|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
1. В начале
Я сотворил Бессмысленный Мир.
Да, я. И не смотрите на меня так изумленно, судари мои. Кто из вас, от скуки или от озорства, не давал жизнь нелепым и бессмысленным творениям? Теперь у вас есть целый мир. Наполните его вместе со мной. Что останется в конце, спросите вы? В чем смысл этого мира? Мой ответ вам: ничего, ни в чем. Но разве не занятно будет наблюдать за тем, как он скатится в небытие, противясь всем вашим усилиям?
Итак, да будет он создан. Явись!
2. В воздушных замках
Западня захлопнулась.
Как ни был осторожен экспедитор пятой коалиции номер сто девяносто три, сколь ни были обширны его познания в области ловушек, он все-таки попался. Стены ютящихся у края леса домов рванулись к нему, окружили и потащили куда-то вглубь города. Оставалось только подчиниться и быстро идти внутри каменного кулака, чтобы не быть раздавленным. Ковер изо мха и трав сменился асфальтом, а шагов через триста и вовсе каменным полом. Здесь стены остановились, и экспедитор, стоя точно по центру квадрата стен, посмотрел вверх. Утреннее небо казалось размазанным грязной тряпкой по стеклу, будто по ту сторону кто-то пытается разглядеть, что же здесь происходит.
Экспедитор сам был бы рад это понять. Но покамест никто ничего ему объяснять не собирался. Он подошел к более безопасному, как ему показалось, углу, устало снял с плеча спальный мешок, бросил его на землю и сел на него, выпрямляя уставшие ноги. Что ж, попался. Бывает. Зато другие не попадутся.
Экспедитор достал сигарету, спички и закурил. Дрожащий свет зацепился за его густые волосы, черные, как ночное небо, в которых искрились звездочки и туманности седин. Покрытый морщинами лоб, словно горами и оврагами, и длинноватый нос отталкивали, а вот тихая улыбка притягивала. Но вот беда — улыбались одни только губы. В глазах, отражавших тлеющий огонек, читалась застарелая тоска.
Он затянулся и выпустил струю дыма.
— Эй? — на всякий случай крикнул он, — Что дальше?
— Ничего, — отозвался чей-то голос. Неприятный, плаксивый голос, — Ты теперь пленник. Будешь знать.
— Что буду знать?
— Как воровать чужое, вот что! — от негодования голоса затряслись стены, и экспедитор вскочил, отряхиваясь от кирпично-бетонной крошки.
— Так я же ничего не украл! — прокричал экспедитор в небо.
— Еще бы ты украл! Я знаю, как беречь свое сокровище от таких, как ты!
— Раз не украл, отпусти меня. Я уйду и не трону твое сокровище.
— Нет.
— Почему?
Ответа не было. Экспедитор прислушивался какое-то время, а потом уселся обратно, разжигая новую сигарету — ту он обронил. И, будто невзначай, обнажил браслет на запястье и нажал единственную кнопку.
Ничего не произошло. Впрочем, глаза экспедитора были не настолько зорки, чтобы уловить радиоволны, метнувшиеся во все стороны. Не пройдет и минуты, как сигнал на браслетах его подопечных мигнет желтым светом: подождите, впереди опасно. И они подождут, пока он не вернется или не сработает автоматический красный сигнал: смертельно опасно.
В окружающем мире долгие годы шла война. Формировались и рушились государства, заключались и расторгались союзы, но война не прекращалась, проходя по планете гибельной волной. По приказу пятой коалиции группу солдат нужно было доставить к этому городу, глубоко в тыл нынешнего противника. А за безопасность и доставку в срок отвечал корпус экспедиторов — непревзойденных разведчиков, наделенных чутьем, толикой здравого смысла и жаждой к жизни. Экспедитор номер сто девяносто три оставил свою группу два дня назад в чаще леса, а сам отправился в разведку.
В дальней стене на высоте метров трех открылось ранее неприметное оконце, в половину человеческого роста, и из него опасливо выглянул невысокий и широкоплечий человечек, уже переступивший порог зрелости. Глаза его бегали, словно искали что-то в наряде экспедитора.
— Я безоружен, — устало произнес экспедитор и, почувствовав, что голос его звучит как-то не так, откашлялся и сделал глоток из фляжки.
— Ага, — человечек показался целиком, — и зачем сюда пришел?
Экспедитор отложил флягу.
— Иду с севера. Мой дом разрушен, ищу новое пристанище. Думал переночевать здесь.
— А зачем тогда прятался? — подозрительно спросил человечек.
— Время такое, — развел руками экспедитор.
— А форма-то на тебе военная, — улыбаясь, произнес человечек, — вещички тоже... Шпионил? — сладко произнес он, словно разгадав невесть какую загадку, — ну вот отучишься.
— А про боевых товарищей моих — не подумал? — экспедитор произнес эти слова, глядя куда-то в сторону. Однако блеф не удался. Человечек заулыбался еще шире, обнажив недостроенный ряд зубов.
— Ты экспедитор. За экспедиторами никто не возвращается.
— И то правда, — экспедитор решил сменить тон разговора, — Как мне к тебе обращаться? Назови себя.
— Я — архитектор этого города, — приосанившись, произнес он, — я создал его. И он выполняет любые мои приказы. Так что не вздумай со мной шутить. Эй! Отправь его к остальным.
— Хорошо, — отозвался знакомый высокий голос, — А когда она придет?
"Она" — отметил про себя экспедитор.
— Скоро, — отмахнулся архитектор и скрылся из виду. А экспедитора подняла в воздух каменная плита, на которой он сидел, и понесла куда-то через весь город. Стены, не отставая, летели рядом, и не было возможности ничего разглядеть.
Пол обрушился. Когда экспедитор смог поднять голову, его снова окружило стенами. Правда, с одной стороны вместо стены потянулись, словно цветы, прутья из арматуры, а небо спряталось за поросшей мхом кирпичной кладкой. Три шага в любую сторону — вот все, что осталось. Даже не подпрыгнуть.
За прутьями виднелся каким-то чудом уцелевший садик с низкими деревьями, посреди которого высилась чаша фонтана, окруженная скамейками. В чаше стояла девочка из бронзы и радостно смотрела вверх, отведя зонтик и подставив свободную ладошку под невидимые капли дождя. За садиком экспедитор увидел скособоченные постройки, составленные каким-то великаном из таких же клеток, как его собственная. Приглядевшись, можно было увидеть определенный порядок в этих строениях. Вот башня, вот домик с крышей и трубой, вот вокзал с колоннами. И все это из клеток-кубиков. Только людей за прутьями не видно.
* * *
Прав был безымянный архитектор. Никто за экспедитором не вернется. Это он пять лет назад не бросил отряд из двадцати молодых бойцов и вывел их из болота, затянутого густым туманом, под грохот вражеской артиллерии. Вел за собой, подбадривал, тащил на себе, давал пинка упирающимся и только шептал про себя, сжав зубы: "Доживите, доживите до конца войны, до мирных дней. Доживите!".
Про мирные дни он сам услышал от отца в возрасте пяти лет. Отец уверял, что война началась недавно и скоро закончится, и нахваливал мирные деньки. Двадцать восемь лет спустя экспедитор почти уверовал в то, что никаких мирных деньков отец никогда не видел. А война все не кончалась.
Не всех удавалось спасти. Пятеро матерых вояк не послушались его, тогда еще двадцатилетнего сопляка, и рванулись прямо между Мерцающих Скал, найдя короткую тропу. Нельзя, нельзя этого делать после полудня — кричал им экспедитор вслед, но те лишь отмахивались от него. Все они погибли, раздавлены, перемолоты.
Тогда за ним тоже никто не вернулся. Он месяц искал хотя бы один союзнический лагерь. Нашел его. Был радостно встречен, вычеркнут из списка погибших, и возвращен в строй. Уши его намазали толстым слоем лжи о том, как важно и нужно спасать молодых солдат от неминуемой гибели, и как Корпус Экспедиторов будет воспет после окончания войны. После...
Да только не ждали они окончания войны. Это экспедитор ждал ее, никто более. Те, кого он спасал от преждевременной смерти, не говорили ему спасибо.
* * *
Солнце сползало к земле, близился вечер. Экспедитор пробовал дремать, да в голову лезли разные мысли, заставляя ворочаться. Наконец он встал, прошелся по своей клетушке, внимательно осматривая кладку камней и на всякий случай подергав за прутья решетки. И попутно вспоминал все, что знал об этом городе. Кажется, лет двадцать назад почти все население ушло на войну или было эвакуировано. Кто-то, похоже, остался. Взять хотя бы этого мнимого архитектора. С такими плечами, и натертой шеей — он мог быть только каменщиком, подмастерье, разнорабочим. А произвел себя в творцы.
