Приключения Звездного Волка

Но я многозначительно процедил, что всё понял так, что вот, мол, как тут у них в Древнем Египте относятся к дружественным магам из Шумерии и что по возвращении в родную Шумерию я непременно пожалуюсь своему руководству.

В общем, конструктивного обмена опытом не получилось. Я рассказывал, что мы в Шумерии давным-давно летаем на другие планеты и звезды, а он только бледнел, охал и как заводной бубнил, что Земля плоская и чего-то там еще про тверди да хляби небесные. Я сердито доказывал, что мы уже хрен знает когда порасщепляли все возможные ядра, — он в ответ принимался боязливо порхать под потолком.

Короче, я понял, что с этим юродивым каши не сваришь, и, пригрозив на прощание Древнему Египту осложнением дипломатических отношений с могущественной Шумерией, дёрнул себя за косичку...

...Оглядевшись по сторонам, позвал Педро.

Им тут и не пахло. И вообще, эта угрюмая скала, нависшая над штормящим, ревущим морем, никак не походила на десять тысяч второй кабинет. Тогда я решил, что приземлился где-то в стороне от Академии, и бодро зашагал по извилистой тропинке между кустами, пока не вышел к долине, в которой, прямо под моими ногами, лежал аккуратненький, чистенький городишко с какими-то несколько странными домами.

Я невольно залюбовался прекрасным пейзажем и даже растроганно малость похлюпал носом и любовался и хлюпал, пока меня не окликнул одетый в лохматую синтетику и с палкой в руках румяный бородатый здоровяк. В прошлом году в таких хламидах ходили на Скорпионе; теперь, значит, уже и у нас. Эх, мода-мода!..

Я приветственно помахал бородачу рукой, однако он почему-то нахмурился. Ой, действительно, как это я сразу не сообразил, что в своей древнеегипетской одежде выгляжу несколько необычно для эпохи Великого Содружества.

Тогда я обратился к этому почтенному человеку на чистейшем современном языке, но он, похоже, ни слова не понял. (Гм, странно, вообще-то в наше время люди друг друга, пусть и с грехом пополам, но все ж таки иногда понимают.) На мой же древнеегипетский он почему-то отреагировал самым неожиданным образом — затопал ногами, заскрипел зубами, чуть не залаял, а потом повернулся в сторону моря и злобно замахал палкой, словно посылая кому-то ужасные проклятья.

И тут в голове у меня второй раз что-то треснуло, и я его понял.

— Айгюптос? — спрашивает он.

— Ну да, — говорю, — Айгюптос...

— Шпиён! — говорит и бьет меня палкой по лбу.

Но не на того напал! Я вырвал палку и в свою очередь ловко прошелся по тугой вые противника. А потом мы еще долго катались по сочной траве, покуда совсем не обессилели.

— А силён, — пыхтит он, — ты, лазутчик вражеский! Меня из наших только один Диомед борет, а он сейчас в отъезде. И между прочим, я вообще-то не фуфло какое-нибудь, а базилевс местный, а ты ко мне без почтения, собака заморская!

— Сам собака! — отвечаю. — И как только не стыдно с гостями драться, — срамлю его, — о, позорный базилевс!

Тут он опять взвился:

— Это кто позорный?! Благороднейшего из эллинов обзывать?..

Стоп, думаю. Кажись, не туда попал, не домой. 'Эллины... эллины...'

— Слушай-ка, — говорю, — а эллины — вы случаем не древние греки будете?

— Ну допустим, — отвечает. — Только почему это 'древние'? За 'древних' можно и еще схлопотать!..

Ну, тут я окончательно смекнул, где нахожусь, и уже торжественно так, по-древнегречески, без всякого акцента:

— Друг, — говорю. — Я не из трижды проклятого Айгюптоса, я оттуда проездом. Я есть твой далекий собрат по разуму из Эры Великого Содружества. Так приди же в мои объятья, собрат!..

Потом мы сидели на камушках у моря, голыши в воду пуляли и души друг дружке изливали. Я на командировку пожаловался — умных людей, говорю, ищу. Во штука какая есть, голос могу записать. Про изображение умолчал (не отстанет потом), так он раз двадцать в микрофон прокричал, что какой-то Парис — дурак, и долго с наслаждением слушал, а в конце даже прослезился.

