальд, ты все еще здесь?

— Да, Зодчий. Ты по-прежнему наблюдателен и умеешь различать своих братьев.

— Пойдем. Мы создаем новый мир. Не такой бесполезный, как этот.

— Уволь меня, Жрец, от своих затей. Ничего полезнее самоубийства ты сделать не в состоянии.

— Брось это дело, Скальд. Кто, кроме тебя, воспоет в песнях великие деяния в новых мирах?

— Твои деяния недостаточно велики для меня. Впрочем, сейчас мне интереснее деяния малые.

— Мы не будем ждать тебя вечно, младший брат.

— Это очень кстати. Когда мне проснуться, чтобы не увидеть вас?

* * *

Над землей опустился туман, мертвенно-белесый. В нем звенело комарье и квакали где-то неподалеку лягушки. Герой и его приспешники сидели на бревне, перекидываясь пустыми словами. Экспедитор сидел с ними и молчал. Он не знал куда идти, и где в этой белесой пелене потерялся север.

— Ба! — вдруг воскликнул Герой и ткнул пальцем в туман. Сердце экспедитора замерло и бешено застучало. Из молочной пелены выплыл силуэт женщины. Она шла мимо, не оборачиваясь на них, словно не видя, и вскоре начала отдаляться, таять. Экспедитор смотрел ей вслед, губы его пытались то ли улыбнуться, то ли закричать ей что-то вслед.

— А давненько мы таких хорошеньких не видели, а? — Герой хлопнул фотографа по колену, и тот вздрогнул, — да вообще никаких давно не видели. Ну-ка, быстро приведите-ка ее. Заблудится еще, в овраг упадет.

— Ни с места!

Вставшие было поэт и фотограф изумленно обернулись. Экспедитор стоял в нескольких шагах от них (когда успел отбежать?) и направил на них пистолет. Герой, не растерявшись, тоже встал и хмуро посмотрел на него. Геройский ли будет поступок — удавить этого зазнайку? Впрочем, туман, кто тут что увидит...

— Брось. Не работает твоя игрушка. Что встали-то? — обратился он к своим товарищам, и хлопнул их по спинам, — вперед! С девкой справитесь! И без меня чур не...

Грянул выстрел.

Герой пошатнулся, запнулся за бревно и рухнул прямо в затухающий костер, загремев жаровней и рассыпав мясо и угли. Поэт и фотограф смотрели на него удивленно, будто не веря. Экспедитор в ужасе отбросил разряженный пистолет, который и выстрелить-то не должен был, и опустился на колени.

"Я не хотел"

— Кхм, — прочистил горло поэт, — А ведь меткий выстрел.

— Точно, — согласился фотограф, — Ты храбрый малый. Жалко мы тебя раньше не знали.

Они подошли к экспедитору, натянуто улыбаясь, и протянули ему руки. Но экспедитор помощи не принял.

— Ты убил Героя.

— Я знаю, — мрачно согласился экспедитор.

— Значит, ты теперь Герой. Этот подвиг будет воспет в легендах. Радуйся!

И тут он вскочил, как ошпаренный, переводя взгляд с одного на другого.

— Вы... что? Что воспет? Какой подвиг? — кричал он, — Не... не смейте, слышите?

— Не можем, — пожал плечами фотограф, — как же мы скажем — Героя застрелил неизвестный экспедитор? Этак мы будем дураки-дураками, а не летописцами Героя. О тебе не забудут. Это же слава!

— Не надо мне такой славы, — он едва держал себя в руках, — не хочу я такой славы! — страшно завопил он — и все вдруг исчезло.

* * *

Все исчезло. Остался туман, и из тумана соткался некто в черной мантии, с лютней в руках. Глазами-звездочками он смотрел экспедитору прямо в сердце.

— Я услышал твое желание, и мог бы его исполнить, — напевно произнес он, — имя мне Скальд. Тебя об имени не спрашиваю, оно мне известно.

— Нет у меня имени. И воспевать его не нужно, если и ты здесь за этим.

— Что же в этом плохого? — Скальд провел пальцем по струне.

— В славе убийцы? — горько воскликнул экспедитор, — то, что ею воспользуются, чтобы отправлять на войну новых ребят.

— А ты будешь оберегать их. В этом же смысл твоей жизни?

— Не знаю, — покачал головой экспедитор, — но смысл их жизней точно не в том, чтобы умереть.

— Ты никогда не останавливался, чтобы задуматься: а есть ли вообще в твоей жизни смысл? В жизни таких, как Герой? Хоть в чьей-нибудь?

— Нет, — экспедитор снова покачал головой, — не останавливался никогда.

— Забавно.

— Но в их смерти смысла точно нет.

— Может быть, — Скальд подкрутил колки и снова провел по струне пальцем, словно пробуя натяг, — ты не удивился моему появлению? Знаешь, кто я?

— Догадываюсь. А удивительного в мире столько, что я привык удивляться. Каждый день не похож на предыдущий. Каждый шаг — в новинку.

— А если я скажу тебе, что во всем этом нет смысла? В закатах, рассветах, цветах, животных. Все создано бессмысленным и нелепым, и сегодня исчезнет?

Экспедитор опустил голову.

— Это неправильно.

— Почему? Почему бы не сгинуть бессмыслице?

— Потому что этот мир не сделал ничего дурного. Это я убил человека. Был в том смысл, или нет — это мне надо исчезнуть из памяти, потеряться во времени. Но за что их?

Скальд задумался. Он перебрал пальцами струны, и те отозвались жалобно и резко.

— Скажи, — вдруг спросил экспедитор, — ты в силах вернуть его к жизни?

— Кого? — не понял Скальд.

— Героя.

Скальд расхохотался.

— В силах. Но не сделаю этого. Он мне неприятен.

— Я так и думал, — экспедитор промолчал, — я надеюсь, она поймет, почему я это сделал.

— Кто? — снова изумился Скальд.

— Та женщина. Я верю, что найду ее в этом тумане, и она не попала в беду.

— Кто-то из нас сходит с ума. Нет, ты не слышал, что я сказал? Ничто не доживет до полуночи!