— Эй, Город. Ты здесь?
— Пффффф, — фыркнул капризный голос.
— А много тут людей?
— Десять. Архитектор и его помощники. И я.
— А в клетках?
— Это нехорошие люди. Они пришли за сокровищем. Отберут сокровище и она не вернется.
"Ага" — подумал экспедитор.
— А кто она?
— Шел воровать, а не знаешь, — с укором произнес голос.
Экспедитор встал и положил руку на грудь, обращаясь к фонтану.
— Вот тебе честное слово: я не вор и ничего о ней не знаю. Расскажи?
Голос притих, что-то бормоча ветром по углам. А потом, запинаясь, стал рассказывать:
— Когда людей было много, она пришла из другого города. Очень красивая. Другие люди бросали монетку в фонтан, чтобы вернуться. А она сняла с шеи медальон и тоже бросила в фонтан. На медальоне ее лицо. Она обещала вернуться. Никто его не возьмет, потому что иначе она не вернется.
— Раз она обещала, значит, все равно вернется, — вставил экспедитор.
— Архитектор сказал, что без медальона не вернется. Сказал, что его хотят украсть. А я хочу, чтобы она вернулась.
Вот, значит как.
Экспедитор присел и задумался. Начало темнеть, заходящее солнце играло на бронзовой статуе и слепило глаза. Но он не видел статуи. Перед глазами приказ из штаба — обычный клочок бумаги. Даже лично не соизволили обратиться. "Берегите и дальше наших солдат, чтобы они обязательно вернулись домой, как обещали родным и близким".
— Слушай. Можем пошептаться? Чтобы нас никто не слышал?
— Пффф, — раздалось почти над самым ухом экспедитора, — я все могу.
— Покажи мне медальон, пожалуйста. Не давай в руки, просто покажи, — заторопился он, чувствуя нарастающий гнев, — я же не знаю о нем ничего, помнишь? Что плохого если я посмотрю?
— Ха. Смотри. Но если протянешь руку, я оторву ее.
Фонтан быстро въехал через расступившиеся прутья прямо к экспедитору, окатив его ботинки мутноватой и пахнущей гнилью водой. На дне действительно что-то блестело, но что это и что на нем изображено, понять было невозможно.
— Очень красивая, — согласился экспедитор, — можешь прятать, я посмотрел.
— Пффф, — презрительно фыркнул город еще раз.
Чаша фонтана вернулась на свое место, прутья снова сомкнулись, а вот зловонная лужа никуда не делась.
— А я знаю эту женщину. Она из моего города, — как бы вспоминая что-то, сказал экспедитор.
— Ты...знаешь? — выдохнул голос у самого его уха.
— Знаю. Только она не придет сюда. Хотела бы, но не придет.
— Почему? Я же жду ее!
— Да она-то этого не знает. Послушай, — Голос стих, и экспедитор продолжал, — все, кто пришел, остались тут — так? Ты никого не выпускал?
— Никого, — заговорщически прошептал Город.
— Так никто не расскажет ей, что ты ждешь. Понимаешь? Ей страшно. Вдруг ты ее тоже — в клетку? Я ее знаю и смогу рассказать ей, что ты ждешь, если отпустишь.
— Архитектор не велел никого выпускать. И... разговаривать тоже не велел.
— А ты разговариваешь.
— Мне скучно!
— А сам он с пленниками говорит?
— Говорит. Только они ему не отвечают. Тогда он берет разные вещи и уходит.
Экспедитор уселся подальше от лужи и сделал вид, что дремлет.
— Что же делать? — тихо спросил голос. Экспедитор не ответил. Солнце совсем скрылось, и его темница погрузилась во тьму.
* * *
— Эй. Ты спишь?
Экспедитор открыл глаза. Раннее утро уже золотило парк за решетками, а камни кусались предрассветным холодом даже сквозь спальный мешок.
— Уже не сплю, — вздохнул экспедитор, поднимаясь и разминая затекшее тело — у тебя есть вода?
— Ты правда найдешь ее? Скажешь ей, что я ее жду?
— Я же вчера уже сказал, что найду, — он изобразил раздражение, — долго мне еще повторять это, чтобы ты поверил?
Голос всхлипнул.
— Найди ее, пожалуйста. Я устал ее ждать.
Экспедитор смягчился:
— Хочешь пойти со мной?
— Пойти... с тобой?
— Найдем ее вместе.
— Нет. Я буду ждать ее. Вдруг она пойдет сюда, а меня тут не окажется?
Экспедитор понимающе кивнул.
— Я выпущу тебя там, где ты нашелся, — прошептал город, и экспедитора снова понесло по воздуху. На ходу его клетка лишилась всех стен и потолка, попутно расплескалась и лужа. Экспедитор едва успел спасти спальный мешок, который попытался уплыть за борт.
Они пролетали над городом. Красивые, нетронутые войной и временем здания, заботливо вычищенные мостовые и тротуары, блестящие на солнце фонарные столбы, благоухающие цветы в клумбах. Все было приготовлено к ее приходу, так понял экспедитор. И — тихо, ни души. Только у самого края города скособоченный вагончик, в каких живут строители и прорабы, грязный, покосившийся, заросший мусором. На его ступенях сидел тот, кто именовал себя архитектором, и разбирал очередные трофеи, копошась в чужой куртке. Через мгновение он уже скрылся из глаз за стенами домов, и каменная плита опустилась на землю.
Экспедитор спустился на траву, и плита тут же укатилась обратно, заставляя дома расступаться перед собой. Что-то блеснуло под ногами, и экспедитор с удивлением поднял с земли золотой медальон с женским профилем. Он повернулся к городу и показал его, не зная, что сказать.
— Возьми, — отозвался Город, — вдруг ты забудешь, как она выглядит. Скажи ей, что я жду ее. Очень жду.
Экспедитор кивнул, спрятал медальон в карман и осторожно, неспешно скрылся в лесу.
* * *
Зодчий в желтой мантии хмуро взирал на копошащийся город и сжимал в руках землемер. Скальд примостился рядом, водя пальцами по струнам.
— Я вдохнул жизнь в их города, — нарушил молчание Зодчий, — и зачем? Время истрепало их разум, как разрушает тела этих недолговечных человеческих построек.
— Конечно же, ты не допускаешь мысли, что просчитался где-то сам. Да, мой суровейший брат? — звонко произнес Скальд, издав смешок из лютни.
— Не испытывай мое терпение, младший брат, — огрызнулся Зодчий, — они неверно истолковали мой замысел. И теперь всякий каменщик будет мнить себя создателем и хозяином созданного мной города. Нет уж. Я забираю свой дар и ухожу. Мне наскучил этот мир.
— Не смею тебя задерживать, брат, — уважительно прогудела лютня.
Зодчий поднял землемер над головой и переломил его. Город, всплакнув, застыл, захлопнув глазницы окон и рты дверей, навек замуровав своих немногочисленных мучителей и давно умершие жертвы.
* * *
Самолеты, на которых его группа прибыла, исчезли. Вернее, полностью исчез один самолет. А второй, разбитый и продавленный какой-то немыслимой силой, все еще лежал здесь бесформленной кучей. И в его вытащенных наружу кишках копался электрический дракон.
Сплетенный из блестящих стальных прутьев, соединенных друг с другом в замысловатый узор, мозаику, исполин поднял голову и, высунув оголенный кабель языка, сверкнул светодиодными глазами. Экспедитор стоял, не двигаясь. Это не было приемом, чтобы уберечь себя или высказать дружелюбие. Он просто любовался красивым созданием.
Дракон легко, как по льду, выскользнул из обломков и в мгновение ока очутился у экспедитора, с интересом наблюдая за его рукой. Чутким стальным носом он нашел браслет на его левой руке и вопросительно посмотрел на экспедитора. Тот улыбнулся — снова одними губами — и, отстегнув браслет, протянул его зверю. Тот осторожно коснулся языком. По телу его пробежала электрическая искра, вспыхнув на кончике хвоста, после чего он ринулся назад к опушке, как-то вытянулся вверх и взмыл голубой молнией в небеса, прогрохотав на прощание громом.
Экспедитор номер сто девяносто три радостно смотрел ему вслед, приложив мертвый браслет словно козырек. Потом отбросил его в сторону, подошел к обломкам самолета и стал ждать.
Может, они все-таки вернутся за ним?