— Прости, — вздыхает, — братан. Я же тебя за шпиёна принял, а воевать нам сейчас ну никак не с руки. Навоевались, твою мать, десять лет, из-за бабы моей...

Я опять эдак осторожненько намекаю: мне бы насчет культуры?

— Да какая, — плачет, — культура?! Всё в упадке, пережитки родового строя душат, хамье и жлобье кругом!.. Сам понимаю, товарищ, что расцвет искусств жизненно необходим, а где взять? Пока чужую культуру топтали, своя, сука, совсем захирела...

— Это, — говорю я, — печально, конечно, но хоть с кем-нибудь умным у вас поговорить найдется?

— А я что ж, не умный? — обиделся.

— Да мне, — поясняю, — с человеком бы, а не базилевсом, хотя ты и правда видно, что умный.

— Проблема, — хмыкает. — Где ж ты умного не базилевса сыщешь?

— Да понятно, — киваю. — Это и для наших базилевсов проблема. Они ж у нас тоже самые умные.

Задумался он надолго, а потом говорит:

— Вообще-то заявился тут недавно один. Не скажу, что больно уж умный... Песни всё распевает, про подвиги наши. Но ты знаешь, как-то не так иногда поет... Ну ничего, допоется, я ему зенки-то повыкалываю!

— Да подожди, — говорю. — Дай сперва с человеком пообщаться.

Базилевс как свистнет.

— Эй! — кричит кому-то. — Тащите сюды старика!

Те ему в ответ:

— С кифарой?

— Без!..

Привели старика, на камушек усадили. Ничего, приятный такой на вид старичок, можно сказать, дедушка. Я и говорю:

— Здравствуйте, дедушка! Как бы мне взять у вас интервью?

— Интер что? — удивился дедушка, а глаза у самого какие-то колючие, с издевкой. Нехорошие просто глаза.

— Это, — объясняю я, — значит, что мне мнение ваше требуется по поводу разных там мыслей о роли интеллигенции, об культуре...

Помолчал дедушка и говорит:

— А ты кто такой будешь? Не то из Айгюптоса?

— Из Айгюптоса, — киваю, — проездом — я их величеству уже всё доложил, — а сам из светлого будущего, для одного достойного базилевса материалы к докладу собираю.

— И ты в этом деле соображаешь? — Дедушка.

— Да как вам сказать, — скромно так отвечаю. — Перед командировкой мне много чего в мозги насовали. Но вообще-то, если честно, я в этой сфере лицо временное, можно даже выразиться, проходное.

Посмотрел на меня дедушка и скривился:

— А иди-ка ты в таком разе, лицо проходное, знаешь куда?.. — Назвал какое-то место, кажется, по-этрусски, встал и поковылял к городку.

— Не, ты видал?! — Мой друг базилевс аж подпрыгнул. — Ну, я ему, гаду, щас!..

— Да ладно, не надо, — мягко вздыхаю я. — Не надо, я ведь почти и не обиделся совсем...

— Не! — базилевс. — Я ему точно зенки повыкалываю! Ты подожди здеся. Потом к царице сходим, там такие девочки есть!.. — И побежал за стариком.

А я подумал-подумал, да и дернул себя за древнеегипетскую косичку...

И — бац! — головой об стену. Аж круги разноцветные перед глазами. Чего ж, думаю, этот дурак Педро тут нагородил?! А глядь, Педро-то опять нету — стены каменные да решетка на окне. Ну, влип!..

И вдруг слышу, в углу кряхтит кто-то. Пригляделся — куча грязного тряпья шевелится и слабо постанывает. Хоть бы интеллигент, думаю.

В мозгу снова хрустнуло, и я заговорил.

— Эй! — толкаю тряпье. — Пробудись, почтенный патриций!

Человек высунулся, измученный, замызганный весь.

— Ах, как сладко же, — шепчет, — в этом смрадном узилище внимать прекрасному языку мудрецов, поэтов и фармацевтов. По-итальянски даже и изъясняться не хочется.

— И не изъясняйтесь, — говорю. — А то я ничего не пойму, мне его, кажется, не вложили. Узилище — это тюрьма, что ли?

— Тюрьма, — вздыхает, — о странный незнакомец дивного обличья. Но кто ты такой и за какие прегрешения здесь оказался?