3. В жертвенном пламени
Экспедитор проснулся с открытыми глазами, и солнечные зайчики танцевали на его лице. Он поднялся с мягкого мшистого ковра и с наслаждением потянулся. Утро раскрасило лес яркими красками — зеленым, оранжевым, красным. Среди мха рассыпались ягоды-бусинки и натертые до блеска шляпки грибов. А на могучих вонзившихся в землю ветвях тихо покачивались в вышине древние деревья. Их корни давно потеряли силу и бессильно болтались на высоте — экспедитор едва смог бы дотянуться до них рукой.
Старый, добрый лес. Экспедитор углубился в него три дня назад, прекратив бессмысленное ожидани. И с тех пор он ни разу не сомкнул глаз. Дремал на ходу днем, впитывая цвета и запахи, а ночью смотрел на танец звезд и комет над шевелюрами деревьев. Тоска отступила, заполнилась благоуханием трав и лунным светом, тревоги и заботы утонули во мху.
Однажды, правда, ему пришлось свернуть в сторону: белесый и уродливый налет на деревьях очертил кругом с виду неприметную поляну, и экспедитор не рискнул вступить на нее. Правила мира требовали осторожности, пусть даже излишней. И потом, экспедитор не хотел нарушать чьи-то границы. Хотя бы из уважения к тому, что так явно их обозначило.
В середине дня экспедитор приметил жароволка, греющегося на солнце. Тот, учуяв экспедитора, поднял голову, угрожающе заворчал, высунув раздвоенный язык, и с ворчанием удалился, то и дело оборачиваясь. Экспедитор вздохнул: когда-то он подходил к ним без страха и гладил их бронзовую шкуру. А потом... А потом пестрый свет льющегося сквозь листья солнца и ветер прогнали невеселые мысли прочь.
* * *
На исходе дня экспедитор вышел из зеленой прохлады молодого леса, ласково попрощавшегося с ним после леса старого. Перед ним раскинулось поле, на котором язвой торчали с десяток полуразрушенных деревянных домов. Старые, покосившиеся, почерневшие от времени и брошенные своими хозяевами. Земля, как могла, пыталась зарастить эту загнивающую рану, оплетая стены плющом и мхом. А где-то вдалеке чернел над полем дым. Экспедитор вздохнул и направился к домам. В лесу он без опаски спал на траве под деревьями, зная все звериные тропы и метки территорий, да и просто зная, чего ожидать. Но рядом с человеческими творениями может случиться что угодно. Дерево — оно и есть дерево, само по себе. Крепкое — выстоит, гнилое — рухнет. А вот построенный из этого дерева колодец сам по себе ничто. Крепок его создатель — выстоит, даже если древесина и сгнила. А если гнилой человек мастер — развалится, и ничего ты с этим не сделаешь.
Беспокойно осматривая заброшенные неуютные дома с распахнутыми дверьми и окнами, экспедитор невольно оборачивался в зелень леса и подумывал, а не вернуться ли туда. Один из домов приглянулся ему больше прочих: он почти не покосился, и, не будь дверь выбита с петель, выглядел бы обжитым. Даже стекла на окнах чудом сохранились.
Он вошел в пустую и просторную избу. Ничего, кроме печи по центру, внутри не было. Зато к дальней стене была приставлена лестница на чердак. Недолго думая, экспедитор забрался наверх и лестницу отбросил. Спуститься он и так сумеет, главное чтобы одичавшее зверье не вскарабкалось наверх.
Освобождая чердачный угол от тенет и паутины, экспедитор вспоминал последнюю встречу с жароволком в лесу. Черт его знает как, но они словно чувствуют, что именно экспедитор пять лет назад выяснил их природу: жароволк совершенно не горит в пламени, даже мертвый. Тогда и вышел приказ обувать солдат исключительно в сапоги из шкуры жароволка, и на них началась охота. Впрочем, сапоги помогали мало. Они, конечно, не сгорали в залпах огнеметов и пламени взрывов, зато сгорали сами бойцы. После битвы сапоги бережно собирались и отправлялись назад в часть для очередных новобранцев.
Когда солнце село, экспедитор уже спал, завернувшись в спальный мешок. Через щели в покатой крыше нежно светила луна, но совсем скоро ее заволокло черным дымом, и стало совсем темно.
* * *
Утро встретило его запахом дыма. Если что-то горело, то экспедитор не мог понять — что. Не ветки елей и сосен — он бы сразу узнал их. Дым был мерзостным. Хотя и вплетался в него приятный голодному желудку запах жаренного мяса. Пайковые таблетки, которыми он питался весь поход, хорошо держали на ногах, но желудок требовал иной пищи.
Экспедитор открыл глаза и понял, что на него пристально смотрят две пары глаз, показавшиеся над полом чердака.
— Надо притащить его к костру, — хрипло говорил один, ничуть не таясь.
— А стоит ли? — пробормотал второй, встряхнув рыжей шевелюрой, — вишь, он не спит.
Экспедитор поднял голову. Обе пары глаз тут же скрылись, и из под пола раздалось перешептывание. Экспедитор натянул сапоги, хрустнул шейными позвонками и осторожно подошел к краю, согнувшись под низким потолком. "Раз не убили тут же, значит выживу, — подумал он, — однако как меня сморило, что я их не заметил. Лес что ли сделал меня беспечным". Впрочем, вряд ли лес. Сам экспедитор нечасто бывал в ситуации, когда беречь и провожать было некого. А себя беречь он уже давно отвык.
— Спускайся к нам, неожиданный гость, — раздался сильный голос, который, однако, прозвучал сдавленно, будто ему было тесно в груди говорившего, — Огонь ждет тебя.
Последняя фраза показалась двусмысленной, но другого пути все равно не было. Спускаясь по заново приставленной лестнице, он разглядел перемены в доме. Не в печи, а прямо посреди избы возвышалось пламя костра, вокруг которого сидели, заворожено глядя в огонь, тринадцать человек. Мужчины и юноши, даже не одетые, а завернутые в какие-то толстенные тряпки, словно прячась от лютого мороза. Двое сидящих у двери подбрасывали в костер свежесрубленные деревца из молодого леса, а те отчаянно трещали, словно борясь за свою жизнь. Но огонь ломал их волю, сжигал все соки и перемалывал в пепел.
— Садись с нами, — прозвучал тот же голос, и властным движением руки было указано место. Экспедитор осторожно обошел людей и сел, как и было велено, позади двух мужчин, а те словно нехотя подвинулись, уступая ему часть тепла. Отсюда он мог видеть говорившего. Был ли тот стар или юн? Сложно сказать. Лицо его бело как мел, и было неясно, какие из пляшущих линий лишь отблески костра, а какие — тени от морщин. На руках его были массивные толстые перчатки — такие экспедитор видел раньше у пожарников. Из его горла вырвался сдавленный кашель, и он прикрылся кулаком.
Слева от него сидел тот самый обладатель рыжей шевелюры, совсем еще мальчишка, сидел и смотрел на трескотню веток в огне. Первого своего визитера экспедитор не видел, или же просто не узнавал в другом свете. Он обернулся — стекла покрылись черной копотью и света не давали.
— А не опасно так? — спросил экспедитор, указывая на костер, — можем сгореть вместе с домом.
Рыжий парень вдруг покраснел, словно экспедитор сказал какую-то непристойность, и беспомощно взглянул на бледного предводителя.
— Можем, — ответил тот, — но этого не стоит бояться. В заповедях сказано "Разведи огонь". А мы, — он обвел рукой сидящих, — чтим заповеди. Все вышло из огня и в огонь уйдет.
Экспедитор кивнул. Правда, он когда-то давно был на лысом холме, где неизвестная рука выбила в граните заповеди живущим, и помнил, что написано там было гораздо больше. Но начиналось все действительно со слов "Разведи огонь". Впрочем, сам экспедитор считал это творением человеческих рук, а не божественным промыслом, и потому никакого интереса к заповедям не испытал.
Послушник у двери, у которого закончились заготовленные дрова, достал железную рукоять от колодца (не его ли вчера видел экспедитор на подходе к деревне?) и так же бросил в костер. Экспедитор улыбнулся, следя за его движением, но, похоже, никому не показалось это странным.
— Оно же не будет гореть, — высказал он вслух, и снова рыжий послушник заалел, будто услышав непристойность.
— Все горит, — проговорил предводитель, — если достаточно долго держать в огне, и достаточно сильно верить, — при этих словах он покосился на юношу рядом, — Все сгорит, и в огне будет очищение.
— Но зачем? — искренне удивился экспедитор, — чем плохо то, что есть вокруг?
— Тем и плохо, — разъяснял предводитель, — все то, что не питает огонь, плохо.
— А после костра становится хорошим, — язвительно произнес экспедитор.
— Нет. После костра оно перестает быть. Его предназначение исполняется.
— Сгореть на костре — предназначение?
— Да.
"Безумец ли он?" — спросил сам себя экспедитор, заглядывая в бледные глаза. Нет, не безумец. Он смотрит ясно, держится прямо и говорит складно. Но как будто бы он поражен какой-то болезнью, от которой нет исцеления. Экспедитор окинул взглядом лица сидящих — они не были столь бледны. Но и не раскраснелись от пламени, как сам экспедитор. Будто случайно он прикоснулся к ладони сидящего рядом. Тот одернул холодную, как лед, руку и в ужасе обернулся на экспедитора. Потом улыбнулся и сказал тихо:
— Осторожней, брат. Я подумал, это искра костра.
Набравшись смелости, экспедитор спросил, обращаясь к предводителю, который снова закашлялся:
— И мое предназначение тоже?
Тот, не прекращая кашель, кивнул, и вслед за ним закивали головами все сидящие.
— И твое?
На этот вопрос предводитель не успел ответить. Раздался грохот и вой, и в избу вошли трое мужчин, одетых в то же тряпье, волоча за собой извивающегося жароволка. Лапы и морда были перемотаны проволокой. И тут же, не сговариваясь, те, кто сидели ближе к выходу, схватили зверя и швырнули в костер. Во все стороны метнулись щепки и искры, от которых шарахнулся в сторону рыжий послушник.
Зверь лежал мордой к экспедитору, и взглядом словно насмехался над ним. Через мгновение огонь дополз до его глаз, и ему пришлось закрыть их. Чешуйчатая кожа покраснела от жара, раскалилась и держащая его проволока. Он прекратил дергаться и замер, чтобы в движении не открыться огню, и лишь негромко подвывал сквозь сжатые зубы. Когда выгоревшие ветки под его весом надломились, и к потолку устремился сноп искр, экспедитор опомнился
— Не мучайте его. Жароволк все равно не сгорит, — экспедитор поднялся с места, судорожно размышляя, как залезть голыми руками в костер.
— Ты думаешь? — зло процедил бледный предводитель, — зачем же ты встал? Исполнить свое предназначение и шагнуть в костер?
— А каково твое предназначение? — рассвирепел экспедитор, — греться у этого костра?
Сидящие с негодованием загомонили, но предводитель закрыл их рты поднятой рукой. Он улыбнулся. И сказал что-то, на что остальные согласно закивали, а рыжий послушник смущенно заулыбался, глядя в пол. Но бледные больные глаза его, пусть на мгновение, успели выдать правду. Экспедитор, не помня себя, перемахнул через сидящих, сорвал перчатку с бледной старческой ладони, и рывком вытолкнул жароволка к дальней стене. Выхватил флягу, загасил прилепившиеся к раскаленной шкуре угли, и тут же обернулся к сидящим — не рванулся ли кто остановить его.
Но никто и не дернулся. Только сдавленный сильный голос произнес, обращаясь к кому-то:
— Видишь? Вот они и сгорели. Нужно было просто достаточно верить.
Рыжий послушник с сомнением смотрел на него и жароволка на полу, но потом отвернулся к костру и тихо кивнул. Не поворачиваясь более к ним спиной, экспедитор присел и стал распутывать проволоку, то и дело одергивая пальцы от обжигающих нитей.
— Но как же та женщина? — вдруг встрепенулся юноша, уставившись на предводителя, — она не сгорела? Я видел, как она ушла!
— Она сгорела, — скрипнул зубами бледный безумец, — и ты сгоришь — раньше срока, если будешь дерзить.
Проволока на передних лапах поддалась, и жароволк, оттолкнув экспедитора головой, освободил пасть, разгрыз путы на ногах и ринулся прочь. Никто не посмотрел ему вслед, да и на экспедитора больше никто не смотрел.
— Пойдем, парень, — экспедитор обратился к рыжему, но тот сделал вид, что не слышит его. А что если подойти и швырнуть этого старика в возлюбленный им костер? Нет, не сможет экспедитор так поступить. И вырвать никого из его власти он не в силах.
Он повернулся к дверям и вышел прочь, оставив кучку безумцев потешаться своим безумием, раз им так хочется. Путь его лежал дальше на север.
* * *
Это безумие оказалось разрушительнее всего, что он видел когда либо. Оно могло бы поспорить с войной, с чумой и с землетрясением, но не хотел бы экспедитор присутствовать при их поединке.
То, что от деревни остались лишь головешки, кроме этого самого дома, экспедитор понял еще сидя у костра. То, что молодой лес, из которого он вышел, радуясь жизни, обуян пожаром, он догадался. Но выжженной на много миль пустыни он себе и представить не мог. Он отправился в путь в полдень, и к вечеру так и не добрался до границы пепелища, с горечью взирая на скрюченные редкие деревца и почерневшие скелеты, попадающиеся ему на пути. "И все это чтобы задобрить, обогреть больного старика?".
Он менял направление, шел и на восток, и на запад, но как ни всматривался за горизонт, не видел ни верхушек деревьев, ни (хотя бы) крыш домов. Умерший край. Ни травинки, ни ручейка. А флягу он всю опорожнил на пылающего жароволка.
Ночь не принесла прохлады и облегчения. Земля, остывая после пожарищ, отдавала свой жар небу, суша и без того пересушенное горло экспедитора. Он беспокойно дремал, сглатывая слюну, но по-настоящему так и не заснул. А наутро он увидел жароволка, бредущего в ту же сторону. Обрывок проволоки болтался на задней лапе, и зверь то и дело подергивал ей. Высунув язык, он шел по выжженной земле и искоса смотрел на экспедитора, но уже без злобы. Экспедитор улыбнулся ему, одними губами. "Бедный зверь".
И они пошли вместе, на север, никуда не сворачивая, в поисках предела этого безумия.
* * *
В миг, когда от пекущего затылок солнца экспедитор перестал уже что-то понимать, ему привиделось, будто в плывущем перед ним воздухе, на сотню шагов впереди, идет женщина. Она обернулась к нему — и растаяла, как дым.
"Та женщина"
Экспедитору вспомнился золотой медальон в городе. Бред, наваждение, не может речь идти об одной и той же. И не могла она идти перед ними. Да была ли она вообще? Придумка архитектора, бред снедаемого болезнью мальчишки!
Жароволк навострил уши, припал носом к земле и все ускоряющейся рысью понесся вперед. Экспедитор напряг последние силы и припустил следом. Через сотню-другую шагов он догнал волка и рухнул на колени, зарывшись руками в пепел. Вода.
Как она попала сюда, в это крохотное углубление в земле, экспедитор не знал да и не хотел гадать. Главное, что это была вода. Жароволк уже опустил голову и жадно пил. Его могучие бока вздымались все сильнее и сильнее, а от разогретой шкуры валил пар. Костер не убил его, но словно засел внутри и причинял страдания. Прохлада воды избавляла его от этой боли, но стоило ему остановиться, как пожар внутри разгорался с новой силой. Экспедитор с ужасом смотрел на то, как и без того небольшая лужица тает буквально на глазах.
— Оставь мне, — непослушным языком обратился он, и придвинулся к воде. Жароволк заворчал и заслонил от него лужу, нагло выставив переднюю лапу, закрывая проход. Экспедитор с негодованием отбросил ее. Волк клацнул зубами, и тут же получил удар по носу. Взвыв от ярости и обиды, он бросился на экспедитора. А тот извернулся, схватил его за глотку, нащупав брешь в чешуе, и с силой сдавил горло зверя. Тот, взбрыкнув, замер, лежа на боку и косясь обезумевшим глазом на экспедитора. Из пасти вывалился раздвоенный язык — красный и сухой, кожа на нем растрескалась — и дышал он на экспедитора нестерпимым жаром. Экспедитор ослабил хватку.
"Спасет ли меня эта малость влаги? А его, быть может, спасет. Почему я требую у него справедливости для себя?"
— Черт с тобой, пей! — экспедитор хрипло выкрикнул эти слова, отпустил горло зверя, зло пнул отвалившийся наконец кусок проволоки и пошел дальше, на север, не оборачиваясь. Жароволк мигом выпил остаток воды, не сводя глаз с уходящего экспедитора, а потом рысью помчался в другую сторону.
"Но все же... неужели и правда мое предназначение — сгинуть в огне?"
* * *
Жрец в циановой мантии рассеянно смотрел на возносящиеся к небу клубы дыма, поигрывая жертвенной чашей.
— Люди перестарались, угождая тебе, мой брат, — промурлыкал Скальд, перебирая струны.