— Да ни за какие, — пожимаю плечами. — Я, гражданин, из Эры Великого Содружества, проездом через древние Египет и Грецию.

Поглядел он сочувственно и заплакал.

— До чего ж тебя изверги эти довели, собрат мой по несчастью, ты уже и рассудка лишился!

— Э-э, нетушки, — возражаю, — собрат! Почему ж это я рассудка лишился? Просто недавно я быка колом отдубасил, а он, представляете, богом, тварь, оказался. Потом со жрецами общался, но им сказал, что я из Шумерии, — это когда-то страна такая была, вы, уважаемый, небось и не знаете, — а после с базилевсом одним подрался, — здоровый, чёрт! — но знаете, собрат, как я ему навалял! Мы даже подружились потом.

— Инквизиторы проклятые... — всхлипывает он. — Это же надо, какого человека загубили! Большого ума, дорогой друг, вы, наверное, были...

Я обиделся.

— Да почему ж — были? Мы, друг дорогой, и остались, в отличие, между прочим, от некоторых. Сами-то вы за что в тюрьму угодили? Хорошего человека просто так в тюрьму не посадят. Да-да! А я из будущего, в командировке. До дому вот никак не доеду.

Он заплакал еще сильней.

— Кажется, я брежу...

— Да не бредите, — укоряю его. — И я тоже не сумасшедший. Просто не доросли вы еще до такого понимания. Как звать-то, собрат мой по духу?

Он сморщил нос.

— Увы мне, — скорбно сопит, — несчастнейший из несчастных Галилео Галилей...

— А-а-а! — радостно киваю. — Как же-как же, помню-помню! Это которого на костре сожгли?

— Как — сожгли!.. — вскинулся он.

— Точно, — подтверждаю, — как когда-то почти всех умников. В нашу Эру это каждая собака знает.

— Погоди, благородный друг... — Гляжу, умирающий с подстилки вскочил и: — Благороднейший друг! — кричит. — А точно сожгли меня-то?

— Железно, — киваю. — Или вас, или этого, как его... А, Джордано Бруно.

Тут он глаза выпучил и как заорет.

— Да ты вспомни, — орет, — друг, кого именно!

— Ага, как же, — говорю. — Упомнишь вас всех, титанов Возрождения! Но из двоих точно кого-то сожгли, а кого-то, кажется, нет. Ладно, давайте-ка лучше духовно о чем-нибудь пообщаемся, а то мне скоро двигать пора.

Гляжу, сокамерник мой совсем ожил, чуть не по потолку забегал.

— Вы, — спрашиваю, — чего-то там, наверное, изобрели? Или открыли? Зазря ведь, поди, жечь не станут?

— Увы мне, увы... — бормочет.

— Ну так давайте коротенько, в двух словах, изложите для будущих потомков суть своего изобретения, да я и отчалю.

Он, бедняга, аж руки торчком заломил.

— Ах, — шепчет, — друг! У меня, знаете ли, от вашего сообщения вся суть моего изобретения куда-то вдруг подевалась. А скажите, может быть, это все-таки не меня, а многоуважаемого Джордано Бруно сожгли?

— Ну разумеется, — отвечаю, — может быть, многоуважаемого Джордано Бруно. Но может быть, и вас.

— Так что же делать? — горестно восклицает. — Как быть?

— Да обдурите их, — говорю, — инквизиторов-то проклятых. Скажите, мол, ошибался, то да сё, с кем не бывает. А зато теперь вот всё осознал и чистосердечно раскаиваюсь. Делов-то!

Он утер грязным подолом слезу.

— Ох, боюсь, не поверят. Я же такой стойкий борец!

— Всё в ваших руках, — говорю. — Но конечно, каяться надо очень и очень убедительно. Да между прочим, у нас в Великом Содружестве так многие делают, и ничего — пока живы-здоровы. Главное, чтобы вовремя.

— Сомневаюся, — хнычет.

— Поменьше бы сомневались, а договаривались поскорее с кем надо.

Он помолчал.

— А вдруг... А вдруг все-таки не меня должны сжечь, а многоуважаемого Джордано Бруно? И получится — зря каялся?

Я развел руками:

— Извините, дорогой, в таких вещах гадать опасно.