— Перестарались? — задумчиво произнес тот, — они даже не прочли до конца мои заповеди! Куда уж проще излагать свою волю? "Разведи огонь, чтобы согреть ближнего своего, А если его мучает жар — дай ему воды..."
— Не утруждай себя, я все равно их не запомню.
— Уж тебе-то стоило бы спеть о них в своих песенках.
— Ты мне льстишь. Однако ты перемудрил, братец. Ты бы еще написал им книгу откровений, а лучше — четыре, чтобы было побольше путаницы. Прими совет: в следующий раз ограничься одной строчкой, или словом. Лучше — буквой. "Б!" — чем не божественное откровение? И костров жечь не понадобится.
— Не зли меня, младший брат. Тебя этот мир еще забавляет? Мне же он противен.
— С твоими вкусами я ничего поделать не могу, — вздохнул Скальд.
— Следи за своими, — презрительно отозвался Жрец, и снова посмотрел на пылающую равнину, — вы закрылись, чтобы не слышать и не видеть меня, потакая лишь своим нуждам. Воля ваша. Но по вашему все равно не будет.
Он поднял над головой жертвенную чашу и опрокинул ее дождем на изнывающий мир.
* * *
Дождь.
Экспедитор лежал на спине, а дождь настойчиво стучался в закрытые глаза, молотил по рукам, щекотал шею и пел, пел, пел. Он судорожно открыл рот, ловя нежные капли, а потом подставил ладони им навстречу. А потом рассмеялся, и небо ответило ему раскатом грома.
Из-под выжженной земли потянулись к дождю белые цветы. Они вырастали, раскачиваясь на тонких стеблях, а потом с мягким звоном раскрывались — динь, динь, динь.
Убаюканный этой музыкой, экспедитор уснул. Он не видел, как сгорбились и окаменели сидящие вокруг костра, когда их великий огонь превратился в гору размокших угольев. Не видел, как жароволк, подойдя, примирительно лизнул ему ладонь и умчался в свои родные края, не знавшие губительного огня.
4. В неравной схватке
— Разрешите доложить! — рядовой взял под козырек, краем глаза следя за экспедитором — как бы не убежал. Полковник кивнул, делая вид, что не замечает пленного.
— На границе вверенной территории был задержан этот субъект. Документов при нем не обнаружено. Называет себя экспедитором пятой коалиции.
-Молодец, — полковник по-прежнему смотрел на солдата в упор, — сопротивление при аресте оказывал?
— Никак нет. Сдался сам.
— Чья на нем форма?
Солдат смутился и на всякий случай осмотрел экспедитора. Затруднение было понятно — форма вытерлась, выцвела и пестрила черными пятнами.
— Похоже что наша, пан полковник.
— "Похоже что", — скривился тот, — тащи его в камеру. Там допросят.
Он уже собрался уходить, как вдруг арестованный подал голос:
— Полковник, пошлите запрос в корпус экспедиторов пятой коалиции. Они подтвердят мою личность.
— Пошли, пошли, — подтолкнул его солдат, — разберемся.
Полковник проводил их взглядом. Запрос, конечно, сделать можно. А вот что он делал на территории противника? Как умудрился добраться сюда? Почему один и пеший? Нечисто здесь.
На самом деле полковника оскорбило обращение к себе. Экспедиторы, конечно, стояли вне воинской субординации и могли не называть его "пан". Но раз уж ты взят в плен, можно быть и повежливее.
В кабинете он тут же забыл про незадачливого пленника. На столе лежала Бумага из штаба. Бумага тут же превратила пана полковника в сокращенное "п-к." и дала смачного пинка, спросив о сроках готовности сверхсекретного проекта МП. Бумага настойчиво рекомендовала п-ку ускорить ход испытаний на пленных. П-к должен отчитаться в ближайшие несколько дней, потому что через две недели командование хочет видеть первую дивизию МП на фронте. Сколько букв останется в наименовании п-ка в случае невыполнения этих требований, Бумага умалчивала, но настойчиво намекала.
Полковник, с трудом вернув себе самообладание и недостающие буквы, отложил Бумагу и задумался. Пленные, которых ему доставили на прошлой неделе, Миниатюрная Пехота (или "мелкая погань", за глаза) уже выпотрошила. Но то были измученные, израненные, слабые бойцы, не сумевшие уйти из жизни самостоятельно. Что уж там, их снаряжение было в сто крат полезнее их ослабевших тел. От них ничего не осталось в считанные мгновение. А погань сидит голодная. Можно было бы сказать, что испытания пройдены, но... Уверенности у полковника не было. А если дадут маху на демонстрации? Нет уж. Надо думать...
— Пан полковник, задержанный помещен в камеру, — затрещала рация, — Какие будут распоряжения?
Полковник просиял.
— Переведите задержанного на испытательный полигон. Да поживее!
* * *
Не успел экспедитор усесться поудобнее и затянуться как следует, его опять подняли и повели куда-то. По дороге ему вернули оружие, а сигареты отобрали. Впрочем, другого он и не ждал, и лишь по-отечески смотрел в молодые лица конвоиров. "Выживут" — пело в нем. Те прятали глаза и усердно выстукивали эхо из пола, будто от этого зависела безопасность государства.
Наконец он оказался в удивительной комнате — просторной, с шестью ровными углами, залитой мягким, неярким светом. Высокий потолок куполом сходился над ее центром. От стены до стены, как прикинул экспедитор, было шагов пятьдесят, не меньше. А пол был странным — где-то гладким, где-то вздыбленным, как лед на реке, где-то шел бороздами, как вспаханное поле. А где-то ощетинился штырями и частоколом.
— Пленный, — прогремел голос сверху, — до выяснения личности вы привлекаетесь к испытанию нового рода войск. Это большая честь для истинного солдата нашей армии, и не самая горькая участь для лазутчика вражеской, так что при любом раскладе вам повезло. Испытание не учебное, и вашей жизни действительно угрожает опасность. Глупо будет погибнуть в первые же минуты испытаний.
"Вот так новости" — нахмурился экспедитор, и тут же подумал: "Застрелиться?". Но отбросил мысль как ненужную, преждевременную. "Почему бы мне и не справиться с ними? Лишь бы не пришлось никого убивать".
— Начали!
Где-то проскрипела дверь. Экспедитор, все еще стоявший у стены, там и остался, внимательно глядя по сторонам.
— Привет, — раздался жутковатый бас. Экспедитор изумленно посмотрел вниз: в двух шагах от него над полом зависло непроглядно-черное облачко величиной с собачью голову. Посреди облачка мерцал, не мигая, красный глаз с желтым зрачком.
— Привет, — не нашелся, что еще ответить экспедитор.
— Будь добр, ляг на землю.
— Зачем это?
— Покончим с этим побыстрее, и я смогу перекусить.
— Еще чего, — возмутился экспедитор.
— Жаль.
Экспедитор не успел моргнуть глазом, как облачко уже впилось ему в ногу острейшими зубами. Чертыхнувшись от боли, он влепил ладонью по икре, словно убивая слепня. Маленький противник как-то легко отцепился и упал на землю.
— Жаль, — повторил он и затих. Экспедитор долго смотрел на него, ожидая подвоха, а потом спросил у купола:
— Это все?
— Давайте следующего поганца, — произнес раздосадованный голос.
Снова скрип двери, и снова облачко маячит у самой земли.
— Ты не будешь убегать? — пробасило оно.
— Нет.
— Жаль, — и впилось в другую ногу, и тем же манером отправилось в нокаут.
— Привет, — новый поганец сидел в пяти шагах на пригорке, — мне больше достанется.
— Вас не кормят?
— Мы можем есть только убитых нами же врагов, — пояснил поганец басом, — это чтобы нас нельзя было подкупить. Ты кажешься вкусным.
— Обойдешься.
— Жаль.
Острые зубы клацнули у самого уха. Экспедитор едва увернулся и припечатал облачко к стене.
— Думаешь, его нам отдадут? — спросил поганец на частоколе.
— Конечно, — ответил другой, катящийся вдоль стены. Экспедитор начал отступать в угол.
— А не сделают из него других поганцев?
— Из экспедиторов поганцы не получаются. Только из солдат.
Укус — удар, укус — удар. Два черных пятна на стене.
— Ты усложняешь нам жизнь.
Укус — удар — черное пятно.
— Ты так веришь в свою неуязвимость. Мне тебя жаль.
Укус — удар — черное пятно.
— Погоди махать кулаками. Я хочу есть. Ты — чтобы это закончилось. Найдем компромисс?
— Иди и сожри своего полковника, — огрызнулся экспедитор.
— Я б сожрал, да кто к нему пустит. Охрана с оружием еще.
"Что ж это я" — посетовал экспедитор и вынул пистолет.
— Не впечатлил, — пробасил поганец и ринулся. Выстрел — черное пятно.
"Сколько их еще, хотел бы я знать". Впрочем, два поганца спустя он решил, что лучше ему этого не знать.
— Привет. Ты бы одумался и лег в уголке.
— Пошли к черту.
— Привет. Тебе стоит понять, что тебе тут не рады.
— Сам вижу.
— Привет.
— К черту!
Он расстрелял все батареи и от волнения прозевал этот момент. За беспечность он поплатился глубоким порезом плеча, которое начало предательски кровоточить.
— Вот видишь, ему недолго осталось, — сразу трое поганцев надвигались с трех сторон, болтая на ходу.
— Вас же много, почему охрану не перебьете? — спросил зло экспедитор, следя за ними.
— Они осторожные. В клетках нас держат. Дулами тычут. Если бы сумели, мы бы и полковника...
— Молчать, сволочи! — закричал вдруг купол, но поганцы его проигнорировали.
Они прыгнули одновременно, и экспедитор едва успел отбиться.
— Прекрати радовать тех, кто за нами. Порадуй нас.
Экспедитор молчал, экономя силы. Было ясно, что до конца схватки далеко. Какая все-таки мерзость...
— Нам числа нет. А ты один, — пробасил очередной поганец и прыгнул. Экспедитор встретил его ударом кулака.
— Безобразие, — пожаловался он с земли, — я жаловаться буду.
— Если тебя выпустят, куда ты пойдешь? Тебе есть куда идти? — басил следующий, приближаясь.
— Найду, — ответил экспедитор.
— Ты на войну пойдешь подыхать, как и мы. Не проще ли здесь? Я сделаю это не больно.
— Не проще.
— Жаль.
Укус — удар. Экспедитор задыхался, его терзали эти черные пятна на белоснежных стенах и полу, их безразличные голоса, требовавшие его смерти как само собой разумеющуюся вещь. Это их прямолинейное движение к гибели, с которого они не сворачивали и куда тянули за собой, лишь бы утянуть. И не было им числа...
Теперь их уже сразу четверо.
— Он — слабоумный?
— Я бы на его месте давно бы застрелился.
— Не слушай его. Застрелишься — и мы не сможем тебя слопать. Подумай о нас.
— Да, мы такие же солдаты, как те, кого ты всегда выручал. Не думал об этом?
"Думал, думал. Не пойдет"
Снова напали, но тут он ринулся им навстречу, сбив на лету первую пару и увернувшись от второй.
— Достанься хотя бы моему брату, — попросил один.
— Думаешь, ты особенный? — спросил другой, — такой же кусок мяса, как и все.
Они отправились на небеса так же, как и предыдущие. Полковник терял терпение и буквы в звании, а экспедитор — силы и волю.
— Да разорвите же его наконец на куски! — прогремел купол.
Дверь лязгнула так, словно ее сорвало с петель, и вокруг стало черно от мелкой погани...
* * *
Воин в пурпурной мантии сумрачно смотрел на поле боя, сжимая в руках копье.
— Я дал им право сражаться друг с другом в честных поединках. Но они все свели к убийству, к истреблению. Нет сильных, смелых, гордых воинов. Осталась на поле боя только мелкая погань.
— Ну-ну, брат, — прозвенел Скальд, — тебе бы с твоими речами быть не воином, а философом, размышлять о смысле жизни и смерти. Хорошо выходит, жаль не в стихах.
— Младший брат, ты нарываешься на хорошую трепку.
— Попробуй, братец. Но не удивляйся, если через много лет в песнях эту трепку воспоют чуть-чуть иначе. Тебе не очень понравится концовка этой истории.
— А ты, стервятник, ее уже придумал заранее?
— Столько коварства мне еще не приписывали. Я польщен, братец. Что ты собираешься делать? Можешь создать племя могучих и гордых воинов, которым запрещено убивать врагов. Посмотрим, сколько оно протянет. Идет?
— Не идет. Раз им так нравится убивать, пусть так и будет. Только то, что я дал им, я заберу. Пусть придумывают заново.
— А мелкая погань? — как бы невзначай спросил Скальд.
— Лишу зубов, — пробурчал Воин, — пусть пьют солнечный свет, — и преломил копье.
Скальд пробренчал на лютне какой-то мотив, и мечтательно вздохнул.
— Что за женщину ты опять придумал? — брезгливо спросил Воин, — зачем она тебе?
— Останься — увидишь, мой недальновидный брат.
— Некогда мне. Пропади он пропадом, этот нелепый мир, — и ушел. А Скальд остался, перебирая струны.
* * *
Того, что осталось от полковника, не хватило даже на букву "п". Так, пустое место. Это пустое место извинилось перед экспедитором, когда пришло подтверждение его личности, и лично проводило до выхода с территории базы. Экспедитору перебинтовали раны и выдали новую одежду — взамен грязной, окровавленной и прогрызенной. Уходя с базы, экспедитор увидел, как присмиревших поганцев запихивали в темный, наглухо закрытый фургон.
— Нам свет нужен, — пробасил один из них.
— Научитесь обратно кусаться, будет вам свет, — орал на них новый полковник, — лезьте давайте, дармоеды!
"Так и со мной будет. Если разучусь кусаться" — подумал экспедитор.
— Облажались, гады, как с той бабой! Что ее не сожрали, что этого... — не найдя подходящего слова, полковник пнул ближайшего к нему поганца.
Экспедитор замер. Украдкой подошел к фургону и открыл решетку. На него устало смотрел красный глаз, прояснившийся, однако, от солнечного света.
— Не закрывай, пожалуйста, — тихим басом попросил поганец.
— Скажи, ты видел ее? — экспедитор извлек из кармана золотой кулон и показал поганцу. Тот прищурил единственный глаз и вроде бы кивнул.
— Видел. Она была здесь две недели назад. Но я не сражался с ней, не знаю, почему ее не сожрали. Всех, кто тогда не справился, отправили в печку.
Экспедитор кивнул, спрятал кулон и, повернувшись лицом к северу, упрямо пошел дальше. Ныли забинтованные раны, но оставаться на месте было нельзя. Он знал — нельзя.
— Спасибо, — тихонько прогудел бас. Поганец погрелся на солнце, а потом уступил место соседу.
5. В памяти поколений
Герой сидел на бревне и перелистывал фотографии. Вот он стоит на холме в ожидании битвы. Вот он отдает приказания, сидя в окопе. Вот он выкрикивает "В атаку". Вот он идет впереди колонны войск, бесстрашно и уверенно (пришлось попросить батальон попозировать после боя, а то удачных фотографий битвы не было). Вот обнимается со спасенными жителями, жизнерадостно улыбаясь. Держит на руках чьего-то малыша. Высокий, молодой, темноволосый, крепкий. И военная форма сидит как влитая.
— Ну, братец, — уважительно произнес он, протягивая альбом фотографу, — не ожидал. Мощно сделал.
— Из песни слов не выкинешь, — улыбнулся фотограф, — а ты не прибедняйся.
— Да брось, когда я прибеднялся, — потупил взор Герой.
— А кто отказывался от медали за взятие Зеленой Башни? — вставил поэт.
— Да бросьте братцы, не за что там было медаль давать.
— Все запечатлено, не отвертишься, — подмигнул фотограф, — и песни уже сочинены, верно?
— А то, — согласился поэт.
— Ну ты-то понасочиняешь, чего не было, — улыбнулся Герой.
— Я? — возмутился поэт, — я вообще за народом записываю. Народ сочиняет. Народ Героя любит, а?
— А то. Выпьем?
— А давайте, — поддержал их Герой. Достали бутыль, разлили по стаканам, — за что пьем?
— За Героя! — поднял тост поэт.
— Ой, захвалите, — усмехнулся Герой, но стакан осушил. Схватил кусок мяса с остывшей жаровни и, дуя на него на всякий случай, сжевал.
Потом вдруг помрачнел. Достал пистолет и с ненавистью швырнул в кусты.
— Ты чего это? — спросил фотограф.
— Не работает, дрянь, — выругался он, — нигде не работает. Вся война встала из-за этого дерьма.
— Ну что же, — развел руками фотограф, — зато вот память о твоем геройстве.
— Память, память, — передразнил его Герой, — этот штурм когда был? — он потряс фотоальбомом в воздухе, — полгода назад! Обо мне уже думать забыли!
— Брось, — примирительно сказал поэт, — о ком же еще думать?