— А ну как потомки проклянут?

Я рассмеялся:

— Не проклянут, у них и без вас забот хватает! А попозже, да хотя бы на смертном одре, — ради бога, отрекайтесь обратно, раз уж вы такой принципиальный.

Он замолчал надолго. Нет, с этим эгоистом о деле не потолкуешь — своим голова забита.

— Ох, ладно, — говорю. — Пока!

— Как, уже уходите?! — испугался он.

— Время не ждет, — говорю.

Он вздохнул:

— Знаете, огромное вам спасибо...

Я пожал плечами:

— Да не за что.

— Так я отрекаюсь, друг?

— Отрекайтесь, друг, на здоровье! Счастливо вам...

Я потянул себя за косичку и упал прямо в хилые объятия сияющего Педро. Педро взволнованно извинялся и причитал, что чего-то у него там не заладилось с возвратом. Но я сказал, что всё нормально и претензий никаких не имеется.

Материалы, привезенные мной из командировки, были обнародованы на кустовом Межгалактическом Симпозиуме и имели поистине замечательный успех. Никто из гостей на своих планетах до культурного общения с прошлым, естественно, не додумался. К тому же все участники Симпозиума наглядно увидели, на примере моих бесед с предками, какой явный прогресс потерпело за истекшее время наше земное человечество. Разумеется, был большой общественный резонанс.

И еще один момент, несколько личного... гм... порядка. Нашел я, не поленился, в библиотеке старую брошюру, а в ней пару строчек про того самого Галилея. И представляете, его действительно не сожгли — отрекся! А перед смертью какую-то туманную фразу 'А все-таки она вертится!' сказал. Интересно, кого имел в виду?

Да и про старичка есть подозрение. Шепнули мне, что был когда-то один похожий, но слепой... Так уж не мой ли друг базилевс ему глаза-то повыкалывал, а? Вот она, друзья, связь времен и народов!

А занятная все-таки штука машина времени, правда?

СТРАННАЯ ПЛАНЕТА

Однажды мне здорово не повезло. Во время обычного грузового рейса пятая ступень ни с того ни с сего отвалилась раньше четвертой, и пришлось срочно искать посадку. Вдобавок в триста восьмидесятом квандранте мой лесовоз обстрелял звездолет неустановленного типа, разнес контейнеры — и все дрова высыпались в открытый космос.

Я резко испустил SOS и, облегченный, без дров и всех пяти ступеней, героически оторвался от преследователей и сел на неизвестную планету, у самого берега лазурного моря, среди чудесных цветов и деревьев.

Со справочником по ботанике под мышкой я прошвырнулся туда-сюда и обнаружил бананы, орехи, тыкву, много других вкусных овощей и фруктов. С ветки на ветку порхали райские птицы, к водопою бежало молочное стадо, на лианах висели какие-то мартышки. Кр-расота! Я пробродил до вечера в поисках повесивших мартышек разумных существ, но так никого и не обнаружил.

А по возвращении в лагерь — о горе! — оказалось, что корабля нет, — наверное, его унесло отливом в море. Потрясенный, я сел на пенек и составил список вещей, которые, будто повинуясь какому-то предостережению свыше, перетащил накануне подальше от коварной прибрежной полосы — в пещеру.

ОПИСЬ ПРЕДМЕТОВ,

ОСТАВШИХСЯ ПОСЛЕ КРУШЕНИЯ

ВСЕХ МОИХ НАДЕЖД

1. Секстант радиоэлектронный — 1 экз.

2. Буссоль аэродинамическая — 1 штука.

3. Старинные карабины с кремниево-германиевым приводом — 2 экз.

4. Ружье противоракетное — 1 штука.

5. Боеприпасов на 24 часа непрерывного боя.

6. Утварь кухонная — столовый сервиз на 96 персон.

7. Одежда — скафандры выходные — 2 скафандра.

Да-а, не густо, что и говорить...

А следующим утром я поднялся на господствующую над местностью гору, намереваясь разглядеть следы жизни и деятельности цивилизованных обитателей здешнего мира — дым заводских труб, лесоповал или, на худой конец, ну хоть какую-нибудь свалку. Увы, посмотрев вокруг, увидел всюду, сколько хватало глаз, море. Остров... Да еще и необитаемый!..