Герой плюнул и отвернулся, злой на всех. Пятый день он сидел тут и ждал приказа. Хоть какого-нибудь. Да хотя бы и просто вестей с фронта, он бы и без приказа нашел как отличиться. Но все стихло. Артиллерия стихла, авиация стихла, стоны и плачи стихли. Не было места для геройских поступков.
Среди бела дня пророкотал гром. Герой с надеждой огляделся вокруг — неужели стреляют? Но нет. Не было дыма, не было рева снарядов. Лишь голубая молния сиганула с небес прямо в овраг.
— А ну-ка, поглядим, — Герой, не имея ничего другого, поднял железный прут и направился к оврагу. Трава скоро закончилась, обнажив песчаный склон, из которого там и тут торчали корявые корни. Фотограф и поэт, переглянувшись, пошли следом.
На дне оврага они увидели засыпанную песком и ветками нору, которую усердно закапывало невиданное Героем доселе чудище. Сплетенное из металлических прутьев и пластин, оно озиралось по сторонам и бешено работало носом, извиваясь безлапым туловищем. Было оно полым, песок просыпался сквозь него, и по телу гуляли искры и вспышки.
— Снять тебя? — шепотом спросил фотограф.
— Погоди ты, — отмахнулся Герой, — вспугнешь еще, — и осторожно, боком стал спускаться вниз, держа прут наперевес.
Чудище не замечало его, самозабвенно копаясь в песке. Лишь когда Герой приблизился вплотную, оно что-то учуяло и быстро развернулось. Глаза-светодиоды впились в металлический прут. Герой оценил этот знак, и приблизился, закрываясь прутом и готовясь нанести удар.
— Вот это неплохо будет воспеть, как думаешь? — восхитился поэт.
— О, да, — фотограф уже целился в них камерой.
— А это еще кто? — поэт толкнул его в бок и указал на спешащего по дну оврага человека. Был он немолод и явно чем-то взволнован, и шел прямо к тому месту, где Герой схватился с чудовищем.
Когда до них оставалось шагов двадцать, он побежал, а Герой, заметив его краем глаза, наконец ринулся вперед и нанес удар.
* * *
Мотылек-мотылек, ты родился вчера,
Чтобы завтра исчезнуть со света,
Каждый взмах твоих крыльев — пустая игра,
И ни смысла, ни цели в ней нету.
Жук-жучок, ищешь смысл в бытие мотылька?
Сам же видишь последнее лето.
С неба падает снег, засыпая жука,
И ни толку, ни смысла в нем нету.
* * *
Экспедитор опоздал.
Солдат, увешенный медалями, рванулся к электрическому дракону и приложил металлический прут поперек его груди. Пробежала искра, раскалившая прут добела, так что нападавший едва успел одернуть руки. Дракон взвыл, забарахтался на песке, глаза-светодиоды лопнули от перенапряжения — и замер неподвижно.
Экспедитор на бегу оттолкнул солдата, хотя было уже поздно, и тут же получил горячим еще прутом поперек торса. Охнул, споткнулся о дракона и рухнул, закрыв собой вход в пещеру.
— Что под руку лезешь, а? — заорал на него Герой. Но экспедитор ничего не смог ответить, у него перехватило дыхание.
— Ты цел? — спросил Героя подбежавший фотограф.
— Цел, цел, — проворчал Герой, — ты наш, что ли? — обратился он к экспедитору. Тот нехотя кивнул. Герой указал на него фотографу и приказал, — Давайте его к нам, пусть у костра отдышится. Мы своих не бросаем.
"Надо записать" — подумал поэт, хватая экспедитора под мышки. Тот подчинился, устало поднимаясь на ноги. Фотограф, подумал, стряхнул с него песчинки и хлопнул по плечу:
— Сам дойдешь?
— Дойду, — выдавил из себя экспедитор.
— Молодец! — и, развернувшись, пошел вслед за Героем.
Экспедитор стоял и с горечью смотрел на бездыханное тело электрического дракона. Потом обернулся, будто потеряв что-то, и чуть не вскрикнул: из полузасыпанной песком пещеры, которую он закрыл собой, торчали большие стеклянные лампы. И в каждой из них вольфрамовой нитью копошился маленький дракончик.
Сделав вид, что ищет что-то в песке, экспедитор засыпал их как следует, и, несколько раз глубоко вдохнув, побрел наверх, к обещанному огню.
* * *
Птичка-птичка, свивая на ветке гнездо,
Ты хотела чего-то достичь?
А бессмысленно сгинешь в огне холодов,
Или вдруг превратишься в дичь.
Древо-дерево тянется листьями ввысь,
Выше самых высоких крыш,
Только сколько ты к солнышку не тянись,
Не дотянешься, или сгоришь.
* * *
— Чем порадуешь, друг? — спросил Герой. Экспедитор молчал, глядя себе под ноги. Герой примирительно усмехнулся:
— Ну, не сердись. Я тебя случайно зацепил. Хочешь выпить? — и, не дожидаясь ответа, гаркнул, — эй, погань! Тащи выпивку!
Из покоившегося неподалеку рюкзака выпрыгнуло черное облачко, каким-то чудом удерживая бутылку, и потащило ее к Герою. Герой схватил ее и с отвращением произнес:
— Опять обслюнявил всю. Сколько раз повторять-то?
— Я по-другому не могу, — возразил басом поганец, и тут же откатился обратно к рюкзаку, получив пинка.
— И я не могу, извини уж, — развел руками Герой.
— За что ты с ним так? — подал голос экспедитор.
— Вот кого забыли спросить, — заявил поэт, — Ты вообще догадываешься, кто перед тобой?
— Герой штурма Зеленой Башни! — провозгласил фотограф.
— Зеленая Башня, — переспросил экспедитор, — та, где оборону держали женщины и дети? Та, где месяц после штурма продолжались грабежи и изнасилования? Ты об этом штурме?
Фотограф и поэт беспомощно посмотрели на Героя.
— Думаешь, штурм был проще что ль от этого? Какая разница, кто по тебе палит? — процедил тот, а потом хитро прищурился, — Сам, похоже, участвовал, а теперь попрекаешь?
— Я был там после штурма. Привел подкрепление, никому не нужное.
— Благородный поступок, да? — участливо спросил Герой, и сам же ответил, — Ну да. И что толку? Как твое имя, кто его знает? А меня, — он опять потряс в воздухе альбомом, — и через сто лет вспомнят! И мою схватку с чудищем еще воспоют, на каждом углу будешь слышать!
Экспедитор пожал плечами.
— Не горячись, — пролепетал фотограф, — завидует он тебе.
— Сам вижу, что завидует. И есть чему! — с вызовом произнес он, — мы, может, и не в чистенькой форме сидим, как некоторые, зато свои заслуги знаем.
Экспедитор поднялся с места.
— Я тогда пойду.
— Нет уж, сядь и выпей, — повелел Герой, и тот сел, — чтобы не сказали потом, будто бы я не был гостеприимен. На, — он схватил кусок мяса, насаженный на палку, и протянул ему — жаркое из жароволка. Пробовал?
— Да где бы он встретил жароволка? — усмехнулся поэт.
— Жароволки не горят, — покачал головой экспедитор, — даже убитые. Если только, — экспедитор прищурился, — ты детеныша забил?
— Детеныш, взрослый, какая разница, — пожал плечами Герой, и проглотил кусок, которым тыкал в экспедитора, — расскажи лучше, куда путь держишь? Война пока не идет, какие у тебя еще дела?
Экспедитор вдруг закрыл лицо руками и потер его. "Куда же я в самом деле иду? Зачем?"
* * *
— Скальд, ты все еще здесь?
— Да, Зодчий. Ты по-прежнему наблюдателен и умеешь различать своих братьев.
— Пойдем. Мы создаем новый мир. Не такой бесполезный, как этот.
— Уволь меня, Жрец, от своих затей. Ничего полезнее самоубийства ты сделать не в состоянии.
— Брось это дело, Скальд. Кто, кроме тебя, воспоет в песнях великие деяния в новых мирах?
— Твои деяния недостаточно велики для меня. Впрочем, сейчас мне интереснее деяния малые.
— Мы не будем ждать тебя вечно, младший брат.
— Это очень кстати. Когда мне проснуться, чтобы не увидеть вас?
* * *
Над землей опустился туман, мертвенно-белесый. В нем звенело комарье и квакали где-то неподалеку лягушки. Герой и его приспешники сидели на бревне, перекидываясь пустыми словами. Экспедитор сидел с ними и молчал. Он не знал куда идти, и где в этой белесой пелене потерялся север.
— Ба! — вдруг воскликнул Герой и ткнул пальцем в туман. Сердце экспедитора замерло и бешено застучало. Из молочной пелены выплыл силуэт женщины. Она шла мимо, не оборачиваясь на них, словно не видя, и вскоре начала отдаляться, таять. Экспедитор смотрел ей вслед, губы его пытались то ли улыбнуться, то ли закричать ей что-то вслед.
— А давненько мы таких хорошеньких не видели, а? — Герой хлопнул фотографа по колену, и тот вздрогнул, — да вообще никаких давно не видели. Ну-ка, быстро приведите-ка ее. Заблудится еще, в овраг упадет.
— Ни с места!
Вставшие было поэт и фотограф изумленно обернулись. Экспедитор стоял в нескольких шагах от них (когда успел отбежать?) и направил на них пистолет. Герой, не растерявшись, тоже встал и хмуро посмотрел на него. Геройский ли будет поступок — удавить этого зазнайку? Впрочем, туман, кто тут что увидит...
— Брось. Не работает твоя игрушка. Что встали-то? — обратился он к своим товарищам, и хлопнул их по спинам, — вперед! С девкой справитесь! И без меня чур не...
Грянул выстрел.
Герой пошатнулся, запнулся за бревно и рухнул прямо в затухающий костер, загремев жаровней и рассыпав мясо и угли. Поэт и фотограф смотрели на него удивленно, будто не веря. Экспедитор в ужасе отбросил разряженный пистолет, который и выстрелить-то не должен был, и опустился на колени.
"Я не хотел"
— Кхм, — прочистил горло поэт, — А ведь меткий выстрел.
— Точно, — согласился фотограф, — Ты храбрый малый. Жалко мы тебя раньше не знали.
Они подошли к экспедитору, натянуто улыбаясь, и протянули ему руки. Но экспедитор помощи не принял.
— Ты убил Героя.
— Я знаю, — мрачно согласился экспедитор.
— Значит, ты теперь Герой. Этот подвиг будет воспет в легендах. Радуйся!
И тут он вскочил, как ошпаренный, переводя взгляд с одного на другого.
— Вы... что? Что воспет? Какой подвиг? — кричал он, — Не... не смейте, слышите?
— Не можем, — пожал плечами фотограф, — как же мы скажем — Героя застрелил неизвестный экспедитор? Этак мы будем дураки-дураками, а не летописцами Героя. О тебе не забудут. Это же слава!
— Не надо мне такой славы, — он едва держал себя в руках, — не хочу я такой славы! — страшно завопил он — и все вдруг исчезло.
* * *
Все исчезло. Остался туман, и из тумана соткался некто в черной мантии, с лютней в руках. Глазами-звездочками он смотрел экспедитору прямо в сердце.
— Я услышал твое желание, и мог бы его исполнить, — напевно произнес он, — имя мне Скальд. Тебя об имени не спрашиваю, оно мне известно.
— Нет у меня имени. И воспевать его не нужно, если и ты здесь за этим.
— Что же в этом плохого? — Скальд провел пальцем по струне.
— В славе убийцы? — горько воскликнул экспедитор, — то, что ею воспользуются, чтобы отправлять на войну новых ребят.
— А ты будешь оберегать их. В этом же смысл твоей жизни?
— Не знаю, — покачал головой экспедитор, — но смысл их жизней точно не в том, чтобы умереть.
— Ты никогда не останавливался, чтобы задуматься: а есть ли вообще в твоей жизни смысл? В жизни таких, как Герой? Хоть в чьей-нибудь?
— Нет, — экспедитор снова покачал головой, — не останавливался никогда.
— Забавно.
— Но в их смерти смысла точно нет.
— Может быть, — Скальд подкрутил колки и снова провел по струне пальцем, словно пробуя натяг, — ты не удивился моему появлению? Знаешь, кто я?
— Догадываюсь. А удивительного в мире столько, что я привык удивляться. Каждый день не похож на предыдущий. Каждый шаг — в новинку.
— А если я скажу тебе, что во всем этом нет смысла? В закатах, рассветах, цветах, животных. Все создано бессмысленным и нелепым, и сегодня исчезнет?
Экспедитор опустил голову.
— Это неправильно.
— Почему? Почему бы не сгинуть бессмыслице?
— Потому что этот мир не сделал ничего дурного. Это я убил человека. Был в том смысл, или нет — это мне надо исчезнуть из памяти, потеряться во времени. Но за что их?
Скальд задумался. Он перебрал пальцами струны, и те отозвались жалобно и резко.
— Скажи, — вдруг спросил экспедитор, — ты в силах вернуть его к жизни?
— Кого? — не понял Скальд.
— Героя.
Скальд расхохотался.
— В силах. Но не сделаю этого. Он мне неприятен.
— Я так и думал, — экспедитор промолчал, — я надеюсь, она поймет, почему я это сделал.
— Кто? — снова изумился Скальд.
— Та женщина. Я верю, что найду ее в этом тумане, и она не попала в беду.
— Кто-то из нас сходит с ума. Нет, ты не слышал, что я сказал? Ничто не доживет до полуночи!
— Если и так, — пожал плечами экспедитор, — есть ли смысл об этом думать?
Скальд пристально всмотрелся в его изъеденные тоской глаза, и на лютне с яростным звоном лопнула струна.
— Ты прав, — быстро проговорил Скальд и отвернулся, — иди. Иди за своей мечтой и не останавливайся. И не бойся — убийцей ты не прослывешь. Конец лживым и притворным легендам. Прощай!
Скальд рванул струны на лютне и растаял в тумане. Поэт и фотограф, молча переглянувшись, отправились куда-то.
— Я вот думаю, что плохо будет писать, что Героя схватил удар. Давай то чудище из последних сил пырнет его рогом.
— У него ж не было рога.
— Да какая разница...
Их голоса и шаги стихли, и экспедитор остался один.
* * *
Свет мой звездочка, сколько на небе вас,
И заметит ли кто когда,
Если сам этот кто-то еще не угас,
Что погасла одна звезда?
Разве только, презрев неминуемый рок,
Об упавшей звезде погрустит мотылек.
* * *
— Узнаю тебя Скальд, ты так и не научился говорить правду смертным.
— Удивишься, брат, но я не произнес и слова лжи сегодня. В доказательство скажу, что ты — гнусный каменщик без чувства юмора.
— Этому миру недолго осталось жить. А ты придумал какую-то недостижимую мечту и наврал с три короба этому бедняге. Раньше твои шуточки были тоньше.
— Чтобы проколоть твою шкуру, божественный мой брат, годятся только толстые шутки.
— Какой смысл давать последние напутствия миру, который вот-вот сгинет? Воистину бессмысленный поступок в бессмысленном мире.
— Пусть так. Пой и дальше с чужого голоса, сильный, но глуповатый брат. Верь в могущество творца и зови этот мир бессмыслицей.
Скальд повернулся лицом к сжавшемуся от страха миру, но больше не смотрел на него надменно. Он силился разглядеть в нем что-то важное.
— Никто не скажет есть ли вообще хоть какой-то смысл в жизни. Но в смерти его точно нет.
* * *
Экспедитор шел сквозь туман, а слева и справа вздымались до неба волны камня, песка и воды — всего, из чего был построен этот мир. Небо почернело и беззвучно сверкало молниями.
Он шел вперед, и по левую руку его бежал мелкой рысью жароволк, касаясь лбом раскрытой ладони. А справа катился маленький поганец, опасливо косясь единственным глазом на полыхающие молнии. Прогрохотал гром, и над головой экспедитора сияющими молниями пронеслись три электрических дракона, упиваясь бушующей на небе грозой.
Его Мечта шла прямо перед ним. Замедлила шаг, обернулась. Словно вынырнула из тумана, и он увидел такие знакомые нежные черты. Она искала его взглядом, но никак не могла найти. Тогда он приложил ладони ко рту и громогласно позвал ее. Она увидела его, заметила, рассмеялась и кинулась навстречу, выкрикнув его всеми забытое имя.
6. В конце
Что же, судари мои. Я вижу, вы покинули этот мир, не достигнув своего? Обрушились твои дворцы, Зодчий? Тебе, Жрец, не возносили хвалу? Что, Воин, вместо красочных схваток ты получил мышиную возню? Тебя, Скальд, не спрашиваю — ты всегда найдешь полюбившуюся тебе пакость. Но и тебе, видать, надоела эта игра.
Мне, признаться, он тоже наскучил. Как не было смысла в этом мире, так и не появилось. Потому что Я создал его таким, и никаким другим он быть не может.
Значит, настала пора уничтожить Бессмысленный Мир.
Хлоп. И его больше нет.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
